***
Один за одним тянулись дни. Шлатт сказал, что пока Уилла постоянно требует больница, ему не нужно работать, они заключили контракт, Уилбур получил задаток и отправился на него лечить Таббо. В какой-то момент он привёл в офис Томми за руку, и попросил Шлатта поставить малого кому-нибудь в помощники, потому что «достал бездельничать», хотя было прекрасно ясно, что заплаканного Томми нельзя было оставлять одного, а в Сен-Орест к умирающему его таскать было и того худшей идеей. — Ок, — сказал Шлатт. — Чьи-то руки под рукой, которым можно не платить, это всегда хорошо. Измученный Уилл благодарно улыбнулся ему перед тем, как снова уйти в больницу. Шлатт пропустил момент, когда эти улыбки стали его наркотиком; он на них тоже улыбался, глупо, слишком счастливо, и никак не мог себя сдержать, хоть и видел, что Сута это смущает. Это беспокоило. Уилбур скрылся за поворотом коридора, Шлатт помотал головой, взял Томми за плечо и повёл. — Чё за работа будет? — буркнул малой через какое-то время. Шлатт бросил на него быстрый взгляд. — Поможешь фокус-группе, им некому быстро носить бумагу, менять слайды и с доски стирать. Полминуты они шли в тишине. Потом Томми снова шмыгнул носом: — Я хочу, чтобы ты знал, что я делаю это только ради Уилла. — Ну разумеется, — снисходительно улыбнулся Шлатт. — Как скажешь. Томми что-то проворчал, цыкнул. — Думаешь, я скулил и жаловался ему что боюсь и всё такое? Нихуя подобного. Он просто волнуется, а ему уже хватит этого. Разве ты не делаешь то же, что и я? Это заявление было глубже, чем Шлатту показалось на первый взгляд. Малой был прав. — Ты прав. Когда? Когда всё так повернулось? Ещё месяца четыре назад Шлатт и представить не мог, что так легко озвучит правоту ребёнка над собой. — Я всегда прав, — незамедлительно отозвался Томми, Шлатт фыркнул. — Я действительно тебя тут размещаю ради него. И похоже, он это знает. — Это значит, ты облажался, — Томми вздёрнул нос. — Ты должен научиться обманывать его. Когда я делаю что-то ради него, он думает, что обеспечил мне заботу по своей чрезмерной шкале, и не догадывается, что я притворяюсь. (На этом моменте Шлатт с удивлением обнаружил, что его… учат обращаться с Уилбуром. Он не нашёлся с реакцией). — А откуда ты знаешь, что он не переиграл твоё переигрывание, и не обеспечивает тебе незаметно заботу по своей шкале, специально давая тебе чувствовать себя хозяином ситуации, чтобы не упирался? …Эта мысль поставила Томми в тупик. Оставшуюся дорогу до нужного места он вёл некий внутренний диалог, за пределы которого то и дело вылетали разные «ну, нет!», «но там же…» и «он не может!». А Шлатт размышлял о том, что надо бы в самом деле научиться лгать Уиллу. Тут причина была не такая, как у Томми, совершенно не такая — Шлатт боялся, что Уилбур почувствует себя обязанным ему. Заметит тупые улыбки, беспричинную доброту, и почувствует к нему отвращение, но ничего не скажет, потому что обязан.***
Томми прижился в фокус-группе так быстро, что Шлатт не успел и глазом моргнуть. И не как мальчик на побегушках, а как критик, как безжалостный хам, с лёту оскорблявший авторов хреновых идей, и не дающий ребятам расслабиться даже после часов мозгового штурма. Уже позже по рассказам очевидцев Шлатт узнал, что как только у креативщиков замыливались глаза и ум заходил за разум, Томми вздыхал и барской рукой отпускал их на перерыв. Потом он предлагал простые детали и изменения, которые практически никогда не брали, но использовали, как