***
Вот что значит охотиться в одиночку: «Я разочарован в тебе. Ты ошибся». Ты ошибся.***
Кас не говорит ни слова, когда они возвращаются к Импале, и Дин выруливает её с парковки. Дин не знает, куда едет — просто ему нужно уехать. Ему нужно убраться подальше от этого грёбаного городка и услышать рёв открытой дороги под колёсами. Он вставляет первую попавшуюся кассету в магнитолу и увеличивает громкость. «Металлика». Он слишком напряжён, чтобы отбивать пальцами ритм «Enter Sandman», но он всё равно чувствует, как он проникает под его кожу, как электрический ток, как что-то, что может помочь ему отвлечься. Кастиэль наблюдает за ним и даже не пытается этого скрыть. Дин не сводит глаз с дороги. Проходит несколько часов, когда в Детке звучит только голос Джеймса Хэтфилда. Солнце делает мир ярким и холодным, подобным замёрзшему озеру, и на горизонте собираются серые, снежные облака. Дин сворачивает на первом попавшемся съезде и краем глаза замечает, как Кастиэль садится прямо. Дин выключает музыку. — Голоден? — Ангелы и не едят тоже. Дин резко выдыхает. — А что вы делаете? — Конкретно я, — спрашивает Кас, его хриплый голос спокоен, но Дину кажется, что он улавливает в нём тонкую нотку иронии, — или мой вид в целом? — У меня есть ощущение, что ты не особо похож на остальных представителей своего вида, — говорит Дин, бросая взгляд на Каса. Здесь, в резком металлическом дневном свете, который освещает скулы Каса и заставляет радужки его глаз мерцать, он снова кажется неземным: может быть, Дин ещё не совсем уверен в том, что он ангел, но, смотря на него сейчас, он начинает склоняться к тому, что это правда. Кас ловит взгляд Дина, приподнимая бровь. У Дина першит в горле, и он снова смотрит в лобовое стекло. — Значит конкретно я, — говорит Кас, его голос мягкий, идущий прямо из его грудной клетки. — В течение первых нескольких тысячелетий своего существования я бы классифицировал себя как солдата. Преданного и покорного… и немого. У меня не было свободы воли, всё, что я делал, — это исполнял приказы моего Отца. Он замолкает. Дин подъезжает к закусочной, паркуясь рядом со входом. — А потом? Губы Каса дёргаются в улыбке. — Потом я встретил тебя.***
Дин не голоден, но всё равно заказывает бургер и картошку фри, потому что он становится раздражительным, если не поест, а ему нужно всё его обаяние, если он хочет выудить из Каса ещё какую-нибудь информацию. — А для вас, сэр? — спрашивает официантка, опираясь бедром о край стола с открытым блокнотом. Она достаточно хорошенькая, у неё мягкие каштановые волосы и бёдра, которые прекрасно вписались бы в изгиб ладоней Дина, но она явно смотрит не на него. Он не думает, что Кас замечает. Всё время, что Дин делал заказ, парень смотрел в окно на надвигающиеся тучи, держа меню открытым, но совершенно не интересуясь им. Когда официантка обращается к нему, Кас поднимает на неё вежливый, но немного туманный взгляд, и не выдаёт ей ничего похожего на те тёплые улыбки, которыми он несколько раз одарил Дина. — Кофе, пожалуйста, — говорит он. — И кусок какого-нибудь пирога, который вы считаете самым вкусным. — Хорошо, милый, — говорит она. Её пальцы касаются тыльной стороны руки Каса, когда она забирает его меню, и её глаза задерживаются на линии его плеч дольше, чем это уместно. Дин прочищает горло, и всё внимание Каса возвращается к нему. — Мне нужно позвонить, — говорит Дин. Теперь, когда он уже начал говорить, он не может понять, зачем он вообще делает это. Не то чтобы ему было нужно разрешение Каса или что-то такое. Тем не менее, когда Кас кивает ему и откидывается на красном диванчике, Дин не говорит ему отойти. Бобби берёт трубку на последнем, блядь, возможном звонке, как он делает