***
Просмотр дался Шлатту… тяжело. Успокаивал ванильный вкус кофе и то, как Уилл рядом реагировал на происходящее — не осуждая и не порицая героев. Он так внимательно за ними следил, словно это были его друзья или братья, Шлатт видел его глаза, и не находил того, что искал. Только восторг. Напряжение. Будто он действительно не касался художественного кино лет сто. Когда фильм кончился, Шлатт пошёл на балкон курить и думать. Всю жизнь он как-то по умолчанию считал себя нормальным. Обычным. «Правильным» хотя бы с этой точки зрения. Он гей. Пришла мысль посмотреть гейское порно чтобы проверить это наверняка, но тут же сгорела в отвращении, Шлатт ударил себя по лицу от того, как это было мерзко и странно, остро хотелось водки, но её не было под рукой. Зато были сигареты, Шлатт затянулся второй почти в исступлении, будто дым мог спасти его, починить, вернуть всё обратно. Новый телефон был кнопочный, как у Уилбура, Квакити кое-как запихал туда симку с матами, и теперь Шлатт звонил. Ответили далеко не сразу. — Саймон Уайт слушает… — сонно пробормотал человек в трубку (уже было так поздно?), Шлатт набрал воздуха. — Вы можете вылечить пидорство? …Он сказал это на одном духу, посмотрев через стекло внутрь офисного помещения. Сут что-то гуглил и доказывал Сапнапу, как недавно Квакити — наконец показалась эта его яркая личность, которую обыкновенно забивала необходимость гнуть шею ради денег. Уилбур был не только печально-творческим, как вдруг осознал Шлатт, он был забывающим всё на свете в захватывающей дискуссии, он был человеком, у которого по-настоящему кипела кровь, но подавлял это. Было видно невооружённым взглядом, каким глотком воздуха для Уилла стал вечер, слова, что он не помнит свой последний просмотр подобного формата, очевидно, были правдой. И Шлатту было мерзко от того, что он радовался. Радовался, что раскрыл этого Уилбура, горячего (Шлатт смаковал неправильность этой мысли) и с живым блеском в глазах, краской на щеках, активной жестикуляцией и охуенным громким голосом, который даже сквозь стекло было слышно — самые эмоциональные слова. — Вылечить?.. — Уайт вырвал его из размышлений. — Гомосексуализм? Вылечить? Не уверен, во-первых, что это возможно, во-вторых, это неэтично, ну и в-третьих — очень сомнительно необходимо. Кто говорит? — Насрать мне на этику и прочий бред, Саймон! Мне нужно, чтобы Вы вылечили меня. Не сможете, или не хотите — найду другого, кто захочет. После короткой паузы психолог вздохнул. — Не делайте глупостей, молодой человек, гомосексуальность уже тридцать лет как исключена из списка болезней, официальная наука подтвердила, что те методы псевдолечения, которые применяют к людям, дают дай бог, если ничего, а то и вполне настоящие психические расстройства. Ваша проблема- — Я хочу своего друга, Саймон. Это болезнь. Это и есть моя проблема. Походу, из-за этого вся хуйня и происходит… Со мной всегда были какие-то проблемы… — Какие? — тут же спросил Уайт. — Какие проблемы? Шлатт бездумно ткнул тлеющий бычок себе в запястье, вскрикнул, выронил телефон. На глаза навернулись слёзы, и он не мог разобрать, от боли они, или ненависти к себе. Бессилия. Не зная, что делать, Шлатт подобрал телефон и приложил его к уху. — …дой человек? Вы ещё здесь? Что случилось? Молодой человек? — Итак, — сглотнул Шлатт, — мои проблемы: ходячее бедствие, не способен даже банально действовать по инструкции, строптивый, грубый, ненавидим собственными родителями (я всего лишь замена умершему брату, если бы он выжил, меня бы не было, и всем было бы лучше), урод, способный только на… «кофейный стартап в переходе», кажется, там впереди ещё было слово никчёмный или как-то так? «ни на что не годный», вспыльчивый и неадекватный пьяница, я… всегда нуждался в психушке, дальше говорить? — Говорите. И Шлатт говорил дальше, хотя начал замечать, что слова кончаются. Всё труднее становилось называть прилагательные, описывающие его, в какой-то момент он перешёл к