красных глаз печати

после своей загадочной находки под окном судакова с невероятной силой, будто магнитом, потянуло на сон в тёплую кровать у печи, жар из грубы которой освещал ночную комнату небольшими искрами помимо остальных висящих на проводах и честном слове лампочках. олег разобрался с ними во время уборки и они периодически выбивали, но чем богаты, тем и рады — других здесь уже не найти. спалось практически спокойно, только филин вдалеке иногда ухал свою непонятную песенку и в курятниках соседей орали петухи. егор с самого утра, завидев ненормально утомленное состояние олега и его задумчивое во сне лицо, подорвался с кровати и, кое-как распалив отсыревшие дрова, чтобы судакову было не так холодно спать, подверг свою бедную худую спину непоколебимому, даже суровому испытанию под названием "вода из колодца". если бы у этого дома были соседи прямо через забор, они бы, кажется, по-доброму посмеялись над охающим и матерящимся егором, что пытался достать ведро из земной глубины, которое было больше него в два раза, желательно, чтобы ещё и с чем-нибудь, учитывая мороз на улице. наблюдать за тем, как летов его тащит, было бы ещё веселее — с горем пополам выудив это ведро, как сочную щуку, егор обеими руками волочил несчастную ёмкость с водой по земле. покрытое ржавчиной дно билось о дорожные камни в снегу, а вода одним богом известно как ещё не выплеснулась наружу: этот чрезвычайный грохот и злобные маты юноши и побудили олега понемногу открыть глаза. — это просто какой-то несусветный пиздец... — егор последними усилиями затащил ведро домой и уже стоял на пороге, разделяющем сени и комнату с печью: ну прямо тяжёлая атлетика, а не срочный выезд. — ещё и со льдом... чай будешь? — закрой дверь, пожалуйста, тянет очень, а я уже пригрелся тут... чай буду, — сонный голос судакова звучал, как мурчание кота ранним утром: невероятно умиротворяюще, настолько, что не лечь и не согреться рядом будет самым настоящим преступлением. — а я-то думаю, что же на улице такое шумное творится? неужто бабай навестил? — в своей ситуации он ещё и был способен на шутки. невероятно. в тот миг глаза егора мало чем отличались от монет в пять копеек. он только и выдал: — ой... разбудил, что ли? ну, это бы и глухой услышал... — летов уже который день был пропитан особой заботой, которую можно было увидеть с его стороны крайне редко – наверное, недавние события так на него и повлияли, заставив решить, что сейчас эта опека и нежность особенно необходимы. — зато у нас есть вода на чай, вот! кстати, я вот сегодня рано утром выходил, и глядь – среди снега, прямо у леса, заяц сидит, как с картинки... судаков спросонья мало что понимал, но с упоением рассказывающий про зайца-беляка егор, смешная шапка-ушанка набекрень и его светящиеся глаза подбивали немедленно выйти из никак не отпускающих объятий сна. олегу хотелось целовать его чудесные плечи, огрубевшие от гитары подушечки пальцев и раскрашенные морозом щёки из раза в раз, приговаривая на него тёплым, ласковым "супруг", но у него не было сил на такие проявления нежности и поэтому он молча сел в кровати и с вымученным, но влюблённым взглядом сидел и слушал бодрый летовский голос, вещающий о том, как он сегодня богатырски потрудился и что видел. олег знал, что если егора хорошенько разговорить, ну или он сам как-нибудь разойдётся, то он не умолкнет ни на секунду и будет скакать с темы на тему, оборачивая всё это в абстрактную обёртку невиданных словесных оборотов, значение которых понимал только он сам. парень настолько увлёкся, что даже совершенно не затягивал некоторые гласные и не заикался, а бодро трезвонил обо всём и одновременно ни о чём, старательно отвлекая судакова от всех его бед. когда он каким-то образом перешёл с рассказа про зайца на смысл вселенского бытия, уже вставший с тёплого ложа олег осторожно подошёл к совсем не умолкающему и хлопочущему над чашками и найденным в глубинах дома, что удивительно, целым самоваром егору со спины и медленно обнял его сзади, немного укачивая из стороны в сторону, и это заставило летова удивлённо замолчать. — олег... ты чего? — он повернул голову так, чтобы судакову открылся прекрасный вид на его орлиный нос и редкие, но длинные ресницы в профиль. красная от мороза щека остужала его нагретое у печки лицо, и олег не смог сдержаться от того, чтобы прикоснуться к другой кончиками пальцев. егор сейчас очень походил на снежного короля, раздающий свою приятную прохладу