каждый чёртов раз, когда Дин ему звонит. — Надеюсь, ты не попал в неприятности, — говорит Бобби, конечно, кому нужны приветствия? — Я не собираюсь спасать твою жалкую задницу. — Почему? — впервые с тех пор, как они покинули мотель, что-то скрюченное и уродливое у основания его позвоночника немного отпускает Дина. От этого ему становится проще дышать. — У тебя свиданка? — А вот это не твоё дело, — ворчит Бобби. — Я просто ненавижу делать работу за твоего папашу. Дин подмигивает официантке, когда она приносит их кофе — по привычке, — но она даже не смотрит в его сторону. — Я не хочу говорить об этом, Бобби, — говорит он. Бобби молчит какое-то время, не высказывая никаких жалоб или оскорблений, и у Дина что-то неприятно скручивается в животе. — Я серьёзно, старик, — говорит он. Кас напротив него уже высыпал три пакетика сахара в свою кружку и тянется за четвёртым, не сводя глаз с Дина. Он слегка хмурится. И Дин хмуро смотрит на него в ответ. — Мы не будем говорить об этом. Не лезь, или я вешаю трубку. — Это ты позвонил мне, балбес, — говорит Бобби, но замолкает. — Так-то лучше, — Дин пинает Кастиэля, когда тот тянется за пятым пакетиком сахара, делая невнятное движение, которое Кас каким-то образом интерпретирует как «дай мне сюда». И он делает это: кладёт пакетик в ладонь Дина. — Эм, ты знаешь что-нибудь об ангелах? — Об ангелах? — неуверенно повторяет Бобби. — О малышах с пушистыми крыльями? — Это херувимы, — говорит Дин, закатывая глаза. — Не, я говорю об ангелах-ангелах. Типа, ангелы, спустившиеся с небес с чёртовым планом? На этот раз молчание Бобби настолько осуждающее, насколько это вообще возможно. — Ты там бухаешь, парень? Дин вздыхает, высыпая содержимое пакетика в свой кофе и размешивая его ложкой. — Сейчас час дня. — Раньше тебя это не останавливало. — Я не пьян. Мне просто… любопытно. — Вот балбес, — ворчит Бобби, а затем издаёт звук, который он всегда издаёт, когда садится на диван, который, как твердит ему Дин уже много лет, слишком низкий для его старой спины. — Ну, если коротко — нет. — А если поподробнее? — А если поподробнее, то существует до хрена преданий об ангелах, но нет ни одного доказательства, что хоть что-то из этого правда, и ни один охотник никогда не видел их раньше. Если тебе интересно моё мнение, то всё это чушь собачья. — Ага, — говорит Дин. Он старается не звучать разочарованным. Он старается не думать о том, почему он просто не расскажет Бобби о Касе. — Спасибо, Бобби. Бобби фыркает. — Конечно, — на его конце раздаётся низкое бормотание отрывистых голосов, как будто телевизор включён на полную мощность. — И Дин? Слушай. Позвони мне, если попадёшь в неприятности. Понял? Может, мне и не нравится выполнять работу за Джона Винчестера, но, чёрт побери, я сделаю это, если понадобится. — Хорошо, Бобби, — бормочет Дин, кивая, хотя, конечно же, Бобби здесь нет, чтобы это увидеть. — Буду держать тебя в курсе. — Конечно, будешь, — отвечает Бобби. — Пока, Дин. — Пока. Когда он поднимает глаза, Кас медленно потягивает свой отвратительный кофе, обхватив чашку своими большими руками. Он лукаво наблюдает за Дином через её край. — Ты дуешься, — говорит Кас. — Конечно, нет, что за хрень, — бормочет Дин. Их официантка без предисловий ставит перед ним его бургер и с лёгкой усмешкой пододвигает к Касу его пирог. Дин начинает ковыряться в своей тарелке, прежде чем сказать что-то, что может навлечь на него неприятности, начиная жевать, когда она уходит. — Я и не думал, что у него что-то будет. — Но ты хотел, чтобы было, — говорит Кас. Это не вопрос. — Ты хотел доказательств, что я говорю правду. Бургер какой-то сухой и жёсткий, и он тяжело ложится у Дина в животе. — Да, что ж, — говорит Дин. Он