psalm 40:2

      С другого конца бара за ним наблюдает мужчина.       Дин крепко сжимает рукой бутылку, стоящую перед ним, и держит голову опущенной.       На самом деле за ним наблюдает несколько человек: барменша, которая подмигнула ему, когда он присел за стойку, и наклонилась достаточно низко, чтобы он мог рассмотреть её декольте, когда принимала его заказ, и две цыпочки студенческого возраста, хихикающие так, что он, вероятно, мог бы повеселиться с ними обеими, если бы захотел.       Хотя их взгляды другие, просто восхищение, жар в их глазах, который слишком далёк от того, что помогло бы Дину согреться. Это лестно, но ему не нужно ничего предпринимать, если он не хочет.       А он не хочет. Не сегодня. Не с раной, прочерченной вдоль его рёбер, полученной на охоте, с которой он не справился достаточно хорошо; отец очень быстро дал ему это понять, сказав, что это его чёртова проблема, прежде чем уехать и оставить его в полном одиночестве в Миннесоте.       Не когда этот мужчина смотрит на него — прямо на него, и он чувствует тяжесть его взгляда на своей коже.       Свободной рукой Дин нащупывает пистолет под курткой, а затем встречается с ним взглядом.       Мужчина… он не пугается, он не вздрагивает от того, что его застукали. Он также не подмигивает Дину, не кивает головой в сторону туалетов или выхода.       Его глаза становятся печальными. Тоска читается и в опущенных уголках его губ.       У Дина белеют костяшки от того, как сильно его рука сжимается на пистолете.       — Ещё один раунд, милый?       Дин, не задумываясь, одаривает барменшу своей лучшей улыбкой, соскальзывая со стула.       — Мне хватит, красотка, спасибо, — говорит он, бросая несколько скомканных купюр на липкую барную стойку и оставляя своё недопитое пиво там же. — Хорошего вечера.       Она говорит что-то в ответ, она всё ещё смотрит на него, и было бы так чертовски легко повернуться, коснуться пальцами её запястья и спросить, когда она заканчивает…       Мужчина встаёт одновременно с Дином, и, бросив на него последний долгий взгляд, направляется к двери.       Дин следует за ним.       На улице холодно, так мороз пробирается под слои его одежды на Среднем Западе только в середине января. Когда он делает глубокий вдох, его лёгкие словно наполняются осколками стекла, ему становится ещё холоднее от того, как кровь пульсирует внутри, когда он ныряет за угол бара, следуя за странным незнакомцем.       Он ждёт Дина прямо там, с другой стороны здания, в тени, прислонившись к стене, безмолвно, словно в молитве.       Дин приставляет пистолет к ямке под его подбородком.       Мужчина даже не моргает.       — Дин, — бормочет он.       Рука Дина дрожит, и он даже не знает почему. Он сжимает руку на плече мужчины, прямо поверх смятой ткани уродливого плаща, в который тот одет, и давит пистолетом сильнее, пока мужчине не приходится немного запрокинуть голову.       — Откуда, чёрт возьми, ты знаешь моё имя? — шипит он.       Мужчина не выглядит испуганным. Он смотрит на Дина так, как будто больше нет ничего, на что стоило бы смотреть, его губы немного приоткрыты, глаза такие мягкие. И голубые. Очень голубые, как океан на открытке.       Холод, пробегающий по спине Дина, заставляет его вздрогнуть.       — Полагаю, можно сказать, что я твой ангел-хранитель, — бормочет мужчина. Его дыхание создаёт пар между ними. Всё в нём неестественно тёплое, словно солнце живёт под его кожей. — Я знаю тебя, Дин Винчестер, очень давно.       — Неправильный ответ, если ты хочешь, чтобы я опустил пистолет, приятель, — говорит Дин, и его голос отчего-то слегка дрожит. Он слышит рёв машин на шоссе позади них, приглушённый кровью, стучащей у него в ушах. — Ангелов не существует, и все это знают.       Он, блядь, улыбается. Слегка, но всё же — у этого сумасшедшего ублюдка пистолет под подбородком, и он улыбается парню, который держит его под прицелом.       — Уверяю тебя, Дин, — говорит он. — Мы очень даже существуем.       Мужчина всё ещё словно упивается его присутствием. Упивается. Трудно разглядеть при слабом освещении, но Дину кажется, что эти глаза влажные, и это заставляет что-то в нём буйствовать, бурлить, как будто банку газировки слишком сильно встряхнули.       — Слушай, — говорит Дин, наклоняясь всем телом к мужчине, когда свет фар проезжающей слишком близко машины освещает их. — Я не знаю, кто ты, и чего тебе от меня нужно, но по роду своих занятий я не могу позволить чему-то, что может причинить мне вред, свободно разгуливать. Так что либо ты говоришь мне правду, либо я делаю то, что должен, чтобы убедиться, что у меня не будет никого на хвосте, когда я покину это место.       Его взгляд скользит по лицу Дина, как тени, скользящие по руслу реки.       — Тебе уже так трудно доверять, правда? — спрашивает он. — Даже такому молодому.       