новую отправную точку из тупика. Когда в конце дня страшно утомившийся Джек положил ему на стол план со словами «я повешусь, если вы заставите нас переделывать это с ним», Шлатт взглянул на результаты работы, полистал, и не смог удержать взлетевшие вверх брови. — Если вы продолжите в том же духе, я возьму его на постоянку, — сказал он, и Джек, который, вероятно, воспринял такую фразу как недовольство и угрозу, горестно кивнул. — Я это беру на рассмотрение, — торопливо пояснил Шлатт, чтобы совсем уж не расстраивать фокус-группу. — Иди, скажи об этом всем. Можете пока отдохнуть. Кью, не взглянешь? Квакити появился возле плеча, Шлатт знал это, хотя не поворачивал голову. — Я дал им несколько ассоциативных предметов, цвета, задачи и примерный бюджет. Вот, что вышло. Как думаешь, какое название дать такой точке? — Если это кафе Уилбура, почему бы Вам не задать этот вопрос ему. Шлатт не сразу понял, что не так, борясь с желанием обернуться и посмотреть подчинённому в лицо. За Джеком закрылась дверь. Откуда? Откуда Квакити мог знать? Шлатт не сказал никому ни одного слова об этом. Подчинённый не стал ждать озвучивания вопроса, или прочитал его по молчанию. — Я вижу, это он. По тем рефам, которые Вы дали креативщикам. По тому, как Вы смотрите на него, и как при этом выглядите. Это все видят, Сэр. Шлатт медленно выпустил папку из рук, тупо смотря в стол, Квакити за его спиной выпрямился — это было видно по падающей на стол тени. — О чём ты говоришь, — тихо. Шлатт с необоснованным напряжением следил за движущимся контуром перед собой. — О том, как чертовски заметно, что он Вам очень сильно нравится, — выговорил Квакити ровным тоном. — В целом я понимаю это. Мне он тоже нравится. Легко, зараза, вызывает симпатию, я бы сказал, профессионально. Пиздец. Пиздец, пиздец, пиздец, пиздец, пиздец, пиздец. Уилбур изломал его всего, вывернул наизнанку, и каким-то образом Шлатт теперь сидел, обдумывая ту мысль, что Квакити-то прав. Ему, всю жизнь до этого абсолютно гетеросексуальному Шлатту, нравится мужчина. Шлатт понял это с совершенным ужасом, и тут же спросил себя, может ли вообще нормально с этим жить. — Кью, скажи мне, ты гей? Квакити всё ещё стоял позади, он вздохнул и выдохнул едва слышно, и Шлатту показалось, что он чувствует этот воздух на своей шее и волосах. — Я би. Думал, это понятно по мне. Теперь, когда был озвучен ответ на вопрос, вообще-то, не слишком приличный, Шлатт понял, что да, по Квакити как бы действительно понятно задним числом, но до этого Шлатт вообще никогда не задумывался о чужих ориентациях. И о своей тоже. — Тебе не противно? — вырвалось у Шлатта прежде, чем он понял, что это оскорбление, он действительно спросил то, о чём ему было ему необходимо услышать сейчас, и дело было не в том, что подчинённый после признания стал ему неприятен. Квакити, кажется, всё понимал. — Нет, сэр. Мне нормально. То с кем я трахаюсь и… в кого влюбляюсь, это мелочи. Моя жизнь никак не отличается от жизни натурала. Шлатт не выдержал, развернул кресло, посмотрел на Квакити умоляюще, хотя сам не знал, о чём просил; он ничего не мог понять, было жарко, просто невыносимо, потому что… ему казалось, что то, что ему нравится мужчина, только что поменяло абсолютно всё. Хотя он едва ли мог объяснить, почему. Квакити ответил на его взгляд таким же горячим, пылающим, плавящим ещё больше, а Шлатт попытался понять, что это значит, и не смог. Он выдвинул ящик стола дрожащей рукой, замер. Ему