A.R.X.

Die Antwoord — Cookie Thumper!

Часть III. A.R.S.

Глава 12. Искусство умирания

I

      — Ещё раз благодарю за место, — Эллисон по-актёрски стереотипизированно оглядывается по сторонам, улыбаясь с белоснежными зубами и идеально-ровной помадой, и кивает головой: просторный стеклянный кабинет будто подвешен над геймерской зоной, полной цветастых светодиодных лент и ламп. — Мне не хватало разнообразия в местах съёмок.       Строение в уменьшенном виде повторяет Nonemo, как и начинка: игры, но уже для молодых. Зачатки фирменного дизайна с красными коврами и обезьянками, но уже не золотыми статуями, а милыми игрушками, хлопающими в тарелки: извращённая система безопасности, наводящую атмосферу хоррора — в подвале располагаются заброшенные эскейп-рум. Куратор начинала здесь. Это сейчас «новые деньги» любят провести тут свои дни рождения и обыграть своих поддающихся друзей победнее.       А раньше подростки без компьютеров в домах приносили недостаточную выручку, но директриса не смогла бросить это заведение и вложила сюда ещё капельку души, приглашая в убыток киберспортсменов с огромной скидкой, чтобы пустить слухи о быстрых и производительных компах как рекламу. Правда, грязные деньги приносила аренда триллер-комнат под полом. По четвергам Куратор сдавала помещения самой себе под БДСМ клуб.       Спустя долгие годы, она открыла казино, но люди, приходящие посмотреть на новых миллионеров, поднявшихся на играх, не уменьшались, а офисы наверху только увеличивались. Вместительные сервера начали набиваться информацией, а бесплатное использование их для постоянных клиентов приманивало новых. Куратор никогда не хранила добро в одном месте, а в казино и так плавало слишком много золотых рыбок. Старые, забытые сервера пригодились, а Куратор не забывала их совершенствовать.       Данные — вот монополия Куратора, ниша, в которую она поверила, вгрызлась зубами и впилась ногтями. Цитадель не могла потерять такого поставщика, знающего всё обо всех. До того, как они расшифруют Доктора и создадут свои серверные — цель Цитадели — вывести на новый уровень ковчег знаний.       Для передачи контента Третьей хватит и ничтожной песчинки этой силы. На первом этаже подставные клиенты через переадресацию начнут загружать в сеть качественные фильмы без задержек, а наверху, где раньше были специальные комнаты для командных игр, и в подвале, с полностью оборудованными «красными комнатами», не уступающим оригиналам, включатся веб-камеры. Куратор получит свои деньги законно, обмывая капиталы Третей — положенная аренда плата, записанная наличкой за посещение с улицы разношёрстных клиентов без своевольного сознания.       Естественно, не каждодневно и не в определённые дни, не в определённое время: нужна и оплата по официальным рандомным кредиткам от настоящих людей для полной картины налоговикам. А защита персональных данных и трафика, официальные камеры под слепым углом к мониторам, — бесплатный бонус.       — Я бы и в казино пустила, но там ремонт. Ваша команда стала бы замечательным дополнением. Всегда знала, что нам нужно объединиться. Хотя, не думаю, что получится восстановить ту беззаботную атмосферу, — Эллисон принимает напитки, разлитые из бутыли в холодильнике. — Планирую переделать то место в бизнес-центр. И это я должна сказать спасибо. Передавай тому парню в чёрном благодарность за спасение. Это же ваш хвалённый Номер Пять?       — Да, наша гордость и прикрытие, — улыбается против силы — до Эллисон уже дошёл слух от Лютера о проделках «гордости» в Мексике.       Но если честно, Эллисон рада. Долорес, будущая наследница картеля, стала бы уже для наследницы Цитадели, Эллисон, самым худшим конкурентом. Поэтому она обязательно отдаст Лютеру подарок для Номера Пять. Только Монокль, Четвёртый, Седьмая и Шестой знают, как тот выглядит, остальные общаются с ним через Шестого или Лютера, который имеет особую связь с Ужасом.       — И девочка… наслышана…       — Мертва как свидетель.       Слух не знала, что Лав «повезло» воочию лицезреть и лицо, и тату, и, ебучий Хеннесси, силу Номера Пять. А если бы и узнала, то заказала бы убийство снова. Возможно, если бы Номер Пять и попросил со всей вежливостью и уважением, Эллисон обошлась бы слухом ради «гордости», но зная лишь то, что девчонка была дилером Четвёртого, ручонки зачесались, а язык не смог усидеть за зубами. Страшно представить, как изменилось бы положение частей тела относительно континентов, если бы кто-то сболтнул о ночи Вани и Лав.       Больше омерзительного Четвёртого, Эллисон не выносила эту суку.       — Жалко малышку, — взгляд «ну и пепел с ней» и освобождённый выдох не соответствуют словам. — Если бы не Номер Пять, моя вагина ещё копошилась бы под кем-то, а эти дикари… Не люблю, когда за моё тело не платят, — смеётся, говоря самые противные для женщины, но привычные для людского рода вещи, и чего греха таить, промышляя ими.       Все знали, что в Nonemo можно снять понравившихся официантов и уехать с эскортом. Куратор — та женщина, которая в первых рядах вместе с командирами, дилерами отбирает и участвует в распределении новобранцев, дерётся и выдирает глотку за красивых, милых и «необычных» людей.       Когда-то давно Амэнтиус выдрал хуй одному из таких высокопоставленных, «выбравших» её, она платит исправно «добром»: забирает тех, кого, как пить дать, разорвут на части желающие нагнуть в рядах подпольной Цитадели. Она верит, что у неё самые мягкие условия, приличный заработок и что самое главное — чистое будущее.       Четвёртому наплевать на сексуальные разборки внутри районов, он больше по физическому выматыванию «сломал, починил», Третья прячет любые происшествия в памяти, Седьмая использует подчинённых и только рада поглядеть на групповое насилие. А Первый просто выбрасывает сломленных и слабых и зачастую в пасти Шестого и Пятого.       Куратор бережёт своих пчёлок, случившееся стало огромным шоком, и желание сжечь причастных настолько велико, что она подумывает о связи с Ужасом и Номером Пять. Она будет рада узнать, что тот уже позаботился о косвенно ответственных.       Часто случается такое, что работники навсегда остаются на её стороне, даже став любовниками и любовницами богатых, а в редких, но реальных случаях — супругами. Благодаря им, Куратор получает информацию о бывших клиентах ещё достаточно долго.       Этим она обязана мистеру Амэнтиусу. Накинув свой пиджак на разорванное платье, он проводил и научил её выживать, существовать, а после — роскошно и припеваючи жить в Цитадели. Это тот мужчина, который даже не позарился на тело, застукав, как его раздевают.       Она строит свою империю согласно его урокам, тайно ища девочку. Лайла, девочка, которую Куратор удочерила ещё живя в обваленном доме и посещая бардовые заведения, как нельзя кстати пригодилась в этом процессе, влилась в полицию и отдел Диего, выучившись в академии полиции, на благотворительность Амэнтиуса, но результатов это не дало: все данные, которые детектив Диего оставил в деле были пустышками без адекватных зацепок. Может быть, он вселенски-туп и ничего не нарыл за это время, а может, он давно понял, что никому нельзя доверять, и запылил следы наследницы секретаря.       Факт остаётся фактом: если Куратор, со всеми своими знаниями ничего не нашла: никто не сможет найти. Это успокаивает её даже больше, чем если бы девчонка вышла на свет Нью-Йорк сквера и опознала себя сама.       — Вам не пристало брать денег за это кощунство. Вы выжили, сейчас всё будет хорошо, — эти слова только побуждают огрызнуться, Куратор терпела бесплатно вещи и похуже, о которых естественно девочка из семьи миллиардера и знать не может.       — Да, но дело моей жизни уничтожено, мои девочки и мальчики убиты, а моя дочь в тюрьме, — «а сучка семьи, испортившей всё, ещё и утешает меня», — замалчивает, выдыхая и сбавляя немного поднявшийся тон. — Не лучший расклад.       Эллисон не обращает внимание на сарказм и иронию — привычное дело для тех, кто что-то не может сказать в лицо, а Куратор возглавляет этот список, потому что она сгорает от желания говорить и делать исходя из высокого статуса, но не может по привычке добиваться всего манипуляцией и сладкими речами. Не может, разумом понимая, что даже так высоко, где порхает она, летают без усилий орлы над ней.       Эллисон воспринимает сокрытие истинных эмоций, приторное лицемерие, как одни из милейших вещей на свете. Она обожает искрящиеся гневом глаза, когда люди валяются у ног с улыбкой, будто это их желание, а не необходимость даже не для достижения, для устойчивого положения в Цитадели. Даже если устойчивым положением будет коленно-локтевая. Четвёртый это терпеть не может, каждый раз наигранно-удручённо вздыхая, что полюбил одного из таких склизких многоликих сколопендр, Дейва.       Дейв как бывший подчинённый часто захаживал в отель, покупал DVD, доступы и подписки, продавал некоторых особо бесячих типов, таких как Кингсбери младший. Он тоже считает отличным — воспитание через удовольствие. Слух раскрывает потенциал таких через полный слом, отбирая возможность действовать самостоятельно, гипнотизируя своим голосом в отдельной комнате. Мальчик подрастёт и не сможет не пойти работать на Цитадель с таким богатым опытом и подноготной.       Четвёртый, конечно, отмалчивается от вопросов с подъёбом, но Эллисон уверена, что десяток кассет у них с Дейвом точно имеются. Она приходит в экстаз, думая о том, что привила Дейву фетиш на камеры, и надеется, что тот добавил его и в копилку Четвёртого.       — Уверена, расследование повесит всё на ту наркоманку, как только я получу записи с камер, а правительство возместит все убытки от террористического акта.       — С тобой приятно иметь дело, милая. Как только Цитадель перейдёт в твоё управление от этого старика, можешь рассчитывать на меня и моих заек. Только ты не слишком уверена, что девочка настолько предана, что примет смертную казнь, ради сокрытия правды?       — Да, её уже убили, она не сможет отказать.       — Надеюсь, мою Лайлу не будут подозревать в этом ужасе? Их же вроде хотели вместе поселить.       — Нет, Лайлу ещё не успели подселить к девчонке. Мы работаем над снятием всех обвинений. Как только это признают терроризмом, Лайла выйдет признанной невиновной. Но детектив Диего, кажется, сильно разозлился на предательство, жаль если он начнёт нам мешать.       — Он просто ещё не знает, какую конфетку упускает, — Куратор никогда не рассчитывает на других, уже составляя план сближения с будущим муженьком.       Эллисон смеётся, пригубив свою железную трубочку — экология и только экология, нельзя забывать об экологии! Недолго сидит подшофе в приятной женской компании, а после садится в свою машину, уезжая и набирая Куратора, чтобы распустить слух о том, что она не помнит ни лица, ни имени, ни чего-либо ещё о женщине, приходящей из теневой порно компании под A.R.S.       Всё-таки выключенные камеры — самое лучшее дополнение к честному, спокойному разговору по душам.       Особенно, когда есть скрытые.