приятными покалываниями в руке, но олега это ни капельки не смущало и он ещё и понаглел прижаться носом к летовской скуле. от егора веяло запахом хвои: видимо, угодил лицом в молодую пробившуюся сквозь лесной грунт во дворе сосенку, пока таскал воду им на чаёк. — да так, ничего... нравишься ты мне, аж дурно иногда становится, — и даже густой неизведанный лес уже не казался таким пугающим, когда рядом с олегом находился егор, смешно щуря глаза от зимнего холодного солнца. он положил изящные кисти рук на руки олега: — мы, вроде бы, чай пить собирались, — на его лице проскользнула забавная улыбка, точно обещающая судакову хорошее утро. — собрались, конечно... у нас и бутерброды есть, хотя бы не просто голые, благодать, — олег благодарно покосился на всё ещё смущённого егора. — постарался ты знатно... — да чё уж там... бутерброды и бутерброды, — егор сгорбился на табуретке с огромным желанием спрятать смущение за присущей ему маской суровости, но понял, что в этом нет надобности, когда снова посмотрел на любимого человека. ненадолго задержав свой взгляд на нём, он направил краник самовара на чашку олега. — ты чего сидишь, как барыня? ешь давай, стрессы такие пережить, всё-таки... — это было сказано скорее с упрёком и неловкостью, чем с быстрой переменой на привычное его агрегатное состояние. — ем, не переживай... ты-то сам и не ешь совсем, а на меня ругаешься, — судаков с усталой улыбкой на лице принялся жевать сделанный егором бутерброд, чувствуя на языке привычный вкус докторской колбасы, но, как и лес, она не показалась ему осточертевшей, как и обычно: это так подействовал летовский чай? они пили остатки от индийской пурги в молчаливом спокойствии, время от времени касаясь друг друга ладонями и скрепляя руки в любовном замке — это сейчас было необходимо, как никогда. за неловкими взглядами и домашним уютом забылся и странный силуэт лося, и загадочные обмороки, и фонарик под окном... егор действовал, как алкоголь: запиваешь им проблемы, но они от этого ни капли не исчезают, а только усиливаются и после дофаминового воздействия давят ещё больше. в какой-то момент, а именно тогда, когда на дне чашки остались лишь размякшие хлопья заварки, олегу очень надоело ощущение липкого пота на собственной спине. он невзначай потрогал свои волосы и отметил их плачевное, больно жирное состояние. иногда он слишком жалел о том, что его человеческая природа слишком чистоплотная и на дух не переносит малейший дискомфорт на теле, но решение в голову всплыло само — набрать пару вёдер воды и пристроить на последний газ в баллоне. — игорь, я пойду черпну воды, обмыться очень хочется... он лишь фыркнул: — брал бы ты пример с меня... не понимаю, как ты так часто моешься, — он встал, оттянул и без того растянутую майку-алкоголичку, любезно украденную у олега и пристально, с непонятным судакову чувством посмотрел на него. — надень хотя бы что-нибудь наверх, пожалуйста. — конечно, я же не дурень, мороз на улице, думаю, и сам видовал, — он набросил на плечи свой кожух, в котором он приехал сюда, прыгнул в валенки на ходу и оставил летова наедине с собой. — ух... колодец находился у западной части дома, не очень приветливо скрипя цепями. на его углах серела порванная в нескольких местах паутина, а лохмотья синей краски вот-вот грозились окончательно отлететь. парень вспомнил, как этот колодец пестрел синим цветом, когда тот ещё ходил в первый класс и неприятно поёжился, будто у него отобрали что-то родное. весь его дом словно осунулся от отсутствия людского внимания, и это не могло не быть поводом для мимолётной грусти. — ладно... — выдохнул судаков и медленно начал опускать висящее перед ним ведро куда-то в темноту. вскоре послышалось бурное плюханье — он достиг воды, но что-то в колодце не было очень глубоко. погрузив ведро полностью, олег осторожно завертел ручку, к которой крепился огромный моток цепи. с его детства не поменялось только то, что ожидание того, пока вода вместе с тонкой железякой выплывет наружу было мучительно долгим. наконец из-за кирпичной основы показался тусклый металл с хлюпающей внутри водой, и олег, осторожно перелив жидкость в нормальное ведро, понёс было его к дому, но периферийным зрением он заметил возле окна огромные следы. ему вспомнилась сегодняшняя ночь, то, как он с нечеловеческим изумлением смотрел на два багровых огонька в темноте и забрал с подоконника фонарь, повидавший в том подвале явно больше, чем он. вдруг олега сильно