красных глаз печати

I с улицы доносились приглушённые, но чем-то явно очень взволнованные голоса. они озабоченно перекатывали буквы на языке, проглатывая некоторые или выдавая их слишком громко. маленький олег, до этого сидевший возле увесистого ковра над своей кроватью, что роскошным пятном растёкся по стене, робко привстал и одёрнул занавеску. над родным бережно сколоченным деревянным забором возвышались фигуры нескольких больно любопытных зевак в виде местных старушек-сплетниц: одна толкала другую, создавая некую цепную реакцию, да и с их стороны доносились явные ругательства и проклёны. что же их так заинтересовало? олег почесал всклокоченный мальчишеский затылок и подумал, дескать, что такого? пришла к его родителям какая-то неместная бабуська в чёрном: со свечами, кольцами — ну и что с того? будто никогда старух не видели, ей-богу... он уже было отвернулся, чтобы сгладить суету стаканом кваса на медовухе, но вдруг услышал полный ужаса вскрик матери, и это заставило его вновь рвануть к окну. мальчик потёр глаза и смог рассмотреть на лицах бабушек за забором крайне страшную гримасу, в то время как женщина в чёрном принялась причитать: — господи, кто же это так... принесите нож, да лезвием от себя принесите! — видать, случилось что-то воистину страшное, раз даже с виду непреклонная старческая фигура принялась паниковать. взгляд большинства был устремлён в настежь открытый подвал. олег старательно прищурился, но так и не увидел причину всеобщего ужаса. он в спешке пододвинул к окну стул, чтобы рассмотреть то, из-за чего так громко закричала его мама, но это и не пригодилось — старушка с отвращением вынесла на ноже огромный, неприятно склизкий кусок мяса какого-то животного. сердце олега пропустило удар. зрелище было действительно леденящим и предназначалось явно не для олега в окне: мясо было жёстким, грубым и ярко-алым, будто животное убили только сутки назад; от него отделилась огромная капля крови и стремительно рухнула на землю. кап. кап-кап. — мясо это – лосиное, вон, гляди, жёсткое всё... — скрипучий голос старушки звучал так, словно выносил вердикт этой страшно завораживающей находке. — закопайте его от греха подальше, возле кладбища... если бы не нашли вы его — совсем бы померли, за пару дней потухли бы... порчу чуть на вас не навели, — виновато объяснила старая и бросила мясо на вынесенную по её же просьбе чёрную ткань с характерных хлюпом. — прямо в ней и с ножом и закопаете... мальчик почувствовал, как к его горлу подкралась удушливая тошнота. одно осознание того, что кто-то поиздевался над бедным лесным животным и бросил прокрытую погребной пылью тушку в их собственный подвал с такими целями совершенно отбило желание выпить кваса и вообще здесь находиться. олег хотел набрать воздух в лёгкие, но он застрял где-то на полпути и не давал судакову-младшему нормально вдохнуть, и поэтому ему оставалось лишь глядеть на эти кошмары испуганными до одури детскими глазами. олег был настолько шокирован, что даже оконное двойное стекло с подбитой в углы пожелтевшей ватой не казалось ему надёжным щитом от всякой нечисти и бед, как раньше, когда его мама сидела у него в ногах и запугивала его сказками про бабаев, но тут... тут же была далеко не сказка, а вырезанное, судя по всему, с бедра мясо смотрело на олега в ответ вовсе не с экрана старого телевизора. он оцепенело стоял и наблюдал сквозь призму окна, как набежавшие со всех сторон бабушки расходятся разносить больно длинными языками увиденное по посёлку, как облачённая в чёрные одежды старуха зачем-то накапала воск со своих свечей возле двери погреба, приговаривая про "печать и упокой", и как она же вместе с его родителями уходит в лес — в сторону сельского кладбища. а две неубранные багровые капли, в последний раз сверкнув на солнце, ушли глубоко в песок. II — олег!.. — в квартиру, как ошпаренный, влетел егор и напугал до громкого вздоха решившего вздремнуть судакова. на улице стояла суровая зима, но то, как был одет юноша, можно было назвать крайне жалким зрелищем: убитые кеды с вогнутыми задниками от не вставших в них пяток откровенно просили каши, а совсем не зимняя куртка была распахнута, как