Twenty One Pilots — Hearthens
Часть III. A.R.S.
Глава 11. Искусство — в умении скрыть искусство
Шлепки и томные стоны скрыты за полупрозрачной алой ширмой и совершенно не беспокоят женщину в полутьме листающую ленту новостей и неслышно попивающую коктейль через железную многоразовую трубочку. О ней ходят слухи, но не приходят уведомления, профиль полностью закрыт: ни фотографий, ни аватарки, пара друзей, у которых тоже полностью пустая и ничем непримечательные фотографии бабочек и цветочков. Женщина, которую часто называют Слух, заходит на официальную страницу дочери Харгривзов, проверяет снова и снова, будто что-то изменится. Будто голливудская улыбка померкнет, Эллисон с экрана оживёт рилсом и скажет, какая же она шалава на обозрение фейков интернета и малочисленных хейтеров, что закричат в комментариях: «Так и знал!», «Я же говорил!». Новостные заголовки изменятся, и появится компромат в каждом мессенджере. Завистливые суки наконец улыбнутся, а потные мужики на диванах, как один, снова напишут в комментариях, на каком углу и какой компании она умоляла взять, потому что с такой рожей и телом никогда никто бы ей не вдул. Фанбаза начала бы войну против фейков, обеляя её от момента первого фото и выхода на публику, до каждого её телодвижения сейчас. Эллисон Харгривз — Золушка из детского дома, работающая не покладая ручек, учащаяся великолепно, социально активная и добросердечная. Ангел. «Лучше бы была шлюхой», — честное слово, по горло у неё сидит уже этот идеальный образ. Но такого не произойдёт. Официальная страница полностью под контролем зелёных, рекламщиков и имиджмейкеров. Буквально красная кнопка от ядерной бомбы: чтобы что-то запостить нужно соглашение команды и одновременная аутификация двух человек. Даже у самой Эллисон Харгривз нет доступа к нему. Если её похитят, украдут телефон, всё равно не смогут ничего сделать. Слух ничего не может сделать с этой картинкой, даже если скажет словами отца, что Эллисон: «Невыносимое, самовлюбленное создание, но чрезвычайно полезное. Лжёт с ужасающей лёгкостью». Чтобы потом солгать снова о том, что это только слух. — Персик! — она не обращает внимания на пошлые разговоры. — Ты меня изводишь этой нежностью! — тень блондина закидывает голову, жмурит глаза, когда в мягкие волосы заползают пальцы и сжимают локоны. — Я скоро кончу. Наполни меня. — Терпи, каждый хочет кусочек меня. Покажи почему это должен быть именно ты, — брюнет останавливается, чтобы жопа сама начала медленно насаживаться. — Хорошо, ты молодец, милый. Но я не слышу причину, — хриплый стон прорывается с вскриком. Слух мотает ножкой в элегантной чёрной босоножке. Идеальный алый педикюр отблескивает на пробивающемся свете из-за шторки. На счёт капает пять тысяч долларов в час, но вместе с деньгами проливается и семя с кровью. И ей это нравится: то, как даже парни, на которых навешаны самые маскулинные, непреклонные ярлыки, унижаются и протягивают язык, чтобы им кончили на лицо. Забрызгали белые ушки и белую маску, закрывающую шрам под глазом от отца. Этот блондин всем сердцем ненавидит его теперь, а ещё больше — себя, хотя и скрывает это, унижаясь и падая всё ниже, говоря себе: «Ты заслуживаешь только это, а отец тот больничный, мы все грязные». Брюнет сверкает глазами из-под чёрной маски с блёстками, тянется к спине руками с телесными пластырями, где должны быть родинки запоминающейся формы. — Мил… айщ, давай. И каждый из них согласен. Это самое вкусное для Слуха. Она ненавидит выскочек и самоуверенных, всех из себя: «я не буду, я чё баба?». «Ты хуже, уёбок, ставьте», — обычно шипит на это Слух. Ещё в элитной школе она нашла подход к таким. Те записи из туалетов с групповым в форме и принуждением самые дорогие удовольствия на их сайте. Особенно, для тех, кто досмотрит до середины, где поверх стонов звучит её голос: «До меня дошёл слух, что вы не видели и не платили за эту запись, а мой голос не слышали». Слухи разнились от «это лучшее порно» до «здесь была расчленёнка». И каждый из них становился правдой, можно сказать, Слух хороша в убеждения. Маркетинговых ход, не более. Да, такой бизнес не самый прибыльный, в отличии от Четвёртого, зато самый безопасный для Цитадели. И пока все в её «офисе» ведут себя хорошо, Слух будет относиться к ним уважительно. Защищать их и их безопасность от косых взглядов на улице, болезней и травматичных воспоминаний, что они могут получить. Слух не святая, зато благосклонная. Но не до конца честная. Благосклонна она только к тем, кто либо вызывает уважение, либо не вставляет ей палки в колёса, либо умет льстить и делать куни. У Слуха есть список в голове тех, кого стоит отъебать, а кого просто убрать с глаз подальше, желательно по частям, чтобы они прочувствовали всю её заботу. — Бери в рот, как умеешь только ты, милая мразь. На скольких тренировался? Сюда же относятся справки от врачей, благо в A.R.X. нет нехватки гинекологов и урологов для месячного осмотра, который распределён между актёрами на полгода вперёд. Слух добилась скидку для своих работников пальцем о палец не ударив. Зато работники были в не себя от счастья, когда узнали, что страховка распространяется и на онкологические обследования. А это в свою очередь помогает докторам Реджинальда делать статистику из всех наблюдений, проводить исследования, когда по «цеху» гуляют слухи. Повышает престиж, доход и работоспособность своих раборесурсов. Слух не гениальная бизнесвумен, но она не пропадёт. — Зубы! Проведи ими по… чёрт. — Ты такой извращенец, персик, — прерывается и отстраняется, но его носом прижимают к лобку до гортанного всхлипа. Никто не в курсе, что их Слух — приёмная дочь известного бизнесмена сэра Реджинальда Харгривза — Эллисон Харгривз. Да им не нужно знать, на кого они работают, пока всё идёт прекрасно, а дела приносят хороший доход. Если бы штат легализовал наркотики и порно, всем было жить легче, но пока всё происходит в тени, такие, как Цитадель, могут ставить свои заоблачные цены, а актёров нанимать без прямого согласия или добиваясь завуалированного. Слух всегда добивается подписи, в отличии от Куратора, что ведёт в свой бордель кого попало. Они конечно проходят проверки: верности, качества, времени, но это совершенно не то. Отдачу легко почувствовать даже через экран в смазливом, слишком приторном порно. Даже на такие непрофессиональные фразы, сказанные на духу от порыва, слетаются кучи таких же приторных и смазливых клиентов. Даже если таковы они лишь в своей бедной, скудной душонке. Больше всего предприятие Слуха зарабатывает с собственной площадки, подписок и рекламы и лишь во вторую очередь с продажи эксклюзивного контента, копейки — с компромата для детективов супругов или для конкурентов. За счёт популярности это перекрывает доход с разовых огромных взноса за три недели. Прямо сейчас в комнате расставлены пара брендов лубрикатов, игрушек и алкогольных напитков — те, кто решили обменять контракты и репутацию на деньги. В соседней комнате две девочки играют в популярную компьютерную игру (здесь уже есть Ваша реклама) в топиках сборной команды (и здесь, но мы позвоним, если нам предложат больший ценник за таких талисманов) по американскому футболу, а та, что проиграет становится на колени и отлизывает пять минут. А проигрывают они часто с вибратором на клиторе. — А твой папочка уже долго не разрабатывал твою дырку. — Я ждал персика, — срывается на крик, снова принимая сзади и утыкаясь со скулежом в подушку. Да, актёры не всегда актёры. Не только казино Nonemo собирает видео с камер на безалаберных клиентов, но и отель A.R.A., снимая все измены и извращённые фетиши политиков, прокуроров и бизнесменов. Например, Эллисон занимательно провела выходные монтируя Ваню с блондинкой и делая скрины. Жаль, что порно и наркотики всё ещё в тени, но с появлением таких, как Цитадель, ни один законопроект о легализации не пройдёт, пока это будет необходимо конгломерату и тем, кто беспокоится о своей анонимности. Ведь, попавшись раз, никто не решится рисковать снова и играть против монополиста, они придут снова, снова отдадут оговорённую сумму, пожмут руку и спросят о новинках в кино. Так генеральный прокурор Техаса Кен Кингсбери и попал к Медиуму районным, теперь даже не сунется в другой мотель, трахать своих сучек. Только жадность — такая же ломка. Слух даже чувствует, как Цитадель этим помогает Кингсбери бороться с педофилией и самим собой. — Значит, твой папочка совсем о тебе забыл? — Ему выбили зубы, чтобы мы вместе отсосали у тебя, персик, — смеётся Кингсбери младший, скорее всего вспоминая каждую пощёчину от отца и тот нож, что пролетел перед глазами — он не вернётся в универ, пока тут его ждёт похвала за то, за что он обычно получал наказание. Слух бесшумно хмыкает: пока старший лечил свои зубы за конкретную оплошность перед Медиумом, младший поднимал просмотры у Слуха своей ухоженной задницей. В паре комнат идут трансляции для узкого круга людей и тет-а-тет. Ходят слухи по интернету, что там происходит самое жёсткое бдсм. Но это остаётся слухами. Никто бы не вспомнил ни одной сцены, на которую подрочил. Да и в реальности идеи людей и просьбы слишком обыденны. Вся эксклюзивность заключается лишь в молчании, которое гарантируется, пока гарантируются льготы. Многие просто хотят, чтобы их видели модели, но не хотят утечки этого в сеть. Хотят искренности и понимания к себе, унижение себя и других, ласковых слов поддержки и иногда обычного общения, совместного обеда и игры в дурацкую монополию. Большинство всегда остаётся тупыми, нормальными, подчинёнными и мазохистами. Поэтому