передёрнуло от мурашек по всему телу и он с огромным грохотом уронил ведро на снег, расплёскивая набранную томительным ожиданием воду. не прошло и нескольких секунд, как на порог выбежал егор, даже не удосужившись одеться по погоде: — чё стр... — он заметил слева от себя ошарашенного юнната и немедленно подлетел к нему, забыв вместе с ним про его желание вымыться и про клятое ведро. — кого ты опять уви... — да так, вспомнилось не очень хорошее... — глаза в немой панике бегали по двору и тут заметили, что следы от окна идут вовсе не в лес, а... к подвалу. страх сжал сердце олега и без того кровавым кулаком, совсем не оставляя места в грудной клетке даже для лёгких. он не мог ничего сказать, и поэтому шокировано поднял трясущийся палец на погреб: — гляди... — из глотки вырвался нервный смешок. да ну, не может такого быть: как здоровый лось мог открыть тяжёлую дверь и зайти в подвал, не имея рук? он бы, к слову, даже туда не поместился, ибо размеры этого лесного животного были колоссальными. — слушай... — егор судорожно сглотнул, понимая, что может натворить своими словами, но тот, кто не рискует в своей жизни, переживёт только один риск за свою жизнь – потерять всё. — может, я скажу странную вещь, но... если мы не пойдём туда, можем сдохнуть вовсе, потому что ты сожрёшь себя страшными душевными мучениями, а я сделаю это за тобой. на его лице сосредоточилась вся серьёзность, а слова звучали очень убедительно: наверное, так было всегда, раз олег так отчаянно и с огромным доверием следовал за ним и верил в любую вещь, хлынувшую из его всегда припухлых уст. перед его глазами пролетели все сны, видения и наблюдения за последние пару дней, весь его накопленный страх и злость на третьи лица, подбросившие этот злоебучий кусок мяса, но он уже был готов благодаря летову пережить это ещё раз, если это приблизит его к очищению от этой бренной грязи. недолго думая, он согласно кивнул: — пойдём. я так хочу разобраться с этим всем и никого не мучать... — его голос опасно дрогнул. нет. волю эмоциям сейчас точно давать нельзя, потому что это только разобьёт его ещё больше. он, не отрывая взгляда от егора, сглотнул колючий ком и подошёл к двери погреба. он только сейчас смог рассмотреть у себя под ногами давно засохший воск и это только подлило керосина в открытый огонь, делая так, чтобы олег начинал сомневаться: — ты готов?.. — он тянул время, как мог, с призрачным шансом смотря на мнительно скрестившего руки на груди егора. он даже бровью не повёл: — я даже не знаю, что там такое вредное сидит и выжидает, и что вообще происходит у меня на глазах, — он в два шага оказался возле олега и сам открыл массивную дверь с огромным скрипом, потянув её на себя. — пошли давай, партизан... олег в который раз сглотнул остатки слюны, будто это чем-то поможет и, не отпуская, как ему чудилось, самой мягкой в мире руки, синхронно, как военный ступил с летовым вперёд. дневной свет без труда проникал вовнутрь и освещал мрачные стены и самый конец ненастного погреба, вот только стен в этот самом конце видно не было: лишь две огромные дыры, будто так и надо. — ты когда-нибудь... видел такие подвалы? — с каждым шагом внутренности олега, кажется, сужались всё больше, да и жуткий сибирский мороз поджимал, нагнетая обстановку. — почему здесь развилка? — а хрен его знает, — скорее раздражённо прошипел летов в готовности разорвать того, кто мог отсюда выскочить и напугать олега до полусмерти ещё раз. — мне это всё совсем не по душе... они спустились в затхлое помещение погреба, и их жутковатые догадки оказались реальностью: внутренность подвала действительно разделялась надвое, как змеиный язык и уходил далеко под землю. — смотри, целые подземные тоннели... — поясницу предательски защекотал нарастающий страх, подбивая олега убежать назад, не оглядываясь и выйти сухим из воды, но он не мог так поступить хотя бы потому, что где бы он не оказался, мысль о чём-то ужасном и незавершённом рано или поздно замучает его до смерти. он решительно выпрямился, вглядываясь в непроглядную пустоту. — нам нужно разделиться, наверное. иди налево, а я правое крыло изведаю... егору эта идея совсем не понравилось, что было видно по пробегающему в его глазах страху, но он понимающе кивнул: — давай... главное, не вырубись, — летов, явно что-то чувствуя, крепко-крепко сжал его руку и строго, по-наставнически посмотрел олегу в глаза, будто запрещал умирать вот так просто. — не поддавайся всякой вредной