было… страшно. Очень. Неприятно, мерзко, с каждой минутой тошнило всё больше, хотелось заглушить все эти мысли, заглушить свою неправильность, которую он ощущал ещё тогда, когда звонил Уиллу из дома, споткнувшись об кота, заткнуть всё это. В голову пришла мысль, которая уже посещала его раньше, которую он игнорировал, прятал, маскировал под другие, которая сейчас открылась полностью, самая ужасная из всех, что у него были. Что подумает Уилбур? Шлатт решительно вытащил из ящика бутылку, открыл и опрокинул в себя. Уилл был чёртовой шлюхой, пытаясь оплатить еду своим мелким вместо родителей, его телом пользовались мужики, господи, что он подумает, когда узнает? Как отреагирует, когда поймёт, что Шлатт по нему течёт, будто восьмиклассница, и уже давно? Он… его вырвет, как после поездки. Когда поймёт… Если поймёт. Кью сказал, что видят все, если Уилл тоже? Если он уже всё понимает, но молчит, потому что хочет спасти жизнь своего малого? О чём Уилбур сейчас думает?! — Сэр! Сэр, прекратите! Только не сейчас, у нас работы тонна! Голос Квакити раздался над самым ухом. Из рук Шлатта вырвали коньяк, он рефлекторно вытер губы, тяжело дыша. Сфокусироваться на чужой фигуре было тяжело, Шлатт что-то проскулил, закрывая лицо. — Сэр, это из-за ваших дерьмовых консервативных родаков, ок? Какое значение имеет их мнение, если вы их ненавидите?! Я понимаю, что Вы чувствуете себя пиздецово, но Вы не можете сейчас уйти в запой! Тем более, это не поможет! Поможет. На утро Шлатт и не вспомнит о том, что деформирован. Он протянул руку забрать бутылку, Квакити поднял её выше, Шлатт встал. — Сэр, блять! Вы нормальный, ок?! Вам не нужно пить. Так и знал, что с этим будут проблемы… Шлатт толкнул его к стене и схватил за руку над головой. — Если, — прорычал он, — я нормальный, то что будет, если я тебя сейчас выебу? Нормально? Это нормально?! Если я буду держать тебя за шею, синяки оставлять, бить по лицу, ломать рёбра?! У Квакити подкосились ноги. Его рука разжалась, бутылка выпала и со стуком ударилась об пол, остававшийся там коньяк разползся по ламинату лужей. — С-сэр… Вы… Мешаете понятия, гомосексуализм не равно насилие, насилие и у натуральных пар бывает, сэр… пожалуйста… нас сейчас весь этаж слышит, умоляю… Шлатт отпустил его, и Квакити тут же упал, судорожно глотая воздух. Шлатт видел, как он плачет, но просто стоял и смотрел на это. Он чувствовал жар на руках, которыми прикасался к коротышке, жар по всему телу, даже не пытаясь заставить себя думать головой. Он чувствовал себя очень, очень плохо. Отвратительно. Хуже, чем когда-либо.***
Это была уже пятая сигарета. У Шлатта уже кружилась голова и давно пересохло в горле, но он не шёл в офис к кулеру, снова испытывая удовлетворение от жажды. Он был в курсе, что это плохо. Точнее, он знал, что это плохо для людей, но чувствовал, что он исключение. У него другая ситуация. Люди голодают и режутся потому что не хотят жить и другие заставили их чувствовать себя хуёво, Уилл вообще загонял себя с пиздец благородной целью (ради детей), такое надо останавливать, пресекать, помогать, а Шлатт… у него причина была особенная. Он наказывал себя. В наказании и была цель. Ведение бизнеса и умение достигать целей текли у него в крови. — Тебя искал Уилл. Шлатт повернул голову, и тут же столкнулся с пристальным взглядом светлых глаз Томми. — Ага, спасибо, — хрипло ответил Шлатт. — Можешь идти. Томми не сделал ни шага к офису. Шлатт встал со скамейки, показывая, что, вот, он докурит и