тычет вилкой в картошку фри, какую-то бледную и совсем неаппетитную. — Я хочу быть уверен, что парень, которому я позволяю ездить в моей машине, не какой-то лживый псих. В этом нет ничего странного, Кас. — Полагаю, что нет, — говорит Кас. — В будущем тебе тоже потребовалось время, чтобы поверить мне. На Касе всё ещё этот уродливый плащ, хотя они внутри, он плотно облегает его плечи, но свободно болтается в рукавах. Дин, которому каким-то неосязаемым образом почему-то очень жарко, несмотря на то, что на улице холодно, стянул свою кожаную куртку сразу, как только они вошли в закусочную. Он задаётся вопросом, знает ли Кас, что его тело излучает жар, подобно сверхновой. Он задаётся вопросом, говорил ли ему об этом будущий Дин когда-нибудь. — Что убедило меня? — Я думаю, что в основном это была необходимость, — говорит Кас. Он всё ещё не притронулся к своему пирогу, и в его взгляде снова есть тот отстранённый блеск, который появляется, когда он говорит о… своём Дине. О Дине, который его знает. О Дине, от которого его забрали. — В то время происходило так много всего, что, я полагаю, тебе было проще просто принять меня таким, какой я есть. На каком-то уровне Дин понимает это. На самом деле в его жизни никогда не было такого времени, когда не происходило бы какое-нибудь дерьмо, так что в этом есть смысл — что он просто принял это как данность и двинулся дальше. Особенно, если Кас был полезен в том, что он пытался сделать — что ещё не доказано, но если в будущем он был также добр к Дину, как в эти последние восемнадцать часов, то во всё это очень легко поверить. — И ты всё ещё не хочешь рассказывать мне, как мы познакомились? — спрашивает Дин. Он заставляет себя доесть бургер, но к картошке так и не притрагивается. Это безнадёжно. — Даже намёка не дашь? Снова эта снисходительная улыбка. Кас выглядит так, словно находится в нескольких секундах от того, чтобы сказать Дину, что его душа ярче любой звезды на небе или что-то в этом роде. И Дин напрягается, но так и не может решить, хочет ли он услышать это или нет. — Нет, Дин, — говорит Кас. Он протягивает руку и пододвигает к себе тарелку Дина, заменяя её своей с кусочком пирога — похоже, лимонный с безе. На краю тарелки балансирует вилка, и Дин растерянно моргает, смотря на неё. — Надеюсь, ты примешь это как утешительный приз. — Чувак, я не… Я имею в виду, он твой, ты не должен… — Дин, — говорит Кас. Боже, его глаза. Он наклоняет голову, и его губы дёргаются в лёгкой улыбке. — Ангел, помнишь? С губ Дина срывается тихий смех. — Да, — говорит он, беря вилку. — Помню.***
На самом деле путешествовать с Касом совсем неплохо. Он не пытается сменить музыку и не жалуется на то, что включает Дин. Иногда его рот двигается, когда он очень тихо подпевает любимым песням Дина, как будто знает их наизусть, как будто он тоже их любит — Дин задаётся вопросом, является ли это тем, что он делит с Касом в будущем, часто ли они слушают музыку вместе, вдвоём, когда есть только они и голос Роберта Планта. Он не ест, так что Дину не нужно говорить ему, чтобы он не засовывал мусор в подстаканники. Когда они останавливаются на заправке, Кас, не спрашивая, начинает заправлять бак Детки, пока Дин идёт внутрь, чтобы купить себе ибупрофена, потому что его рёбра продолжают болеть. Единственная вещь, которая смущает, — это все эти взгляды, но Дин, он… что ж. Это тоже не так уж и плохо. Они ощущаются на коже Дина, как прикосновения. Он глотает несколько таблеток, не запивая, пока Кас заканчивает с заправкой машины. У него высокая толерантность к подобным вещам, так что, вероятно, у него есть несколько часов, которые он может провести за рулём, пока обезболивающие не сделали его слишком сонным, или