у какого-нибудь уличного извращенца. — спасай, супруг, скорее... — что случилось? кого спасать, зачем?! — олегу мало что удавалось соображать хотя бы из-за того, что ему приснилось собственное, исковерканное детскими травмами воспоминание, хотя он давным-давно поставил на этом точку и уехал с родительского дома – теперь уже дачи – ещё семь лет назад. к чему же это снилось?.. егор замялся и встал в проходе, ища глазами непонятно что, пока с его замызганной обуви стекали превратившиеся в серую массу остатки снега. вскоре он не выдержал неприятной скользкости мокрых кед и, поспешно сняв осточертевшую обувь, сел возле олега и нервно сглотнул. в голове роились мысли, спутываясь в неутомимый временной комок, но он всё же нашёл подходящие слова: — в общем, сидел я на досмотре этом, сидел... на вопросы отвечал... — егор посмотрел куда-то сквозь олега, — короче, всё, как обычно... но санитар мне особо вредным показался... сидит, глазищами хитренько так сверкает, будто не санитар он вовсе, а целый главврач... — егор изо всех сил пытался отдышаться, но это было слишком сложно сделать во время длинной тирады. — и тут совсем странные вопросы пошли! мол, когда концерт следующий, не говорит ли со мной некий голос о неких "подвигах", а о каких, я до конца не понял... я ему ответил, дескать, так и так, конечно, в пределах разумного, но тут я заметил, как он ручонкой своей по низу стола шарит: видно, они на меня кнопку для вызова остальных санитаров заготовили: тут я уже сразу почувствовал, что дело пахнет жаренным... он ещё говорит: "сиди, сиди, я сейчас!" — и след его простыл... наверное, не сработала кнопка его чудодейная... ну и я кеды в зубы, да и побежал, в чём было. так вот, к чему я это говорю... — всё ещё немного хватающий воздух летов наклонился ближе к олегу, что, казалось, был сейчас не от мира сего, — они тут меня запросто найдут, да и тебя загребут без проблем, так что нужно залечь где-нибудь ненадолго... — он сглотнул ком чего-то тяжелого, чтобы, наверное, сказать последнюю и решающую фразу. — поехали к тебе на дачу? гэбисты в жизни не догадаются, что я там... олег даже не услышал последних летовских слов, потому что по спине пробежался очень настырный и пронизывающий холодок, пробираясь к затылку осознанием всего. да ну... то, что ему приснилось в обычное время спустя столько лет, спонтанно придти в голову не может, но олег уже не обращал на это внимания за мыслями о стопроцентном столкновении с детским кошмаром спустя семь лет. ему снова придётся пережить это. судаков рассеянно впился взглядом в егора и машинально кивнул, потому что времени на раздумья не было и если он пробудит в себе давнего боягуза, то потеряет самое дорогое, точнее, самого дорогого, кто у него есть — его игорёшу, ибо кгб побег ему точно не простит. у егора на лице пробежалась тень надежды и созрела мимолётная улыбка подобно спелой вишне: — спасибо... — вдруг олег отшатнулся назад он веса летовского тела на своих плечах: парень крепко обнимал его, а так, как такие порывы нежности случались редко, судаков ценил каждый, даже если всё казалось пустым. но мысль о том, что он посетит музей своих худших воспоминаний снова, всё же не давала ему покоя. — давай собираться, уедем первой электричкой, — егор поспешно отстранился от олега, и его глаза забегали по комнате в поисках сумки. — этот дом под новосибирском, да? олегу совсем не хотелось даже помнить, где находится этот "уголок счастья", но он просто что-то промычал в ответ и встал со стула, на котором до этого сидел с полным нулём вместо малейших эмоций: — да, там селище в лесу... — на последнем слове слюна большим клубком застряла внутри горла и смогла быть проглоченной только большими усилиями и с шумным звуком. егора озадачило такое поведение олега, и он на миг отстал от большой клетчатой сумки: — тебя ничего не гложет? вопрос глупый: будь сейчас возможность, судаков съел бы себя заживо, лишь бы ни минуты не провести в том мрачном доме. — нет, ничего такого. егор как-то неуверенно посмотрел на него, но, понимая, что к олегу прислушаться нужно и "нет" значит "нет", кивнул сам себе и погрузил в сумку вещи олега. почему-то