Что-то в этих словах заставляет горло Дина гореть.       — Я жив не потому, что доверяю людям, — рычит он.       Ещё мгновение мужчина молчит. Его тепло согревает Дина, как печь.       — Меня зовут Кастиэль, — наконец говорит он. — Я, по своей сути, Ангел Господень. И я из будущего. Я… Я знаю тебя уже очень много лет, Дин. Я сражался в битвах на твоей стороне. Я спасал тебя, и ты спасал меня, — его голос становится ниже, грубее, как грунтовая дорога. — Я пожертвовал всем ради тебя и сделал бы это снова.       Джон сказал бы Дину убить его. Не раздумывая. Спустить курок.       Джона здесь нет.       Дин медленно опускает пистолет.       В нём что-то есть. В этом что-то есть — и Дин опускает пистолет, но не отпускает его плечо, и улыбка Кастиэля в ответ на это заставляет его кожу гореть.       — Мы ещё не закончили, — грубо говорит Дин. Пистолет опущен, но он всё ещё крепко лежит в его руке. Кастиэль может быть оборотнем, перевёртышем или гулем. Он может быть демоном. Он может быть тысячей вещей, о которых Дин ещё даже не слышал, посланным сюда в облике человека, больше похожего на налогового инспектора, говорящего о преданности Дину, о которой тот ничего не хочет слышать. — Но здесь чертовски холодно. Иди впереди меня и садись в машину, когда я скажу, не делай никаких глупостей.       — Конечно, — говорит Кастиэль. — Никаких глупостей.       Он подчёркивает последнее слово, как будто пробует его на вкус на кончике языка, смакует. Он без колебаний позволяет Дину развернуть себя, бесстрашно поворачиваясь к нему спиной.       Дин мгновение пристально смотрит на него. Задняя часть его шеи, бледная над воротником и под кончиками спутанных волос. Нежное место, куда отлично войдёт пуля.       Я спасал тебя, и ты спасал меня.       Дин толкает Кастиэля между лопаток, направляя его из тёмного угла туда, где под уличным фонарём припаркована Импала.       Кастиэль оглядывается на Дина через плечо, когда садится на пассажирское сиденье Детки, как будто не смотреть на него в течение тридцати секунд, которые потребовались им, чтобы пересечь парковку, было для него своего рода испытанием. Он прикасается к машине осторожно, нежно и почти благоговейно; он закрывает за собой дверцу Детки с истинным, неподдельным уважением. Как будто он знает её. Как будто он знает, что она значит для Дина.       Его глаза следят за Дином, когда тот обходит машину спереди.       У Дина в рюкзаке на заднем сиденье есть серебряный нож и бутылка со святой водой. Он садится за руль и поворачивается, чтобы взять их, а затем он протягивает руку к Кастиэлю, стараясь придать своему лицу самое хмурое выражение, на которое он способен, в надежде, что так мужчина не станет протестовать.       Кастиэль подчиняется незамедлительно. Даже немного закатывает рукав, быстро и учтиво. Как будто он делал это раньше.       Пульс Дина всё ещё неприятно стучит в артерии на его шее. Он обхватывает запястье Кастиэля своей рукой, его ладонь такая большая, широкая и тёплая, и Дин делает аккуратный разрез поперёк его линии жизни.       Кровь вяло пузырится. Кастиэль даже не морщится.       Он сидит, полностью повернувшись к Дину, одно колено упирается в сиденье; когда он вздыхает, неглубокий порез снова срастается на глазах у Дина.       Дин стискивает зубы и брызгает святой водой на исцеляющуюся плоть Кастиэля.       Ничего. Она стекает с него, как дождь, образуя лужицу в складке его пальто.       — Ладно, — говорит Дин. Он звучит слишком мрачно даже для своих собственных ушей. Но, Боже… это был чертовски тяжёлый день, и в ближайшее время лучше явно не станет. — Сиди спокойно.       Кастиэль просто смотрит на него, приподняв одну бровь, словно спрашивая, чем ещё, по мнению Дина, он может быть опасен. Дин может придумать парочку вещей. Он может заколоть его ножом или вселиться в него и заставить столкнуть Детку с ближайшего обрыва.       Дин снова хмурится. Он тянется через колени Кастиэля к бардачку, где хранит соль. Он игнорирует настойчивое тепло Кастиэля, которое нежно согревает его бок.       Его раненый бок. Он совсем забыл об этом из-за Кастиэля, его смелых заявлений и трагических глаз, но теперь он бледнеет от боли, когда выпрямляется.       Кастиэль хмурится, наблюдая за ним.       — Ты ранен?       — Нет, — коротко говорит Дин. Он хватает горсть соли и бросает её в сторону Кастиэля, внутренне оплакивая то, как потом ему придётся чистить салон Детки. Кастиэль моргает, закрывая глаза, когда в них попадает соль, а затем снова открывает, ловко стряхивая её с лацканов своего плаща.       — Дин, — говорит он. Кастиэль произносит имя Дина так, как будто он произносил его тысячу раз. — Я вижу, что тебе больно.       