что-то кардинальное, как золотая туалетная бумага — стоит бешенные деньги, а нужна для редких пантов. Слух уже давно поняла формулу домашнего DVD: мило, качественно, но «непрофессионально». Раньше, чем решила стать актрисой. Маленькая она слышала эти стоны из соседней комнаты, возненавидела агрессивные слова «шлюха» и «сучка». А после поняла, что их ненавидят большинство, а тех, кого это возбуждает, слышали точно тоже самое с детства, но их психика сделала откат. Эллисон не считает, что ненавидит именно мужчин, она ненавидит тех, кто манипулирует и применяет силу. Потому что всё это впитывала не только она, но закрывать глаза стали все. Её отчим, к которому она до сих пор не может обращаться неуважительно на ты, настоящий отец, сэр Реджинальд, научил: только Харгривзы и Цитадель имеют право отстаивать своё и получать своё. Эллисон не помнит себя пятилетнюю, только цветочки на своём одеяле и удары. А после она уже в другом доме, в лучшем мире, будто она пережила смерть и жизнь в аду, поднялась в рай за всю любовь, что не додали, на этаж выше, где уже никогда не происходило и не могло произойти ничего подобного. Она выросла и заслужила это место, где любовь вечна. Отец не унижает, а уничтожает врагов. Харгривзы не играют. И хотя её большая спальня и гардеробная с ванной были в другом крыле от комнаты новых родителей, их не за что было винить и не в чем уличить. Но после она поняла: Грейс и Реджинальд не ебутся. Вообще ни с кем. После наблюдений, слежки и подозрений Элли поняла: брак фиктивный, а то и вовсе не является браком, это что-то свыше, вечное подчинение и уважение, бесконечная чистая любовь. И от этого она только больше полюбила их. Даже когда её привели в белый кабинет и не поцеловали на сон грядущий. «Милая», — выскакивает сообщение на чёрном экране телефона. Слух отпивает коктейль и выходит с другой стороны бардового номера верхнего этажа отеля. Грейс в праве прервать даже атомную войну. Два актёра падают на кровать, улыбаются, пытаются отдышаться. Они довольны, но продолжают, как только дверь тихо хлопает. Жилистый блондин переворачивается к подкаченному брюнету, целует того в губы, пока тот ведёт рукой по чёрно-розовым чулкам в ответ на пальцы, впивающиеся в упругие круглые плечи. — Да, Мама? — так называют Грейс все, кто увидел её в приюте. Она мама тысячи детей, а сейчас взрослых. Многие из приютов молятся прийти к ней после и остаются, даже узнавая, какая работа приготовлена им. Приют не райское место. Оттуда не выходят ангелы, туда они попадают. Подростки рады любым деньгам, особенно, когда они знаю человека, что стоит за всем. Они ищут любую привязанность во внешнем взрослом мире, цепляются за возможности чувствовать мать. Из них нет наивных, верящих только в хорошее. Кто помладше видели всегда только грязь, и богатство в абсолют возводит все заслуги. Кто поразумней понимает, что идеальных людей просто нет, и уж лучше Грейс с её улыбкой, воспоминаниями, знанием имени, чем кто-то такой же или ещё более гнилой, но без связи и хорошего отношения. Дети из приюта не преувеличивают свои возможности и не думают о карьере в офисе и законченном Массачусетском. Зато Грейс, что приходила и навещала их, даря подарки и поддержку, рядом. Грейс не отходит от двери, оставаясь нос к носу с дочерью: — Сладость, я всё понимаю, но нужно отдыхать, — проводит ласково по смоляным кудрявым волосам. — Что случилось? Если это снова по поводу Четвертого, — дуется как ребёнок, пока локон прокручивают по холодному пальцу с французским маникюром, — это меня не касается, Мама, — Грейс всегда является оплотом стойкой поддержки, позволяющей и будто заставляющей становиться слабой. — Пускай сам разбирается, — фыркает в сторону. — Медовая, это не шутки, — ледяная кожа касается щеки, большой палец нежно оглаживает скулу. — Здесь слишком опасно. Нужно перенести съёмки в другое место. Слух чувствует дрожь в ногах и напряжение в мышцах от злости и обиды: «слишком опасно» не для неё — Цитадели от неё и дебильного Четвёртого, что не держит в узде свою компашку торчков. И Слух не виновата в этом, но должна подчиняться внешнему, даже если не привыкла. Потому что принять решения в этой ситуации вправе только отец. А отец любит её и должен принимать это во внимание. Должен прислушиваться к своей законной дочери. А не оборванышу из приюта, которого вновь притащила Мама. Единственные хорошие приобретения оттуда для Цитадели — названные браться Шесть и Пять. Эллисон действительно гордилась ими. В первый день те стояли волками, Шесть прикрывал мелкого Пять собой, дрожал, но огрызался. Эллисон сразу почувствовала привычную злость, но подойдя к ним с высокоподнятой головой поняла: это было не высокомерие, их не нужно было ломать — они справились с этим самостоятельно. Не дотрагивались до еды, приносили её с улицы, как научились. Жили в домике дворника. А после оттаяли, кажется, Шесть принял правильное решение за них двоих. Согласился взять оружие и попробовать пристрелить сначала ничего неподозревающую кошку, а после начал попадать по прямолетящим птицам. Шесть знает своё место, показал его Пять. Эллисон это ценит, поэтому тоже перестала их опасаться и ходила на охоту вместе с ними. Ни разу ни один из братьев не нацеливал на неё ружьё. Но верность — не главное их преимущество. Полезность. С самого начала Шесть понял, чему нужно учиться, что подтягивать и для чего. С самого детства Пять усвоил и впил губкой основные удары, названия и характеристики оружия, во время развития учил стратегии и карты. В приюте большинство детей видят свою потолок, но единицы решают, что могут подняться и на чердак, и на крышу. Усилия и решимость, что приложил Шесть безумно цепляли. Но упасть с крыши легко и больно, иногда смертельно. Четвёртый не брал таких уроков у судьбы. Он понимал то, что хотел, впитывал всё, что помещалось в его мозг при активной стадии и подкреплении. Старался, только зная, что получит награду быстро, сиюсекундно наслаждение. Четвёртый умный, сейчас, возможно, и ответственный, но до сих пор не принимает, что мир не принадлежит ему. Эллисон считает, что ему не хватает поплавать в говне, хоть капельку, чтобы запомнить: падать больно, упасть легко, а иногда смертельно. На Медиуме сейчас слишком много держится, но он набирает больше, подгребает и считает, что всемогущий Пять подотрёт за ним любую кровь. А теперь и у неё жизнь начала рушиться от его землетрясения. Она не допустит, и если будет необходимо, даже если Пять и Шесть встанут перед ней, разгрызёт его шею. — Пускай Четвёртый съезжает. Это его проблемы. У меня здесь вся аппаратура, оборудование, — махает на дверь. — Представь сколько денег мы потеряем? — шёпотом возмущается, пока Мама мило и понимающе улыбается. — Сейчас ведётся десяток съемок только на этом этаже. Сколько дней я буду переезжать? Четвёртый должен сам всё решить. Без него никто не подумает на нас. Пускай люди из полиции сфотографируют, как он выходит отсюда с вещами, и всё. Я уверена, утечка пошла оттуда. Все сразу поймут, что ловить будет нечего в этом отеле. Только вот, Слух — не законная дочь Реджинальда Харгривза, а пособница Монокля. Эллисон дозволено всё, Слуху — нет. Эту разницу легко понять. У Номеров есть иерархия, у Эллисон конкурентов нет. Но переключаться сложно. Эллисон сейчас общается с матерью, но тема разговора полностью адресована Слуху, которая обязана проглотить свою самовлюблённость и принять приказ Мамы. Монокль и Мама главная пара синдиката Цитадели, настоящие владельцы жизней Номеров, плантаций, наркоторговли, порнографии и притонов, скрывающихся за красивыми названиями на латыни. Кому бы ни подчинялись люди, на кого бы ни была записана фирма, Цитадель проживёт без Номеров, но её сожрут с падением Мамы или Монокля. Третья лишь третья по доходу, и ради Четвёртого и Семь её поцелую в щёку и проводят. — Солнышко, — улыбается Мама, беря руку Слух в свои холодные. — Четвёртый твой брат и не достоин таких слов от тебя. Мы все большая семья и должны поддерживать друг друга. Если упадёт один, упадут все. Кто сказал, что я не выгоняю и его тоже из моего отеля? Я выгоняю вас обоих, солнышко. И Семь тоже. Недавно Номер Пять притащил в мою обитель наркоманку с пулевыми. Выгнать их я не могла, ведь девочка сражалась за Цитадель, родная, это правильно. И Семь за неё поручилась. А теперь она в вытрезвителе. Если ты сейчас же не заставишь собраться своих друзей и не съедешь вместе с ними, я отменю выход твоего кино на экраны. Снимаю бронь номеров завтра утром, мне ещё перекрашивать стены, которые отпечатались на твоей плёнке. Пока, милая, сегодня в семь дома. Грейс мило пожимает плечами и уходит на каблуках в свой кабинет, оставляя дочь одну. Та хлопает от злости дубовой дверью, прерывает съёмку за балдахином и подхватывает сумочку. Команда начинает, как всегда, убирать в чехлы камеры и микрофоны, пока актёры на стринги натягивают брюки, сверкая пробками в заднице. Эллисон следит за ними, а после цыкает: — Подойди, Рай. Мужчина в чёрной медицинской маске до глаз и кепке, полностью скрывающей цвет волос и причёску заходит в тёмную часть комнаты к шторке. Слух зачем-то стоит спиной, хотя за тканью не видно лица. — Собери всех здесь и вызови три фургона по этому номеру, — вздыхает шёпотом, отдавая визитку бара Медиума, а Раймонд кивает и выходит. Эллисон валится на кресло, выдыхает и сдерживается от того, чтобы запустить в зеркало одним из дилдо. Пальцы путаются в шевелюре, а воздух пачкается от сигаретного дыма. «Могло быть и хуже», — успокаивает обиду и желчь, держит между