от этого действия у судакова внутри что-то сжалось, будто эти вещи вместе с ним путешествуют в последний раз. — ладно... ты уже всё собрал? — нет, конечно. нам же вода нужна, а из еды я колбасу и хлеб брошу, на первое время хватит... там есть сельмаг? — егор равнодушно, словно еда его совсем не интересует бросил в сумку здоровый кусок докторской колбасы в пищевой бумаге и почти целый батон. — меня уже тошнит от этой колбасы, если честно... — он виновато улыбнулся и всё же смог этим на миг помочь забыть олегу все до единого ужасы. — я не знаю... давно там не был, — олег бережно взял багаж в полной готовности вынести его в коридор: побеспокоился за спину летова. — семь лет тому был, вроде, какой-то... про содержимое села его детства юноше хотелось думать меньше всего, как и про само село, но, будучи по натуре очень сильным человеком, ибо иначе никак, он кивнул егору на нормальную верхнюю одежду и принялся одеваться сам. через какое-то время они, стоя в зимних кожухах со смешными шапками на головах, без лишних слов кивнули друг другу и медленными шагами покинули свою обитель на пару долгих дней. пора. III билеты куплены, места заняты: их электричка ничем не отличилась от остальных, разве что только тем, как именно побита краска на её наружностях. из-за раннего времени внутри сидели лишь несколько человек и угрюмо смотрели в потолки в ожидании своего пункта назначения. олег смотрел на них таким же мрачным взглядом половину дороги и почему-то думал, куда они могли ехать. вот та дама с ребёнком на руках, наверное, ищет лучшей жизни — по крайней мере, та, что будет наверняка лучше мужа-тирана; а вот та старушка, сидящая дальше всех, наверное, как и все люди преклонного возраста, едет куда-то в никуда, и оно понятно: в её жизни появится хоть какое-то чёртово разнообразие, хоть что-то, что может помочь ей не так серо дожить свои года. засев в своих раздумьях, не обращая внимания ни на что, парень повернул свою голову к мирно сопевшему у него на плече егору и прикрыл глаза, в то время как судаковские руки заботливо укутали его в шубу, чтобы было потеплее и радушно приобняли за плечи. олег и сам прикрыл глаза, чувствуя любимое и успокаивающее получше любой валерьяны тепло, забывая ненадолго то, куда они вообще направились; будто ехали вовсе не в убитое зимнее село, а мчали в тёплые края плескаться в родной речке и упоительно наслаждаться друг другом, но когда олег раскрыл свой взгляд после того, как почувствовал мирный сон летова, в электричке почему-то никого не было. неужели он вздремнул и заехал не туда? не было ни хмурой бабушки под окном, ни матери с малым дитём, ни остальных людей, смирно ждущих своей станции, словно водой смыло — нет, так не бывает. судаков спал совершенно чутко и услышал бы множественные шаги, означающие какую-то конкретную станцию. он в крайне растерянном состоянии не придумал ничего лучше, как разбудить егора: — игорюш, иг... — олег прикоснулся к юноше, и его сердце рухнуло в пятки: он был холодный, как лёд даже сквозь шубу, как будто пролежал в дикой метелице двое, а то и трое суток. холод его кожи пленил настолько сильно, что даже ошпарил этим руку шокированного судакова. он шумно втянул воздух и решился посмотреть на егора... лучше бы он этого не делал. его голова откинулась за сиденье настолько, что затылок почти коснулся бы позвоночника; открытый рот зиял своей пустотой и ужасающей мрачностью, а сам егор не подавал абсолютно никаких признаков жизни. олег с каждой секундой всё сильнее жалел, что вообще согласился ехать, ведь даже если бы их и нашли, егор бы был сейчас жив и здоров... может, ещё есть жанс? манагер в панике начал вспоминать, как проверяется наличие жизни у человека, пока на его глазах уже понемногу выступали солёные слёзы. наконец он вспомнил, что одним из способов является направление света в глаз человека на сужение зрачков. откуда он это знал, юношу не волновало, потому что он трясущимися руками держал патлатую голову друга и, осторожно придерживая затылок, оттянул правое веко. воздух в горле олега застыл в готовности выйти страшным криком, потому что там, где у всех людей можно наблюдать зеницы, у егора