пока эти облака, угрожающе нависшие над горизонтом, не разразились бурей. Всегда есть что-то, что преследует тебя. Кас скользит обратно на пассажирское сиденье, впуская в салон машины холодный воздух и едкий запах бензина. Дин вздрагивает, когда это достигает его, чувствуя вспышку жара. Он думает, что, возможно, Кас замечает это. Или, возможно, он всегда немного хмурится. Он садится в Импалу с той же фамильярностью, на которую Дин обратил внимание ещё вчера вечером, одна его рука ложится вдоль стекла, а другая выстукивает какой-то ритм на его бедре. Детка окутывает их обоих, тёплая и безопасная. Как кокон из металла и потёртой кожи. — А Детка? — спрашивает Дин, выруливая на шоссе. — Она всё ещё со мной? — Да, — подтверждает Кас, одаривая Дина такой нежной улыбкой, что это почти обескураживает его. Они с Дином, должно быть, очень близкие друзья. Возможно, даже лучшие. — Я не думаю, что на этой Земле есть сила, сверхъестественная по своей природе или нет, которая могла бы заставить тебя отказаться от неё. — Чёрт возьми, нет, — говорит Дин с пылом. Есть что-то приятное в том, чтобы слышать, как Кас обращается к Детке вот так, как будто она — это она, это согревает Дина также, как и знание того, что Кас любит Zeppelin. — Она моя любимая девочка. Кас закатывает глаза. Кастиэль, ангел Господень, закатывает глаза. Это тоже очень мило. — Твоя привязанность к этой машине отвратительна, — говорит он. — Моя привязанность к этой машине чиста и полна любви, — говорит Дин и проводит ладонями по её рулю. Он думает, что, возможно, улыбается. Это определённое достижение, учитывая события последних дней. — Она надёжна. Прошла с нами через многое. «Со мной и Сэмом», — не говорит он. Прошло почти полгода с тех пор, как Сэм ушёл, но иногда ему всё ещё трудно произносить его имя. Они оба снова замолкают, пока Дин ведёт машину, позволяя звукам дороги и приглушённой музыке заполнить пространство. Горизонт становится иссиня-чёрным, когда солнце садится, и сумерки сгущаются вокруг них, удлиняя тени и создавая у Дина ощущение, что сейчас намного позже, чем какие-то жалкие семь вечера, как есть на самом деле. На этом участке дороги между двумя городами почти никого, кроме них, нет; четыре мили проносятся мимо, прежде чем Дин замечает ещё одну пару фар, несущихся через горизонт, кажущихся пугающими во всей этой темноте. Это именно та ночь, которая убаюкивала бы его и Сэма, когда они были маленькими, когда на их руках ещё не было не проходящих мозолей от пистолета. Покачивающаяся Импала. Слегка затхлый жар, вырывающийся из вентиляционных отверстий. Кто-то старше и мудрее их на переднем сиденье, тот, кто, как они знали, всегда защитит их. Давно не было такой ночи, как эта. «Это то, чего ты хочешь Дин?» — раздаётся голос отца в его голове, постоянный стук на задворках его сознания. — «Хочешь быть маленьким?» Он здесь, в успокаивающей темноте шоссе. Рядом с ним на пассажирском сиденье сидит ангел. Он хочет быть настолько маленьким, чтобы всевидящее око Божье не могло его увидеть.***
Обычно он бы просто заснул на пассажирском сиденье, пока отец был за рулём, и так они бы менялись, пересекая страну, пока какой-нибудь монстр не вынудил бы их задержаться на одном месте на пару дней и снять номер в мотеле. Но он на самом деле не знает Каса, не знает, означает ли его отношение к Детке то, что он умеет ей управлять, или он просто ценит некоторые её качества, не знает, есть ли какие-то правила, объясняющие, как попросить ангела сесть за руль, чтобы он мог немного передохнуть. Поэтому он снимает ещё один номер в мотеле. Говоря о правилах — невежливо заставлять парня сидеть в одном из дешёвых, дерьмовых кресел всю ночь. Поэтому Дин тратит последние