пальцев тонкую сигарету, но не курит — забывает, тушит и по новой зажигает. Через двадцать минут комната заполняется ничем не примечательными людьми с закрытыми лицами. Кто-то просит помолчать, а после гаркает на перешёптывание. Слух не встаёт с кресла, упирается на колени и громким, поставленным преподавателями голосом начинает: — Выносите аппаратуру в коробках из-под еды через чёрный вход в фуры. Всё, что не заберёте, выкину, а на новое возьму из зарплаты, поэтому проявите всю свою аккуратность, что у Вас, верю, в достатке. А после спускайтесь в ресторан, бассейн и хорошенько отдохните до утра. Всё оплачено, мой подарок. А завтра всех жду на корпоратив. До меня дошёл слух, что вы забыли меня, и если кто-то спросит вас о работе, скажите только то, что в этом отеле проводили свои отпуска. Попрощайтесь с этим офисом, он хорошо нам послужил. С переездом, родные! Пока загипнотизированные люди с белыми глазами отходят, начиная собираться и забывая о том, что произошло после обычных съемок, Слух выходит на красный ковёр к лифту, который ездит только на высокие этажи для постояльцев с VIP-картой. Надевает глубокую молочную шляпку Nina Ricci с жёсткими большими полями, прячась от света и взглядов, чёрные очки и перчатки. Они придут в «их» бар снова, а те, кто решит создать шумиху не смогут проговориться. Но Раймонд Честер снова забудет Слух, зато не забудет свою богатую «девушку» Эллисон из кино-университета, от которой он скрывает свою гнилую подработку режиссёром порно. Будто Харгривзов так легко обвести вокруг пальца. Эллисон устала. Она просто хочет заниматься своим любимым делом. Но Слух выпрямляет спину, держит подбородок выше, сжимая кулак. Лифт останавливается, а она уже знает для кого. — Привет, das Gerücht, — заходит Медиум. — Где Пять? — Кого приспичило грохнуть? — Тебя! — Слух срывается и прижимает Медиума к поручню лифта. — Тш, аккуратней, — Клаус кивает на камеры. — В семь! Пять ещё не устал подтирать за тобой? — Сегодня Baby подтирает за тобой, Schwester. У тебя же есть твоя ангельская личность, — поднимает усы в улыбке совершенно расслабленно и бесстрашно, беся этим Эллисон ещё больше. — Нам теперь нужно новое видео, а я дарую тебе несколько зданий. Скажи спасибо, das Gerücht, — шепчет и дует зачем-то в ухо, вызывая противные мурашки от запаха травы и земли, сосен и спирта. — Теперь только ты и ты. Одна. Сколько продержишься один на один сама с собой? — Это твоя наркоманка? — Liebe… Хорошая девочка, умная. — Передай Пять, что эта хорошая девочка пойдёт по кругу, если мне ещё раз придётся из-за тебя совершать телодвижения, — она отталкивает взъерошенного брата и гордо поднимает голову, на каблуках цокает по длинному коридору к одному из чёрных выходов «антипапарацци».Несколько дней назад. Участок.
Дверь кабинета допроса хлопает, и заходит Диего в приподнятом настроении. Лав в серой форме сидит с огромными подглазинами. Чувствуется себя всё ещё паршиво, учитывая то, что уже несколько часов не дотягивалась до тонизирующего, а сидячее положение врач не прописывал. Пять удружил, но Лав всё ещё не сильно понимает за что. Встреча с ментом вряд ли сулит большие перспективы. И Лав, и Цитадели, да и Номеру Пять — до него рукой подать, а если ещё сдать анализ ДНК на ней можно и Ваню найти. Планы Номера Пять, конечно, гениальнее высшего замысла, но хотелось бы быть в курсе их смысла и приблизиться к познанию. — Ты же не успела покушать? Я принёс KFC. Лав громко выдыхает, а Диего кладёт пакет на стол перед ней. Садится напротив, весело перестукивает пальцами по столу, поджимает губы в улыбке. Диего волнуется, думает, что делать дальше, ему не нравится, но это похоже на начало конца. План Диего понятно и без объяснения, но его уже пора воплощать. Если честно, он был готов к другой встрече: «обнимашки там, не знаю, благодарности, слёзы о помощи». Не этот ледяной злой свихнувшийся взгляд. Он уверен, что нашёл пропавшую девочку, и в голове уже закрывает дело пятилетней давности, хотя и испытывает приятную грусть. Особенно легко в концовку параноидального бреда, бессонные ночи и кофейники уверовать, когда блондинка смотрит ярко-фиалковыми глазами с малюсеньким зрачком-точкой от ломки. Диего буквально чувствует себя на встрече выпускников, которых ничего не связывает кроме номера — не школы, нет — уголовного дела. Девочка альбинос — на вес золото, он перешарил весь штат, везде, где дотянулись руки, чтобы найти такую. Возраст, черты лица, альбинизм, связь с наркобизнесом (сколько бы он не отбрасывал это) — совпадает всё. Но Диего тоже бы начал мстить и вливаться в самую суть пчелиного гнезда в поисках матки, чтобы истребить весь рой. Диего бы тоже, — «наверное, наверняка. Да чёрт, да! Определённо», — он уже решил биться на их территории с их правилами. Не испачкавшись нельзя залезть в говно. Но пять лет он пытался, надевал комбинезоны, шлемы, но ничего не видно в них, ничего не чувствуешь в них. А необходимы все органы чувств, чтобы обнаружить в тихом омуте крадущегося хищника, притаившегося дракона. — Понимаю, ты больше по травке, но тебе надо поесть. Мы сидим тут уже пять битых часов. Устав предписывает мне тебя накормить. Налоги люди платят, чтобы такие, как ты, не подохли с голоду. Лав звенит наручниками о крючок на столе. Это единственное железо на ней, которое было обнаружено через металлодетектор. Она наклоняется, чтобы почесать лоб, и в руку в шоке наконец закатить глаза и сматериться про себя. На пальцах остаётся пот, а к лицу прилипают локоны, когда она поднимается. Хуже всего в ломке — её не замечают, когда уверены, что смогут достать дозу. Это совсем разные пять часов: с наручниками под камерами или под одеялком в кровати. Хуже всего в ломке — начать думать, сколько сможешь продержаться. Начать отсчитывать, мысленно готовиться к той минуте, когда тело паразит боль и сломит окончательно. Ломка начинается из нервных связей, что напрягаются попусту и раньше времени. Лав пытается успокоиться и не думать, но Диего раздражает, а ситуация заставляет думать. Мозг включает режим выживания, а не энергосбережения. Это совсем разные два режима: при одном все рецепторы напряжены, в другом расслаблены. А ещё, Лав смутно осознаёт по путающимся мыслям, повторяющимся мыслям, по параноидальным мыслям, что загоняется. Хуже всего в ломке — замечать. — Ничего, я покормлю, — поднимается и подсаживается на угол стола. — Не поверю, что ты веган. В твоей крови было найдено достаточно белка. Помимо психоактивных веществ, естественно. Как и, — переходит на шёпот над ухом, — в прошлый раз. Помимо ДНК, схожего с кое-кем. Как и предполагал. Это же ты. Лав поднимает на светодиодную холодную тусклую лампу глаза, которые узнал Диего сразу. Когда она повернулась к его столику. Когда лежал над ней, защищая от взрыва. Дело даже не в цвете, — выражение взгляда: смурый, за которым угольки переворачивают черти. Омутом не обмануться, Лав даже с улыбкой ни каплей не смахивает на порядочного и доброго человек. Даже сейчас больше от психопата, который не испытывает эмоции, только от перебарщивания, близости и ясности: дуло у виска, щекотка, адреналиновая чистая зависимость. Диего читал о таких, но их по пальцам, на самом деле, он даже не верит, что в штате может быть больше одного. И одного он уже нашёл — убийца, оставляющий пятёрки. Но наркотики ломают мозг, поэтому Диего ждёт расцвет разбоев от Цитадели. Представляет за этим столом ещё больше таких, как Лав. Она действительно не испугана, но её потряхивает от холода. Ей кажется, что дело в лампе: кажется, что всё видно, но ни морщин, ни теней нет. Восковое моделирование реальности. Лампа не отдаёт ни света, ни тепла. Лав полностью понимает, что сейчас в фильме Звонок с зелёной цветокоррекцией, а Садоко уже готовится вытечь из затемнённого стекла за Диего. Лав точно утонет, но Садоко и потоп не так страшен, как болотные глаза, что могут появиться в любую секунду. Диего поднимает брови, прогуливаясь по кругу кабинета, заглядывает в угол сзади, куда молча пялится несколько минут Лав, и толкает ароматный свёрток по серой столешнице к ней — у наркоманов сила воли на нуле, даже от еды, они крошатся в белый порошок праха. Но Лав смотрит не на бумажный пакет, не на Диего — за него, туда, где непроницаемое стекло может скрывать кого угодно. Диего в курсе и такой реакции — в мыслях легко утонуть, если человек привык молчать и испытывать трудности. Возможно, она забыла о еде, потому что не понимает, что живот крутит — слишком болит тело целиком, что спрятаться в голове — лучший выход. — Смотри, я знаю, кого ты боишься, — Диего садится и стукает пальцем по столу, отвлекая внимание на себя от занимательного ничего. — Боишься того, что у него есть глаза, — ударяет снова. — Даже имени своего боишься. Я его знаю, но не сказал его ещё в слух, — барабанит дважды. — И своё ещё не называл, — опять дважды. Лав морщится и не понимает эту глупую игру. Он уже назвал её по фамилии, да и удостоверение показал. А потом до неё доходит. Медленно, но прокрадывается ключ в её черепушку через — она готова поклясться — съезжающую крышу. Она улыбается, бросая взгляд на пакет, а после снова поднимает на стекло. Диего прикидывается тупым или все копы немного недоразвитые? Неужели он верит, что здесь безопасно? Её отправили за решётку не просто так и не с полным доверием. Диего не вырос за эти пять лет? Он маленький червяк в окружении рыб, что наполняют карманы. Даже найди с помощью неё убийцу, улики против Цитадели, это не продвинется дальше их привязанных тушек мегалодонов к якорю на дне в окружении