было только ярко-красное мясо. судаков в неописуемом ужасе прижимал егора к себе с жутким оскалом и пролитыми на кожух слезами. — игорь, боже мой... — олег вглядывался в лицо летова, не понимая, за что ему достался весь этот мрак: лучше бы он действительно остался дома и спокойно восседал бы в кабинете какого-нибудь майора кгб, но главное, чтобы с егором. живым егором. — как же т... олег шокированно замолчал, потому что заметил на ледяном лбу какое-то движение под кожей. его красные от слёз глаза ошарашено заметались по нему и тут расширились до невозможных размеров — кожу егора порвало в двух местах. что-то усердно рвалось наружу. два костяных нароста росли и росли с тех мест, где минуту назад на лицо летова брызнуло немного крови и колоссально увеличивались в размерах, обретая вид, похожий на рога... рога лося. олег, не в силах больше смотреть на это безумие, обретающее облик его самого большого детского кошмара, сильно зажмурился так, что ему самому на секунду показалось, что его глаза сейчас лопнут так, как лопается детский шарик, которого проткнул когтем больно игривый кот. он захотел отключить все органы, отвечающие за внешнюю связь с миром, только чтобы не видеть, не чувствовать, не слышать... но, к его сожалению, его желание не исполнилось. — олег... — звал его кто-то, очевидно, чтобы он помучался сильнее, в агонии наблюдая за мёртвым егором. — олег... открой глаза... в лёгкие попала обжигающая порция кислорода, и очи олега сами резко раскрылись, заставляя его жадно хватануть ещё воздуха и приготовиться к ещё одному кошмару, но... — олег... олег! всё хорошо? — егор обеспокоено заглянул в лицо судакову и положил руку ему на плечо в успокоительном, насколько это возможно было, жесте. — может, тебе водички хлебнуть, а?.. олег не слышал даже озабоченного им егора и, кажется, ещё не понимал границ между реальностью и его кошмаром, вглядываясь в лица нескольких едущих в этой же электричке. егор был на полпути к его уху, что-то говорил, но олег даже не слушал его, очень сильно стараясь забыть пережитое. у него отлегло: слава богам, это был всего лишь никчемный кошмар... но как только он увидел его снова... он не мог спокойно смотреть на летова, потому что в голове всё ещё стоял этот чудовищный образ окровавленных рог и пустых глазниц, и ему ничего не оставалось, как просто уткнуться в плечо игорю и часто-часто задышать, еле сдерживая слёзы. — ты чего, ежонок?.. — прошептал егор и, понимая, что сейчас олег объяснений не даст, постарался его успокоить: он погладил его по волосам, в сотый раз замечая их нежную, прямо-таки шелковую текстуру. — ну-у, ну, чего ты раскис?.. всё в порядке, видишь? я рядом... у нас будет благодать, пока я рядом, в любом случае... руки егора и его низковатый, с неловкой, но по-своему милой речью голос смог помочь олегу немного забыться и отойти, и вовремя: как раз подоспела их станция. летов бережно спустился, придерживая судакова за плечо, и в первый раз окинул взглядом лес, который им предстояло пройти; он как будто тянулся своими страшными сосновыми лапищами к ним, норовя схватить и, кажется, отправить восвояси — неудивительно, что олегу тут не нравилось. — идти можешь? — егор придержал олега за кисть и постарался улыбнуться. зашуганный сном юноша это заметил и склонил голову набок: он делал так, когда в тяжёлые периоды ему становилось немного лучше. егор многозначительно кивнул, — я тебя понял. может, тут надо осторожнее? глянь, сколько снега. и правда: белое одеяло матери-природы было здесь явно потолще, чем у них в омске. олег был не совсем способен на слова, поэтому когда он понимающе кивнул головой, двое парней начали осторожно идти, минуя сугробы и всё ближе пробираясь к лесу. олег шёл чуть впереди, и деревья со снегом перед его глазами мелькали немного быстрее, чем у егора. он вновь задумался о том, как не хотел бы идти через него и вспоминать произошедшее, но всё же ему в голову пришло воспоминание о том, что, кажется, местное кладбище находится чуть левее и почти в конце леса, у опушки. где-то вдали заухала сова. вдруг судаков обернулся, но егора сзади него почему-то не оказалось. сердце забилось быстрее в