***

      У Бена есть изюминка, он выделяется, но, как шутит Медиум, Шесть вряд ли это в зеркале разглядит своими глазами. Бен и правда не замечал, что в нём что-то не так, пока услужливые люди вокруг не указали, начиная от матери биологического отца, которая с первого взгляда в роддоме, наплевав на возможные шутки генетики, уверилась, что мама Бена изменила отцу, и заканчивая детьми в приюте.       Свекре всегда не хватало лишь повода для выпивки и ора на внука и невестку, как и приютским для вышибающего удара по ушам. На ненависть вообще не нужен повод.       Естественно, после аварии родителей бабушка забрала наследство и отправила Бена гулять к «настоящему отцу». Бен и не возражал, он терпеть не мог старую маразматичку, портившую своим приездом настроение даже отцу, придумывая всё новые способы достать маму, а после того, как папа вставал на защиту, начинала истерить, используя козырь: «Да ты посмотри кого она родила! Да ещё и на твои деньги!».       Каждый раз это подтачивало только его терпение, но никак не вселяло раздор или недоверие. Мама сама настояла на генетическом тесте, испугавшись, что её психика вытеснила воспоминания об изнасиловании. И даже когда повод исчез, мать отца (Бен отказывается признавать её бабушкой) не перестала играть на нервах.       Доигралась. Из-за новой ссоры отец не успел среагировать на красный свет и попал под выезжающий грузовик. Первые сидения остались примятыми лобовым стеклом и кузовом даже после высвобождения тел. Маленького Бена эта сука (Бен отказывается признавать её человеком) даже не постаралась прикрыть от стёкол.       Больше среднего дом с тремя спальнями, гостевой, гостиной, двумя кабинетами и пустой отдельной комнатой для второго ребёнка, которого планировали родители, когда бы Бен пошёл в школу, отошёл свекре. Бен пошёл в государственную низкобюджетную школу при церкви, а свекра — нахуй со дня похорон, хотя её и уговаривали взять опекунство.       Бену нисколько не жаль мать, потерявшую хорошего сына, Бену жаль себя, потерявшего отличных отца и мать, воспитавших его лучше, чем понадобилось и пригодилось. Он долго привыкал к тому, что кто-то не мог определять время, писать прописью и умножать. А ещё к тому, что насилие в двадцать первом веке существует, хотя свекровь и пыталась это усиленно доказать и вдолбить мальчику.       Но моральное насилие слегка отличается от физического, его сложнее опознать, хотя и болит сильнее. Бен вначале даже думал, что это привязавшаяся к ним ведьма или что-то вроде крёстного демона семьи, который есть у всех. Как оказалось, у некоторых нет даже семьи. В приюте он один из немногих помнил родителей и отзывался о них хорошо. А это пиздец как бесит сирот.       Ещё тупых бесят умные, а обычных — выделяющиеся.       Бен понял, что азиат, а после и истину: чем меньше денег и больше проблем, тем больше озлобленность. Нет такого закона, гласившего, что переживший больше дерьма становится добрым героем, скорее наоборот: отходами общества, без осознания действительности и своих действий. Даже обернуться злодеем нужна великая удача, потому что манипулировать и делать зло по плану очень сложно.       До этого Бен догадался, когда наказание приходилось несведущим, что творят, обидчикам всегда, ещё и захватывало ударной волной и его самого. Стоя на коленях, он выучил каждую молитву и мазок на иконах, а ещё то, что он «ебучий Чингисхан, который сдохнет в отсосе», — цитата. На это у него был идеальный контраргумент: «Я кореец, а не китаец».       Говорить на выпады, кстати, тоже лучше не стоит. Молчание очень часто помогает избежать коленку под рёбрами, носок в солнечном сплетении и на лице потрескавшуюся грязную подошву, воняющую потом носков, говном и не лечебной грязью. А вот умение обращаться с палкой и с кулаками помогает, когда избежать невозможно.       В бедном приюте, с чёткой иерархией и дисциплиной, доканывающей дедовщиной и телесными наказаниями, каждодневными молитвами, отбирающими надежду и не приносящими плодов, ненавидят по факту существования.       Внешность — одна из самых видимых причин для того, чтобы остановили в коридоре ногой под коленку или на площадке локтем под рёбра. Бен выбил своё место под солнцем, но вместе с ним и одиночество, полное игнорирование со стороны окружения. И Бен не знает, что хуже: быть прокажённым или вообще не быть. Будто пятно от кофе под столом на свалке, которое даже не заслуживает быть замеченным.       Бен хочет просто быть важным, но где-то на подкорке понимает: в этот раз он выбил своё внимание.       — Если ты… — Бен вздыхает, неуклюже промывая палочкой руку под гипсом.       — Знаю, знаю, сдохну, прости, — Квинту не стыдно. Извиняется, чтобы от него отстали с нотациями.       Стыдно Бену. Немного. Очень сильно, до боли в грудине от приходящего в себя бешенного сердца с того дня. Он применил силу против брата, ради которого и решил её получить.       «Защитник, щибаль», — больше обычного зациклен, завёрнут внутрь в себя, выполняя все действия по обработке перелома на отточенном автомате.       Быть не белым подростком в детском доме на окраине, в гетто равняется: не подниматься, когда тебя избивают группой, но врезать каждому один на один через время; получать сначала длительные злые усмешки, потом поднятую вопросительно бровь: «чё смотришь?», а после цыканье, когда сам, оказывается, по появившейся привычке, неосознанно нарываешься, косо смотря и скалясь.       Потому что все вокруг вдруг быстрее тебя понимают: тратить силы бессмысленно на то дерьмо, которое не доживёт до выпуска или просто сбежит. Потому что даже если кого-то забирают, смурного азиата с нахмуренными бровями не рассматривают. А желчь у сирот обычно вызывают именно те, кто, не стараясь понравится, уезжают на джипе по новой соц. программе.       Взрослеешь быстро, и вот, отодвигая створку забора, влезая с украденным, сталкиваешься с тем, кто знатно раскрасил лицо три дня назад и протащил по асфальту за волосы. Он курит в окружении гогота своих подсосов, ты приготавливаешься держаться за зелёные бумажки в кармане до последнего, но ловишь на себе что-то вроде… сочувствия… в глазах. В этот момент Бен осознаёт: они никогда не нападают на самого слабого, ни на самого выделяющегося. Они валяют в пыли и грязи свои идеалы, тех, у кого есть чему позавидовать.       Разуму в таких кругах не завидуют, он ничего не даёт. Не европейская внешность работает только при поступлении, но уникумов для универа никто не ищет в таких местах: для вышки нужны деньги, а тратить их готовы только на биологических детей — так просчитал Бен до встречи с Моноклем в будущем. Приоритетом же в прошлом, в том мире, откуда удалось вырваться, являлось милое личико, улыбка и связи.       Бен, оказывается, понял правило всего реального мира людей ещё в детстве.       Дети, как только понимают, что их любят за что-то, тоже хотят быть особенными. Но умнея или скорее социализируясь, они находят разницу, между необычным и специфичным.       Дети взрослеют. У них появляется такой же оценивающий взгляд, как у взрослых. И всё-таки это не сочувствие, не проявление человечной эмпатии — презрение, от радости: они не такие, как он. Бен выучивает слишком рано, что морали и человечности не существует, а всё что им приписывают — лишь сказка о каком-то герое, который всё это чувствует. Нет ни той любви, ни уважения, ни доброты. Всё это берётся от низменной социализации и подравнивания себя под мир.       Бен шикает в сторону, вися на подтянутых плечах, упираясь в подлокотники и смотря на колени-утяжелители, на которых также мёртвым грузом висят бесполезные спортивки в свете мониторов. В одной из вкладок заявление о смерти. Он, а не Квинт, угробил их план, как и в прошлый раз. Уж если так сложилось, что у брата появилась своя Джулл, стоило хотя бы её защитить, а не по-детски злиться.       Бен умело рефлексирует, что из-за своего же прошлого игнорирование со стороны брата стало последней каплей терпения в маленьком мирке, который схлопнулся с инвалидностью и снова вернул его в прошлое шестнадцатилетнего подростка. Мелькающая тень Цитадели, шаги Клауса и блески пинты пива с ним, не спасало от зацикленности на младшем: старший ждёт тень Квинта, жестянки чёрного с ним, его неслышные мягкие шаги в своём-их доме.       Но тот утекает сквозь пальцы. И даже отражение Джулл не спасает и не делает из жизни что-то реальное. Бен чувствует, как ему катастрофически не хватает солнца и общения, ведь неразговорчивый с близкими (или только с Беном?) Квинт сейчас превращается в абсолютную стенку с ровной кирпичной кладкой.       Настолько ровной, что она поглощает любой звук и не даёт эхо.       И даже Диего — смешной пёс, который развлекает полицию и Цитадель, начинает рявкать так, что Бен не слышит. А Ужас всегда был ушами и глазами — всё, чем осталось быть.       Диего пропал. Буквально. Сдал значок, Глок и выехал из страны в гавайской рубашке, улыбнувшись камере аэропорта. Бен бы предположил, что он погнался за Медиумом, узнав от Лав что-то, но нет: его билет в противоположную сторону от Луизианы, а о Лав не очень хорошие новости, скорее даже — некролог.       Но худшее в этой ситуации — предстоящая встреча, на которой Номер Пять со сломанной правой рукой конечно всё ещё останется смертоносным оружием, но не таким уж бессмертным.       Нет.       Худшее, в это ситуации, да и вообще в любой другой — доложить о смерти девушки, к которой хотели перевести Лайлу. Насколько ему известно, в той камере и была Лав. И сказать об этом Квинту с перелом на кануне мероприятия, куда приглашены разъярённые сеньоры Кортес, вся высокопоставленная элита, а Номер Пять — оплот безопасности Цитадели — это слегка небезопасно.       Бену страшно.       Квинту, естественно, нет. Квинт испытывал страх, но это чувство редуцировано, мимолётно, неощутимо, с маской гнева. Благодаря этому Квинт без сложностей идёт на огромный риск с чистой головой, редко, но метко подвергая себя опасности. У Бена были надежды на Лав, которая заслоняла Квинта, но вряд ли она с двумя пулевыми смогла бы что-то сделать. Теперь точно не сможет. Выкатить свои старые и потрёпанный щупальца или оставить всё на брата, поломанного своими руками.       «тентаклями, 씨발, — исправляет сам себя повторяя одно и то же ругательство по замкнутому кругу, — Ебать…».       Бен знает только пару случаев истинного переживания: самый последний заставил спрятать Лав в тюрьму, лишь бы она не подставлялась, а первый — прижаться к парню, выше него в четыре раза.       Старший всегда казался для мелких «крутым», на него не нападали, не ругали, он не ошибался, но взгляд казался дьявольским, ненавидящим всё вокруг. Квинт — Бен даёт ногу на рассечение, правда, она уже и не нужна шибко — не ведал, что творит: подошёл, отвлёк, кинув игрушку в песок, и обнял, прячась за бедром и упираясь лбом в коленку.       Бен смотрит сейчас из-под бровей понимая, что Лав он так не кинет, чтобы отвлечь — игрушка любимая.       Возможно, мелкий четрёхлетка прятался от кого-то страшнее; возможно, ему некого было обнять; возможно, он искал себе кого-то сильнее, вроде отца, или просто на просто не удержался на ногах. Но парень-азиат положил тогда руку на спину, похлопал и присел, обнимая, становясь вровень, и больше не отпускал.       Квинт никогда не забудет первые воспоминания детства: те большие для него чёрные глаза, что топили в приторной заботе. Можно было только начать беззвучно раскрывать сведённую челюсть — полюбовная отдача не предполагалась, ожидался пинок или крик. Но не тёплая, понимающая, защищающая и успокаивающая… Квинт пытался вздохнуть, но лишь расплылся в улыбке и заревел от агонии в сердце, разрывающемся от страха потерять руку на спине.       И сказать обо всём Квинту, который по его неосторожности сейчас лежит и смотрит «Я люблю Люси», никуда не выходя, а еду заказывая доставкой, — немного самоубийство, чуть больше, чем преднамеренный апокалипсис. Бен пока не придумал ни одного безопасного выхода из этой ситуации. Не для себя — его захлестнёт ударной волной. Для чего-то большего, вроде их положения в Цитадели, которое Квинт может разрушить ради своего эго.       — Тц, аккуратнее, — Квинт подбирает попкорн, который уронил от неожиданности, и кидает в рот, закидывая голову и показывая не спадающий фиолетовый синяк вокруг горла, ещё и с нередкими засосами от щупалец.       Он абсолютно не готов к потрясениям. Точнее готов, но вот Бен к его готовности — нет. Квинт захочет отплатить по счетам даже в таком состоянии. А учитывая то, что приказ послала Третья, неподозревающая о чувствах Номера Пять, ситуация приобретает плачевное лицо.       И Бен не сильно представляет, как начать и начинать ли. Всё это время он пытается проверить информацию, но все каналы и записи с камер чисты. И Ужас бы понял, если бы их профильтровали, но на них тупо ничего нет: из камеры — в морг. Простая стычка двоих тюремных, которые сидели вместе, никакого расследования и вскрытия. Ложка в трахеи, по документам, Краллы Орисони — да как он, чёрт возьми, поймёт по документам: левые имя и фамилия это или нет, будто Лав это реальное имя!       Зато сообщение от Третьей, что она всё решила и не стоит переживать — вот, что не требует проверки.       «У Цитадели одна напасть — слишком инициативные люди, решающие всё самостоятельно и слишком быстро», — чертыхается, вглядываясь в синяк от своих тентаклей — даже будь он не инвалидом, ему не стоит жениться и заводить детей. Да даже собаку.       А ещё, как бы Бену не претило, ему необходимо отчитать — «только, щибаль, вдумайся, Бен», — Номера Пять за преждевременные действия. Или это сделает кто-то другой.       — Квинт?.. Ты же понимаешь, что это было на крайний случай… самый крайний. Случай, когда…       В сотый раз, будто это что-то исправит и вернёт всё на свои места. Наверное, Бен и надеется, что Квинт возьмёт и время отмотает. Желательно на неделю, но на такое Квинт не способен, скорее из-за гордости или убеждённости в своём неоспоримом авторитете.       Изменить события — да; захочет ли Номер Пять признавать, что поступил неверно, если его так и учили — определённо нет. Но даже перемотай, Ужаса тоже не остановить, Бен и сам знает свои возможности. Разве только для спасения Лав. Но вдруг, человек Третьей всё же ошиблась, девчонку не нужно спасать, и он лишь потратит необходимые силы на мероприятие.       — Шесть, — Квинт замолкает, но не для диалога собеседника. Он не собирается с мыслями, не сосредотачивается, не старается заставить слушать. Ему всё равно: его обязаны понять, другого он не приемлет. — Для Лолли, смотревшей на меня как на равного, я стал помехой, как и Цитадель. Она решила, что выберется из этого говна без меня, без нас. Я лишь доказал ей, что без Цитадели ей нечего делать в США. А против Цитадели нельзя даже соваться. Это вопрос времени, когда бы они позарились на наше, объединившись против всех прогнозов с испанцами.       Язык Квинта обычно подвешен, стоит только дёрнуть за ниточку триггера — и затянет. Никогда не знаешь, о чём он думает, пока всплеск слов не случится. Да и после в них необходимо разбираться, крутить отвёртками шурупы, снимать панель за панелью, отсоединять шоссе, добираясь до начинки, процессора, через железо. Возможно, какая-то теория, животное о котором он увидел передачу по Discovery, пока отрезал кому-нибудь палец — излюбленное хобби.       — Картэс никогда не были на нашей или стороне испанцев.       — Да. Лолли была ровной, и стоило продолжать оставаться таковой на своей территории, — Квинт срывается на сленг, замечает, но не придаёт сейчас значения: уже давно понятно, что ему не выбраться из тени в «общество», выражения неважны. — Ма это не нужно, — неожиданно переходит на протеже, что у брата начинает сосать под ложечкой, — у неё хорошие навыки в её возрасте, к тридцати она точно будет одной из номеров, даже без силы. Как экс секретарь отца: у неё на уме только работа. Мне кажется, она всегда влажная, когда произносят «Цитадель». Или «наркота», но это уже не так важно, я переведу её от Медиума и там пускай достанет. Главное не героин. Просто… не представляю, как она выходит замуж за врага, убившего половину её клана и деловых партнёров, чтобы подняться или что она удумала? Лолли не была такой. Типа ars logica, шаришь? Ей кто-то нашептал, у испанцев есть что-то на неё или на нас, раз они вообще в открытую в Далласе выступили.       — Да, сеньора Долоресискусна в логике, будто не ты ведёшь с ней диалог, а она предсказывает его ход, — отстранённо поддерживает монолог, вдумываясь в удачу Квинта на наркоманов.       Или он сам выбирает зависимых. Осознание внутренностей его машины шлёпает по щеке: Бен сам привил ему такие отношения, собственноручно вырастил того, кому нужно только привязанность сильных и упёртых.       — Да. Лолли… сеньора Долорес, чёрт её дери. Нужно было догадаться. Но мы могли же предложить…       Долорес грамотная и могущественная, но она лишь уважала, не была подчиняющимся в этой связке. Да и связь не такая уж и крепкая случилась, хотя и возраст подходил для дружбы, теперь только в другой вселенной, где возможно, они с Квинтом даже поженились. Ужас отводит взгляд от системы, программа которой повела себя абсолютно логично, хотя и не так, как ожидал создатель.       — Не в традициях…       — Поэтому. Я сделал всё в традициях Цитадели. Отобрал дорогое. Потому что захотел. Как Семь и Четыре. Как Третья.       — Кстати о них.       — Забей. Четвёртый уехал, а Седьмая… позже. Рука заживёт, и… чёрт, даже с ней не могу ничего сделать. Она взяла ма. Ввела наркоту, блять, герыч, когда она лежала с двумя ранениями после защиты Доктора, Медиума и меня, и трахнула. Думаешь, ма струсит сказать, что понравилось? Нет, ма насрать, а Семь ходит будто меня под яйца взяла. Ебать, достижение! Поебаться с полудохлой под героином, пока я отошёл. На моих глазах — слабо. Слабо: здоровую в сознании. Семь только себя опозорила: ублажила больную. За решёткой ма всех поставит, я отвечаю. Там все ей пизду и рот подставят.       — Квинт, — дёргается Бен, наконец отчётливо наблюдая, почему Номер Пять спятил на задании.       Если Бен на грани сил применил способность только разозлившись на проигноровшего, как те, кто измывался, то Квинт терпел пожирающий гнев без возможности выплеснуть всю злость с того утра в отеле, запирая в тюрьме тоже только по этой причине: секс не убивает так, как героин.       Занавешенное окно пропускает огненный закат через чёрную ткань, превращая свет в грязно-алый, скользящий по открытому чёрной футболкой изгибу накаченной загорелой трапеции. Он лежит спокойно, пока его собственный гипс обрабатывают и хрен знает что ещё держит в себе и о чём думает.       «Совсем как кровь», — Бен видел её миллион раз, но представить не может, какого это держать того, кто заслонил собой.       Брат тоже видел кровь миллион раз и столько же держал тела, заслоняясь ими от пуль. Но лишь (аж) дважды сжимал их в руках, пока они истекали кровью. Брат, ждавший восполнения силы, выжимал из себя капли, чтобы донести двух человек, которые спасли его ценой собственной жизни, до врача. Брат, карауливший три дня у кровати, осознанно вкалывающий морфий, хотя терпеть не может наркотики, чтобы она не проснулась от боли, но ждавший её пробуждения.       Но, когда проснулся человек, который заслонил его собой, как Бен, Квинт ушёл. А вернувшись наткнулся на расширенные зрачки и чёрный камушек на тумбочке и зажигалку рядом с ложкой на подоконнике.       Бен в темноте кусает губу изнутри, заглядывая в болотные глаза. Квинт смотрит так просто, будто брат скажет о наличии тушёнки в забытом шкафу. Комок по горлу проходится камнем — быстро и без остановки, тяжело и гулко расшибая желудок, без пути обратно. Квинт до невозможности похож на отца Бена; всё ещё похож на себя в детстве, хотя и прошла эта опухлость, скрывающая скулы.       Мальчик с британским акцентом всё детство был слишком игривым и живым. Уже загорелый, с облезающей кожей на плечах, с широкой, слишком широкой улыбкой и семнадцатью кривыми молочными зубами, как у кролика, кофейными лохматыми волосами. Естественно, парень погряз в проблемы, как только начал говорить. И начал он не с слишком приятных вещей.       Именно поэтому Бен обнял его. Мальчугана уже начинали ненавидеть и завидовать. На него обращали внимание женщины, тиская за щёки, мужчины, когда он бил палкой дерево. Его не забирали лишь по случайности: заболел, выбил не тот зуб, упал и разбил нос, притащил гусеницу на волосы гостям.       Родители Бена бы забрали его, если бы вернулись, а свекровь бы не отличила его от биологического отца. В глазах старшего загорелась не хвалённая доброта или мягкость, которые придумал мелкий, –желание стать причастным к хорошему, присвоить себе то, что хочется многим, чего у него и в помине нет — весёлых зелёных глаз. Что было отобрано — его брата.       В уме старшего на постоянной основе лишь холодный расчёт: приди за мелким богачи, его заберут вместе с ним. Стать для кого-то идеалом, героем, центром внимания, как в тот момент, когда Бен был и причиной слёз, и поводом для радости.       Потому что мальчик ещё не умел кого-то ненавидеть, не стал взрослым, выбирая себе человека по характеристикам. Бен вцепился в него, как за спасательный круг, как за путь в свой родной дом, в котором сейчас занимает лишь одну жалкую комнату — мать отца одна из первых убитых его руками. «Ради сохранности анонимности».       — Я зайду к ней. Сначала к Диего. Этот прохвост привлёк её внимание. Диего хороший детектив для нас. Его мальчики глупы, но он начинает что-то творить, что не нравится мне.       — Диего уехал недавно. Это странно, невозможно, чтобы он так просто отвлёкся от смерти Юдоры. Его тогда очень задела находка трупа.       — Да. Ма он пытал пять часов. Шесть из них шептал на ухо. Не похоже, что он знает конкретику, но он понял, что она не просто наркоманка. Странно, что он просто оставил её одну и решил взять отпуск.       «Не оставлял», — скрючивается внутри кишечник и кости рёбер в узел.       — Он видел тебя?       — Не. Но ма про казино поминутно заставлял пересказывать. А ведь какого caput mortuum он знает об этом? Ма он сказал, что рассекретил место именно он, чуть ли не самостоятельно связался с испанцами, видимо, поймав парочку на границе. Это реально лишено смысла, что мы не уследили. Я обладаю animus suspicax, раз всегда его недолюбливал. А вот психопатке-наркоманке доверяю: ни разу не подвела, хотя и делает по-своему.       Только Бен не сразу опознал «психопата», который сейчас нашёл себе подобную. Все вокруг испытывали недоверие ко всем, но у Квинта нюх на предателей. И Квинт не видит подвоха в Лав, зато Лолли ударил первым.       — Моя ма, за ней… глаз за глазом. Уверен. Она предаст, как пить дать. Не знаю, мне кажется, она испытывает животную жажду власти. Не похоже, что она хочет денег. Смерти точно не боится. Надо воспитывать таких, чтобы не уходили к другой кормящей руке. Их жалко застреливать — не почувствуют.       Квинт замолкает, понимая, что сболтнул легонца: намёк на предательство было лишним, но брат никогда не выносил ничего за стены — для него всегда важнее Квинт. И он до сих пор ненавидит себя за это: Квинт, прилип к Бену, ещё не имея имени. И Бен специально дал его ему, привязывая себя намертво. И если Квинт умеет что-то делать идеально, так это подражать брату и учиться на его ошибках, быть лучше него во всём.       Бен уверен, Квинт привязывает к себе других, а не себя.       — Ладно, уже пора, — опирается на здоровый локоть левой-рабочей.       — Уже поздно, — взрывается, не отпуская бинт. Квинт бросает взгляд на собирающиеся сумерки, не понимая притензии. — В камере нашли тело, фото нет, а по имени я опознать не могу.       Квинт мычит, пожимая губами и улыбается. Бен, боявшийся реакции, совсем не ожидал спокойствия и вспышки огонька в глазах. Бен всегда забывает, что после выплеска эмоций, человек достаточно продолжительное время их не испытывает. Хотя в случае Квинта, он возможнее всего всё ещё не научился бояться.       — А как дела на шестом районе?       Бен морщится: только что Квинт выглядел так, будто переживает о передозе Лав. Бен всегда узнает этот холод и безразличие, присущее брату, но это никогда не касалось близких, которых на пальцах пересчитать: людьми Квинт разбрасываться не привык. Хотя бы глаз должен был дёрнуться, как когда похитили Медиума.       — Лав убили, — повторяет, чтобы убедиться, что Квинт понял, но тот только по-кошачьи жмурит глаза. — Но я уже ищу хорошие замену. Медиум скоро даст своё согласие и мнение по поводу кандидатур…       — Мозг включи. Им не нужна замена. Она сбежала. Никто бы из офицеров в здравом уме не записал об убийстве наркоманки в ломке и с двумя пулевыми. Вот и весь секрет отъезда Диего: чай, указала ему какой-то путь на хуй, а тот и побежал, радостно виляя хвостиком, пока она договорилась о побеге. Я спросил: как идут дела у района номер шесть, —то ли обращается, то ли повторяет, уже чтобы Бен понял.       Он потерянно кивает, откатывается к столу, находит виртуальный слепок компьютера Лав, проверяет скрытые файлы и облачное хранение, документацию, что она отправляет обычно им. И понимает, что ничего не приходило, пока она лежала у них в отеле, зато пару недель назад возобновилась связь, снова были удалены звонки, а доход снова потолстел на пару процентов — с её приходом план всегда увеличивался с каждой неделей. Но это ни…       — Это ни хрена не доказывает.       — Полиция не записала бы убийство: заражение, потеря крови, но не убийство. А теперь представь девчонку, что выжила в перестрелке, но не смогла пережить вилку в глаз, или чем там могли её. Задушили подушкой? Она кому-нибудь шею свернёт без дозы. За сигу нарики готовы хоть мать родную убить. Инсценировала, а помог ей тот, кто слишком долго шептал в уши, Диего: отпустил, любую другую вместо неё посадил и своим красивым почерком записал: «косяк подложили добропорядочной гражданке Соединённых Штатов». Реально, брат, я всё понимаю, покатайся по улице, купи себе сладкую вату и устрой американские горки телу, а не мозгам. Они плавятся от монитора. За руку не переживай. Не велика потеря. Выздоравливай, — показывает на голову и салютует.       Бен сглатывает, следя за тем, как Квинт легко подлетает с кровати, зачёсывает волосы слегка мокрые от недавнего душа, разминает плечи и исчезает.       «Но если ей помог Диего, который скрылся на границе с Мексикой, у нас проблемы».       Бен теперь даже боится думать об этом уроненном «психопатка-наркоша» и их дуэте с Номером Пять. А ведь он просто хотел братика, чтобы поиграть в прятки и догонялки. Проиграл.