касаток, что требуют своих животных игр с мясом и кожей. — Я могу оказаться шпионом, — дважды. — Но я видел тебя в казино, — один. — И хочу помочь тебе найти того, кто взорвал твою квартиру, — один. — Это же тот, кто подорвал казино? Лав поднимает глаза к потолку и насколько возможно откидывается на приваренный ножками к полу стул. Она честно не доверяет копам и терпеть их не может. Полиция никогда не делала ей ничего хорошего. Даже, когда она представлялась проституткой, а не барыгой, её не спрашивали о возрасте или подбросить ли домой, помочь устроиться. Её спрашивали, успеет ли она заставить их кончить, чтобы они уложились в дежурство. Ей не давали за это денег — платой служила её свобода от ночной камеры с синюшками, накроманками и бандинками, которые устроили потасовку между улицами, но сидели бы на скамейках друг напротив друга. Лав не планирует отвечать, но она не знает, послужит ли её молчание, как согласие на приписку о связи двух взрывов. И если поймают Номера Пять, ей же будет хуже, когда она придёт свидетелем на его суд, прокурор на котором точно потребует смертную казнь. А после и Цитадель — для неё. Она уже тут сидит, любое действие может послужить началом дорожки «хуже». Это зависит не от неё. Если выйдет, разберётся. Но прежде, чем она отстукивает дважды — ложь, подорвала мафия, а не Номер Пять, Диего опережает: — Это была не моя идея, — дважды, а после паузы продолжает будто бы то предложение, но Лав со страхом понимает, что Диего натравил испанцев на мирных граждан, — взять говяжий бургер. Он вкусный. Понимаешь, я готов на всё, ради тебя, — смеётся и ударяет ладонью о стол — правда. Лав ловит взгляд карих глаз — горький кофе прячется за молочным шоколадом. Они убеждают, в них сочится честность и самоотверженность. Настолько чистые эмоции, которые он хочет ей адресовать, вызывают смех. Только вот знает ли Диего, что натравил не только враждующую мафию в упор на них, но и Номера Пять на себя? — Во мне нет сомнений, так чего ты боишься? У тебя нет прослушки, мы проверили. — Может, — один раз вяло ударяет Лав, а Диего морщится, — Вы и есть преступник? — улыбается она. — Иначе, я даже не знаю, почему Вы так помешаны на его поимке. — Понял. Ну, тогда пойдём в камеру, — соглашается Диего. Квинт за стеклом ухмыляется. Наступает на мёртвого копа и отшагивает в портал, перематывая время назад. Его девочка хорошо держится уже пятый час, а у него есть и другие дела. Неужели Диего думал, что стуки, которые даже не шифруются помогут? Ма показала, что не глупая и понимает правила игры, но даже так сидит и помалкивает. И Квинт ей доволен. Только его смутили влажные перешёптывание Диего на её ухо. Её губы не двигались, а глаза только на эту секунду упали на его усы. И Квинт, кажется, в этот момент свернул шею наблюдателю. А после были эти слова, что она боится Номера Пять, боится сказать ему своё имя. И это укололо ещё больше. Диего знает то, что не знает Квинт? Бред, что похож на правду и ей является. Номер Пять пугает до объединения против него его друзей, с которыми он играет в песочнице Техаса: заклятого врага, о котором известно больше, чем о девушке, собиравшейся за него умереть. «За Цитадель, - поправляет себя, - а тебя она боится.» Диего же понял ситуацию немного лучше, но сдержал улыбку под хмурым выражением лица. «У меня может быть прослушка — правда», а не то, что запомнил смущённый допросом Диего Квинт: «Вы преступник — правда». Всё-таки Диего взял у детектива Дантре многое и больше опыта принёс самостоятельно. Поэтому ведёт её в одиночную камеру без света со звукоизоляцией. Он щёлкает наручниками, отдавая в руки жучок, и толкает её, вместе с пакетом еды. Лав наконец-то остаётся одна в темноте и прислоняется к холодной каменной стене, забираясь на кровать с ногами в ботинках. В комнате, где Номеру Пять нет смысла появляться: его вспышку засекут камеры. Лав одна, он же не придёт её утешать, говорить, что всё наладится. Квинт ёбанное чмо. Диего тоже. Он, играя ключами на пальце, идёт за своим отвратительным кофе, думает о том, что Лав боится крыс, но она боится человека, который обладает странной и необъяснимой силой: она сама видела и до сих пор не может разумно сопоставить факты. Ничего не сходится. Её мозгу нужно действие препаратов. Она не знает об управлением временем, но ей хватает того, что какой-то псих может переместить мотоцикл и людей в пространстве. И Лав сжимает голову. «Думай. Всего дозу.» Отец работал с многими лекарствами, но явно ни оно из них не могло услужить изменением реальности. Она бы с радостью ими воспользовалась, чтобы ни один человек больше не произнёс её фамилию. Слышал ли Номер Пять? Знает ли Номер Пять её родителей? Логично, что да. Но сколько ему было? Четырнадцать? Пятнадцать? Или, как ей, тринадцать? Лав знает, что в современном мире по крови можно опознать человека и его родственников, но она не предполагала, что это произойдёт так быстро. Дошли ли до Номера Пять эти анализы? «Думай.» Перемещение в пространстве не самое ужасное сейчас. Озноб, подводящий организм, путающиеся мысли и чертовская тошнота от запаха сырости и бургера. Диего не мог не знать. Что она может сделать с жучком, даже не зная, что сказать и что можно сказать. Найти Пять, нарисовать портрет, подтвердить, что Медиум существует? Она не так много знает, чтобы делиться этим с копом, который определённо всё испортит. Уже испоганил терактом. Тем более, её план, который состоял из разрушения Цитадели и без последовательных действий уже катится в Мариинскую впадину — она в фильме про мутантов? «Думай.» Имеет смысл только убийство Квинта. Но может ли она переманить его на свою сторону? Насколько он привязан к Цитадели? Помощь не помешает, конечно, но Лав даже не в курсе в какой из «хуй знает» моментов включить Диего Пэтч, экс-жену и напарницу которого она косвенно подставила, а после совсем не косвенно грохнула. И насколько уже он привязан к клятве на Конституции. Лав прорывает на смех. Цитадель уже не кажется оплотом наркоманов. Она не знает, сколько нагромождений ещё стоит пройти, но уже знает, что силы заканчиваются. Казино, бары, подвалы. Это всё не может быть только отростком фармацевтической компании для сбыта. Но изнутри никогда не видно всего размаха. Диего может помочь увидеть. А Квинт вполне может помочь пробраться глубже, где водятся только слепые хищники. Лав падает на кровать, прижимая коленки к груди. Они холоднее стены, но мозг пока разгорячён до плавления.Настоящее время
— Вот, — Квинт протягивает Бену флешку с чистыми коридорами отеля и другими датами. Для одного этого алиби ему потребовалось достаточно долгое время работать. Посылать Клауса по коридору в отеле, не пускать Эллисон в определённые моменты, оставить Лав умирать, чтобы врач даже не заходил в номер, и теперь можно буквально склеить отсутствие Цитадели в мире. Теперь, если ма и приведёт осознанно или нет копов, найти ничего будет нельзя, а подделку цифровых улик не найдут. Он успел помыться и переодеться, но не отдохнуть, поэтому откидывается в чёрной худи на кровать и закрывает глаза. Перемотка времени — пустяки по сравнению с перемещением в нём, особенно, когда рядом ходит копия тебя и совершенно не хочет подчиняться. Но Квинт справился, как всегда, за всех. — Сколько? — Ну, на это планирую машину взять. Только я не сильно в них разбираюсь. Как-то не было нужды. Что-то вроде джипа, но скоростного. Есть вообще такое? — Я о другом. — Достаточно, — отбивает, совсем без желания говорить об этом. Бен поворачивается и впивается взглядом, требуя конкретику. Квинт поднимает брови, прикрывая глаза и закатывая. — Около, — выдох, — недели, — но видит, что брат не верит. — Месяц. Ещё же нужно было возвращать всё на место, чтобы ничего не изменилось в этом времени, — будто оправдывается. Бен поджимает губы, понимая, что его младший брат снова стал ещё старше. Шестому неважно, что Квинту уже давно, возможно, скучно с ним из-за этого. Шестому больно, что скоро будет день рождения Квинта, но для него может пройти год. И сколько реальных дней рождения пропустил Бен? — Молодец. В семь собрание, оставайся у меня. — Брат, с мафией связался Диего, — Бен от шока и рефлекса сталкивает микрофон, будто кто-то может их прослушивать. — У него она и сейчас я начинаю сомневаться, что прятать её там было хорошей идеей. — На неё ничего нет. А для Четвёртого я уже нашёл ей замену. Если они решат выступить, тебе будет необходима помощь, я не пущу тебя одного к людям, которые на обед тебя даже не съедят, потому что ты для них слишком худенький. Третья уже позаботилась о самом большом. Если до этого дойдёт, прятаться будет нельзя ни нам, ни ей. Поэтому пускай пока она отдыхает. Ты тоже. Не волнуйся ни о чём, оставь всё остальное на меня. Бен наклоняется, пытается дотянуться до микрофона и бросает взгляд на кровать: Квинт уже спит. Колёса откатываются назад, Бен поднимает ноги на кровать и покрывает брата покрывалом. Хоть в чём-то на него всё ещё можно положиться. Четвёртый, Седьмая, теперь ещё и Третья — они все прикрывают зад друг друга, а Шестой, который всё ещё имеет номер только и может, что покрывать всё простынёй и штопать дела белыми нитками. Он подкатывает к столу и открывает присланное сообщение на анонимный сайт Ужаса. Не только у Диего есть связь с мафией. «Испанская сочная задница просит больше белой жидкости и порошка». Название заставляет поморщится, но Бен всё равно включает, надевая наушники. На середине звук пропадает, и в этот момент он понимает — это видео он не забудет никогда.Несколько дней назад. Участок.