Игнорируя его, Дин засовывает пакетик с солью в один из подстаканников, другая его рука всё ещё пессимистично держит пистолет. Ещё даже не полночь, так что Бобби скорее всего не спит, возможно, напивается за просмотром одной из дерьмовых документалок, которые он так любит, и если кто-нибудь и знает что-то об ангелах, так это он. Хотя было бы неплохо, если бы он упомянул о чём-то подобном раньше…       — Дин, — говорит Кастиэль, на этот раз более настойчиво, достаточно резко, чтобы заставить Дина поднять глаза.       Дин был прав ранее. Глаза Кастиэля всё ещё немного влажные, немного красные, словно он плакал из-за чего-то, прежде чем наткнулся со всем своим «роковым влечением» на задницу Дина. Люди — никто — не смотрит на Дина вот так. Как будто нет ничего другого, что они предпочли бы видеть.       Так близко, что Дин чувствует, как с него сдирают кожу, отделяя кровь от костей.       — Могу я исцелить тебя?       Что за чёрт. Дин думает о том, как легко срослась кожа Кастиэля, не оставив ни капли крови после. Он хочет сделать то же самое с Дином? Он хочет стереть доказательства его безрассудства, травму, которая является напоминанием о его глупой ошибке, как будто её никогда и не было?       «Нет, — думает Дин. — Нет, нет, нет». Но вместо этого произносит:       — Почему?       Кастиэль на мгновение выглядит растерянным — тонкая морщинка появляется между его бровями — а затем печальным. Это настолько неловко, что Дин ёрзает на месте.       — Потому что тебе больно, — говорит Кастиэль. — А ты не заслуживаешь боли.       Это вопиющая неправда. Если бы это была какая-то другая травма, или какой-то другой дурак совершил ошибку, которая стоила Дину и Джону их охоты, Дин, возможно, не почувствовал бы этого кислого кома, вставшего в его горле, от этих слов — но всё это была только его вина. Он тот, кто позволил себе расслабиться, позволил своей усталости затмить здравый смысл; он воспользовался моментом, чтобы отдохнуть во время беспокойной работы, и упырь, за которым они охотились, набросился на него. Вот как это дерьмо работает.       — Это не тебе решать, — жёстко говорит он. Кастиэль сидит слишком близко. Он теплее, чем тепло, исходящее из вентиляционных отверстий Детки. — И… как я могу тебе доверять? Насколько я знаю, ты можешь прикоснуться ко мне и сжечь меня заживо, если ты действительно ангел. Во что я, кстати, всё ещё не верю.       — Я бы никогда не причинил тебе вреда по своей воле, Дин, — говорит Кастиэль. В том, как он смотрит на него, слишком много тяжести. Кажется, его тоже искренне беспокоит такая перспектива, отчего у Дина пересыхает в горле. — Но я полагаю, что с твоей стороны разумно не верить мне, учитывая ту жизнь, которую ты ведёшь. Что я… Что я могу сделать, чтобы убедить тебя?       — В том, что ты ангел, или в том, что ты путешественник во времени? — спрашивает Дин слишком резко. Он хочет сказать Кастиэлю, чтобы тот проваливал из его машины и больше никогда не смел его беспокоить. Он хочет знать, почему Кастиэль произносит его имя так, как будто это его самое любимое слово. — О, не знаю, Кастиэль, порази меня. Скажи что-нибудь, что знаю только я.       Кастиэль наклоняет голову, как будто серьёзно рассматривает разные варианты. И у Дина есть время, чтобы побеспокоиться о том, что соль может повредить обивку Импалы, прежде чем Кастиэль говорит:       — Ты меньше злишься из-за того, что Сэм оставил вас с отцом, чем из-за того, что Сэм был тем, кто смог выбраться.       Воздух вокруг них замирает.       Дин сжимает кулаки так крепко, что ногти впиваются в ладони.       — Не впутывай сюда Сэма, — рычит он.       — Ему я бы тоже никогда не причинил вреда, — говорит Кастиэль, медленно, взвешенно и спокойно. — Сэм Винчестер тоже мой друг, и вдобавок ко всему он один из лучших людей, с которыми я когда-либо имел удовольствие быть знакомым.       Это заставляет Дина задуматься — и что-то говорит ему, что Кастиэль знал, что так и будет. Он говорит, стараясь, чтобы его голос звучал как можно твёрже:       — Ты знаешь и Сэмми тоже?       — Я знаю вас обоих больше десяти лет, — бормочет Кастиэль. Он слегка улыбается, и это мрачно. — Там, откуда я прибыл, по крайней мере.       — Так он, эм, — Дин стряхивает ладонью соль со своих джинсов, ища предлог, чтобы не встречаться глазами с внимательным взглядом Кастиэля. — Он вернулся.       Ещё одна машина проезжает мимо, освещая Кастиэля бледно-жёлтым светом.       — Да, Дин, — тихо говорит Кастиэль.       Дин кивает. Его бок действительно болит.       — Он рад этому?       Колебание Кастиэля говорит всё, что ему нужно знать.       — Я правда не думаю, что должен раскрывать больше о твоём будущем, Дин, — извиняющимся тоном говорит он. — Я не… это беспрецедентно, то, что со мной случилось, что я оказался здесь с тобой. Я не хочу менять ход твоей жизни.       