разы, и он принялся раззираться по сторонам, стараясь уловить хоть один треск, хоть шёпот или крик. он навострил уши еще сильнее и притих окончательно, растерянно уставившись туда, откуда они пришли. и тут... — оле-е-ег... — где-то справа послышался голос летова и обогнул близстоящие сосны, — оле-е-ег... ты где-е-е?... судакова меньше всего интересовало, почему голос любимого послышался ему с правой стороны леса, если он был сзади, но он уже, не слыша ничего, кроме него, медленно, но уверенно шёл всё глубже в лес. даже деревья с их чёрными ветвями не казались ему препятствиями, и он, улавливая каждую букву, сказанную егором, пробирался дальше и дальше, а лес становился всё алее и алее... неужто из-за утреннего солнца? и пунцовость леса никак не впечатлила олега — он неравномерно шагал, будто у него перед глазами было слепое бельмо, за которым его целью являлось следовать за егоровским баритоном. с каждым его шагом олегу становилось всё хуже: в глазах двоилось, а ноги наливались неподъёмным свинцом. он шёл из последних сил, переходя на медленный бег, но тут же остановился, ибо сзади что-то очень громко хрустнуло. так не наступит ни человек, ни даже медведь: на него медленно шло что-то воистину крупное, будто наслаждалось моментом. перед глазами олега пролетело два его кошмара за последние сутки, и он никогда не подумал, что может благодарить ещё и знания по зоологии. он вспомнил, как ему рассказывали, что лоси — необычайно большие животные и могут достигать в рост столько, сколько будет, если поставить одну "волгу" на другую, но, судя по тому, какой глобальный был звук, это был какой-то лось-исполин. юноша, выждав, пока за спиной настанет полная тишина, пустил все свои силы на то, чтобы напрячь почти онемевшие ноги и рвануть что есть мочи. он твердил себе: "не оглядывайся, олег, главное не оглядывайся..." и летел на окоченелых ногах так, как будто на его лодыжках были маленькие крылья, как у гермеса, и снег казался лишь иллюзией. перед глазами по-прежнему дико двоилось и плыло, и для него было абсолютно неудивительным то, что через пару мгновений его бега, когда он сделал большую дугу и почти добежал к нужному месту, олег врезался в дерево... очень тёплое, мягкое дерево, рухнувшее под его весом. — олег, что за марафон ты здесь устроил? — немного раздражённо буркнул егор, пытаясь подняться с земли и отряхнуть себя и судакова от снега. олег ошарашено на него посмотрел: — ты совсем дурак, что ли? ты меня звал вон оттуда! — он указал в ту сторону леса, где всё и случилось. — сам потерялся, ещё и возмущается! — да ты сам от меня убежал... на тебя чё, белочка напала?.. — егор окинул олега настолько озадаченным взглядом, что у него снова перехватило дыхание, — да и не звал я тебя... видно, из-за сна галлюны поймал, — летов взял совсем оглушённого его словами олега за руку и повёл вперёд, неудачно попытавшись в шутку: — это кого ещё в дурку сдавать надо, хе-хе... с каждым их неспешным шагом рассветное солнце всё сильнее прорезалось сквозь хвойную пелену, и недалеко показало свои заплесневелые кресты мрачное, богом забытое кладбище. олег отвернул голову, насколько это было возможно, и, стараясь не упасть в снег от изнеможения, топал вперёд. они прошли ещё немного, и за горбом показался одинокий дом с наглухо закрытыми ставнями. воздух возле него пах сыростью и тревогой. олегу казалось, что дом был совершенно не рад его возвращению спустя годы, да и сам за семь лет осунулся, фундамент и без того низкой хаты прогнулся и впал в землю, а где-то неподалёку скрипел ржавым ведром колодец. судаков нахмурился: — вот, собственно, здесь нам и придётся почивать... — ничего, и похуже бывало, — егора скрутило под весом большой сумки, но он упёрто тащил её прямиком к дому. — спасибо хотя бы на том, что наполовину заброшен, хотя бы так. — родители уехали отсюда уже давно, да и ключей не оставили... — олег подошёл ко входной двери и дёрнул за ручку, на что она без проблем поддалась. на него сразу повалила куча пыли, которая продолжала витать в воздухе под солнцем. внутри было холодно и недружелюбно, но другого выхода у судакова не было. — заходи быстрее, замёрзнешь совсем... — олег