деньги, которые он выиграл в баре пару ночей назад, чтобы заплатить за вторую кровать, ощущая при этом тяжесть взгляда Каса на своём затылке. — Тебе не обязательно было это делать, — тихо говорит Кас. Он не прикасается к Дину, но в узком коридоре им приходится идти так близко друг к другу, что одно из широких плеч Каса почти задевает Дина при каждом шаге. Единственная лампочка перед их дверью горит очень слабо и отдаёт желтизной. От этого тень на лице Каса становится глубже. — Не проблема, — бормочет Дин, хотя прошлой ночью он сам сделал из этого большую проблему. Он вставляет ключ в дверь, моргая, сгоняя ту напряжённую пелену усталости, которая всегда липнет к его векам после целого дня за рулём. — Ты себе всю спину испортишь, если будешь сидеть в кресле всю ночь. Ему приходится с усилием толкнуть дверь, чтобы открыть её; замок расшатанный и исцарапанный, как будто кто-то взламывал его раньше. Ему больно поднимать руку, но это отдалённая боль, приглушённая обезболивающими, и она кажется незначительной на фоне соблазна наконец-то оказаться в кровати с, в основном, чистыми простынями. — Мои кости способны исцеляться быстрее, чем это кресло успеет им навредить, Дин, — говорит Кас. Он проводит кончиками пальцев по спине Дина, проходя мимо него в комнату, и это прикосновение похоже на «спасибо». Дин не осознаёт, что застыл на месте, пока Кас не бросает на него вопросительный взгляд через плечо. Тепло снова зарождается в горле Дина. Это быстро становится чем-то привычным. — Ну, хорошо, — говорит Дин. Он закрывает дверь, а затем бросает свою сумку на ближайшую к нему кровать, начиная копаться в ней, чтобы избежать необходимости поднять глаза. — В следующий раз можешь сидеть на полу, Стретч Армстронг, мне-то что. Ему очень хочется забраться в постель и забыться на добрых четыре часа, но от него всё ещё пахнет ужасной едой из той закусочной, бензином и выхлопными газами, и он обязательно потом будет чесаться, если не примет душ. Он по привычке суёт оружие под подушку и вытаскивает футболку, в которой спал прошлой ночью… — О, — говорит Кас позади него. Это мягкое осознание. — Спасибо, Дин. Я должен был это сказать. Это должно было бы заставить Дина чувствовать себя хорошо, но вместо этого он чувствует себя глупо. Тот факт, что он был достаточно очевиден в своём разочаровании по поводу… по поводу чего? По поводу того, что его не поблагодарили? Как будто это какое-то большое событие — доплатить за кровать для человека, с которым ты делишь номер в мотеле. Как будто ему нужна чёртова награда каждый раз, когда он делает что-то правильное. — Да, не за что, Кас, — слишком небрежно говорит Дин, а потом сбегает в ванную. «Не будь эгоистом», — сказал ему Джон много лет назад. Они только закончили с охотой, а на следующий день Дину должно было исполниться семнадцать, и он хотел взять Сэмми в зал с игровыми автоматами, чтобы немного повеселиться, и Джон сказал Дину не быть эгоистом, сказал: «Вам, мальчики, нужно научиться хорошо стрелять в реальной жизни, а не в видеоиграх». На следующий день он отвёл их обоих на стрельбище, а затем вручил Дину ключи от Импалы и папку с делом и сказал ему не возвращаться, пока он не разберётся с ним, улыбнувшись и подмигнув ему, как будто он был горд. Не будь эгоистом. Рана на рёбрах Дина красная и выглядит ужасно, опухшая по краям, грязно-жёлтая там, где этого точно не должно быть. Дин смотрит в зеркало и вдавливает в неё пальцы всё сильнее и сильнее, пока его глаза не начинают слезиться. Сэмми подарил Дину три научно-фантастических книги в мягкой обложке, которые Дин прочитал в запой в тот же день. Он вручил их Дину как бы между делом, потому что даже в двенадцать лет он уже знал, что Винчестеры не дарят подарков без увёрток и напускной небрежности, только если это не тот подарок, который можно использовать, чтобы убить что-то. В ту ночь они не спали, вместе тихо читая эти книги под одеялом, чтобы не разбудить Джона на соседней кровати, и Сэм не сказал ничего о том, как дрожали руки Дина. Отражение Дина размывается в запотевшем зеркале. Он натягивает рубашку, возвращается в комнату и мгновенно засыпает, не обращая внимания на то, как Кас смотрит на него с соседней кровати.***