Лав сползает на холодный пол, чтобы сбить температуру, забирается пальцами в волосы. Живот снова крутит. Лав скрипит костяшками и дёргается к пакету, роняя прослушку. Она звенит и скачет по полу. Глаза раскрываются, и она на ощупь в поднимающимся сердцебиении пытается найти ладонью устройство. Оно колет кожу. Лав сжимает со всей силы, но оно настолько мало, что только впивается, не ломаясь, не трескаясь. Лав тоже маленькая. С ней тоже ничего не случится. Она незаметна. Никому не нужна. И Диего ей тоже не нужен. Найти убийцу. Ей это не нужно. Ей нужна власть. Ей нужна Цитадель. Диего не уловил этого. И Номер Пять не уловит, если она не совершит ошибку. Он странный, невозможный. Но очень глупый. Наивный и ведомый. Лав хрустит костяшками. Мышцы сокращаются и дёргаются, она покачивается, пытается успокоить нервы. Но мысли завиваются и искажаются. Наедине неуютно. Наедине страшно. Ей не кажется, что она наедине. Одинока. Ни света. Ни звука. Кроме сердцебиения. Оглушающей дроби. Под рукой шелестит бумага. Лав сминает её, и кажется будто она режет руку. А посмотреть Лав даже не может. Зато воображение рисует по запястью дорожки крови. Мурашки расползаются по телу, и вот, Лав уверена — она сидит в луже из ран. Стекает ли пот по лбу, или ползёт сороконожка. Подул ли ветер, или крыса задела хвостом ногу. Лав не знает, не знает, не чувствует ничего и ощущает всё. Сколько прошло час или два? Или она зашла сюда всего минуту назад? И сколько тогда остаётся? В каком положении её тело, зубы сминают булку или свою руку. Но свежесть от укуса разливается по артериям. Боль уходит в затылок и испаряется с новым глотком. Страх, принесённый только напряжёнными нервами уже кажется глупостью самой тупой идиотки. Удовлетворённые на пике срыва нейроны хлопают аксонами в ушах, схлопываются звёздами на веках. У Лав новый любимчик — Диего, что пронёс ей наркоту. Окей, она может ему подарить за это документы, что оставила себе на бар Оленьи рога. Но и он должен будет кое-что достать для её трофейной коллекции. И он это сделает. Особенно после удовлетворённого стона и однозначных хлопков по полу кулаком с жучком. Теперь Диего тоже может сесть, а значит, идёт другой, обоюдно-палевный разговор, как она любит. Стук прерывает кровь. Лав не понимает откуда он исходит: из неё? Зубы? Шаги? Номер Пять? Щёлка света увеличивается резко и медленно. Лав с улыбкой поднимается, бросая прослушку в пакет с недоеденным гамбургером, подходит спиной к проходу и прижимается к мягкой, как ей кажется, стене, пока Диего надевает наручники. — Спасибо за вкуснятину. Позвони в бар Оленьи бар с личного телефона, спроси Хейзела, скажи ему пригнать Ямаху. — И тогда? — И тогда, посмотрим.Настоящее время
— Номер Шесть? — слышится взрослый мужской голос в наушниках. — Соединение безопасно, — Бен проверяет слышимость в другой паре и бросает их Квинту за спину. — Начинаем. На экране появляются лица Цитадели. Клаус, Номер Четыре в тёмной комнате с глухими басами музыки вальяжно сидит на диване. Эллисон, Номер Три снимает чёрные очки в своём кабинете особняка отходит от большого окна к дубовому столу. Ваня, Номер Семь мелькает в костюме цвета слоновой кости призраком сливается с фоном белой стены, на которой висят картины и старые музыкальные инструменты, опускает жалюзи. Номер Шесть, Бен в капюшоне подсвечен неяркой лампой, а за его чёрным кожаным креслом различается силуэт Номера Пять, как всегда, со скрытым лицом. Реджинальд Харгривз с моноклем сидит перед картиной с самим собой в полный рост, в окружении статуэток, а к его плечу подходит охранник, вечный спутник, который сейчас настраивал связь — Номер Один, Лютер. Идеальный костюм, наушник в ухе и расстёгнутая на две пуговицы белая рубашка. — За отсутствием мозгов Номера Четыре, — Клаус поднимает бокал за лесные слова о себе, — мы собрались вместе, чтобы решить образовавшиеся проблемы. Номер Пять, я разочарован, неужели я зря надеялся на твою разумность в защите Номера Четыре? — Госпожа Куратор готова дать показания против лиц конфликта. Я так понимаю, трупы сложно опознавать полиции с разукрашенными мордами. Она даст наводку на брата Альфонсо. — Но ты же сообщил о её смерти, — хмурится Монокль, не видя лица собеседника. — Я могу убить её снова, — пожимает плечами, хмыкая. — Не дерзи! — ему не нравится эта отстранённость Номера Пять, будто сам Монокль зависит от своего воспитанника. — Хорошо, — вздыхает моментально со спокойствием и хвалит, всё-таки Номер Пять был единственным, кто делал, что нужно и не привлекал к себе всеобщее внимание любыми способами, — ты молодец. А девчонка, что сейчас у полиции? Она же заменяла районного. Номер Четыре уже придумал, что делать? — Она на отдыхе, — вместо Клауса отвечает снова Квинт. — Её правая рука отлично справляется с её налаженной системой. Пока она у них, наши конкуренты не смогут узнать, что хотел Доктор в тот день. Для защиты можно перевести в камеру Лайлы. Она была рада воскрешению матери. Эллисон откидывается на кресле, слушая это, но задумывается, сводя брови. Клаус единственный, кто это замечает, но только из-за расфокусировки внимания. Он думал сейчас совершенно о другом, а хитроумные планы Эллисон не входили в тему его размышлений. Его Пять сказал, что Лав больше не будет работать с наркотой. А сейчас врёт в лицо Монокля, будто она вернётся на место. — Почему я могу положиться только на некоторых из Вас? Номер Четыре? — Да, — реагирует на кодовое имя, но не возвращается в реальность, — мой самолёт через шесть часов. — Передай последние наставления Номеру Шесть, и если образуются непредвиденные обстоятельства, которые ты не сможешь решить дистанционно, мы поможем. Номер Пять, посади его, — Клаус расплывается в улыбке скорой встрече. — Хорошо, — в унисон отвечают трое. — Следующий момент. Номер Три и Семь, всё готово к благотворительному вечеру? — Да, отец, моя команда отослала приглашения всем из списка, который мы получили от Шестого, а Седьмая… — Она скажет за себя сама, — вдруг перебивает, как не делал с Номером Пять. Эллисон сглатывает и кивает. — Надеюсь, Номер Три, твои ребята не создадут нам проблем. — Я перевела производство в бар Номера Четыре. Куратор уже с ними. Эллисон кусает губу изнутри, проходит языком по эмали, проверяя слюну на ядовитость. Монокль не имел ничего против, но эта мелкая деталь заставила ощутить на себе свою второсортность. Семь всегда чиста. Да, по сравнению с Номером Пять и Четыре Эллисон сама неприкосновенность, но когда по сравнению с Седьмой её руки по плечи в грязи. Это она никогда не забывает, а такое отношение отца в кризисные ситуации лишь подтверждает желание договориться с Пять протащить кишки Семь наружу через её улыбчивые рот. И смотреть, как она снова выходит сухой из намученной воды. — Номер Семь? — Да, — улыбается как всегда приторно, мягко, будто всё всегда было схвачено, — мы подготовили выступление. Моя новая композиция понравится слушающим. Эллисон снова не отрываясь смотрит в темноту за Шестым. Она уверена, что Пять тоже не в восторге от Семь, но сейчас он расслаблен — тень теребит пальцы, прочищает ногти от — Эллисон уверена — неотмывающейся крови. Благо, Третья, помнит, что за девчонку поручилась Семь, а значит, она больно упадёт, если с одной девочкой что-то произойдёт. — Хорошо, — хлопает по столу Реджинальд, а Цитадель улыбается, каждый своей находке в голове.Несколько дней назад. Участок.