II

      С подсвеченной фонарями ночной забитой лакированными новыми машинами парковки слышится мужской смех, в баре шумно, а атмосферы того, что у них снова кто-то умер нет — для Квинта это знак. Он с улыбкой проходит через железные ворота в бывшие «Оленьи рога» с новенькой неоновой вывеской «Lolita». Такая обстановка больше подходит Nonemo, чем бару в одиноком бедном районе.       Закрытые ставни привлекают. Видимо, после случая с Лайлой, они решили провести ребрендинг, и убрали окна. Отмывать растущий капитал сложно. Никто не поверил бы, что грязный бар с треснутыми витринами и парой лампочек выколачивает миллион в месяц. А Медиум, единственный, кто из номеров не имеет официальную дорогую недвижимость и производства, переписанные на подчинённых, не принимает грязными.       Кто за этим стоит и следит — тоже один из пазл, складывающихся в сидящую в позе креветки на стуле и курящую за столом подвала, следящую за таблицами дисплея и отбирающую новые интерьерные позиции или проекты нанятых дизайнеров. У Квинта нет сомнений, что ма жива.       Квинт оглядывает чуть более просторное помещение, понимает, что они выселили магазинчик соседей на этаже и сломали стену, теперь даже коридорчик в туалеты есть. Ловит взглядом Хейзела в облегающей чёрной футболке с красной надписью Lolita, чтобы теперь никто не гадал, кто здесь персонал. Бархатное полотенце на накаченном плече и поднос в руке призывают женщин дать чаевые на спортзал. Ведь их здесь стало намного больше, да и пара мужчин в не палённых брендах тоже теперь не выделяются.       «За сколько денег и времени, она сделала этот финт ушами?»       Но Хейзел разливает шоты и протирает пролитое вместо Лав. Чувство неправильности происходящего, будто всё на своих старых местах, на которых было только в заменившемся прошлом, неприятно, но незаметно колет.       «Залегла на дно. Ожидаемо», — кивает и выходит, пока Хейзел незаметно провожает взглядом тень.       «Хорошо, что окна убрали, но теперь ничего не видно», — Хейзел кладёт руку на плечо одного из дилеров, а сам поднимается в комнату на втором этаже, лестницу к которому сделали в шкафу, как только выкупили всё здание целиком месяц назад — последнее указание Лав до перестрелки. Выглядывает из-за шторки на парковку перед входом, и замечает, как гость забредает за угол в их закоулок. В окне на соседней стороне ничего и никого уже нет.       В подвале подозрительно тихо: по центру стоит Ямаха под брезентом; Берса, которую она проносила даже мимо полиции, сейчас в бардачке; стол покрыт идеально-ровным слоем пыли, сыплющейся с потолка, без намёка на дорожки.       Квинт знает, что ей больше некуда идти. Лав либо окончательно свихнулась и перестала прибирать за собой, либо реально прохлаждается в морге. Это подбешивает сильнее, чем ожидалось. Тихо, но ощутимо (как Хейзел сейчас на лестнице из холодильника) подкрадывается мысль, что Бен был прав, а район просто работает по сконструированной дорожке вопреки умственным способностям каждого.       — Руки! — дуло М16 выглядывает из-за угла. — Легавым больше тут не рады.       — Я от Медиума, пора бы и запомнить своих руководителей. Ищу вашу районную., — не обращает внимания, всё ещё ища зацепки. — «Может, она настолько глубоко решила зарыться от полиции, потому что не выдержала после всего давящей на психику темноты камеры? Я переборщил?»       — Цитадели не хватило двух предыдущих? — Квинт поднимает бровь. — Лав была неугодна, потому что опозорила вас, наладив дела в этой дыре за жалких пару месяцев? — шипит на необыкновенно-тонкой грани жгучей злости Хейзел, будто он и правда наблюдал за опускающимся гробом.       Будто он ведёт здесь дела не благодаря, а вопреки, ради памяти.       — Мне может не хватить, — соглашается Квинт, наставляя пистолет из брюк. —Неплохо ты о Цитадели высказался, полегчало? Не добивай ей и себе очки к простреленной черепушке. Где ма? Чётко и ясно, иначе твои мозги и мозги всех наверху я закатаю в банки пива вместо наркоты.       — Правый верхний шкафчик.       Квинт хочет отпустить шутку, что даже по частям она туда не поместится, но опускает NF, шагает к столу и открывает серую дверцу, берёт первую папку в стопке. Заявление о смерти от потери крови Краллы Орисони. Квинт морщится, полиция не сплошала, как он и говорил, подделала причину.       — Это мне принёс детектив Диего и сказал, что Лав больше не нужен адвокат.       — И кто тогда остался за главного?       — Она всегда знала, что такое произойдёт, поэтому учила меня с того момента, как пришла.       «Всегда знала».       — Почему не доложили?       — Очень сложно связаться с наркокартелем, когда легавые караулят в машине на парковке, а вся верхушка залегла на дно.       «Копы ждут ещё подсказки, потому что зацепка сдохла?»       — Но не невозможно. Скоро будет один банкет, там вам назначат человечка, — Квинт оставляет приглашение в папке и роняет её на стол. — Если Краллочка воскреснет, вдруг, мало ли, бывают и такие чудеса медицины, передай ей, что я буду бесконечно рад услышать причину настоящей смерти. Или придумать её самостоятельно, если путь из ада займёт слишком много времени. И гроб своей внимательности, к тому, что несёт твой рот, поищи. Чего ждёшь? Чтобы твой бар ограбили? Наверх!       Квинт ждёт, пока Хейзел поднимется через холодильник в подсобку, и телепортируется.       «Поверить не могу, что эта пройдоха сдохла, — закуривает и звонит Бену, чтобы тот заказал билеты. — Пора в отпуск. Или на пенсию. Аппендицит ебучий, почему я не могу так просто умереть?».