Снова комната. Та же комната, только на этот раз в ней настолько пугающе тихо, что Дин слышит только собственное судорожное дыхание, которое рвётся из его горла, подобно рыданиям, он задыхается в них. Он никогда раньше не испытывал такого горя. Он растворяется в этом. Оно просачивается под его плоть и разрушает его снаружи и изнутри, оно прижимает его к холодному каменному полу, не давая подняться. «Я скучаю по тебе», — думает Дин, и в груди у него ноет пустота. — «Я умру от того, как сильно по тебе скучаю». «Дин», — произносит голос, и наступает момент ужасного безнадёжного восторга, когда Дин кричит, тянется, думает о нём, о нём, о нём… «Проснись», — говорит голос. — «Дин, проснись».***
Он просыпается, и это подобно крушению. Он не тянется за ножом или пистолетом просто потому, что всё ещё продолжает искать того человека, обладателя этого голоса, кем бы он ни был, того, кто ушёл и оставил после себя трещину в Дине, подобно трещине во Вселенной. Дин просыпается, произнося это, произнося имя того, кто оставил его с дырой в груди размером с каньон, он просыпается, повторяя: «Кас, Кас, Кас…» Кас сидит на краю его кровати. Он берёт руки Дина в свои, он тёплый, он произносит имя Дина, он нависает над Дином, как щит, и Дин не знает его, и Дин, блядь, не может дышать от всего того, что чувствовал в той комнате, от всей той боли, и Дин проснулся, крича имя Каса. Кас — тот, по кому он так скучал. — Дин, — повторяет Кас, как будто он пытается успокоить дикое и напуганное животное. Дин бы отпрянул, если бы не почувствовал на языке вкус соли и железа. — О, Дин, пожалуйста, позволь мне исцелить тебя. Что-то заставляет его сказать «да». Дин знает, что заставляет его сказать «да» Ладонь Каса мягко опускается на рёбра Дина. Он касается противоположного плеча Дина другой рукой так, что он словно заключает его в объятия, а затем он… он светится. Он прекрасен. И так недосягаем. Из него в Дина льётся золотисто-голубой свет, заполняя все его пустоты, унося лихорадочную боль в ране и часть той ужасной, парализующей, неубиваемой боли, от которой он снова задыхается. Свет — это солнечный луч. Вспышка на солнце. Дин крепко сжимает ткань рукава Каса своей потной рукой. Его пальцы подсознательно расслабляются, когда свет Кастиэля наполняет его, но он не отпускает. На лице Каса слишком много всего, чтобы смотреть на него. Он отстраняется. И Дин хочет тянуться за ним. Хочет потребовать, чтобы Кас снова схватил Дина и никогда не отпускал. Вместо этого Дин проверяет свой бок. Кожа не повреждена, нет ни намека на то, что она когда-то была повреждена. — Боже, Кас, я скучал по тебе, — хрипит Дин. Это самый хмурый взгляд, которым Кас одаривал его за всё это время. Его глаза скользят по лицу Дина так, как будто он ищет какие-то травмы, которые пропустил. Но снаружи их нет. — Дин, — бормочет Кас. Он постоянно произносит его имя. Он, должно быть, произнёс его уже сотню раз с тех пор, как нашёл Дина в том баре — сколько же раз он произносил его в будущем? Как часто ему приходилось произносить это имя, чтобы оно начало звучать так, как будто это самая правильная вещь на свете? — Что ты имеешь в виду? — В моём сне, — говорит Дин. Он чувствует себя немного