ситуациям, в которых облажался, рассказал про запои, про то, как его вдруг спас Уилбур неизвестно как, и про то, как совершенно по-ублюдски его сперва обидел, а потом влюбился, и держит рядом, пользуясь плохим положением друга. Когда поток самоненависти иссяк, Шлатт замолчал. Тишина длилась столько, что хватило в третий раз закурить. — Это всё? — спросил Уайт наконец. — А по-вашему, этого мало? — Хмм, — на том конце послышался звук кипящего чайника, — ну, цитат, пожалуй, и в самом деле достаточно. Шлатт сжал зубы, чтобы не зашипеть, когда ковырял ожог ногтем, поэтому ответить он смог только после паузы. — …Цитат? — Именно. Угадать в этой речи цитаты вышло ещё до того, как стало ясно, что Вы — Джонатан Шлатт. И это Вы-то ненавидите своих родителей? Приводя аргументами выдержки из их жестоких рассуждений? Мягкий тон и вместе с ним какой-то обвинительный смысл быстро сбили Шлатта с толку, ещё и Уилбур отвлекал, заметив его в окне и помахав со встревоженной улыбкой. Шлатт помахал в ответ обожжённой рукой. — Блять, Саймон… я их ненавижу, они ублюдки, но что я могу сделать, если они… правы? — А почему они ублюдки, если правы?.. Снова пауза. — Вы зачем мне зубы заговариваете? Я зачем Вам позвонил? Я уже забыл, зачем Вам позвонил, какого хрена? — Джонатан, ваши родители потеряли ребёнка. Вашего брата. Это их очень сильно ранило, и исказилось в тот факт, что это из-за Вас произошло, и Вами они якобы вынуждены довольствоваться. Поэтому они всегда ищут в вас недостатки, и в то же время цепляются, будто утопающий за соломинку, потому что Вы — единственное, что у них осталось. Вы совершенно нормальный человек. И можете любить, или, как Вы сказали, хотеть других. Это вполне естественно, другое дело, что не все влюблённости счастливые, и не все желания исполняются. Но вы не узнаете, счастливой ли будет Ваша, если продолжите её ненавидеть, так она в любом случае будет несчастной, Вы понимаете? Шлатт молчал. Он поймал на своём запястье взгляд Уилбура, и играл теперь с Сутом в гляделки. Проиграв, Шлатт отвернулся, затягиваясь дымом, как чистым воздухом и делая вид, будто ничего не было. Ломался мозг. Саймон на том конце больше не говорил, и не пытался как-то помочь всё это переварить. На этот раз молчание длилось, пока не кончилась сигарета. — Вы сошли с ума, — сказал Шлатт, когда затушил бычок о руку рядом с первым волдырём, и дрожащими от боли пальцами положил трубку.***
Они вызвались мыть и так не особенно грязные после бутербродов тарелки, и ушли на офисную кухню вдвоём. Это было далеко не то место, где Шлатт ожидал разговора с Уиллом, но выбора не оставалось. — Если ты узнаешь обо мне очень плохую вещь, ты не уйдёшь? Если это… что-то очень плохое и неправильное? Уилбур тихо положил тарелки в раковину, а потом взял руку Шлатта и обвёл покрасневшую кожу рядом с ожогами холодными пальцами. — Какое совпадение… — сказал он, повернул кран и затащил запястье Шлатта под ледяную воду. — Я тоже хотел спросить у тебя это… хотя вопрос очень сложный. — Тогда ты первый, — на облегчённом (то ли от помощи волдырям, то ли от ответа Уилла) выдохе сказал Шлатт, — а я сразу за тобой. Какое-то время они молчали, смотря, как струя разбивается о кожу, капли бежали по локтю и останавливались, только намочив неаккуратно подкатанный рукав мятой рубашки. — Я бы остался, Джон. Почему-то Шлатт не ожидал другого. — Ясно… теперь я должен тебе ответ, да? — …Нет. Давай найдём аптечку и разберёмся с этим кошмаром, что ты сделал… Можешь мне пообещать, что обратишься к врачу? Это не нормально, то, как ты живёшь. — Я… уже обратился. Звонил ему только что. Он мне рассказал, как именно поехали предки. Уилбур, поджав губы, кивнул, а потом немного нагнулся и обнял Шлатта за шею. Он всё ещё был таким чертовски высоким… Мокрая рука оставила на жёлтом свитере Сута след, когда Шлатт позволил себе ответное объятие. Они столько обнимались в последнее время, что уже оба привыкли к этому больше, чем следовало.