пойдёт (не к Уиллу, просто малому это знать не обязательно), но эффект всё ещё был нулевой. — Биг мэн Шлатт. Он уже вслух говорит, что ты его избегаешь. То есть уже даже не «подозревает». И разумеется, ищет то, что сделал не так. Шлатт вздохнул, не глядя на него, стряхнул на мёрзлую землю пепел. — Скажи ему, что он ничего не сделал, я просто занят, и не хочу давить, пока у второго мелкого больничка. — Так может сам ему скажешь, блять? Если он не виноват, так почему бы и не выёбываться? Уилл хотел поговорить с тобой, потому что Таббо лучше, и он больше не… не на грани. Уилл хотел поделиться с тобой этой инфой. А ещё приступить к работе. Я говорю буквально слово в слово. Почему ты то выглядишь, как нахуй влюблённый, то городишь какую-то хрень и заставляешь его бесконечно вспоминать ваши разговоры в поисках ошибки? Ты чё, реально решил, что дружить с ним тебе стыдно?! Его грёбаное предположение между прочим, знаю, звучит как бред, но по твоим побегам и не такое надумаешь! У Шлатта что-то сжалось внутри, он сел обратно на скамейку, перестав пытаться сдержать рвущуюся на лицо маску боли. — Эх Томми, Томми… Думаю, это ему будет плохо дружить со мной… — Не неси хуйни. Он тебя боготворит. Шлатт наконец-то смог подавить улыбку, впервые. Сердце предало его, и он изо всех сил удерживал контроль над лицом, потому что не имел права улыбаться, услышав эти слова. Пока что стало ясно, что Уилл ничего не понял. Он всё ещё считает его хорошей личностью, это немного радовало, но вместе с тем… это значило, что Шлатту есть, что терять. — Ау, ты мультики в голове смотришь? Шлатт поднял голову, Томми стоял над ним, скрестив на груди руки. Почти такой же высокий, как Уилбур. — Что? — Шлатт опомнился, потушил о край скамейки сигарету, выбросил её. Томми следил за его действиями с каким-то преувеличенным вниманием. — Капчто. Иди поговори с Уиллом. Мы уже два месяца планируем помещение, которое он даже не видел, это нормально что ли? — Поговорю. Шлатт достал и шестую сигарету, потому что был зависим от никотина, а не из-за того, что хотел немножко наказать себя за ложь.***
Телефонные разговоры с родителями были полны криков, личные — морального насилия. Когда Шлатт стоял лицом к лицу с отцом, он не мог выговорить ни единого слова в конфликте почти физически, не мог и объяснить, почему. — Кто сочиняет эти рецепты? Отец улыбнулся, Шлатт ощутил, как отравился этой улыбкой. Он разбил телефон, уже давно, да так и не заменил его; он легкомысленно игнорировал последствия, передав все рабочие связи секретарям и Квакити, и… это вылилось в беду. Его выследили в прямом смысле. — Джон, будь добр отвечать, когда тебя спрашивают. Шлатт посмотрел загнанно в сторону — поймал внимательный взгляд Минкс от стойки, тут же опустил глаза. Он не знал, какой был вопрос, он не помнил, а отец требовал каких-то слов. — Не знаю, — выдавил Шлатт наугад. Пару мгновений за чёрным кованым столом царила тишина, потом Шлатта придавило чужим восковым смехом. Семейный обед в кафе шёл своим чередом — отец смеялся легко и даже почти по-настоящему весело (аж благородные черты исказились), попутно с некоторым отвращением ковыряясь в чизкейке, мать, как обычно, молчала, сложив аккуратные морщинистые ладони одна на другую на столе, сын гнил заживо. — Это забавно, очень, как же это забавно! Джон, можешь повторить? Я запишу это. Как ты там говорил? «Индивидуальность, оригинальность каждой забегаловки, личное участие вплоть до контролирования тона