затащил летова в дом вместе с сумкой и спешно закрыл дверь. — так... убраться бы здесь, и протопить надо... видел, в дровнике что-то оставалось, но отсыревшее, наверное всё. в общем, хоть что-то... по всем углам зияли белизной паутины, но олега это ничуть не пугало — он взял из одного такого угла веник и начал собирать на него все пережитки прошлого: — спать будем возле печи, когда растопим, — он поставил в известность егора и, заметив рядом метлу, вручил её парню. — сейчас у нас стоит задача всё вымести, выгрести, зачистить, растопить и заночевать, держи вот, подметай, — и не скажешь, что ещё полчаса назад этого человека трусило от страха и горечи: удивительная выдержка. — сделаем, — просто отчеканил егор, ловко сметая накопившуюся грязь со всего дома в одну большую кучу: прошлое дворника даёт о себе знать. — а спать мы на чём будем? — сейчас погляжу, должны были быть простыни, — судаков пригнулся, из-за чего его кожух опасно заскрипел, и со скрежетом открыл комод в надежде найти нужное содержимое. — о... половина сложенных там подушек и одеял сразу отсеялась, ибо их давным-давно погрызли мыши. в конце концов, в самом низу ему удалось выудить одеяло, простынь и одну, но большую подушку без наволочки: как-нибудь да и поделят. он победно встряхнул ими в воздухе и положил на единственную чистую лавку: — я могу поспать и без подушки, а вот тебе, игорёш, с твоими-то болями в плечах, надо бы, — егор и не сопротивлялся, а лишь продолжил активно подметать и вприпрыжку бегать на улицу для того, чтобы выбросить и вынести всё лишнее. олег действительно в этот день стал генералом, ибо такую уборку мог совершить только он: всё чисто, чуть ли не вылизано и излишне опрятно для заброшенного наполовину дома. кое-где он подоткнул вату, чтобы не так дуло, наносил дров и достаточно хорошо растопил дом, чтобы лечь спать в тепле — хозяин хозяином. парень довольно упёр в руки боки и довольно посмотрел на их с егором совместную работу, пока ему в голову не взбрёл один пунктик. подвал. не передать словами, как олегу не хотелось туда идти, но он понимал, что, возможно, там ещё могла остаться хоть какая-то еда, ибо на одном хлебе с колбасой они с летовым долго не продержатся. противоречие давило на него со всех сторон, но с присущей олегу духовной силой он решился. — прелесть, я пойду подвал проверю, мало ли, может, соленья найду... — так темно же... фонарь возьми, — летов захлопотал над укрытым потёртой скатертью столом и подошёл к олегу, вручая ему что-то увестистое. — вот, держи. может, мне с тобой пойти? олег явно не хотел, чтобы егор переживал и видел то, что ему явно не нужно было видеть, поэтому он спокойно положил руку на плечо юноши: — не переживай, мой хороший, я справлюсь. это же просто погреб, — он и сам не до конца верил в достоверность своих слов, но сделал всё, чтобы егор поверил. — ну, пойду... скоро буду. улица встретила его темнотой и всё тем же застоявшимся запахом тревоги. олег осмотрелся и медленно подошёл к месту напротив своего окна, прямо к двери злополучного подвала, пока снег смирно скрипел под его ногами. погребная дверь была закрыта на большие ставни, от которых веяло неизвестностью и желанием спрятать от неминуемой беды того, кто туда заглянет. судакову пришлось поставить фонарь на землю, чтобы отворить все "печати" на этой клятой двери. на секунду его что-то остановило. он всё больше понимал, что если не пойдёт, спасёт себя и выйдет из воды сухим, но они останутся голодными, но если зайдёт, может случиться всё, что угодно. парень ещё раз взглянул на этот жуткий барьер между ним и подвалом и сказал себе: "право, олег, тебе уже не восемь лет, просто зайди в этот подвал и возьми, что нужно!", и это было скорее дичайшее самовнушение, ибо к чему были все эти кошмарные сны и видения? судаков набрал полную грудь воздуха и, выставив перед собой фонарь подобно шпаге, отворил дверь злосчастного подвала. пах он, как и присуще подвалам: мышами и кое-где земляной сыростью. как только олег туда вошёл, он ощутил себя, словно в могиле, но нога уже твёрдо встала на первую ступеньку. он делал всё, что угодно, лишь бы не идти дальше: смотрел на рельефы