Боже, конечно же. Дин встречает существо, путешествующее во времени, которое, возможно, является единственным, кто может дать ему какую-либо информацию о младшем брате, который не отвечает на его звонки, и этот чувак отказывается говорить. Даже несмотря на то, что Сэм, по-видимому, какой-то святой в будущем или что-то в этом роде — и Дин может поверить в это. Сэмми из них двоих всегда был хорошим, справедливым, добрым. Тем, кто думал о том, чтобы утешить семью жертвы, прежде чем расспрашивать их о том, как был убит их любимый человек.       Тем, кто выбрался.       Тем, кого, очевидно, затянуло обратно.       — Так что же всё-таки произошло? — спрашивает Дин. Он смотрит сквозь темноту за фарами Детки на бар, в котором он зависал всего тридцать минут назад, на поток людей, покидающих его на нетвёрдых ногах. — Если ты не выдумываешь всё это, в чём я, кстати говоря, всё ещё не убеждён.       Между ними виснет молчание, когда Кастиэль смотрит на Дина, и тот снова чувствует тепло внутри.       — Возможно, мне стоит сохранить эту историю для другого раза. Кажется, что у тебя был трудный день, а это слишком сложно для понимания.       — Что заставляет тебя думать, что я позволю тебе ошиваться рядом со мной так долго, что будет другой раз? — спрашивает Дин, но его голос звучит скорее усталым, чем по-настоящему расстроенным, и то, как Кастиэль смотрит на него, как будто знает это, заставляет его уши гореть.       — Думаю, что твоё любопытство победит твой инстинкт самосохранения, — говорит ему Кастиэль. Он не совсем улыбается, но уголки его глаз смягчаются. — К счастью, в данном случае это не безрассудное решение, хотя я, конечно, хотел бы, чтобы это было тем, над преодолением чего ты работаешь.       Боже. Этот парень говорит так, как будто он не просто знает Дина — он говорит так, как будто знает каждую его частичку. Это… странно, по меньшей мере. Ощущение, будто его освежевали, никуда не девается.       — Заткнись, — говорит Дин, а затем добавляет, — ты должен исчезнуть до того, как отец вернётся, — это не «да, Кастиэль, ты можешь остаться», но это и не «нет», и они оба это понимают. — Он не любитель поболтать, если ты понимаешь, о чём я.       Кастиэль и раньше был не особо подвижным, но Дин всё равно замечает, что он замирает.       — Джон Винчестер, — говорит Кастиэль. Если имя Дина звучит в его устах, как что-то заветное, то имя Джона звучит с осуждением. — Вы больше не путешествуете вместе?       Жгучая боль отдаётся в рёбрах.       — Очевидно, что нет.       Они жили в одном номере мотеля — оплатили две ночи, редкая роскошь, но ключи остались у Джона, и он уже уехал из города. Это, конечно, не самое худшее наказание, которое он получал от Джона, но далеко не самое удачное: Дину придётся искать другой дешёвый мотель, если он не хочет спать в Импале с такой травмой, и он может только надеяться, что этот парень Кастиэль захватил с собой из будущего бумажник, потому что у Дина не было сегодня времени, чтобы заработать денег, и он уверен, что не сможет оплатить две комнаты.       — Он бросил тебя здесь? — спрашивает Кастиэль.       И в первый раз он звучит расстроенным. Это еле заметно — напряжение в его голосе, чуть более хриплом, чем раньше — но Дин легко это распознаёт. Какого чёрта ангел расстраивается из-за того, что отец какого-то парня уехал из города?       — У него были свои причины, — говорит Дин. Он не знает почему бросается защищать Джона, как и всегда. Он не знает, почему это — необоснованное и нежелательное беспокойство на лице Кастиэля — заставляет глаза Дина покалывать от непрошенных слёз. Это чертовски унизительно, вот что это такое. — Я облажался. Двигался слишком медленно, чуть не убил нас обоих. Он имеет право злиться.       Он заводит Детку и медленно выезжает с парковки. Низкое урчание двигателя успокаивает его, как странная колыбельная.       — Ты не заслуживаешь боли, Дин, — тихо говорит Кастиэль в пространство между ними.       Плечи Дина слишком напряжены, и его челюсть, и бёдра, и позвоночник. Он всматривается в пустую темноту шоссе, как будто это поможет ему сдержаться.       — Ты что, грёбаный мозгоправ?       — Нет. Я Ангел Господень, так что тебе следует прислушаться к тому, что я говорю.       Дин фыркает. Он почти уверен, что Кастиэль не собирался смешить его, но ни один из них не хочет видеть другую реакцию, на грани которой находится Дин.       — Слушай, чувак, — говорит он, и это звучит злобно, но ещё одна неровность на дороге этого дня может просто сломать Дина, поэтому ему просто необходимо облачиться во всю ту броню, что у него есть. — Может быть, ты знаешь будущего меня, но будь чертовски уверен, что ты не знаешь меня сейчас. Так что не лезь в это, ладно?       Кастиэль молчит одно мгновение, второе, третье. Дин чувствует, что Кастиэль смотрит на него. Дин отказывается смотреть на него в ответ.       Он включает музыку и просто едет.