***

      — Charme Лолли уже выскакивает замуж? Аж зависть берёт. Элли, наверное, после этого загрызут с женским очагом, — бросает смешок Медиум. — Приглашение пришло?       Медиум легко закидывает ногу на ногу в тёплой воде, нежась на солнце в зените и наблюдая за океаном, пляжем и людьми за территорией отеля. Работа работой, а отдых у него официальный. Только, как сюда вписывается «заскочил после перевозки» Квинт, он до сих пор не понимает. Смотрит на парня без плавок, который потягивает его шампанское, носит его халаты и выкуривает свои сигареты, на этом спасибо.       «И до свидания», — хочется сказать.       — Ага, в пакете с провонявшим пенисом, обвязанном бантиком белых волос, — отпивает игристое вино.       Зачем он его потребляет — абсолютно такая же загадка, как и все его поступки, ведь он ни хера не обговаривает свои действия. Не советуется и не терпит вопросы. Суперспособность Квинта в его практически бесконечной толерантности к алкоголю.       — «и тупости», — добавляет Медиум, благополучно забывая все свои выкиды стульев из окон — ему позволительно, для него есть Номер Пять, но для Квинта нет таких же хладнокровных бесчеловечных заглушек.       Потому что, насколько Медиум понимает, Лав, которую Пять так отчаянно защищал, или как он сам это называет, упокоилась, а косвенный виновник смотал к бывшему любовнику, с которым попрощался навсегда только месяц назад. Если кто-нибудь когда-нибудь поймёт Квинта, можно будет даже не проверять айкью — признать гением просто по факту.       Приехал ли он только сообщить эту рандомную новость или, как всегда, «одолжить» костюм, прекрасно зная, что Медиум вздохнёт и со скрытой улыбкой выберет ему новенький жакет Saint Laurent по индивидуальным меркам.       Если бы Медиуму дали свободу, он бы выбросил все спортивки и толстовки Малыша, оставив лишь избранные водолазки. Потому что для его глаз, любовь к чёрному оверсайзу — истинное наказание. Редкие встречи элиты или коктейльные мероприятия всегда спасают от желания выписать Малыша в никчёмные подростки.       И вписать ему.       Он единственный из номеров, кто чхать хотел на одежду. Ему никогда не приходилось защищать честь Цитадели, выступая и выходя в свет лишь как выходец из спонсируемого приюта. Четвёртый всегда брал ответственность за каждую запонку. Удивительно, что все смогли справляться самостоятельно, кроме Малыша, который не нашёл свадебный костюм.       Или не захотел находить.       — Сеньоры прислали благодарность за Альфонсо, как видно. «Приглашаем Квинтоса-без-имени на свадебную церемонию сеньоры Долорес и дона Альфонсо. В подарок ожидаем его плоть, чтобы пришить её жениху».       — Мило. Может, откажешься? Charme Лолли разозлилась, наверное, — бросает взгляд в сторону на собеседника.       «Неужели он ни черта не понимает? Будет чудом, если они не объявят охоту на него, — Медиум боится проклятой ситуации. — Лолли знает, что Квинт, обычный парень, замешанный в игре, но не знает, что он и есть Номер Пять. Если начнётся распутываться клубок, нас всех потянет».       — Она уже не скажет.       «Это всё, чему я рад. Auf jeden Fall,о чём он только думает?»       — Думаю, A.R.X. может сделать ей скидку на кресло с голосовым помощником.       Медиум сглатывает и не отвечает на телепатический ответ того, кто всё заварил, а теперь юлит и изливается сарказмом. Неужели не понятно, что A.R.X. придётся это замалчивать и заглатывать. Цитадель не сможет сейчас уничтожить под чистую всех неверных. Непонятно, когда Квинт начал отвечать на зло пиздецом без приказа.       Медиум заправляет влажную прядь за ухо, расправляя морщинки — смыть и забыть.       «Выкурить из головы, — проблема в том, что Квинта бы прогнать, но тот ещё наделает чего от бесконечной, прилипшей к нему скуки и злости, вросшей в ДНК, придумает убийцу Лав, отомстит ему, создаст какую-нибудь ОПГ, походит с битой по домам, ограбит банк… поэтому: — и улыбаться».       — Как мои детки? — переводит разговор, но Квинт и тут находит кое-чью промашку:       — Которых ты бросил? — у Медиума нервно дёргается бровь.       — Я их не бросал, я слежу, но изнутри вид другой, — пространно отвечает.       — Дохнут, как мухи, — также следует диалогу Квинт.       — Кто последний?       — Лав, sic ego coniecto, но и её псину тоже усыпить желание редкостное.       Медиум отводит взгляд, практически закатывая глаза, поднимая брови, не подавая виду: «Вот и про неё речь зашла, ждать не пришлось».       — А так… есть кое-что смущающее, — возвращает интерес к разговору. — Если это не провалившийся из-за смерти переворот, я хуй знает, — начинает рассказывать, после всей вылившейся иронии и своего очень важного мнения.       Медиум вальяжно сигналит охраннику, показывая два раза по пять пальцев — десять минут им хватит выше крыши. После всего произошедшего — ну его нахуй этот риск. Квинт шумно вздыхает, не понимая такой параноидальной осторожности, учитывая своё присутствие, но, прилипнув к высокому стеклянному бокалу, нарочито ждёт, пока из двух углов бассейна подойдут к дверям в центре мужчина и женщина, отвесят поклон и уйдут.       — Все районные сказали дилерам и бегункам залечь. Всё, как ты им поручил: бары закрываются раньше, открываются позже, ставят камеры во всех плоскостях, делают запись гостей заранее, список — дело стоящее, но долгое, — в определённых кругах, знаешь же как это отпугивает, особенно после обысков и нападения. Я бы понял, если бы на улицах начали болтаться зомби с ломкой. Но их нет.       Квинт бросает взгляд на ничуть несмущенного Медиума, и чувствует не поддержку, не эмоциональную сопричастность, а лишь отстранённость, и продолжает, пытаясь налить краски в рассказ:       — Только район ма, Лав, решил, что всё чисто, заделали дизайн, сменили имя — Лолита. Примагнити клиентов с других районов. Я видел даже Ламбы, понимаешь? Нарики и космонавты не трусят, да их и не трогают особо бесстыжие: бегунки на углах караулят, не одобряют приставания к мажорам: жмут стаф нападавшим, пару ног убирают или сдают копам, чтобы откупиться, а то те тусят, как еноты, у дверей.       Медиум жмурится, представляя этих, потерявших всё. Герыч — всё, что существует в их жизни. Он был в доме таких — завален говном, буквально. Женщины рожают прямо там, под кайфом. Карапуз обычно обречён, но если выживает, то не отличается развитием от обезьяны. Там не дом — пропасть между свалкой и дорогой. Медиум сглатывает: таких не приручить, они волки, сбиваются в угол при опасности, выпускают зубы, только видя добычу: кайф — им насрать на еду — и траву сожрут.       Весь восьмой район на Юге Далласа состоит из таких домишек, которые легче снести и заполнить полностью нефтебазами, чем привести в порядок после хозяев. И уж точно, их нельзя контролировать, даже страхом: такие нелюди боятся только первые минуты, а после поступают, как повелит им животные потребности пирамиды Маслоу. Но Медиум готовится слушать дальше, упирается на колено, размазывая новый слой солнцезащитного крема:       — Вроде шестёрки одумались, объединились, поняли цель и начали работать на рыб покрупнее — отлично, но контингент понял, что там безопасность не липовая. Nonemo показала, что даже автоматические двери могут не спасти. А тут шныряют, караулят, будто бы и спокойно: новая атмосфера, хулиганьё — как зверушки в зоопарке, пиздец лампово. Бегунки защищают клиентскую базу на каждом углу, ставят всю шмаль на колени, и без копов, потому что они, какого-то хера, все стеклись к бару, а там комар носа не подточит.       Квинт всеми силами пытается донести, что происходит из разряда вон выходящее, а собеседник не ведётся. Поэтому за бесячем чувством наплевательства, добивает то, что они ещё и главу этого хаоса потеряли:       — Лав сравняла напрочь ту херню, что там творилась, выделила меняющихся дилеров, и когда их вычисляют из толпы, они уже просто белые овечки. Кадр мы, конечно, просрали редкий.       Медиум проглатывает то, что Лав просто сделала требующуюся от неё задачу.       На многих районах так было всегда. Например, Дип-Эллум, центральный — достиг такого ещё при первом районном, правда, тот проглотил половину добычи, считая её своей по праву. Ему Номер Пять в чёрном комбинезоне выпустил кишки прямо на стуле, перед столом совещания, перед всеми другими районными в ступоре, и собрал тогда кровь и отпечатки остальных. Дейв пришёл на всё готовое в двадцать пять, но удержал звание лидирующего за три года.       Район Аддисон и прилежащие, которые подчинены Беззубому Кингсбери являются развлекающими торговыми центрами, гольф клубами и престижными ранчо — дорого-богато. Таких приручить как мелких собачонок. Там водятся старые деньги, поэтому прокурор — лучший выбор.       Хатчин, конечно, собрал в себе африканцев и мексиканцев из Хьюстона и Луизианы, но Медиум не считает достижением — приравнивание их к одному образцу, наоборот — ожидания оправдались.       — Ты же помнишь, что я ставил её как эксперимент ради Дейва, — не ведётся беспечно, — он попросил дать возможность, не ты; он хотел хитро и за моей спиной поиметь десятку-двадцатку тысяч, пока она работала в центре дилером, а я мог и хотел дать ему эти копейки. С его смертью, она мне больше не нужна. В центре пусто, и на его, и на её месте. Liebe в куклы ещё должна играть, а не выводить в плюс забытый район, который мы держим только, чтобы никто не позарился на него.       — Людьми она играла лучше. Поднатаскать мышцы и приёмы — смогла бы перейти ко мне, да что там ко мне, её бы Третья с Седьмой себе бы хотели забрать. Раз тебе не нужна.       Медиум вздыхает, Квинт не улавливает главное: Liebe может, что угодно, да хоть стать новым Моноклем. Важно другое: нужно ли это кому-то? Что скажут и что потребуют другие районные, когда догадаются, что деньги слились на край Далласа? Медиуму драки между ними не нужны, и этот небольшой плюс, который где-то стал полноценным минусом и капиталооттоком — тем более.       Нет незаменимых, нет гениев, кроме их уже устоявшихся номеров, и не должно быть. Малыш потерялся в философских истинах и совсем отличает их от реальности и нормальности. Думает о чём-то возвышенном, не тех ценностях и целях, которые на уме у Цитадели. Хочется утопить его в бассейне.       Медиум тянется за спину парня, проводит подушечками пальцев по жилистой шее, вздыхая устало и измотанно, роняет руку на Marlboro, цепляясь за грёбанную искру в изумрудных глазах.       — А я? — вынимает самокрутку из брендовой пачки зубами, не разрывая близкий контакт.       — Тебе меня не жирно? — спрашивает естественно и по-детски.       — А тебя и нет в последнее время. Я теряю людей, полиция и испанцы решили, что могут выйти на меня, а ты их подначиваешь. Разве нет? По-моему, мы несколько лет пытались наладить отношения с Кортэсами, а тот, кто должен был быть связующим, вроде всё испоганил до нельзя.       — Да, — цыкает и разводит руками по воде, оставляя волны, выбивающиеся за бортик в кусты, — должен был спустить им с рук наше казино.       «Казино, как же. Казино, в котором подбили Liebe — вот, что тебя так задело».       — Ты даже не окупил убытки. Только увеличил их. Малыш, мы не кровавый картель, а экономический конгломерат фирм, A.R.A., A.R.O., A.R.S., A.R.X. — ковчег Цитадели. Ни в одной из организаций я не вижу процент от твоего выкидыша, а даже мертворождённый приносит бабки, — Медиум подкуривает и выдыхает, откидываясь на подогретый камень. — Пойми меня правильно. Ебись с кем хочешь, но не вливай эту хуйню в бизнес. Начинает бесить, — он бросает взгляд на гипс, намекая, что досталось ему именно поэтому. — Скройся, расслабься, папа всё поправит.       Какие деньги? Квинт уже проиграл.       Квинт закатывает глаза, но не подаёт виду, что уже давно здоров на обе руки. Медиум почему-то молчит, что знает о смерти Лав, хотя Квинт своими прикрытыми во сне глазами видел, как Ужас настрачивал письма в страхе. Да и не поверит Квинт, что Четвёртый что-то может не знать — у него глаза по всюду. Он не слишком шокирован, не слишком напряжён, что что-то идёт не по его плану, а обычно это выводит его из себя.       Желание Медиума грохнуть девчонку известны с отеля. Чувство, что сейчас Квинт один на один с предателями усиливается с каждым бокалом шампанского и дистанцией, которую держит мужчина, и уменьшает брат, чтобы держать к себе ближе: Квинт спит на диване и получает каждодневные звонки с советом вернуться. Это не может не смущать: будто его отчего-то отгораживают.       Все вокруг будто сговорились стать ебланами.       А Медиуму просто всегда наскучивало неподчинение, он бизнесмен, а не секс-партнёр, который будет слушать нытьё, и даже не парень. Квинт погряз в озабоченности блондинкой, Квинт сдаёт назад очень неумело, как машина с дефектом клапанов на гидроплите автоматической коробки передач. Квинт становится до боли скучным.       Он молится, чтобы Квинт свалил, но не прибавил пиздеца, залёг на дно. Но тот расслаблено разваливается, от него исходит дикое желание свернуть шею — он поверил, что Лав сдохла. Медиум знает, что это к лучшему, но желание обнадёжить или утешить тем, что Четвёртый будет вечен, слишком велико.       Ещё остался дым прошлого, который приходит с накуриванием — ностальгия. Медиум знает, что только накручивает себя, что это аморфное ощущение, но ничего не может поделать с собой: держит руки подальше от этой созависимой связи. Стимуляторы травы действуют ожидаемо на все органы чувств: парфюм, который он покупал Дейву сейчас на Малыше, использован как дезик — ужас.       Грейпфрутовый сок немного охлаждает порывы, полностью отравляет организм, не давая печени нейтрализовать алкоголь, зато отлично увеличивает седативный эффект. Поэтому он так расслаблен, даже узнав от Шестого, что произошло. Четвёртого не отнять справочник по химии и каталог препаратов в голове.       Он лишь молится, чтобы Квинт не ушёл, тем более на свадьбу в Мексике, другой стране, откуда его труп вряд ли вышлют посылкой с бантиком.       Хотя они уже и прощались на вечность, каждая встреча после таких прощаний, завязывает новый узелок и вместо тонкой ниточки — толстый канат. Сложно воспринимать реальность, где Номер Пять не возвращается в чёрной экипировке, падая в бассейн с балкона, опускаясь на дно, оставляя после себя только красное пятно, пожирающее синеву.       Но никто не тянется за поцелуем — на уровне противного, хоть и необходимого в ситуации. Каждый из них выглядит в глазах другого потерянным жалким мальчишкой. Медиум не заботится напоказ, а Квинт не замечает очевидного. Медиуму никогда не было видно с высоты башни, что творится там, где обитает Квинт, а тому никогда не принять землю обетованную. Ему даже не позволят.       — Всё не вывезешь на одной окраине, Liebe хороша, но у нас есть специалисты, и тот район тоже был наш, не Liebe, понимаешь? Куратор спрашивает с меня место и за дочь, вытащу, но в полиции и по подвалам только куча проверок. Даже Третью выселили из её павильонов. Я зашиваюсь, у тебя куча свободного времени, ты катаешь паровозики, отрываешь лучшие дни из календаря и повторяешь их. А нам нужно работать.       Квинт бросает взгляд исподлобья. Теперь хотя бы он не возвращается полностью в крови и пустым магазином, нападавших меньше, и они не болтают на испанском. Свою задачу он выполнил. И он убьёт больше, всех, кто нападёт снова, ведь только на нём держится нерушимость Цитадели и продолжит держаться, даже если кто-то будет считать, что он ничего не делает.       Даже если испанцы просто готовятся к свадьбе.       «Малыш, пиздуй. Заебал», — Медиум откидывается, выдыхая плотный серый дым.       Адреналин забывается, а без него Номер Пять всего лишь долгожданная смерть и Квинт.       — Малыш, — «мне нужно работать».       — Я уже уходил, — не дёргается даже.       «Ну да, а как иначе, я же тебя задерживал», — Медиум вылезает из бассейна, впитывая свою сексуальность из чужих глаз.       Медиум ведёт головой: всем уже всё равно. Квинт сам ещё не отпустил, что на вид стекающей воды по прессу и заду встаёт. Он опускает взгляд на невставший член и ругается про себя — удовольствие теперь получить становится игрой. Которую нельзя выиграть, если ма померла.       Ему нужна хотя бы могила.       У стеклянных дверей встречает охрана, прилипшая в слежке к прозрачной преграде. Подают халат на плечи. Медиум хочет сказать, чтобы закрыли все замки, оставляя на улице голого Малыша, но тот доберётся в любое место в мире. Даже в черепушку, чтобы выесть там все мозги.       Он откидывается на кресло перед столиком с ноутбуком, наблюдая за мухой, пьяно ползущей по экрану, падающей спинкой на клавиатуру и жужжа, пытаясь справиться с ядом от палочки, тлеющей приятным ароматом полыни. Клубы режутся солнечными лучами и утекают в открытое окно. Квинта ожидаемо нет в бассейне, а на втором этаже слышны шорохи.       Медиум кивает, когда на поролоновых плечиках вешалки приносят рубашку с чёрными и белыми цветами, удерживая такое же детское желание поменять выбор на розовую с милым бантиком. Это не злость, лишь вялое проявление прошлого, которое зашло слишком далеко: уколоть ради развлечения.       Ведь Медиума, как только забрали из приюта, учили этому, дарили собачек с кошечками, чаще минипигов и крысок для игры. Никогда щенков и котят — лишь взрослые, которым осталось только помереть или апатично лежать. Они естественно умирали, но не естественной смертью. От таблеток и сывороток, а после мальчик их воскрешал.       Но не силой. Вначале выбрать яд по названию, потом по цвету, запаху. Отравить, сделать больно и вылечить. Следующий шаг — определить тип, количество, степень по симптомам. Сломать, починить — сценарий, проигранный бесконечное количество раз. Только Квинт не убиваем, бессмертней бессмертного. Единственная игрушка, которая не умирает, но убивает.       Медиум с самого начала знал, что Квинт использует отраву, а не разговор. Знал какую отраву — любой химикат всегда проходит через Четвёртого.       А Медиум всё ещё хорошо разбирается в химии.       Муха больше не дёргается в припадке, сдувается на пол к парочке таких трупиков. На юге очень много насекомых. Дихлофос находится в каждом доме Мексики, это не редкость, но вряд ли кто-то додумается его выпить, если только не случайное попадание в лёгкие при неправильном применении и распыление в близи. Пестицид, химическое вещество класса 1В, «высокоопасное», всё-таки.       Но для тех, кто не хочет его пить осознанно, есть краткое пособие от Медиума: «Как напугать врага, отомстить секс-партнёру и немножечко поиграть на отдыхе»:       1.       Отправить Шестому инструкцию для Номера Пять об использовании фосфорорганическое соединение.       2.       Отправить человека с атропином в бутылке воды — порошок хорошо растворим, поэтому ни запаха, ни цвета присутствовать не должно.       3.       После отравления неугодного, человек подаёт воду с антидотом и отрицает намеренное отравление, потому что дихлофос — дихлорвинилдиметилфосфат — попал случайно.              4.       В больнице, после ввода анальгина вместе с атропином, подтверждают наличие ФОС, что замыкает круг.       Браво, Вы великолепны: неугодный в стрессе, человек с водой в плюсе, а к Номеру Пять относятся с опаской. Оставалось только найти человека, который придёт на помощь отравившемуся, выведет его на свежий воздух и даст попить воды.       И Медиум нашёл такого, кто выбесит Малыша окончательно.       «Liebe может, что угодно, да хоть стать новым Моноклем», — повторяет он свои мысли, получая сообщение о цвете платочка в пиджаке жениха, чтобы точно не прогадать с рубашкой.

***

      Квинт упирается гипсом о перила балкона, наблюдает за наряженными людьми и ждёт «выезда» невесты. Улыбка расплывается по лицу, когда на нижнем этаже огромного шатра гости рассаживаются по своим местам, а дорожка очищается, как для точного прицела по алтарю и священнику, но Квинт только готовится помахать Лолли.       Жених выходит в чёрном костюме, прикрывающем животик, с золотым воробушком в лацкане, с красным галстуком, широким поясом и платочком в кармашке. Приятно осознавать, что его брюки ничего не скрывают, кроме дряблой плоской задницы, в которую ему останется только долбиться, и то за свои деньги.       Квинт отпивает шампанское, поднимает правой здоровой рукой бокал за ножку в салюте Альфонсу. Испанец не обращает особого внимания на незнакомца, отчаянно уставившись на пожилого абуэла Кортэса, который не скрывает жаждущей крови улыбки с золотыми зубами; на оставшихся семи пальцах блестят перстни. Альфонсо де ла Мария слегка кивает в ответ, нервно дёргая уголком губ и глазом, когда дедушка невесты показывает взглядом, заставляя заметить тост всего второго этажа вслед за Квинтом.       За оркестром в огромных сомбреро, начинающим играть громче, не слышно писка телефона, зато отлично понятно, какую песню без слов они исполняют «La Bruja». Квинт пару раз был на Дне Мёртвых в Мексике и слышал от компарса эту песню о ведьме, высасывающей кровь детей, и которую застал муж перед алтарём в процессе ритуала.

Ay ¡qué bonito es volar! Ах, как хорошо летать!

      Двери открываются и показывается подол белого платья. Квинт напрягается, вытягивает шею, чтобы увидеть первым, кем заменили Лолли. Не спотыкающуюся и не упирающуюся ни на что невесту спокойно и гордо ведёт дон Франсу, а вуаль закрывает лицо девушки на своих двоих в наипрекраснейших закрытых сапожках, а Квинту и в пиджаке жарко.

Volar y dejarse caer! Летать и позволить себе упасть!

      «Может протезы какие, но…» — у Квинта складывается пазл довольно быстро, когда музыка набирает темп с каждым шагом, а Альфонсо пробивает озноб, когда он вслушивается в немой текст, вшитый в гены.

Y hasta quisiera llorar. И даже хочется плакать.

      Квинт отвлекается на подружек невесты. Кроме одной в закрытом платье, каждая имеет тату на открытых руках. Подолы выпирают из-за набитых карманов. На берегах Мексики часто проходят замечательные, красивейшие бракосочетания, но сейчас в складках прячутся не наборы для игр, а голубой цвет не совпадает с красными пиджаками друзей жениха.

Me agarra la bruja, Меня хватает колдунья,

      Невыполненные традиции мексиканских свадеб кричат либо о взбалмошности, либо о… насмешке над «истинными испанцам, колонизирующим народ». Или тупой картель Хосе Мария решил их нарушить самостоятельно. Или… по цветам легче различать кланы, своих от чужих.