скрипения половиц», а откуда взялись рецепты блюд, которые подают клиентам, без понятия! Вы полюбуйтесь! Шлатта мутило, он ничего не ответил. — Джон, а ведь мы вообще-то по делу. У тебя сегодня день рождения! Мы хотели поздравить, Хелен, ты ведь забрала подарок из машины? Перед Шлаттом появилась коробка в блестящей обёрточной бумаге, обвязанная чёрным шнурком. Он тут же уставился на неё, как на восьмое чудо света, хотя родители всегда дарили ему подарки. И правда, сегодня ведь как раз… — Ну же, открывай, — раздалось над ухом, Шлатт подчинился, протянул руки к коробке. Он действительно чувствовал себя, будто маленький ребёнок, снимая обёртку, тот ребёнок, который от подарков действительно чувствует себя чуточку счастливее. Это был… телефон. В принципе, довольно логично. Шлатта не особенно интересовал сам предмет, но он без энтузиазма открыл крышку, и… кроме мобильника там лежал какой-то то ли купон, то ли направление на его имя. Шлатт достал билет, пригляделся, прочитал дважды. — Врач-психотерапевт. Для меня. — Да! — с готовностью подтвердил отец, в его голосе был почти восторг. — Давно было пора, вот и повод! Джон, как прекрасно, начать лечение в двадцать пять, тебя избавят от твоей агрессии, помогут наконец-то мыслить нормально, только представь! Шлатт вернул билет в коробку. — Я не нормально мыслю? Они столкнулись взглядами — чёрт, как они похожи! — и Шлатт сильно пожалел, что не надел чёрные очки сегодня. Он просто мечтал, чтобы пытка кончилась, чтобы они уже перешли к части где ему поломают каждую мысль, а потом он пойдёт бухать. — Ну разумеется, мой мальчик, мы это обсуждаем вот уже двадцать пять лет. Юбилей. — Мне не нужен ваш врач, прекрати это! — Ну, вот, опять. Хелен, ты видела? У него снова это состояние. Джон, держи себя в руках. Стыдно уже… Шлатт замотал головой, давя на виски ладонями, ему было уже не важно, что их видят, а его срывом пользуется отец, чтобы подчеркнуть его неадекватность. Вдруг запахло ванилью, а на плечо легла чья-то рука. — Здравствуйте, простите, что так врываюсь, просто увидел знакомого. Здравствуй, Джон. Будешь кофе? Шлатт поднял глаза и увидел Уилбура. С гитарой. Он и раньше часто тусил возле четырнадцатой. — Молодой человек, — с некоторой досадой сказал отец, — не приставайте к нему, он сейчас не в себе. Вы прервали разговор. — Извините, — невозмутимо сказал Уилбур, не сдвинувшись с места, как недавно Томми. Шлатт взял кофе из его рук, и тут же сделал обжигающий глоток. Будто это был не кофе с шоколадом, а свежий воздух. — Я… в себе. — Ничего подобного! — негодование в тоне Шлатта-старшего было прекрасно различимо даже при тихом голосе. — Ты не в себе с тех самых пор, как занимаешься этой ерундой! — он всплеснул руками, окидывая кафе полным непонимания и неприязни взглядом. Шлатт почувствовал, будто ему сердце вынули. — ДжейКомпани’з вовсе не ерунда, — холодно проговорил Уилбур, сжав чужое плечо. — То, что вы так считаете, говорит либо только о вашей поверхностности, либо ещё и об отсутствии вкуса. — Кем ты себя возомнил, мальчишка?! Это была большая ошибка, влезать в этот разговор, выск- — Прекрати, сейчас же, отец, — перебил Шлатт торопливо и как можно тише. — Мне действительно уже стыдно, ты на людях нагрубил незнакомому тебе человеку, моему посетителю, моему сотруднику и моему другу! Его опалило одним из самых ужасных взглядов из всех, на которые был способен Эрнест Шлатт, но Джонатану было настолько стыдно перед Уилбуром, что он не успел