***

      Дин заворачивает в первый попавшийся мотель, который выглядит так, словно находится в его ценовом диапазоне: один из тех, что называется просто «МОТЕЛЬ», половина букв в вывеске о свободных местах мигает, весь асфальт перед ним покрыт широкими трещинами.       — У тебя есть деньги на комнату? — хрипло спрашивает Дин.       Они молчали всю поездку. Дин не уверен, злится ли Кастиэль на него или на Джона, или он притих, замышляя его убийство; тем не менее, Дин не может избавиться от чувства, что сделал что-то не так.       Это холодное, тяжёлое чувство, и оно пронизывает его до костей. Отчего-то это чувство ему знакомо.       — Я не сплю, — говорит Кастиэль, и Дин не может не скорчить гримасу, потому что Кастиэль уточняет, — ангелы не спят. Так что я могу… Полагаю, я могу подождать тебя до утра здесь, в Импале, если тебе будет некомфортно находиться со мной в одном пространстве…       — Я не собираюсь оставлять тебя в моей чёртовой машине, — говорит Дин, глуша машину и убирая ключи в карман. Вероятно, это что-то говорит о нём, что он скорее предпочтёт рискнуть своей жизнью, ночуя в одной комнате со всемогущим существом, чем дать этому существу шанс угнать его машину, но это не то, что Дин хочет анализировать. Не в этот дерьмовый день. — Можешь занять диван. Или что-то такое.       — Спасибо тебе, Дин.       Дин не достаёт пистолет, когда они пересекают парковку. Он уверен, что Кастиэль это замечает.       Если он и замечает, то никак не комментирует.       Дин хочет уступить Кастиэлю ванную — как будто он Джон, как будто он человек — прежде чем ловит себя на том, что у него в груди снова разливается тепло. Боже. Боже. Ты не должен быть вежливым по отношению к парню, который преследовал тебя, даже если у тебя один из тех дней, когда ты во всём чувствуешь себя виноватым.       Кастиэль, уже сидящий на шатком стуле в углу, смотрит на Дина из-под тяжёлых век. Улыбка, которой он одаривает Дина, нежная. Улыбка, которой он одаривает Дина, предназначена другому мужчине.       Дин хватает самую чистую одежду, какую только может найти в своей сумке, и плотно закрывает за собой дверь ванной.       Напор воды слабый. Он делает воду настолько горячей, насколько возможно, и шагает ближе к стене. Прислоняется к ней лбом. Закрывает глаза.       Это чертовски больно. Рана на боку. Это больно и… и Дин знает, что ему повезло, что рана не глубже или не ниже на мягкой и хрупкой плоти его живота, он знает, что ему чертовски повезло, что это всё, что случилось с ним после того тупого, тупого движения, которое он сделал…       Он с нажимом трёт глаза. Здесь, в уединении этой комнаты, в первом уединении, которое у него было с тех пор, как отец оставил его, он чувствует себя маленьким, глупым и напуганным. Прошло много лет с тех пор, когда Дин так сильно переживал из-за того, что остался один, но на этот раз всё по-другому. С Сэмми, который уже ушёл и не отвечал ни на один из его звонков, с Джоном, которому было так противно, что он даже не мог посмотреть Дину в глаза, прежде чем уйти. Просто швырнул ключи от Детки в его сторону, и его руки тряслись от гнева. Он даже не остался, чтобы помочь Дину промыть рану.       Не то чтобы Дину нужен был его чёртов отец, чтобы выжить — чёрт возьми, ему двадцать два, он и раньше охотился один. Если быть честным, он заботился о Сэмми и о себе большую часть их жизни.       Но о Сэме больше не нужно заботиться. И когда ему приходится заботиться только о самом себе… ну, он порой не видит в этом смысла.       Дин стоит там, пока вода не становится холодной и не перестаёт с розоватым оттенком стекать в канализацию. Он моется крошечным, дурно пахнущим мылом, которым они обычно запасаются, и вытирается тонким полотенцем, немного дрожа, когда ступает на потрескавшийся кафельный пол.       Он думает, каково это — быть исцелённым ангелом. Кастиэлем. Тепло, наверное, как жар, исходящий от кожи Кастиэля.       Не то чтобы он собирался обсуждать это с Кастиэлем. Дин его не знает, и у него всё ещё осталось немного чувства самосохранения.       И он заслужил эту боль. Что бы Кастиэль ни говорил.       Он уже засыпает на ходу, когда возвращается в комнату, он слишком устал, чтобы сушить волосы, и холодные капли с них падают на его шею. Кастиэль всё ещё сидит на своём посту на стуле: его спина прямая, плечи широкие. Его ноги расставлены на ширине бёдер, а его большие руки лежат поверх них. На его лице проскальзывает облегчение, когда он видит Дина — и снова появляется это ощущение, что ему не нравится не смотреть на него.       Дин задаётся вопросом, привык ли он к этому в будущем, откуда прибыл Кастиэль. Привык ли он к этому напряжению в его голубых, голубых глазах.       — Ты собираешься убить меня во сне? — спрашивает Дин.       Кастиэль выглядит расстроенным этим вопросом, и Дин чувствует резкую вспышку вины. Дин вспоминает, как настойчив он был ранее. Я бы никогда не причинил тебе вреда по своей воле, Дин. По своей воле. Как будто, может быть, это то, что его заставляли делать раньше.       — Совсем наоборот, — мягко говорит Кастиэль. — Я присмотрю за тобой. Я буду охранять тебя.       — Ангел-хранитель, — говорит Дин. Ему хочется поиздеваться. И как это ни смешно, ему хочется, чтобы это было правдой. — Точно.       Есть много вещей, которыми он должен заниматься прямо сейчас. Он должен посыпать солью окна и дверной проем, он должен пытаться связаться с отцом, Сэмом или Бобби, он должен пытать Кастиэля, чтобы получить информацию. Он не должен был даже впускать Кастиэля в эту комнату.       Дин вытаскивает пистолет и на автопилоте засовывает его под подушку, и нож тоже. Он забирается под одеяло.       Он позволяет Кастиэлю смотреть, как он это делает.       — Завтра ты должен будешь уйти, — бормочет Дин, закрывая глаза. Подушка плоская, матрас весь продавленный, но он чертовски устал. — Как только ответишь на мои вопросы.       В комнате тихо, если не считать звука их смешанного дыхания в темноте.       — Спокойной ночи, Дин, — говорит Кастиэль.       Это не ответ, который он ждёт, но Дин засыпает прежде, чем успевает указать на это.

***

      Что-то в темноте. Фигура. Свет.       Дин делает шаг вперёд.       Вокруг него всё серое, как намоченный водой гранит; на мгновение это всё, что он может видеть, а затем серость растворяется в стенах и полу, грубых и холодных.       Дин в комнате.       Всё пульсирует одним повторяющимся звуком, снова и снова — чем-то звенящим и ритмичным, как кость о кость. Сердцебиение.       Сердцебиение. Оно окружает его. Оно проникает ему под кожу и плотно прижимается к сухожилиям, и оно пульсирует в нём.