пьяным — он понятия не имеет, это от прилива адреналина от такого пробуждения или от исцеления Касом. Он всё ещё держит Каса за рукав. — Я был… Боже, я не знаю, Кас. В какой-то серой комнате, и я был на полу, и тебя не было, и это было чертовски больно. Как будто я знал тебя целую вечность. «Как будто кто-то забрал тебя у меня», — думает Дин, но не говорит. Эта мысль словно вне его. Он не знает Каса достаточно долго, чтобы быть настолько опустошённым его потерей. Не может такого быть. Или может? Кас просто смотрит на него, его губы приоткрыты, его глаза такие глубокие в окружающей их темноте. — Как воспоминание, — говорит ему Дин. — Я чувствовал, что должен… словно я должен был знать, чего мне не хватало, прежде чем ты произнёс моё имя. — Я почувствовал твой кошмар, — говорит Кас, и отчаяние волнами накатывает на него. — Но я не мог понять, что тебе снится. Только то, что ты… Я чувствовал, что могу помочь тебе, облегчить твою боль, — он вздыхает, его слегка трясёт. — Я подумал, что лихорадка от твоей раны влияет на твои сны, вызывая у тебя кошмары. Прости меня. — Эй, ты не сделал ничего плохого, приятель, — говорит ему Дин. Он позволяет своей руке коснуться руки Каса. Он часто дышит, и его грудь судорожно вздымается и опускается. — Возможно, ты прав. Я не знал, что с моей раной всё настолько плохо, наверное, из-за этого и случились галлюцинации или что-то в этом роде. Он знает, что это неправда, и, говоря это, он продолжает думать о серой комнате из своего сна и отчаянии, которое даже сейчас скребётся на задворках его сознания. — У тебя началось заражение, — тихо говорит Кас. — Рана была промыта плохо, и ты не позволил мне исцелить тебя в первую ночь, когда мы встретились. Он перечисляет то, в чём Дин облажался, так мягко, как будто это и не тупые ошибки вовсе. Это нелепо. Дин так хочет узнать его. — Ну, значит я это заслужил, — говорит Дин и пытается выдать Касу свою фирменную беспечную улыбку. Он знает наверняка, что у него не выходит. Слёзы на его щеках, прохладные в ночном воздухе, высыхают, оставляя после себя дорожки, и он всё ещё тяжело дышит, почти задыхаясь, он так растерян из-за всего происходящего. Кас выглядит так, как будто он хочет сказать тысячу вещей. Он всё ещё изучает Дина, подобно прожектору, пробегая этими своими глазами по каждому дюйму его тела. Печаль вернулась в его сбившееся дыхание, в нахмуренные брови. На этот раз это ещё хуже. На этот раз Дин понимает это, даже если он не может найти слов, чтобы придать этому форму. — Что это было? — тихо спрашивает его Дин. — Этот… свет. Кас сидит в футе от него, матрас промялся под его весом. Дин мог бы податься навстречу Касу, чтобы, возможно, снова уловить это свечение под его кожей. — Это была моя благодать, — говорит Кас. — Самое близкое к душе, что есть у ангела, источник нашей силы. Это определённо ощущалось именно так. Могущественно. Дин чувствовал себя так, словно мог взлететь в тот момент, когда это струилось по его венам. Он вспоминает, как Кас сказал ему, что его душа громкая и… прекрасная. Боже. Дин не может представить, чтобы чья-то душа, или благодать, или что-то ещё выглядело ещё прекрасней, чем то, что он видел в Кастиэле сейчас, такое раскалённое, как огонь миллиона звёзд. Дин видел много красивых вещей, встречал многих красивых людей, но ничто из этого не могло превзойти то, что Кастиэль только что показал ему. Ничто. — Если ты можешь… если ты можешь исцелить меня и чувствовать мои сны… Я имею в виду, ну, не знаю, понимаешь ли ты это, Кас, но это немного более впечатляюще, чем грёбаные фокусы на вечеринках, — он качает головой, слегка потерянно. Его хрупкому человеческому разуму слишком трудно осмыслить что-то настолько