кирпичей, слушал ночной шелест ветра, но только не спускался в подвальную глубину. вдруг ему в нос ударила вонь сгнившего мяса. в глазах помутнело настолько, что он не видел даже фонарного света, а от нахлынувшего ужаса и чувства собственной беспомощности сам фонарь вылетел из его рук и покатился в подвал, ступенька за ступенькой. олегу хотелось кричать, но он словно онеменел — он был слишком слаб перед тем, что с ним происходило сейчас; ему твёрдо казалось, что кто-то очень сильный управляет им, словно марионеткой и специально толкает на неминуемую, мучительную и слишком страшную гибель в собственном, мать его, подвале. он почувствовал хлынувшее к его спине тепло и невиданную силу, оттянувшую его назад — или он был настолько слаб? — олег?! — вышедший проверить обстановку егор явно не ожидал словить постепенно падающего в обморок олега в свои объятия. — олег, ты меня слышишь?! последнее, что тогда вспомнил судаков — самовольно закрывающаяся дверь подвала прямо перед его носом и ослепляющая темнота. IV — я так страшно за тебя перепугался, ты себе не представляешь... — егор гладил очнувшегося олега по лбу и целовал его щёки так, будто не виделся с ним половину жизни. — ты отрубился прямо у меня на руках, видать, утомился сильно... давай чаю сделаю? после того, как обеспокоенный тем, что олег долго находился на улице егор нашёл его в полусознательном состоянии на ступенях подвала, он своими усилиями, что было довольно удивительно, кое-как перенёс судакова на ложе и находился рядом с ним всё время: и когда олег спал и бредил несколько часов, и когда наконец открыл глаза — а соленья казались совсем невесомыми. — нет, игорёш, спасибо, и без того намучался со мной... давай-ка ложиться спать, — олег слабо сжал руку летова, приглашая лечь рядом с ним. — а за огурцами я уже завтра... — нет, нихуя, — отрезал егор, прижимаясь всем тёплым телом к олегу и этим его согревая. — я схожу. вон, гляди, как находился уже. — ладно, уболтал, и правда состояние не лучшее, — судаков нашёл силы на то, чтобы благодарственно поцеловать егора в лоб, на что тот довольно зажмурился. — добрых снов, супруг ты мой патлатый... летов его уже не слышал, ибо находился в полудрёме: и правда очень устал за этот крайне нелёгкий день — то олега оборонял, то дом на пару с ним вылизывал да дрова таскал. его смирное дыхание приводило судакова в невероятной силы умиротворение, и он смотрел на этого сопящего, с виду сурового панкушника, но видел в нём задорного, добротного мальчишку — он и правда был ребёнком где-то глубоко в душе. олегу есть, чему у него поучиться. ночь крепчала, а темнота сгущалась всё больше: не было видно даже луны в самый её зенит. в глубине леса страшно ухала сова и пищали сычи, а посёлок погрузился в сонное и жуткое время. олег хотел было ложиться спать, но вдруг уловил своими чуткими ушами совершенно посторонний шум, как будто кто-то ходил возле дома и выжидал момента, когда он уснёт, чтобы ворваться и сделать своё мерзкое и ужасное дело. он накрыл егора одеялом с головой, создавая между мистической ебаниной и любимым некий барьер, как в детстве, и встал напротив окна, не решаясь одёрнуть занавеску. олегу вспомнилось время, когда он мальчонкой точно так же стоял у окна и опасливо созерцал чудовищность, происходившую за окном. с тех пор поменялось только то, что он был взрослее, но почему-то боязливее... или он просто боялся повторения? звуки доносились где-то снизу. что-то усердно старалось положить на подоконник какой-то предмет, будто у гостя не было рук, но "гостинец" всё время скатывался и падал. по спине олега снова пробежался опасный холодок. олег уловил ещё один твёрдый звук прямо под окном, и наконец всё затихло. он неподвижно стоял перед окном, словно зарытый в землю, а его рука беспомощно зависла в воздухе. — фух... — выдохнул он и наконец отдёрнул занавеску, внимательно высматривая желаемое в темноте, но ему не удалось уловить ничего, кроме двух светящихся красным пятен где-то у опушки леса. — и что же там такое?.. он заглянул на подоконник и очередной огромный ком слюны рухнул ему в живот. на нём, поблескивая стеклом, лежал потерянный в погребе фонарик.