— К тебе посетитель, — Диего не заходит в допросную, где оставил её, смотрит на Лав в поту, качает головой. — Хорошо, что ты поела, понравилось? Выходи. Лав улыбается, шатаясь идёт на свет, подбирает пакет сзади, толкает в плечо Диего, пока он проверяет наручники за спиной. — Надеюсь, это наш Пять, — шепчет на ухо и ведёт по коридору. — Но он же не занимается делами наркотиков, — театрально вздыхает. — Я зря надеюсь, тебя же не волнуют родители, только твой пакет КФС. — О, они всегда меня волновали. В кабинете переговоров ни одного стекла, ни одной камеры и Хейзел. Совершенно не похож на себя, что Лав морщится: она не решила выглядит ли он нелепо или секси. Он будто не на своём месте и в тоже время вписывается настолько хорошо, что она представляет как он мог бы разложить кого-нибудь прямо на столе. В фантазии настойчиво лезет Диего на это место, что толкает её к стулу. Она проходит, пока Хейзел встаёт и подаёт ей сигарету. Лав соглашается на желания, чтобы Диего кто-нибудь выебал другой, Хейзел слишком хорош в чёрном костюме. Не то чтобы он плох в рубашке с закатанными рукавами, но та, хоть и белая, не отдавала такой серьёзностью. — Здравствуйте, — поджигает и садится напротив. — Вы не будете против, такому адвокату, как я? — Познакомься, адвокат мистера Джона Крейга, Хейзел Барибал, — проходит за спину давнего знакомого Диего. — Не думал, что мы снова встретимся, детектив Диего, — отмахивается словесно. — Мисс, думаю, нужно сказать, что заходил тот парень, — не стесняясь Диего сообщает Хейзел, — сказал, что за бар отвечаю я. По его словам Вы лежите в госпитале A.R.X. И тут до Лав доходит, почему полиция будто знала о происходящем в том районе. Хейзел и Крейг заключали достаточно сделок, меняя свою свободу на информацию. — Значит, он уверен, что я не появлюсь ещё долго. Диего, сможешь найти девушку, что посидит за меня в камере? Думаю, свет отключите, и там ещё долго не будут обо мне думать. — Когда я стал у тебя на побегушках? — В тот момент, как дал заключённой с обычной травкой пакет с порошком, — Лав открывает бумажный свёрток, который обмазан изнутри соусом. — А ещё, я уверена, что нас подслушивали. В бар бы не пришли, не зная, что на меня можно положиться. Кто-то должен был удостовериться, либо в моём молчании, либо в моём будущем молчании. Но я жива. Никакой сделки не будет, детектив, что искал убийцу пять лет. Я не знаю, о чём Вы. — Ох, мой промах, — цикает Диего, а Хейзел переводит взгляд на улыбающуюся Лав.Настоящее время
— Все свободны, Номер Пять, Номер Шесть, задержитесь. Мне нужно, чтобы мексиканцы приняли предложение. — Они давно точили зуб на чужаков, а те насолили и нам. — И почему же они стали объединяться, забыв о крови? — Лолли. Насколько я знаю, она согласилась на замужество. — Номер Пять, ты знаешь, как я ценю хорошую работу и тебя. Насколько я помню, ты не давал мне в себе сомневаться. Это была твоя первая и последняя ошибка. — Да, сэр. Реджинальд отключается, а Квинт падает на кровать, сразу отскакивая и поднимаясь. — Ладно, схожу проводить Медиума и попробую поговорить с Лолли. — Стой! — Квинт резко разворачивается в дверях комнаты и смотрит на брата. — На крайний случай, — потягивает пакет с коробкой. — Никому не доверяй это, лучше сделай прикоп в надёжном месте. — Да, спасибо, брат. — Возвращайся, — кивает Шестой, показывая на экране содержимое, Квинт улыбается уголком губ и салютует. Тёмный коридор освещён только лампой из комнаты. Квинт думает, что следовало заглянуть в холодильник перед уходом, но выходит на лестничную площадку и перебежкой вылетает из подъезда, ныряя за угол. Останавливается и закуривает в узкой улочке между домов, рядом с баками и пожарными лестницами. Под вечер улица набивается народом и Квинт пытается успеть докурить до выхода на неё. Сумерки приятно холодят забирающимся ветром под брюки. На часах девятый час, а значит, он успеет проститься с Медиумом, пока он не свалил со своей горячей точки.Несколько дней назад. Участок.
— Ты что творишь? Головой думал, когда связывался с копом? Диего уже вышел для оформления документов об освобождении за неимением улик, насвистывая Sexy back, оставляя двух пообщаться наедине. Но Лав буквально хочет испепелить Хейзела, поэтому даже рада неснятым наручникам. — Не полагайтесь на Цитадель. Они подсунули Вам косяк, взорвали Ваш дом, не вернули Вас целой и здоровой. А сейчас хотят Вас заменить и тут держать, чтобы убрать свидетеля. Вы мне нравитесь. Мальчики забыли о драках с Вами, а теперь на нервах ждут и ругаются. Лав закрывает глаза, выдыхая сквозь сжатые зубы — Хейзел даже в костюме остался простаком, что видит заговор во всём. Лав же уже всё прикинула и похоже было больше на то, что Квинт просто дразниться. Да, на совершенно безумном уровне, но секс с Ваней, возможно, был лишний. Но выкрутасы и слова Хейзела настолько дурные, что ей кажется, как только будет выход, Хейзел рванёт туда со всей дури. Если начнётся чистка и дойдёт до этого глухого района, он будет первый в списке. И Лав честно, с лёгкой душой его сдаст. Наверное. Всё-таки, Хейзел управляем, не шибко глуп, хотя и говорит то, за что язык бы подстричь следует. Лав вздыхает дым — одно расстройство. — Сколько прошло? — Недели две с Вашего последнего рабочего дня. Я знаю, как выбраться. Цитадель и так зашла слишком далеко. Примите сделку. Лав проводит сухим языком по нёбу, как по наждаке. Это Хейзел подставил прошлого районного. Она под давлением двух. Добряк Хейзел играет на Диего. И на вкус это предательство отдаёт егермейстером — её любимый вкус из сладкого яда. Номер Пять похвалит её, если она вычислит крыс? Будет больше доверять, пока она подкопает и под Цитадель. Лав кивает, сдерживая ухмылку, вспоминая глаза Юдоры, которая умирая подарила ей расчищенный выход. — Оставьте мне всё, — подрывается Хейзел, по привычке пытаясь закатать рукава, но пиджак не даёт возможности. — Не смей, — осаждает, — делать ничего без моего приказа. Хейзел смотрит в пол, остановившись у двери. — Так точно, — под нос расстроенно кивает, выходя. — Тогда… я подожду Вас с Ямахой. Он понимает, что не крутой спасатель, а просто бармен, которому даже счета не доверяют. Здоровяк, что встаёт стеной, когда велят. Одного его босса поймали на коррупции в конгломерате, насколько бы это не было абсурдно. А второго пока ещё не убрали, но определённо это сделают. Он ни на что не способная правая рука. Он соглашался на работу, думая, как круто будет с пацанами ходить и убивать тупых, а в итоге старчивает подростков и протирает стаканы. Лав снова кусает бургер с коксом. Диего заходит через время, снимает наручники и ведёт к комнате с вещами. — Мы договорились на том, что я не посажу тебя ни за косяки, ни за порошки, потому что ты тайный агент. Но учти, убийства не прощаются даже им. Туда же входят и пытки, тем более ножом, даже если это приказ Номеров, — шепчет на ухо, напоминая о Юдоре и ДНК на ней. Диего называет номер в окошко, расписывается и принимает запечатанный пакет с одеждой и телефоном. Лав уходит в туалет, находит там чёрные очки, что положил Диего, и понимает, что тот заранее просчитал, что сделка состоится.Настоящее время
В баре ходят только люди Куратора и Эллисон. Музыка играет не на полную для трёх разминающихся стриптизёрш. Квинту ставят две стопки: одну он выпивает сразу, а со второй идёт наверх. Охранник останавливает Квинта, что при нём выпивает и оставляет стопку в его большой руке. Мужчина поднимает бровь, пока Квинт стучит в дверь носком ноги. Зелёная лапочка наверху мигает, и Квинт поворачивает ручку, поднимая брови и проходя мимо амбала. Медиум сидит на чемодане, боясь оставить его в машине. Катает в пустом бокале таблетку. Он не знает, как начать разговор, потому что его ревность и собственничество приведёт к одному варианту. Он так долго думал, что его тошнит от Пять, что они склеены, и от него не уйти, что сам не понял, как оправдывал своё желание к молодому парню. Но имеет ли теперь это вес, Медиум не увезёт Пять с собой. — Малыш? — на американском обращается к Пять, что тот поднимает глаза, проходя к дивану и разваливаясь на коже. Медиум покачивает бокал в руках и не продолжает, не смотрит, ничего не хочет, не боится, что не вернётся. — Забей на Монокля. Просто тут становится не безопасно. Отдохнёшь на пляже, загоришь хоть. Наши встретят тебя, расшифруют Доктора. Через месяц вернёшься с новым Дейвом или… — или новым Малышом? — Нет. Нового меня не находи. Нахер таких, как я, — смеётся Квинт. Медиум щурится, запоминая превосходную улыбку. Да, вряд ли такого найдёшь. Клаус выпивает таблетку и срывается, нависает, сжимая бёдра внизу коленями. Квинт усмехается, заглядывая в лицо, протискивает руку к выбивающейся прядке из хвоста, заправляет за ухо, держа за макушку замеревшего, который рискнул, но понял, что зря — с Пять нельзя идти на риск, двигаться внезапно и вообще набрасываться. Потому что сейчас его хуй с яйцами сжимают до боли. Мягко отпускают и оглаживают, поправляя в брюках. И Медиуму, кажется, что он снова сходит с ума. Будто