Me da de comer, Кормит меня,

      И стрелять ей будет удобней.       «Каре ма идёт», — вздыхает спокойно, чуть не роняя бокал от неожиданности.       Белые волосы на пенисе хрен с кем спутаешь, а Медиум очень тупо скрывает незаинтересованность. Квинт приехал не за Лолли пару добрых сказать — целенаправленно за Лав в предполагаемых заложниках. Но вот она идёт в пышном платье с бокового входа, держит крупные чётки на подушечке и улыбается, принимая букет невесты.

Me sienta en sus piernas, Сажает меня на свои колени,

      «Не зря Ямаху пригнал, — учился водить, — пока её хозяйка развлечение искала».       На шею жениха накидывают лассо, которое подаёт Лав, а после перекидывают через невесту, образуя знак бесконечности из чёток. Они произносят клятвы «вечной» любви до конца дней своих. Альфонсо Хосе Мария откидывает белую вуаль вполне здоровой Марии Долорес и не тянется за поцелуем, Лолита берёт всё в свои руки. Буквально. Под посвистывания, смех своего шабаша держит то, что осталось от яиц и впивается страстно в губы, прижимая к себе за макушку и размазывая красную помаду.

Me da de besitos. Целует меня.

      Квинт поднимает брови выше, пока не натыкается взглядом на безумно весёлую и счастливую физиономию липово-зеленоглазой, которая вглядывается бесящими линзами в его лицо и гипс.       Он болтает остатками шампанского, спрашивая что-то между «как дела?» и «какого дьявола тут происходит?», а та расплывается ещё больше. Теперь он точно не понимает: рада ли она спасителю или тому, что он нашёл это восьмое чудо света, зашедшееся в сдержанном приступе смеха.       «Будто бомбу заложила, — Квинт расслабляет лицо и не на шутку пугается своих мыслей — она могла. Но остаётся стоять, следя за движениями и готовясь нырнуть в портал. — Cave canem!» — как ошпаренный отталкивается.       Бережённого бог бережёт. Особенно берегись собаки, которая только что перестала считаться мёртвой. Квинт уже вызубрил это правило с этой псиной. Хуже будет, если… уже. От брата новое сообщение, требующее, чтобы его прочитали чуть раньше: «Я проверил документы, некоторые из них перенаправлялись из Мексики. С того же айпишника заказан атропин. Дай ей сделать то, что не смог ты». Подстава, если Цитадель будет на её стороне. А брат — это начало.       Бровь поднимается, когда жена и напарница машут ему одновременно и медленно под заключительные аккорды «Колдуньи».       «Это уже начинает походить на собрание бывших, — Квинт разворачивает и протискивается сквозь толпу, пытающуюся занять его место поближе к бортику. — Как эта сучка успела? Ехать через границу… matris prolapsus», — Квинт щёлкает автогенкой с пикачу, купленной на какой-то заправке шоссе, и набирает номер.       — Пляж Ди Го? — шипит первым пришедшим в голову шифром имя Диего, наплевав на роуминг.       — Идальго… — отвечают быстро, но сонно и выдыхают после миллисекундной паузы: — Понял, ложанул.       Бен всегда был умным, когда это ему выгодно.       — Ты конкретно обосрался, — Квинт сбрасывает, растягиваясь в подобии тревожной-взбешённой-нервной улыбки, расталкивая людей на пути к лестнице и ещё одному выходу у полевой кухни с запахом свежего мяса прожаркой raw с кровью.       «Мало того, что она оживила мексиканский манекен Долорес, так и притащила копа. Или тот её притащил. Скорее так, но что она отдала за встречу с испанцами, и как Диего, mentulam caco, устроил встречу?»       Идальго — город Техаса на границе с Мексикой, неподалёку от Рейноса, где находится вилла сеньоров. Бену либо сперма в нос ударила, когда он дрочил на Джулл, либо он отбил мозги, когда упал с кровати после очередного кошмара из-за сбитого режима, отсутствия физической активности и задевшей его крыши, проезжающей мимо, и не смог подняться как в последний раз. Кажется, три дня он провёл там, ползая до холодильника и утки.       «Купить ему проектор на потолок для таких случаев? Может, посмотрит чего образовательного, кривой неандерталец».       У Квинта щёлкает совесть иногда, но зачастую он чувствует только долг. А на этот долг он предлагал однажды няньку. Можно было согласиться хотя бы на раз уборки, но нет, легче всё понизить: полки, холодильник и шкафы, чтобы Квинт ходил в раскорячку, чем нанять человека, который может заметить тело на полу.       «Через задницу обморожение прошло, что он не заметил и не сопоставил, приезд Диего в Идальго и свадьбу картелей. Спасибо, что хотя бы Луизиану и Идальго не перепутал местами!»       — Огоньку?       — Разве подружки невесты не должны быть неотрывным атрибутом невесты? — хмурится Квинт, оглядывая Лав рядом:       «Я так долго ругался? Даже не заметил», — он смотрит на сигарету, которую не поджог, но держа в губах размусолил фильтр.       — Только если она одна. Сеньора Долёрес сказала передать пламенный привет, — Лав очень глупо парадирует испанский акцент, улыбается и ныряет с поцелуем в губы, когда он ошарашено вынимает раковую палочку.       — Ты объёбана? — уворачивается запоздало после того, как язык врывается и проходит по зубам, а потом отрывает фильтр, бросая за стену, и движется подальше от пиньят и разноцветных лент.       — До смерти, — само веселье заявляет. — Мне конец, зато я выиграла сделку, — улыбается, пока Квинт тянется растрепать белые пряди. Ему нравилась прежняя причёска. — Сеньора Долёрес сейчас великолепна. Диего и Долёрес ждут гонорара, но я хочу, знаешь, ахаха, смыться.       — Ямаха на парковке.       — Ну и куда я поеду? Кто-то решил, что дом мне не нужен.       — Ко мне, — он уже давно решил эту мелкую проблему. Для этого решения он её и создавал.       Лав хмыкает, морщась, а Квинт не опознаёт такую реакцию — открытое нежелание? Впервые видит его так близко.       — Через таможню сразу? На моей крошке? — она кивает на Ямаху. — Чтобы её забрали сразу со мной? В любом случае, у меня ещё есть работа, я не развлекаться приехала, — серьёзная Лав снова веселеет и оттопыривает платье у лифчика: — Детонатор. Малышка такая! Прелесть…        — Это всё конечно заманчиво, но… — ухватывается взглядом за канву бинта.       — Но что, Квинтос Без Имени? — переливается голос сзади. — Отомстить за Цитадель тебе не надо, а беззащитной девушке при отказе подмешать парализатор всегда рад? Не смей забывать тех, кто всегда был на твоей стороне.       — Лолли, приятно видеть тебя на ногах, но почему ты не внутри? — Лав дёргает его за рукав: она потратила слишком много времени доказывая, что в бокал попал дихлофос.       — Мне нужен ребёнок, — ухмыляется на пьяные потуги, и так прекрасно осознавая, что Номер Пять слегка переборщил, — а мёртвая я его не понесу. Квинтос Без Имени, я займу место отца и мужа. Ты думал о том, кто останется мне другом? Я вот уже нашла человека и поняла, что я не сержусь на Цитадель, я в ярости только от тебя.       — В смысле?       — Я думала, ты действуешь от имени Медиума. Похоже, ты на поводке азиатоса. У дона нюх на пролиз из бедняков. Ни манер, ни самоконтроля, ни живого ума. Ни стоящего обмена.       «Что эта засранка наплела?» — щурится, вникая в историю и каждый её удивительный поворот.       — Я за ним прослежу, прошу Вас, сеньора, отдыхайте, он просто мальчик, который ухаживает за девочками, как в прошлом веке, — у Квинта дёргается глаз.       — Мне плевать на него. Просто, видеть его лица больше не хочу. Дон Франсуа и дорогой абуэла тоже. Знаете, в их поколении так легко не отпускали наглецов, приходящих за наживой и с угрозами.       — Простите, наслаждайтесь, — Лав опускается в поклоне.       — Что это значит? — шипит, когда его отводят обратно.       — Я очень долго боролась за место районного. Я не проебала последнее задание, а вот ты, Номер Пять, — переходит она на шёпот.       — Что произошло? От начала, быстро.       — Диего не нравились испанцы, шарахающиеся через границу. Цитадели и клану сеньоров тоже. Я нашла общего врага и сейчас собираюсь его уничтожить, а ты только чуть не наклепал сущностей против нас. Медиум согласился, — она умалчивает кое-что о Медиуме, скорее забыв в затуманенном сознании, чем отдавая себе отчёт о неразглашении и произносимом. — Никому не нравится терять позиции у власти, Номер Пять. Я думала, Вы поняли, получая хуй в подарок, что не важно кто кого и с кем ебётся, нельзя лезть на чужую территорию ещё дальше. Всё прошло по плану.       — По какому плану? Я выполнил план, а это мракобесие.       — Ты выполнил ту часть, на какую бы согласился без вопросов. Просто тебе никто не сказал о второй части.       — Что это значит?       — Значит, — она вздыхает, поднимает верхнюю губу цокая, — Лолли мы на свадьбу подарили мой район и бар Лолита с их собственным стафом и нашими обученными людьми, — расплывается в улыбке, заглядывая снизу. — Заебал Хейзел, — хихикает.       — Ты хоть понимаешь, что отнимаешь наш продукт у нас?       Она поднимается на цыпочки к уху:       — А Вы, господин Номер Пять, помните о Докторе? Там обещано 97-98% чистоты, — закусывает губу. — Их девяносто — ничто перед нами. Шмаль. Плюс, никто не пытается нарваться на границе, когда они сами охраняют свой товар. Никаких потерь, малыш, — исподлобья хмурится. — Потеря тут только ты.       Квинт закусывает щёки изнутри. Ему не хотелось, чтобы Лав сидела на Медиуме, как на воплощении наркоты, но представляет её нагую на худых коленях с намёком зелёного шёлкового халата и мюль, с обвивающими руками талию и челюсть, языком, скользящим по губам, и огромными зрачками и припущенными ресницами в лисьем разрезе, который видно только, когда смотришь снизу.       И дикое малюсенькое желание упасть на колени существует, Квинт не отрицает.       Но он морщит нос; веко дёргается: желание конкурирует с огромной потребностью связать её конечности узлами и переломать кости. Она дьявол и тварь в одном лице, она преследует свою выгоду, но как доказать это всем остальным: Четвёртый и Шестой стреляют в воздух и аплодируют пред её ногами.       Ужасное чувство его окутывает, когда все сходят с ума одновременно.       Лав, которая жить не может без своего района, дарит его здоровой Лолли, которую сама вылечила по приказу Медиума, который сам и придумал план Б с ФОС, а Бен решил поиграть в умственно отсталого и агрессивного инвалида. Диего послал Лайлу, зато скорешился с отбитой наркоманкой.       Квинту кажется, или мир реально попал в червоточину и рехнулся?       Про и Скрипку хочется молчать, но мысли запутываются в ураган, задевают и эту, уже давно поехавшую, личность, мчатся на него, сбивая с ног. Ваня тот тип психопатов, о которых говорят: «В жизни, на работе и семье идеал!»       Квинт хватает за шиворот, пытается утащить от мексиканцев, собирающихся у шатра, оставляя всех испанцев с красными метками на костюмах в нём, и, забыв о них, скидываются на танец с невестой в её мешочек или цепляя булавкой к платью купюры — минуты.       — Ваша агрессия может быть направлена в нужное русло, — хрипит от боли, пытаясь отодрать руку от шеи, сразу переходя на уважительное общение, будто это что-то поправит.       — Ну, и какая же у меня причина не прикончить тебя вместе с ними всеми?       Лав замирает, трезвея и вспоминая, что Номеру Пять это раз плюнуть. Ему не нужно прятаться взрывчатку под столами и стульями, полом, чтобы раскидать по пустыне и с обрыва рядом трупы.       Она сдерживает дрожь, проходящую по всему телу, морщит глаза, пытаясь вернуть трезвость и здравость. Пальцы сжимают волосы до треска в висках, заставляя смотреть в ярко-зелёные глаза. Природное, животное желание заскулить тормозит в горле, собираясь в комок. В такие моменты наркота делает шаг назад, усиливая страх до ступора и играя напролом в командные ворота.       «Медиум? Ужас? Диего? Лолли? Нет причин».       — Вам нужен напарник, — попытка выкинуть что-то здравое.       Ей кажется, это последнее, что она предполагает в жизни. Её не спасёт никто из перечисленных в голове. Им всё ещё плевать, что бы не наговорил приторно сладким голосом Медиум или не напела в караоке Долорес де ла Мария на девичнике после просмотра порно своего мужа.       Они не были веским резоном оставлять её в живых после всего сказанного и нашученного, она прикрывается мимолётно и неосознанно, поднимая плечи и сжимая накрашенные глаза от резкого приближения лица, тошнотворных глаз и блевотного запаха Лаки Страйк:       — Мы уничтожим верхушку испанцев, ошмётки ещё долго не сунутся к нам. Я узнаю, что есть у Диего на вас, у него не будет ничего.       — У него и так нет ничего на Цитадель. Почему он?       Лав понимает, что зацепилась за что-то. С широким ртом и глазами, сглатывая хватается за эту нить. Врёт на автомате, предполагая, что нашла детектива, ответственного за то дело в поле. Ей нужно держаться за эту возможность, а нужно ли Номеру Пять эти знакомства в его кругу? Нет, нужно сделать это необходимым.       Но она даже не предполагает, насколько крепкая у детектива и киллера связь, буквально побратимая, когда один заходит в чужой дом, как в свой, подслушивает ссоры, стоит за стеклом переговорной. Номеру Пять не нужен Диего от слова совсем. Он смешно пугается — это вся цель его жизни в мире Цитадели. Что Лав хочет вытащить из этого никчёмного знакомства — загадка.       — Он уверен, что в детстве меня похитили. Он очень сочувствующий.       — И это правда?       — Нет, конечно! Моё досье с порта до Дейва лежит у Медиума. Когда у мамы заканчивались деньги, я пришла молодой девочкой, на которую не могли подумать и повесить уголовку. Такие бегунки редкость, они ценятся, я всегда докладывала обо всём, я верна Цитадели, но не будет разве хорошо, если следы для правильных копов спутаются, а те перейдут на нашу сторону. Даже если крыс достаточно, больше крыс прогрызёт больше колон.       — Теперь ты должна была быть верна мне. Сложно уяснить? — Квинт отшвыривает за ворот.       Лав отшатывается, упирается на колени и в тени волос расслабленно улыбается, закатывая глаза — в живот колет слегка ощутимо аморфная боль от зажившего пулевого.       — Заканчивай тут, я хочу домой, у нас ещё есть дело.       — Да, сэр, — выдыхает с кашлем.       Лав уходит к Лолли, передача тканевых цветов, мексиканцы надевают противогазы, Номер Пять цыкает и испаряется на достаточное расстояние. Лав из лифчика достаёт детонатор, пдаёт Лолли, которая нажимает и отбрасывает его на землю. Гремит взрыв, и поле поглощает туман, поднимаются аплодисменты сбитой пиньяты, пока в дым окунается свет ближнего фонаря, и кампарса заглушают выстрелы, исполняя «La Calaca» — Лав орудует ARX-160. Красная нить прицела поверх ядовитого облака метается из угла в угол.       Кортэсы с новой фамилией Мария в родословной заводят танцы под песню «Скелет» о чудесах на крупнейшем кладбище Мехико Сити «Пантеоне Долорес», а Скорбящая Мария, Долорес де ла Мария, с фатой поверх противогаза, будто рисунка черепа, начинает движения по кругу своей семьи, сбрасывая туфли.       — Se los llevó la calaca! — выкрикивают хором в нужном такте.       Квинт фыркает, подходит к Лолли, отводит танцем чуть дальше по обрыву и отбирает противогаз.       — В кредит.       — Квинт вырос? — вопрос уходит в пустоту — тот спрыгивает под возбуждённый подбадривающий гул и испаряется, перезаряжая FN и ударяя гипсом по камню.       — También se lo llevó la calaca! — восторженно кричат упорхнувшему.       Видимость нулевая. Максимум — звук шагов под заводное пение «Туку. Туку. Тики-така». Открытые уши в американском М50 — это хорошо, только когда сон ярохо не играет надрывно и подвыпившие люди не орут в полный голос. Главное, не пальнуть в ма. Она пальнёт — даже ненамеренно — важно: успеть пригнуться. Квинт пытается заметить алую вспышку, хотя бы брызги крови. Он около главного выхода, но никого живого пока на пути не встретилось.       «Я опоздал на вечеринку?»       — De morir nadie se escapa, — раздаётся под скрипку, трубы и маракасы сзади, а значит вечеринка продолжается.       «Только мексиканцы могут устроить такие радостные похороны».       Взрыв совсем рядом. Квинт догадывается: она идёт вокруг. Он решает свернуть в противоположную сторону. Никто же не будет против, если он убьёт не того? Время выйти было. Все, кто остался либо уже трупы, либо медленно бегают. Но он лишь натыкается на следы ма.       Первый. Практически полз, падая на колени попал под парадные туфли с чёрным блеском, имея уже пару дырок от шпилек. Квинт не очень представляет, как Лав передвигается на них по известняку с мелкими камешками и песком с винтовкой. Вторая закрывает ребёнка собой, но Квинт даже не знает каким газом они надышались, поэтому открывает огонь во благо всех. Рак, пары циклогексана, шизофрения… у неё не было руки. Квинт выдыхает: Лав не умеет быть гуманной.       — Los mandaron al infierno pa que el diablo los caliente! — веселятся демоны.       