***

      Дин просыпается.       Он не уверен, на мгновение, которое затуманивает его мозг страхом, что заставило его проснуться: номер мотеля пуст, насколько он может видеть, уродливые обои окрашены в сиреневый цвет восходом солнца, ничто не наблюдает за ним из всё ещё тёмных углов. Он чувствует тяжесть пистолета в руке, прежде чем осознает, что вообще схватился за него, но над ним не нависает фигура, в которую можно было бы прицелиться.       Нет призрака, просачивающегося через оконные щели. Нет Джона, ввалившегося пьяным в номер.       И ох…       Никого. Вот и всё. Кастиэль ушёл.       Дин просто сидит, позволяя своему пульсу успокоиться. У него на пояснице выступил пот. И на затылке. Он всё ещё может слышать чьё-то сердцебиение из сна, стучащее у него в ушах.       Входная дверь не заперта.       Дину холодно, когда он выскальзывает из кровати и пересекает комнату, чтобы надеть ботинки, но куртку он не берёт. Он открывает дверь так тихо, как только может, вглядываясь в туманную предрассветную мглу.       Кастиэль сидит на краю тротуара в нескольких шагах от него.       Это один из тех мотелей, где у каждой комнаты есть свой вход, и нет нужды проходить через вестибюль — идеально для охотника, который может входить и выходить в любое время, покрытый всевозможными субстанциями. Это также идеально в моменты, когда нужен глоток свежего воздуха, потому что всего становится слишком много. Дин это знает.       — Отказался от идеи присматривать за мной?       Кастиэль не вздрагивает, не оборачивается. Конечно, он этого не делает. Дин ничего не знает об ангелах, но если этот парень действительно один из них, то он, вероятно, сразу же почувствовал, что Дин проснулся.       — Я прекрасно могу присматривать за тобой и отсюда, — говорит Кастиэль, подтверждая мысли Дина, осознанно или нет. Он смотрит на Дина, когда тот осторожно садится рядом с ним в паре футов, обхватив себя руками от холода. Глаза Кастиэля ещё более поразительны при дневном свете — буквально потусторонние. Это кажется достаточно ангельской чертой. Или, может быть, дело только в нём. — Ты очень громкий.       — Эй, — говорит Дин, немного обиженно. Его пот уже начал высыхать, липкий и холодный. — Я не храплю.       Кастиэль улыбается ему, и это выглядит странно снисходительно — морщинки в уголках его глаз, мягкий изгиб рта.       — Нет, Дин, — говорит он. — Ты не храпишь. Я имел в виду твою душу. Она… довольно громкая.       Дин вытаращивает глаза. Он понятия не имеет, почему от этих слов его снова бросает в жар, бурлящий как зуд под его кожей, который он не может почесать, он как будто чувствует… смущение. Робость, возможно, и Боже. Дин Винчестер не робеет.       Чертовски рано для всего этого.       — Моя душа, — ровно говорит он.       — Именно, — руки Кастиэля сложены на коленях, его потёртые ботинки спокойно покоятся на гравии. Он говорит тихо. — Я всегда находил её прекрасной.       Кастиэль выглядит более усталым, чем вчера в темноте, с тенями, залёгшими под его глазами, с постоянным эхом печали на его лбе. Дин задаётся вопросом, из насколько далёкого будущего он прибыл. Дин задаётся вопросом, говорил ли он это своему Дину.       — Боже, — говорит Дин. Ему следовало захватить куртку перед тем, как он вышел сюда, но теперь он немного дрожит и ёжится. — Какого чёрта, Кас.       Это вылетает прежде, чем он успевает подумать об этом, и он всматривается в лицо Кастиэля в поисках раздражения. Но не находит ничего подобного. Вместо этого он снова находит ту печаль, которая задела что-то внутри него ранее.       — Я не могу извиниться за то, что так считаю, — говорит Кастиэль. Нежный фиолетовый свет делает черты его лица более тонкими. — Но прости, если тебе некомфортно от того, что я озвучил это.       — Всё в порядке, Кастиэль, — говорит Дин. Он осторожно произносит его полное имя, опасаясь, как бы Кастиэль не посмотрел на него так, словно хочет от Дина чего-то, чего Дин снова не поймёт. — Только, чертовски странно говорить это парню, которого ты только что встретил.       Конечно, по словам Кастиэля, они не только что встретились. Боже.       — О, Кас — это… — пауза. Полы плаща Кастиэля спадают с его бёдер на грязный тротуар. — Ты можешь называть меня Кас, если хочешь.       Он не смотрит на Дина, когда говорит это, и это должно что-то значить. Должно. Его кадык дёргается, когда он сглатывает, рукой он нервно проводит по колену.       — Хорошо, Кас, — говорит Дин. Он не говорит, что вообще никак не собирается называть его — где-то посреди ночи для Дина стало важным, чтобы Кас и его отец никогда не встретились, и это означало, что Кас должен был исчезнуть как можно скорее. Мысль о том, что Джон позволит остаться в живых существу, которое утверждает, что оно ангел и знает его сына, смехотворна, и Дин не станет рисковать. — Думаешь, что сможешь ответить мне на пару вопросов?       Кто-то через несколько дверей от них неторопливо выходит на улицу, держа сигарету в длинных серых пальцах. Кас смотрит в ту сторону, а затем на Дина, и его ресницы отбрасывают тень на щёки.       — Я попробую, — говорит он. — Но внутри.       