святое. — Ты могущественен, чувак. Почему ты не можешь использовать эту силу, чтобы обратить вспять то, что привело тебя сюда? Боже, не трать свои силы на меня. Верни себя домой. — Во-первых, — говорит Кас, позволяя их рукам снова соприкоснуться. Пальцы Дина инстинктивно расслабляются, а затем Кас накрывает их своими, и теперь они просто держатся за руки. Держатся за руки посреди обезличенного тёмного номера мотеля. — Твоё исцеление никогда не будет для меня пустой тратой сил. Это честь. — Ох, — слабо выдыхает Дин. — А что касается возвращения домой, ну, — Кас, возможно, впервые за всё время, что Дин его знает, избегает его взгляда. Он опускает глаза на их сцепленные руки, на переплетённые пальцы и ладони, освещённые лунным светом. — Моя благодать ограничена. Я прожил долгую и насыщенную жизнь. И я существовал и как ангел, и как человек, столь же подверженный ошибкам, как и ты. Моя благодать ослабла из-за всех этих трансформаций и потрясений. Из-за всех жертв, что я принёс. Даже если бы я захотел вернуться домой — а я правда хочу, Дин, больше всего на свете, — я не смогу сделать это, — он проводит подушечкой большого пальца по костяшкам пальцев Дина. — Хоть я и не знал, что именно это станет результатом моей сделки, я заключил сделку, и мой долг — принять её условия. Есть какая-то нотка в его голосе: что-то болезненное, застарелая кровь и отчаяние. Рыбак рыбака, как говорится. — Ты скучаешь по нему, — тихо говорит Дин. — По Дину, которого ты знаешь. Ты так сильно скучаешь по нему. Кас грустно улыбается ему. — Сильнее, чем я могу выразить. Дин не знает, как ему смотреть на него. Но он не может отвести взгляд. — Вы, парни, всегда вместе? — Мы расстаёмся гораздо чаще, чем мне бы хотелось, — тихо говорит Кастиэль, продолжая осторожно поглаживать руку Дина большим пальцем. — Часто под влиянием сил, которые нам не подвластны. Каждый раз, когда это происходит, я чувствую то же самое, но теперь, зная, что я никогда больше его не увижу… это сложно. Сложнее, чем я мог себе представить. — Мне жаль, что ты застрял здесь с дерьмовой копией вместо оригинала, — говорит Дин, усмехаясь. — Дин, — говорит Кас достаточно резко, что это звучит как предупреждение. Он выглядит так, словно начинает злиться, но он поднимает руку и крепко обнимает Дина, наклоняясь ближе. — Ты самый лучший и любящий человек, которого я когда-либо знал, и независимо от того, есть ли между нами годы истории или только эти несколько дней, для меня ясно, что ты горишь ярче, чем я способен постичь. Я видел, как рождались и умирали цивилизации, я видел, как первые живые организмы вылезали из первобытного болота, и всё же ничего — ничего — из того, что я видел за всё своё невероятно долгое существование, не может сравниться с тобой, — он делает глубокий вдох, и его глаза сияют. — Поэтому, пожалуйста, не обесценивай всё моё уважение, верность и… и глубину моих чувств к тебе, к любой версии тебя. Я скучаю по отношениям, которые мы построили с тобой в будущем, созданным с большим трудом, больше десятилетия мы учились доверять друг другу и выбирали друг друга снова и снова, но это не меняет того факта, что ты Дин Винчестер в любой временной линии, а я Кастиэль, и я думаю, что ты… потрясающий, Дин. Дин, блядь, не может дышать. Никто никогда… боже. Боже. — Я не понимаю, — говорит Дин, его голос срывается. — Я знаю, — тихо отвечает ему Кас. За занавесками, которые они не закрыли перед сном, идёт снег, и тени уличных фонарей дрожат в комнате. — Ты никогда не понимаешь.***
Дин не засыпает снова. Он сворачивается калачиком на боку под одеялом и смотрит на Каса, растянувшегося на соседней кровати всего в футе от него, и думает о том, что хочет произнести его имя снова.