— Малыш, мы не кровавый картель.

      «И ты мне это сказал до или после того, как подтвердил мой голубой воротник на пиджаке?»       Он перешагивает один труп, который не может больше защищать маленького человека без противогаза. На трёхлетнюю головку не шьют. Квинт видел только в музее A.R.S. один с Микки Маусом на шестилетку. Он хочет отойти покурить, но знает, что ему и ей необходима полная дезинфекция и быстрая концовка пряток.       «Какое хим оружие? Какое, ма?»       Он вступает осторожно, немного отдаляясь от стены, направляет левой рабочей пистолет на дорожку рядом с ней, предполагая, что побегут по ней. Но выкрик слышится сверху. Он отшатывается ровно в тот момент, когда пластом падает тело со второго этажа. Присмотревшись, он видит только обугленную синтетику пиджака. Она прилипла к коже — такое хирурги не лечат, сразу отрезают. Химический ожог вместе с тепловым — пересадка кожи. Квинт представляет запашок горелой протухшей яичницы, через секунд десять, отойдя от тлеющего трупа он начинает это чувствовать.

Mientras muchos abusivos Viven violando las leyes Ganando lo que ellos quieren

      «Ма, ты самая ёбнутая из Цитадели, если учитывать, что по Номерам можно составить классификацию психопатов, ты займёшь там свою позицию».       Квинт практически не стреляет, люди сами падают перед ним. Поджаренные, подгоревшие и удушенные. Стольких разом? Да, они же насолили Цитадели, но ведь Цитадель никогда глаз за глаз не вырывала. Вырывает. В рассеивающемся тумане стоит Лав. Квинт не понимает, когда она успела запачкать платье в крови, учитывая, что он сделал только один выстрел и прошёлся только по одному — чист. Через секунду всё становится на свои места.       Квинт не слышал выстрелов. ARX весит на спине. Столб беспросветного серого чада позади фигуры вырезает картинку из реальности будто для коллажа. Лав склонилась над недышащим. Она делает надрез ножом по шее, залезает пальчиками под челюсть и вытаскивает белёсый язык. У Квинта замедляется дыхание и сердцебиение. Он свайпает картинку назад, синее свечение портала идёт за рукой. Прошлое мгновение повторяется, и оно прекрасно.       Худые тёмно-алые выделяющиеся в костях коленки выглядывают из-под небесно-закатной юбки, будто сумерки уже пожирают агрессивные лучи солнца. Короткие вьющиеся пряди, подмятые ремнями М50, не мешаются. Руки делают работу быстро, отточено — сила при опыте последнее условие. Она натренировалась на ком? На тех, кто бежал или начала с соседки по камере? Не зря он стоял позади, не зря напрягал все нервы, чтобы это отпечаталось на подкорке.       Квинт подходит медленно, крадётся по привычке. Она видит сначала марку пистолета, лишь после его узнаваемый до дрожи силуэт. Даже радужки не надо. Его руки на плечах обжигают — химия. Им следует вылезать, максимум, который может выдержать противогаз двадцать минут. Минимум оголённой кожи — примерно столько же без физических раздражителей. Квинт знает, но ему срочно нужно кого-нибудь поцеловать. Чужое убийство отдаёт от виска ровно под ладонь новой вспышкой.       На обрыве он срывает противогаз, оглядывает рассеивающийся туман, из которого никто больше не бежит, людей в чёрных костюмах-тройках с пистолетами наготове и верхушку с флагом весёлого белого с красными усам-перцами Калавера в голубой сомбреро. Лав пытается отдышаться. Он не обращает внимания на убийства, не думает, что опять совершила преступление и отняла жизнь.       «Так нужно».       Даже не спрашивает вновь, как они оказались в другом месте.       Даже не удивляется, когда чувствует неожиданный толчок в плечо от Квинта, который даже не смотрит на неё.       Она не успевает наклониться вперёд и зацепиться за край сухой земли «в нагляк» проросшей травой, только отщипнуть немного тростника. И всё, чем забит её мозг: проклятиями Номера Пять. Ветка царапает спину и трескается, задевая платье, летит сверху и отстаёт. Лав не пушинка, по сравнению с ней, не стоило напоминать, как быстро она встретиться с порогами и камнями внизу.       «По нему явно плачет цирк, — чувствует руки под рёбрами. — Заебал со своими фокусами, даже не убить».       — Ты в курсе, что меня тошнит?       Квинт на это заявление только опускает руки, топя Лав. Да, в курсе, но он не удержался. В курсе, что она не про быструю доставку к проточной воде, а про раны на руке и спине, в которые наверняка попал химикат с кожи. Тоже из-за него, в принципе, но тут он уже виноват лишь косвенно. Самое большое смоется, потом они проглотят по таблетке и как-нибудь выживут. Квинт не верит, что она начала травлю без противоядия.       Лав выныривает, выжимает воду из пуш-апата, прижимая ткань к груди, вынимает пачку конфет, лопает упаковку, высыпает на руку пару таблеток и глотает. Квинт подставляет ладонь тоже, получает злой взгляд и пару пилюль.       — С Лолли ты договорилась точно также как с Ваней?       — Ты с Медиумом тоже, как я знаю, пытался найти общий язык, но он тебя в известность не поставил.       Они шагают против течения, пока вода с силой омывает кожу. Квинт, сняв пиджак, расстёгивает намокшую по грудь рубашку, пока Лав цепляет противогаз на спине за шею. Их воображаемый бассейн иногда выбрасывает мелкую рыбу.       — Ты, видимо, в порту научилась идти на запах рыбы.       — Не замечала, чтобы ты не выстреливал или не попадал в цель вовремя.       Квинт меняется с ней местами, толкая к берегу от усиливающегося течения и учащающихся порогов, закидывает рубашку на плечо. Она уже видела буквы — ей ровно столько же фиолетово, как всегда, что они значат и значат ли. Помогает ей развязать бретельки платья сзади и снова оценивает белый след пятёрки на спине и два незаживших шрама-розочки спереди над грудью и под животом, когда она разматывает бинты и завязывает одним вещи, а второй отдавая Квинту.       — Льстишь ты примерно также беспристрастно и спокойно, как и трахаешься.       — По принуждению всё выходит без страсти.       Квинт устало поднимает бровь — началось, щёлкает ремнём и стягивает прилипшие брюки за штанины, останавливаясь подождать, пока она снимает свои ботинки, и наступая на свои задники носком, ждёт, пока они всплывут, но один успевает унести течение, пока Лав с одеждой в руках не останавливает их телом и толкает животом насколько может к Квинту. Тот салютует, поднимая руку с противогазом и показывая на пробу тату — ноль реакции, даже взгляд на чернила не роняет. Зато Квинт замечает, что Лав чокнулась не совсем — те дырки от шпилек были от той, которая, видимо, пыталась сбежать по мужику.       — Значит, я тебе не нравлюсь? — Квинт зачёсывает влажные волосы назад, напрягая бицуху и пресс с косыми мышцами.       Лав поднимает ленивый взгляд, глубоко и театрально вздыхает, в ответ тянется к ногам, наклоняясь вниз и показывая выпирающий позвоночник и шрам на спине — вполне конкретная и чётко выраженная причина. Она тоже просто ополоснулась, ни на что, естественно, не намекая.       — Обожаю тебя, — откидывает мокрые волосы назад и закатывает саркастично глаза. — Просто ты вряд ли сравнишься с наркотой, как и любой человек, без обид.       — А Ваня? — Квинт разрывает подаренный бинт пополам. — Забинтуй ноги, — отдаёт, принимая её вещи.       — Заебал. Я даже не помню ничего. Хочешь узнать, как трахается Ваня, иди и поебись, ничего сложного.       Она начинает шагать быстрее, пока не находит выступ и вылезает на маленькую скалу на узком береге, чтобы послушно обмыть пятки, а после заматывает, чтобы снова идти по реке каньона. Квинт морщится, поднимает бровь, наблюдая за тощей задницей в стрингах, дёргает плечами и перемещается к девушке.       — Ма! Я курить хочу, куда мы идём?       — Я снюхать дорожку с банан, а тебя никто не звал.       Квинт морщится снова. И хлопает по макушке Лав, та запинается пальцем о камень, пытается удержать равновесие, прыгая раза три, пока локоть не ложится на плечи, а рука зажимает шею, вытягивая вверх.       — Под ноги смотри, колясочников нам хватает.       — Прости.       — Надо хотя бы велик твой забрать, зря тащил что ли.       — Спасибо.       — Всё для ма.       Лав беззвучно скалится, пока весёлый Квинт не обращает внимания на слегка удушающий на хрупкой шее, и руку со своими туфлями перед её носом.       — Прости. Мойся, — толкает сесть на дно за макушку.