Он встаёт, отряхивая дорожную пыль и песок со своего плаща. Он смотрит на Дина сверху вниз. Он протягивает руку.       Дин принимает её. Ладонь Каса широкая и тёплая, и у него мозоли не в тех местах, где были у мужчин, которые прикасались к Дину раньше; он легко поднимает Дина на ноги и бросает на него взгляд, когда Дин морщится от боли в рёбрах, что опять же тот игнорирует, потому что не знает его.       Кас отпускает руку Дина сразу, как только тот встаёт, и они направляются внутрь.       Кровать превратилась в неряшливый свёрток разноцветных простыней, когда Дин оставил её в спешке. Брошенный им пистолет валяется на подушке. Дин садится на край кровати, а Кас снова направляется к своему стулу.       — Так, — говорит Дин, и на секунду он напоминает себе Сэма: собирает все разрозненные нити событий и сортирует их, пока они не обретут смысл. Дин никогда не сможет правильно их рассортировать. Он тянет за них слишком сильно. — Так ты… ты говоришь мне, что ты ангел.       — Я думал, мы уже обсудили это, — говорит Кастиэль.       — Это слишком для меня, чувак, — огрызается Дин. Его глаза сухие из-за слишком короткого сна, и головная боль постепенно нарастает. — Я не… Я имею в виду, я живу этой жизнью уже много лет. Я охочусь, видел всякое дерьмо. Думаю, если бы ангелы были реальны, я бы хоть раз услышал об одном из них.       Кас вздыхает.       — Небеса… молчаливы. Скрытны. Они не желают вмешиваться в земные дела чаще, чем это необходимо.       — Я могу вспомнить пару раз, когда мне не помешало бы небесное вмешательство, — бормочет Дин. Он думает о маме. Он думает о Сэме.       Он задаётся вопросом, знает ли об этом Кастиэль. Если сожаление в уголке его губ что-то значит, он знает.       — Я знаю, — говорит Кас. — Это одно из моих величайших сожалений… что мне потребовалось время, чтобы увидеть всю неправильность того, как действуют Небеса.       Он правда не собирается останавливаться, да? Дин пытается не выглядеть так, словно это заявление очень много значит для него.       — Вся эта история о том, что ты знаешь меня. Как это вышло? Как мы встретились? Зачем мы встретились, если Небесам не нравится, когда вы, парни, общаетесь с нами.       Выражение лица Каса сразу говорит Дину о том, что он не будет доволен ответом, но он всё равно стонет, когда слышит его.       — Я не думаю, что должен рассказывать тебе это, Дин.       Дин позволяет себе нахмуриться.       — Ты не можешь просто ворваться сюда и сказать мне, что я закадычный друг грёбаного ангела в будущем, ничего не объяснив, — говорит он. — Что удерживает меня от того, чтобы просто грохнуть тебя прямо здесь? Как я могу верить всему, что ты говоришь?       — Хочу, чтобы ты знал, что я не выбирал быть вырванным из своей временной линии, — говорит Кас, и впервые за его словами чувствуется жар. Он снова выглядит расстроенным, и его руки беспокойны. Очень сложно, видя его сейчас, думать о нём иначе, чем о совершенно человечном человеке. — На самом деле я ожидал чего-то совершенно другого. Так что прости, что я не очень разбираюсь в том, как справляться с подобными ситуациями. Прямо сейчас для меня большее значение имеет сохранение твоего будущего целым и невредимым, чем ответы на твои вопросы.       — Как скажешь, чувак. Прости, наверное, — говорит Дин, странно смущённый. В Касе есть что-то такое искреннее, какое-то неподдельное беспокойство, что даже сам Дин Винчестер не может давить на него.       Свет за окном начинает сгущаться, превращаясь в ровный зимний день, цвет оружейного металла, и становится холодно, от одного взгляда на него. Он делает Каса монохромным там, в его углу, отрывочными тёмными линиями, похожими на рисунок углём. Он снова вздыхает, смотря на Дина.       — У Небес есть планы на тебя, — бормочет он. — Что-то, что ни ты, ни я не смогли бы остановить ни в какой временной линии. Это причина, по которой мы с тобой вообще встретились.       Дин недоверчиво фыркает. Он думает о своём грубом, твёрдом теле, о пистолете на подушке, об алкоголе в своих венах. О крови на руках.       — Небеса не захотят иметь ничего общего с таким парнем, как я, — говорит он.       Кас непреклонен. Мягко он говорит:       — Ты ошибаешься.       — Да, хорошо, — Дин потирает костяшки пальцев. Он звучит так, словно не верит Касу, и не собирается притворяться. — Конечно.       Есть тысяча вещей, о которых он хочет спросить Каса, которые вертятся на кончике его языка, слишком спутанные, чтобы разобраться в них. Он хочет спросить, каким он стал в будущем, охотится ли он, и счастлив ли Сэм. Он хочет спросить, как Кастиэль попал сюда, к нему. Он хочет спросить, насколько они близки, раз Кас — это тот, на кого Дин может положиться.       Но не делает этого. Может быть, не может. Как будто, возможно, он боится услышать ответы.       «Я пожертвовал всем ради тебя, — сказал Кас. — И сделал бы это снова».       — Итак, эм, — говорит Дин. Сердцебиение из сна стихло, и он даже не заметил, когда. — Сколько тебе лет?       Это глупый вопрос, и Дина это волнует лишь наполовину, но Кас, похоже, рассматривает этот вопрос со всей серьёзностью, с которой он рассматривает всё остальное.       — Я старше самой Земли, — наконец говорит он Дину. — Я старше человеческого понимания.       — Ого. Эм, ты выглядишь лет на сорок.       Снова эта лёгкая улыбка.       — Спасибо тебе, Дин. Я обнаружил, что этот сосуд удивительно хорошо сохраняет свой в меру привлекательный внешний вид, учитывая то, через что я заставил его пройти.       В этом предложении так много того, за что можно зацепиться, поэтому Дин решает просто не думать об этом слишком много. По крайней мере, старается не делать этого: он всё равно думает, с зудом в ладонях, что Кастиэль намного более чем в меру привлекателен, и жует мягкую кожу нижней губы, пока в его рту не появляется привкус железа.       — Ну, — говорит он. — Что ж. Ладно.       — Мм, — говорит Кас. Он наклоняет голову, на мгновение приоткрыв губы, прежде чем озвучить свои мысли. — А ты. Сколько тебе сейчас лет, Дин?       — Мне исполнится двадцать три в конце месяца, — говорит Дин, а затем пытается не покраснеть, не понимая, почему он сказал это так. Как маленький ребенок, которому не терпится объявить о своём дне рождения кому-то, кто старше и круче его.       Кас, чёрт возьми, просто выводит его из равновесия.       — Такой молодой, — тихо говорит Кас. Он уже говорил нечто подобное прошлой ночью, когда Дин прижал его в тени бара, держа пистолет на его пульсе. Он отчего-то восхищается этим.       Дин не чувствовал себя молодым с тех пор, как родился.       — Боже, — говорит он, упираясь пятками в ковёр. — Кас, не то чтобы я всё ещё не могу пить или что-то в этом роде.       — Нет, прости меня, конечно же, нет, — сухо говорит Кас. — Ведь это означало бы, что тогда тебе было бы на один год и одиннадцать месяцев меньше, чем сейчас. Ты был бы настоящим младенцем. Как я мог быть таким глупым.       — Заткнись, — говорит Дин, сбитый с толку и непонимающий, что он чувствует по этому поводу. От необходимости ответить что-то его спасает телефон, зазвонивший в кармане его куртки на другом конце комнаты.       Он указывает пальцем на Каса — останься — хотя Кас, кажется, не собирается двигаться с места, даже чтобы просто подышать свежим воздухом. Он всё ещё смотрит на Дина, когда Дин находит свой телефон и смотрит, кто звонит.       Отец.       Он был… это было… этим утром всё было в порядке. Кажется, что его бок набит раскалёнными углями, а на другом конце комнаты сидит ангел, с которым они, чёрт побери, болтают, но учитывая, как прошло вчера, сегодня Дин в порядке. Возможно, даже чувствует себя спокойно.       Но уже не так спокойно. Эти четыре буквы заставляют его сердце биться быстрее, и вот оно уже пульсирует в его горле, мешая ему дышать.       — Эй, — говорит он, поворачиваясь лицом к стене. — Пап, привет.       — Получил наводку на дело в Иллинойсе, — говорит Джон.       Дин привык, что отец никогда не здоровается и не спрашивает про его дела, он слишком занят. У него нет времени на подобное дерьмо.       — Хорошо, — говорит Дин, ненавидя то, как его голос становится ниже только из-за мужчины на другом конце провода. — Нужно где-то встретиться с тобой?       Джон молчит слишком долго.       — На этот раз я поеду один, — хрипло говорит он. Дин слышит рёв шоссе на заднем плане, что-то громкое играет в динамиках. Может быть, «AC/DC». — В любом случае пришло время тебе научиться самому о себе заботиться. Возьмись за пару дел. Разберись, как выживать без своего старика.       Пластик телефона ощущается холодным у горячей щеки Дина, он крепко сжимает его рукой. Дин смотрит на грязь, въевшуюся в плинтус и тяжело сглатывает.       — Дассэр, — бормочет он.       — Что это было?       — Да, сэр, — говорит он громче. Его позвоночник настолько прямой, что это причиняет боль.       — Ты ведь не сможешь совершать тупые ошибки, когда рядом нет никого, кто прикроет тебя, ведь так?       Дин вспоминает выражение лица Джона, когда он увидел того упыря на Дине. Его гнев, чистый и простой. Дин вспоминает, как он убил его прямо там, на Дине, так, что кровь монстра залила его лицо.       Вдох. Выдох.       — Да, сэр.       — Так я и думал, — говорит Джон. — Я найду тебя, когда ты мне понадобишься, сын. Это пойдёт тебе на пользу.       — Да, сэр, — говорит Дин, но Джон вешает трубку, прежде чем он успевает договорить.       Кастиэль стоит у него за спиной, когда связь разъединяется. Дин чувствует его. В колебании воздуха.       У Дина была целая жизнь, чтобы развить это умение — чувствовать, что кто-то стоит у его уязвимого позвоночника.       Он оборачивается. Он сжимает телефон так крепко, что тот врезается в кожу его ладони, дешёвый пластик близок к тому, чтобы сломаться; на лице Каса, когда Дин смотрит на него, выражение настолько чуждое, что он не знает, как его описать.       — Дин…       — Куда ты собираешься? — перебивает Дин. Его голос по-прежнему звучит низко, старше, чем есть на самом деле. Он опускает взгляд на ботинки Каса. — После этого. Вернёшься туда, откуда прибыл?       Кас молчит слишком долго. Тяжесть того, что он хочет сказать, лежит между ними, давя на воздух. Дин думает о том, как он нахмурился, услышав имя Джона прошлой ночью, Дин думает о сжатом кулаке.       — Нет, — наконец говорит Кас. И всё.       Дин неуверенно улыбается.       — Хочешь поехать со мной?