Номер Пять может не сводить с ума. И под экстази. Даже под ним. Малыш уже вырос, ему не подходит. Малыш уже сам ведёт языки, сам берёт то, что хочет, но Медиум не может вспомнить ни разу, когда всё было наоборот. Квинт может: те стеклянные зелёные глаза, когда Лав перестала чувствовать поверхность под ногами. Медиум ведомый, только с Пять. Лав ни хрена не ведётся. У Пять поднимается злость только от взгляда в болотные глаза, которые хочется выдавить, потому что это линзы. Он толкает за плечо, роняя на пол Медиума, что тот шипит от удара головой и копчиком, стеклянный столик падает, а Пять сжимает волосы на макушке, прижимая к ковру, целует-кусает губу, переходя сразу на шею. Охранник врывается, но не понимает драка ли это. Ножик из ботинка Квинта летит ровно в закрывающуюся дверь. Впивается в дерево вместе со стоном от боли, что выходит ровно из гортани, где краснеет отпечаток челюсти. — Малыш, сейчас люди сбегутся. — Мужик понял что к чему, — садится на бёдрах, расстёгивая ремень. — Скоро выезжать. — Я больше месяца не ебался, кончу быстро, — пряжка щёлкает, а Квинт упирается лбом о плечо, начинает расстёгивать чужую сорочку. — Не тормози, растягивай! Медиум отворачивается от лица, чувствуя прерывистые вздохи в начинающую потеть шею. Поднимает руки, боль стреляет в локтях от ушиба, приспускает чужие брюки. И не чувствуют ничего, что было пару секунд назад. Не так он представлял прощание. Ни в стягивающей коже, на которую он плюёт, ни в синяках, ни в спешке нет ничего цепляющего. Пять всё такой же, даже если в памяти нарочно всплывают горячий секс и поцелуи, реальность это не исправит. Пять чужды нормальные эмоции, а Медиум это всегда забывает. Ему будет легче улететь после этого. — Спасибо. — Ага, привезёшь открытку, — сквозит наплевательским сарказмом. А Клаус хотел.***
Слух сидит в отдельной комнате бара, на месте Дейва и её воротит от этого. За одной дверью слышится музыка с танцпола на первом этаже, а за другой — стоны. Слух встаёт со стола — она не смогла расслабиться на диване — ей не нужны остатки пыли на дорогих брюках — и подходит к щёлке. — Рай, — подзывает оператора. Он не поворачивается, продолжает также опираться о стену, но останавливает разговор с другим охранником, который вылетел из комнаты рядом, — найди человека в тюрьме, который скоро выходит и пообещай ему машинку, если он уменьшит срок жизни этой девочки, — Слух вкладывает фотографию в руку за спиной. — Сзади номер и адрес. И побыстрей, к ней хотят подселить защитника.***
Лав выходит из полиции, потирая запястья. Хейзел курит на парковке, Лав подходит к нему и тушит сигарету, кидая в урну. Она только вышла, а он уже снова что-то нарушает на её глазах. — Хейзел, ну и хрень же ты учинил. В бардачке она достаёт второй шлем и кидает Хейзелу, когда тот уже собирался идти к метро. Лав садится за руль, протирает глаза и опускает забрало. Ездить пьяной уже не так страшно. Скорее она хочет почувствовать тоже самое, что при любой поездке с Квинтом. Раньше как-то не было этой острой потребности в адреналине — он всегда был. Но сейчас, его катастрофически перестаёт хватать. «Всё идёт к передоз», — хмыкает, выезжая на шоссе через пару улиц. — Хейзел, ты в курсе, как подводишь меня такими разговорами? — она резко меняет полосу влево, чужие руки, сжимают в кольцо талию, до хруста в позвоночнике. — Хейзел, ты ебать как просчитался, думая, что можешь пиздеть, всё говно, что варится в твоём котелке, — спокойно говорит в наушник, ускоряясь и снова меняя ряд, наклоняясь и обгоняя машину. — Ты же знаешь, я не хочу, — внезапно притормаживает, подъезжая к обочине и подрезая машину, что едет позади, — но мне придётся оставить тебя в каком-нибудь прилеске. Ты же проверил Бесту под сидением? — Да, — понимает Хейзел, но не сопротивляется, боясь, что они точно попадут в ДТП при борьбе. Но Лав продолжает тихо и спокойно отчитывать, ускоряя сердце, настолько, что Хейзел даже не думает свернуть ей шею. «Объективно», — он объективно провинился, он чувствует угрызения совести, но это лишь страх. Представляет, как стоит на поляне, а она пускает пулю в лоб. Без сражений — будто это бестолку. Даже мысли нет, что с ней можно состязаться. С ней: худой, не выше него, не быстрой, торчащей даже сейчас. Он не просит прощения — дохлый номер, Хейзел уже не жилец. — Любой разговор с копом — разговор с дулом. — Да. — Мой приказ — твоё действие. Отсутствие приказа — твоё бездействие. Понимаешь? — Да. — Только эта последовательность может существовать. Никаких «оставьте это мне». Ведь я отвечаю за вас головой. Вас же не расстреляли, когда убрали Крейга? — Нет. — Значит, с вами ничего не будет, если меня решат убрать из-за вас. Так? — Да. — Вы в безопасности. Но я даже из-под своей земли, из-под крышки своего гроба вас достану. И я позабочусь, чтобы все, кто меня подставил, были моей последней мишенью. Я не уйду одна. — Вы не уйдёте одна. Хейзел уже давно закрыл глаза, упираясь в забрало, сжимая ту, от которой зависит его жизнь. Молится уже не за то, чтобы они не влетели, их не сбили, а за то, чтобы Лав осталась жива навечно.***
Квинт быстрым шагом движется по улочке между каменных двухэтажных бедных домиков. Он уже пересёк границу с Мексикой, но сейчас не мог рисковать. Буквально. Дорога к Лолли должна быть на её ладони, чтобы их доверительные отношения с Цитаделью сохранились, поэтому сейчас ему необходимо засветиться в этой деревеньке и обязательно в одном доме на окраине, из которого можно доехать к ней и предупредить заранее о визите. Тёплая ночь совершенно не окутывает спокойствием. Квинт безоружен, но каждый дом напичкан винтовками, разрисован граффити по облупленной серой краске, а на тёмных окнах, даже если те не выбиты, решётки. Пустые длинные улицы практически без поворотов и углов глядят в оба, шторки то и дело дёргаются, кровля шуршит от шагов, на параллельной улице, за стеной одинаковых двухэтажек, слышится бег в шлёпках и босых ног — детское сообщение. С самого рождения эта деревня хранит тайны, каждый с первых слов знает, кому доверять, а кого можно убивать сразу. Из этого места берёт начало клан Лолли. Квинт никогда не встречал девушек умнее и молчаливее Лолли. Эллисон болтала и ныла всё время, как Квинт помнит их знакомство в его пятнадцать на его первом собрании, когда ей в восемнадцать не разрешили фургон и личного водителя для борделя. Ваня самовлюблённая и иногда до чёртиков глупая, поступает как хочет, не беря во внимание ни свою безопасность, ни семьи. Квинт уже понял, что спорить с ней бесполезно, предъявлять — тоже. Поэтому просто ждёт, когда Цитадели она больше будет не нужна, чтобы собственноручно придушить и сломать каждый позвонок. Лолли всегда была другая. Она тот человек, который входит в список людей, что нельзя трахать ни при каком случае. В любом смысле. Даже если её тело будет остывать. А если придётся убить — быстро и менее безболезненно. От неё не стыла кровь в жилах, за неё конечно убьют, но самое главное — Квинт ни разу не подумал, что её можно не уважать. И теперь он должен переубедить её и её отца не выходить замуж — более невыполнимой миссии у него ещё не было. Это два самых непреклонных мексиканца, что он видел. Но Лолли хорошо относится к Номеру Пять. И под хорошо подразумевается встреча около десятка раз с непростреленной черепушкой. Ни Клауса, ни Бена она и её отец больше видеть не хотят: один не встал перед ними и не принёс подарок к столу, другой азиат. Так сказал Бен, по крайней мере, но какие счёты у них с этой расой, Квинт не знает и спрашивать как-то не стремился. Нужный дом с напускной заброшенностью. Квинт опускается на колени на чистый, белоснежный коврик — как раз для таких действий. Мексиканцы не любят вставать на колени, поэтому делают всё, чтобы это не выглядело унижением и негостеприимством — лишь необходимость безопасности. Достаёт из кармана килограмм в заклеенном белом пакете, кладя перед собой, стучит трижды в дверь и поднимает руки, чтобы не пугать. С крыши слышится повторный стук в дом и только после дверь без звука шагов открывается — его ждали ещё тогда, когда он переступил границу их района. Мужчина держит штурмовой FX-05 Xiuhcoatl как холодное оружие с разложенным прикладом. Видимо, чтобы не поднимать шум, стрелять не планирует, только обездвижить. Квинту это на руку. — Снимай верх, — Квинт за горловину тянет чёрную водолазку и отдаёт, оставаясь с голым торсом и заклеенной татуировкой — он знал, куда идёт. — Вставай с пакетом, — Квинт поднимается, пока одежду отдают кому-то за стеной. — Снимай штаны, — пряжка щёлкается, а пакет скрывается там же. Брюки отряхивают и, не слыша ничего запрещённого, отходят от двери. — Представься и заходи, — продолжают говорить на мягком испанском. — Квинт. — Полностью. — Могу только придумать. — Значит, ты тот самый Кинтас-без-имени, заходи, — на испанский манер произносит имя. Квинт держит в руках кроссовки с запиханными носками и проходит в чистый дом. На плечи сзади накидывают простыню, прижимают руки к телу и ведут внутрь по темноте к двери, из-под