***

      — Почему тебе дали новую одежду, а я еду мокром костюме, пахнущем хлоркой?       — Потому что его постирали, — Квинт щипает бедро. — У Диего есть сменка, в плечах великовато будет, но хотя бы сухая.       Лав уже поняла, что у Квинта не затыкающийся рот. Он напоминает ей ребёнка, а в такие моменты очень легко забыть в какие игры он любит играть больше всего. Она молится, чтобы он продул лёгкие или застудил почки, чтобы потом ссался перед ней. Даже если не от страха, она будет довольна, если у него появится цистит.       — Настолько наглая, что познакомишь папочку с любовником?       — Прошу, перестань.       Учитывая его жизнь и скорость её ритма, ему и правда всё это может казаться безумно скучным. Разговор — это малое. Они уже пару раз чуть не съехали в кювет, не напоролись на кактусы и не ввязались в драку с охранниками Лолли, пока переодевались. Он на грани выигрыша, идёт акробатом по ниточке из выпотрошенных нервов Лав.       И ведь даже лопни это терпение, ему ни хрена не будет.       — Звучит как приказ.       — Я искренне молю, давай, поедем в тишине.       — Устала от моего голоса? — с нотками хрипотцы шепчет в микрофон шлема.       У Лав мурашки поднимаются, а она хочет только остановиться, обнять коленки и зареветь. Прямо в этой равнине с кактусами и кустарниками, под палящем солнцем и нагорьями по горизонту. Ей самой уже за пару часов приелось это шоссе и одинаковые виды. Оставалось совсем немного до таможни, где она пройдёт по поддельному паспорту, а Квинт переместится с Ямахой через пропускной пункт. Совсем немного потерпеть.       — Наслушаться не могу, он очень успокаивающий, боюсь заснуть за рулём.       — Дай мне порулить, ты не можешь вести в таком состоянии, подвергаешь меня опасности.       Терпение лопается. Она выжимает резко сцепление, давит на газ и переключает передачу. Ямаха берёт разгон быстро, урчание поднимается и кажется будто без шлемов они бы оглохли. Квинт в противоположность мнению Лав не цепляется сильнее — отпускает одну руку, а на другую, придерживаясь за сидение, облокачивается. Щёлкает застёжкой на шлеме и снимает его, улыбаясь ветру в лицо.       Лав вздыхает с облегчением и усмехается: теперь она его точно не услышит.       А если удача будет на её стороне, ещё и травмирует.

***

      — Это кто? — в темноте прихожей замирает огромной тенью Диего.       В доме пахнет Винстоном и гелем для душа. Самым обычным.       — Наблюдающий, — проталкивается внутрь Лав. — Найди ему чистую футболку и штаны, — падает на диван Лав. — Он вспотел.       — Я не на побегушках, — игнорируя свои же слова, Диего проходит к чемодану у столика и пытается найти одежду незваному гостю. — Всё вышло?       Квинт проходит внутрь небольшой комнаты, заглядывает на лестницу, под которой открыта ванна и ухмыляется — привычки не меняются — на свету виднеются следы голых ног. Он опускает взгляд на свои туфли и на секунду замирает. Сладкая дикая дрожь от столкновения с Диего лицом к лицу в дверях проходит по телу только сейчас.       «Насколько он параноик, если проверит мои следы в снятом доме на отдыхе?» — с замиранием сердца от покалывающего пальцы адреналина думает Квинт, закусывая губу.       — Возможно, — уклончиво отвечает Лав, точно также думая о прослушке и любой подставе.       Но и Квинт, и Лав, и Диего знают, что в точно такой же любой момент Диего словит головой две пули через лом и макушку.       Квинт отходит назад, роняет брюки на следы, встаёт на подобие коврика, топчется, снимая туфли. Ловит вещи от Диего, ухмыляется ему, ловя взгляд на обуви и уходит в ванную босиком, бросая рубашку на оставшуюся грязь с отпечатками подошвы.       — Диего, ты взял шлёпки на море? — Лав поднимается, собирая одежду, и уходит с ней к Ямахе, пряча её в бардачок к пиджаку под ключ.       Диего шагает за ней к выходу, наклоняет голову, но на свету в прихожей у коврика не видит ничего кроме размазанной пыли, дёргает щекой от разочарования.       — Возьми эти, — кивает носом на пару у входа, когда Лав возвращается из внутреннего дворика. — Но ему будут велики, не так ли?       — Не знаю, — подбирает, опускаясь, но не сводя взгляда фиалковых глаз из-под бровей. — Мне нужен крем от загара, — кидает за дверь ванной сланцы, приоткрывая шум на секунду.       — Иди и сходи в магазин. Я не круглосутка, — хлопает дверью.       Диего выходит под палящее солнце, хлопает по пачке, вытаскивает сигарету, но от злости мнёт её между пальцев, вспоминая записку о помощи, из-за которой почувствовал надежду, а по итогу только разочаровался.       

— Ты знаешь, кто убил твою семью?       — Кто? Да, конечно. Уверена на 99%.       — А ещё один процент?       — Это Вы, детектив.

      «Ебанистика, сижу в домишке и раздаю свои вещи двум уголовникам, которым и тридцати нет, — хлопает с силой по лбу. — Только один её взгляд, и я готов от жалости ей хоть травы закрутить, тряпка, — подкуривает новую и глубоко затягивается, будто это решит все проблемы и очистит мозг. — Просто не думал, что она согласится на зачистку. Наверное, она и правда настроена более серьёзно, чем я, если готова пойти по головам ради цели. Finis sanctificat media. Finis sanctificat media. Finis sanctificat media…» — повторяет себе вместо счёта и успокаивается, теряя смысл фразы.       Лав выходит следом и приваливается рядом. Диего закатывает глаза, понимая, что ей снова нужно. Достаёт ей сигарету, подкуривает и протягивает. Тонкая рука уже начинает ощутимо дрожать.       «Сколько на этот раз? День или пол?»       Лав кивает, убирает руку под спину, притворяется расслабленной и закидывает ногу на ногу. На шее виднеется контур краснеющего загара, с белой полосой от завязок платья. Диего шмыгает носом и уводит взгляд на Ямаху.       «Младенец, а не девка. Делает вид, что взрослая и всё понимает: может курить и водить, и… убивать».       

— А почему? Что произошло? Зачем?       — Зачем? Заслужили, вероятно. Я не знаю мотив, он действительно так важен?       — Он может повлиять на наказание.       — Тогда узнаю.

      «Заслужили, узнает… Я подозреваемый. Я слишком усиленно копаю. Поэтому поставили Лайлу», — Диего клянётся, если начнёт думать об этом больше, сам чокнется и признается.       Диего не помнит имя и лицо первого убитого. Ему не было жаль, тогда он тоже думал, что этот отброс «заслужил», ведь в Техасе разрешена смертная казнь, он бы всё равно её получил. Но это не было в восемнадцать или…       «Во сколько она повзрослела? Хуйня. Это не взросление. Это просто насилие от неё и над ней. Это не взросление».       У Диего наконец отпадает всякое желание её поддерживать или класть руку на плечо. От человека в ней уже ничего не осталось. И пускай, он снова увидит её взгляд и вспомнит тут фотографию, снова его сердце сожмётся, хотя бы раз он смог противостоять этому.       Он роняет бычок в урну и проходит мимо.       — Одолжи денег, пожалуйста.       «Вот сейчас, уже сейчас что-то повисло на этом тупом органе», — замирает на секунду Диего, ощущая жалость и укол в потяжелевшее сердце.       Он достаёт одну сигарету, протягивает ей и ломает, как прошлую, от точно такой же тупой злости.       — Ты убила Юдору также? — шипит в лицо, рассыпая табак по каменной дорожке, сдерживая порыв бросить в эти наглые глаза.       Номер Пять за косяком двери, узнавая старого-доброго вспыльчивого Диего, ухмыляется и кивает в согласии.       — Нам уже, наверное, пора, — моргает, выходя в футболке, шортах и вьетнамках.       Он шлёпает к Ямахе, садится на переднее, щёлкает шлемом и свистит Лав, кивая на запертую калитку забора. Та отдвигает засов, запрыгивает сзади и чувствует, как отходит тревога из-за Диего и Кортэсов. Она наконец-то не ведёт самостоятельно, полностью полагаясь на управление Квинта, надеясь, что тот научился водить, пока ехал на свадьбу.       Диего протирает переносицу, ловя ушами последние рыки Ямахи. Он должен взять себя в руки для этого сотрудничества. Юдору и Дантре не вернуть. И он вздыхает, будто полностью отпуская ситуацию, но хлопает высокой калиткой с силой, прикладываясь кулаков в дерево.       — Раз мы у порта, давай довезём один груз, — получает немое сонное согласие и не тянется привязать её к спине, только сжимает запястья рук на животе.       Четыре часа непрерывного пути по жаре с перемещениями по шоссе, хотя Номер Пять и старался держаться и не использовать силу. Но ему хотелось проверить, насколько Лолли будет полезна, и нападут ли на них в этот раз после резни. Пару раз ему казалось, что на заднем сидении никого нет, но это всё лишь из-за обмана уставшего тела и стёртого в порох позвоночника.       Квинт заглушает двигатель у торговой части, перескакивает через сетку и крепкий забор, придерживая Лав на сидениях, к складам с высокими башнями контейнеров везёт как можно тише, пока не находит нужный номер груза и не перемещается в него. Находит там свою экипировку и переодевается, пока Лав спит на постеленной одежде. Шлем с неё он не снимает, ожидая тряску через пару часов на рассвете.       В порту тихо, только иногда шумит швартующийся тяжеловоз. Из-за фонарей внизу не видно звёзд, только чернеющее небо. Лёгкий бриз на высоте путает волосы лежащей рядом. Она пропускает их воображаемое свидание на крыше. Квинт даже проверяет размеренный пульс пару раз.       Солнце восходит с подъезжающим медлительным погрузочным краном. Номер Пять, следящий по камерам в каждом контейнере, который перевозит не видит ни единого подозрительного человека, даже персонал проходит редко и лишь целенаправленно. От пустоты в голове ему иногда кажется, что он забывает номера, но каждый раз не ошибается, находя нужный с Ямахой и ма. В любом случае, у него бумажка в кармане с галочками погрузки на фуры.       В этот раз четыре контейнера, один из которых содержит коробки с пометкой «осторожно хрупкое» на этикетке бара «Lolita». Но от настолько спокойной поездки хочется открыть одну и достать алкоголь.       Лав просыпается к нарастающей жаре в консервной банке, а раздеваются к пятой раздачи карт. Выигрывает с подачки и забирает пакетик из джинс, делит червонной дамой на пиковом короле дорожки. Квинт планирует застрелить хотя бы её.       Ночь они проводят на поезде, всё-таки распаковывая вино. Всё-таки персонал остался прежний, поэтому Лав, как бухгалтер торжественно разрешает.       — Здравствуйте, вас сегодня двое? — проводят их в прохладный цех, а после сворачивают в подвал. — И машинка, — констатируют факт.       Квинт проходит мимо в злости от спокойного путешествия. У него отбирают работу, а пенсия не сильно прельщает своей скукотой. Он вспоминает, как даже никому голову не свернул у шатра, а теперь ни один безумец даже не напал. Только иногда проезжали машины, предположительно со сопровождающими мексиканцами.

III

      — И долго ты тут сидеть будешь?       — Если ты не забыл, мой дом подорвали.       — У меня широкая кровать.       — В планах после квартиры, которую ты разграмил, стояла вилла и яхта, прости.       — Ещё не знаешь, от чего отказываешься.       «От тебя, прилипала, тебе реально нечем заняться теперь?»       — Я за сигами, — Лав поднимается по лестнице из подвала только, чтобы свалить и отдышаться, надевая капюшон.       Квинт остаётся в тени, приваливаясь к косяку двери в подвал и складывая руки на груди. Следит за фигурой в чёрном. Слышится выстрел, и тело падает. Он подбегает к девушке, неуспевшей преодолеть и пару метров, выйти из-за угла. Она лежит на спине, смотрит стеклянными глазами в небо. Квинт толкает её носком кроссовки.       — Ты ещё не освоила искусство убивать, зато уже спец в ars moriendi.       — Не представляешь, как заебало дохнуть. Покажи того, кто этого желает.       — Тащи свой труп обратно, ма, — Квинт забегает в подвал и испаряется в вспышке появляясь за спиной ошарашенного увиденным снайпера, — ad patres, — выбивает винтовку и с размаху врубает в голову прикладом, отправляя к праотцам.       Квинт выглядывает с карниза, Лав только собралась вставать с мягкого асфальта, о который её приложили с силой — он подбрасывает в руке тяжёлое оружие — ARX-160. Ему это не сильно нравится. Ей не мстили испанская диаспора, Диего это к чёрту не сдалось, и Квинт не сильно понимает, кому это взбрело в голову из Цитадели. С Ваней они подружки до гроба, у Медиума нет фанатизма валить кого-то не руками Пятого, Шестой её нахвалил, скорее мороженное пришлёт, а не 5.56 калибр.       Лав хромает по стенке, вспоминая все матные слова, которые знает, пока Квинт провожает её взглядом, но думает, где бы им засесть, чтобы поговорить с этими non moritura. Неумирающей блондинкой и недотёпой, который даже не проверил цель досконально. Не успел, но Номера Пять это не волнует. Благо, после нападения в тюрьме, Лав объективно раскидывает свои силы и надевает пуленепробиваемый жилет, 4ого типа.

***

      На зеркальном полу разливается кроваво-красный закат и лужа крови, капающая с ровного разреза желудка жилистого и сухого живота. Мухи, желающие покуситься на мертвечину, падают удушенные благовониями из свежей полыни. Перед панорамными окнами на бассейн и пляж подвешен за ноги Медиум, пока слышатся щелчки затворов и ослепляют вспышки фотоаппаратов. Руки раскинуты, а тёмно-фиолетовая рубашка сползла под горло, поэтому охрана пытается поднырнуть и сфотографировать лицо вблизи, чтобы больше никаких сомнений не было: мужчина тот, кто действительно постиг искусство смерти.       — Фотографируйте быстрее, кровь к голове приливает, — женщина роняет камеру от неожиданности, разбивая объектив. — Meine Freude, поторопись и сними меня отсюда.