испугаться и потерять возможность говорить. — Убирайся сейчас же, — прошипел отец Суту, Шлатт тут же встал с места, не выпуская из рук стакана. — Это уже слишком! Распоряжаться в чужом месте, ты в своём уме? Я бы выгнал тебя сам прямо сейчас, но у ДжейКомпани’з политика вторых шансов, так что у тебя есть ещё один блядский шанс. Минкс, проследишь? Спасибо. Шлатт взял Уилбура за руку и пошёл к выходу, по пути захватив пальто с вешалки. Они оказались на улице будто за мгновение. Было уже почти темно, и эта темнота вдруг остановила их горячее шествие. Шлатт достал сигарету, положил её в рот, но не зажёг. Они стояли под козырьком снова — только уже не было собаки и дождя. Прошла минута. Потом Сут расстегнул молнию своей верхней шмотки, достал тощую папку и протянул её Шлатту. Там был их договор. Ну разумеется… вечно бегать было невозможно. Уилбур нашёл его сам. — Я полагаю, нам нужно разорвать это? Сразу должен попросить дать мне время… заработать на неустойку. Шлатт вздохнул. Он знал, что должен прогнать его к чёрту, может даже действительно разорвать договор (неустойку он, разумеется, выплатил бы сам), но сердце уже болело так сильно, так сложно было без Уилбура не пить, так сложно было грубо уходить и закрывать двери лифта, что… он не принял папку, демонстративно пряча глаза в поднесённом ко рту кофейном стакане. — Пошли, погуляем. Как Таббо? Я слышал, ему лучше. Уилбур убрал свободную руку в карман (Шлатт про себя отметил, что для этой ветровки уже давно холодно), и они двинулись по улице к парку. — Слышал? Ха… Теперь это интересует тебя? — беззлобно, но и не дружелюбно. — Что ж, это правда, ему лучше. Спасибо тебе большое за помощь, если бы не ты, я бы точно... Блять. Знаешь, наверное, я не имею на это права, но немного обиделся и расстроился, и… но осознаю твои чувства, просто раз мы решили работать, я должен был хотя бы узнать, что делать. Я так не могу, понимаешь? — «Осознаёшь мои чувства»?.. — Я то же самое чувствовал бы на твоём месте, — кивнул Уилл, пока Шлатт пытался справиться с резким холодом в желудке. Они прошли арку, неубранные листья хрустели под ногами, чуть дальше по аллее рабочие обивали трубы выключенного фонтана изоляцией. — Мне кажется, — с трудом произнёс Шлатт, не дав заговорить набравшему воздуха Уилбуру. — Ты не то думаешь. По крайней мере, я на это надеюсь. Если ты про то, что, типа, мне стыдно или неприятно с тобой, это бред. Ты лучшее существо из всех, кого я знаю. Уилбур закрыл рот, его глаза распахнулась широко, удивлённо, и Шлатт выдохнул с облегчением — тайна всё ещё оставалась тайной. Одновременно с плеч свалился груз того, что Уилл мучил и обвинял себя в чём-то из-за того, чем занимался. Стало теплее на душе, Шлатт сделал глоток любимого кофе, и только тогда в полной мере ощутил, как скучал. — Я скучал, — тут же озвучил он, наслаждаясь шоколадными нотками. — Что?.. Он не ответил, не смея открыть рта, и какое-то время они шли молча. Потом Уилл поравнялся с ним на середине центральной площади парка. — Шлатт? — Да? — С днём рождения. Прости, что я ничего не приготовил. Я никогда не слышал, что у тебя сегодня… хочешь задуть свечи? Если лениво идти в магаз, давай я подержу спичку, чтобы ты загадал желание… и песен тебе поиграю... Шлатт обнял его, всё ещё боясь говорить, он не мог держать в себе слова, они выдавали его с головой, он просто любил Уилбура, и это путало все его мысли. Все самые холодные, отстранённые и правильные мысли, что у него были. . . .