которой горит свет. Слышится пара шагов и дребезжание его ремня. В комнате при тусклой лампочке над столом раскладывают его одежду, которая висела на предплечье смуглой женщины с короткими кудрявыми волосами. Квинта отпускают и даются одеться. Он быстро натягивает штаны на чёрные трусы под присмотром мужчины и женщины. На её спине за ремень через грудь висит тоже винтовка. После водолазки Квинт протягивает руку тыльной стороной и женщина достаёт красную печать. — Подожди, Иоки. Зачем пришёл Кинтас-без-имени? — Мне нужно к пока ещё сеньорите Долорос. Предложение от техасской Цитадели. — Я узнаю, нужен ли сеньора Дёлёэс ты и предложение Силалела, — на испанский манер произносит имена, исправляя обращение с незамужней, хотя Долорес пока ещё невеста. Мужчина махает Иоки, и проходит к стене, чтобы открыть подвал. — Прошу, Квинтас без имени, в нужное время либо отправимся, либо пойдёшь домой, — Иоки включает свет внизу и отходит, пропуская. — Спасибо, — Квинт спускается, пока над них хлопает пол и замок. В подвале пахнет метом, небольшая лаборатория и кровать чистые. Через время Иоки спускается с горячей лепёшкой и фасолью. Свет не выключают, и Квинт после ужина заваливается на кровать без страха не проснуться. Ему необходимы провожатые. А Иоки и Лукас Паоли самые надёжные и некровожадные квартирмейстеры из клана. Одни из тех новых поднявшихся, кто не старается держать в страхе. Два брата до них погибли в недавней стычке между испанцами и мексиканцами, поэтому Квинт уверен, что они против этого союза и обязательно доставят его к Лолли. «Но всё-таки после «сеньоры» я уже не так уверен», — закрывает Квинт глаза, понимая, что Лукас называет Долорес замужней дамой, будто согласен и уверен в свадьбе. Мексика страна с сотнями одинаковых улиц и названий. В одном городе может быть несколько Лондес, поэтому он поделён на районы. Не один педант не придёт на место встречи вовремя. А семья Лолли не терпит опозданий, поэтому один из выходов — довериться их людям привести себя с обысканными карманами, завязанными глазами и конечностями. Да Квинт и сам не хочет опаздывать к ней, считает остановки и пересадки, прикидывая сколько времени они отняли от запаса. Полуденное солнце не пробивается через чёрную ткань, зато печёт лоб, что не прикрыт привычной кепкой — здесь невежливо закрывать лицо. Глаза закрывают ещё в подвале после съеденной яичницы, чтобы Квинт не увидел взошло солнце, или откуда оно светит, а после не рассчитал на каком расстоянии от дома вилла Долорес.***
Лав снимает шлем только в подвале, в который она сбежала позорно из другого подвала буквально. Слышит, как дверь хлопает, а Хейзел спускает Ямаху по лестнице. Забирает грязные волосы в хвост и планирует ночью помыться у Хейзел. Но сейчас она подходит к своей заначке под кирпичом, берёт её и бутылку водки, садится за стол и поднимает серую футболку Вани — Лав даже не знает, остались ли её вещи в доме — и проверяет бинты — нужно сменить. — Хейзел, принеси телефон, на который поступал звонок от Диего. И я пока мертва, ты не знаешь, что со мной. Мужчина кивает и поднимается в бар. Лав делит дорожку, записывая на бумажку список покупок из одноразовых телефонов, одежды, бинтов и патронов .380 ACP. Занюхивает и подходит к бардачку. Её Берса там, под пальцами, будто пушится сталь. Тёплая от разогретого мотора. Настоящий питомец, единственный, кто ждал её возвращения. Хейзел приходит, когда Лав спит на матрасе в обнимку с пистолетом, забирает список и будит, зная, как она не любит отключаться в нужный момент. Лав кивает с благодарностью, переписывает номер Диего, на который позже позвонит. Уничтожает телефон и симкарту, боясь сообщить Ужасу об этом и попросить помощи. Теперь нельзя доверять даже анониму. Она снюхивает снова, запивает из стакана водкой и садится за проверку документов за две недели.***
— Мальчик без Имени хотел поговорить с Девочкой без Будущего? — усмехается девушка, отпивая из бокала белое вино и закусывая виноградом. Она обмакивает губы в салфетку, встаёт из-за стола и махает абмалам. — Если бы он хотел убить, он бы уже это сделала. Здравствуй, сеньор Квинт, — в шуточной форме обращается она и подходит вплотную и хлопает по плечу, получая тоже самое в ответ. После титула обычно идёт фамилия, но Долорес знает, что мальчик и имени-то не имеет. Она не позволяет себе ни больше ни меньше, хотя, как и отец, достаточно тактильна. В прошлый раз, сеньор Франсуа обшлёпал Квинта по плечам, спине и коленкам, когда тот принёс положенные килограммы. — Альфонсо не достоин тебя. — За такие слова и языка лишиться можно. — Шрамы украшают мужчину, а не его. — Мы говорим с ним на одном языке, живём в одинаковых условия, наши семьи занимаются одним и тем же. Это бесценно, Квинт без имени. Прости, но я не могу выполнить твою просьбу. — Это не просьба. — Ты пришёл с угрозой в мой дом? — С предложением. Испанцы не смогли получить Доктора. Мы уже его расшифровали. — У Альфонса есть то, что нам нужно и то, что Вы дать не можете. У нас есть наш традиционный кокс, который нужен ему. Без чистой дороги через границу, нам ваши технологии не сдались. Если бы тут жил, понял бы, что людям не нужен дорогой, но на пару процентов чище. Людям в Мексике нужно работать и отдыхать. Они не имеют права наседать на более жёсткие наркотики. Квинт, ты хороший парень, но прости, у меня по горло Цитадель сидит. Она завистливая сука, которая имеет несоизмеримую пасть и желудок. Иди. Если бы это был не ты, я бы не отпустила, но говорю, как старому другу и сильному человеку, которого уважаю, бери свои деньги и езжай на пляж, куда мы не дойдём через годы. Загорай, спи с молодыми, накаченными и красивыми, кушай то, что пошлёт Мадонна. И молись каждодневно о спасении своей души. Квинт поднимает бровь, кивает и прощается, уже не чувствуя ни вежливости, ни уважения от Долорес, которая не обращает внимания, продолжая трапезу перед бассейном. Испанцы всегда были людьми границы: таможню они знают лучше своих пальцев, а зачастую их меньше десяти. Среди американцев и мексиканцев они как свои, но Долорес всегда стоило помнить, что их всё равно мало кто жалует. Наркотиков у её семьи и вправду всегда было в достатке, поэтому это действительно хорошая сделка. Учитывая, что ей всегда было всё равно на секс, а Альфонсо никогда не будет верен одной. Другое дело отец Франсуа. Он с шестнадцатилетние Долорес начал обустраивать детские. Да и границу можно немного вооружить, если вспомнить пару незакрытых убийств. Квинт уходит ни с чем, всё по тому же тёмному пути с пересадками и остановкой в подвале. Иоки трёт губку о белый камень, вспенивает и оттирает пропуск. Кожа сходит от нажима и кислотности, но Квинт знает, что это пройдёт. Его злоба и подведённое доверие — нет. Поэтому при следующей встрече с Долорес он будет возвышаться над ней. И спросит, почему она не любит азиатов и Бена, не любит ли она себя или ненавидит. Спросит, как ей сидится с парализованными конечностями на инвалидном кресле и нравится ли ей, когда её ебут, как безвольную куклу, зная, что она никогда не даст то, ради чего жила всё это время. Спросит у сеньора Франсуа какой он ремонт сделает в детских, и на что они теперь пойдут. Потому что нельзя говорить Номеру Пять что делать и кому молиться. Сегодня Мадонна послала Долорес фосфорноогранические соединения (на военном: боевые отравляющие вещества нервно-паралитического действия) в шоколаде, который послал Альфонсо и так удачно лежал в её комнате на кровати. Квинт заглянул туда на нейтральной зоне, между границами, где оставил прикоп из препарата и пару видео с Альфонсо, которые любезно одолжила Слух из своей особой коллекции. А теперь они стоят с заманчивыми обложками на камине у сеньора Франсуа. «Стоит копии послать отцу Альфонсо? Или сеньор Франсуа справится самостоятельно?» — задумчиво смотрит на огромную яркую луну над песчаными горами границы.***
— Ты что? — Парализовал Лолли и оставил видео отцу сеньору Франсуа. — Это было на крайний случай! — Самый, что ни на есть, крайний, брат. — А если они поймут, что это ты? — Естественно поймут, кому ещё? — Блять, Квинт! Сука блятская! — Я пойду, мне ещё подготовиться ко второму совещанию. — Стой! Я ещё… Стой, блять! Твоя мать, блять, остановись! — помещение загорается синим, а из желудка Шестого закручиваются кишки к ногам Квинта. Пасть-клюв, с капающим ядом из слюны, вылезает вслед за тентаклями будто из портала в мир Лавкрафта, раскрывается вот-вот желая проглотить, брызгает секрецией чернил. Квинт знает, что это значит: брат выходит из себя, но среагировать не успевает, теряя сознание от потери кислорода. Щупальца затягивается на шее, присосками поднимая Квинта над полом, но Шесть уже не понимает, что делает, пока не слышит хруст. Квинт подвешенный за липкую слизь на стене остаётся висеть безвольным телом. Бен шмыгает и отворачивается, дрожащими руками надевает наушники и старается не смотреть на кровь из открытого перелома руки, что стекает по чёрным брюкам и серым обоям, мешаясь с пятнами сепии. Ужас опять это сделал.