хуйне. этого всего и нет на самом деле, а твоё же сознание тебя и мучает... у олега на языке вертелось слишком много вопросов про то, как егор это узнал или прочувствовал, но все его силы и боевой дух были сосредоточены только на том, как бы быстрее понять, что тут происходит и выйти из этой подземной каторги поскорее, поэтому он просто кивнул и дал волю чувствам, тепло прижавшись к юноше и обвив руками его талию. — давай, супруг, иди, нарешай там всех... сможешь всё, если я так говорю, значит, так и будет... — он погладил судакова по немытым бог знает сколько волосам, медленно отстранился и зашагал в обозначенную сторону, не оглядываясь: наверное, чтобы не было тоскливей. олег остался совершенно один под зорким взглядом пиздеца и зрелищ, что его терпеливо ожидают, как и момента, когда он решится шагнуть навстречу неизвестно чему. — надо же... — шепнул он, и эхо неподалёку подловило даже эту еле слышную фразу на зимний пронизывающий ветер. он, набрав в лёгкие побольше воздуха, смело шагнул вперёд и постепенно набрал скорость, понемногу растворяясь в темноте, как в чадном дыму. он прошёл неизвестное количество шагов наобум, цепляясь руками за стены с непокидающей его мыслью о том, как же там егор... захватил ли его в свои цепкие, убийственные объятия мистический лось или пощадил, оставив свои чёрные промыслы на олега? его глаза давно привыкли к темноте, но вдруг заслезились от желтоватого света где-то в пятидесяти метрах от олега. что это?.. тот самый воспеваемый свет в конце тоннеля? судаков, сам того не осознавая, ускорил шаг. секунды растянулись на часы, будто дух непонятного рогатого существа специально издевался над ним, но олег, наплевав на течение времени, оказался возле света в считанные минуты, и... сказать то, что он был в тихом ужасе — не сказать ровно ничего. перед его глазами заплыли силуэты, обретая форму огромных форм банок, а в этих банках в непонятной олегу жидкости плавали мумифицированные трупы животных. косуля, олень, множество белок, зайцев... были и птицы с окаменевшими клювами, печально смотрящие глазами-бусинами в пространство, где они могли бы обрести свободу, но не смогли, оказавшись помещенными в непробиваемые даже клювом банки. формалин, кажется... олегу не доводилось иметь дело с этой жидкостью, но он знал про неё со школьной скамьи и уроков биологии, но даже про название жидкости в такой ситуации и близко думать не хотелось. посередине стояла огромная ёмкость, куда, кажется, мог бы поместиться даже лось, но разглядеть, кто там находился, олег не мог, потому что в глазах двоилось и жутко плыло, будто судаков норовил упасть в обморок, но, найдя силы обойти огромную банку, он присмотрелся на всё ещё плывущие очертания... в формалине, смирно вытянув костлявые руки, заплывал егор. олегу пришлось опереться о стену, чтобы принять всё то, что здесь происходит. он через боль посмотрел на любимого в стекле: раствор окрасил его кожу в мертвенный серый цвет, а сам он будто спал и был этим похож на восковую куклу. его сморщенные веки были умиротворённо закрыты, будто он действительно погрузился в сон... жаль, что вечный. судаков почти было поверил в то, что находилось и выжидало неизвестно что перед ним, но.

"не поддавайся всякой вредной хуйне. этого всего и нет на самом деле, а твоё же сознание тебя и мучает..."

слова егора певуче и в то же время строго вспорхнули в его голове, словно одарив крыльями надежды. он вспомнил, что егор пошёл в абсолютно противоположную сторону от него, и что ему здесь, в его же снах, ничего не грозит, кроме дикого самобичевания и высасывания серотонина из мозга. если это сон, то значит, что и всё вокруг ненастоящее, а из этого можно понять, что сделать он мог что угодно и без вреда себе и кому-либо. олег, до этого опирающийся на стену, решительно встал на мятные ноги и прикоснулся к стенке банки: она была холодная, как смерть... как всё, что здесь и сейчас ему привиделось. олег с огроменным морем слёз в глазах ещё раз посмотрел на умершего друга и, пока он в это не поверил, завёл свой намертво сжатый кулак и хорошенько размахнулся. его уши пронзил звонкий треск стекла и разлетающиеся во все стороны осколки, задевшие бедную руку и одарившие её сильной пекущей болью с примесью красного цвета. олег схватил ледяное, точно такое же, как и разбитая ёмкость, тело егора и со всей силы помчал вперёд с необъятным страхом оглянуться назад. ему в голову будто ударил шепчущий голос: — обернись... пожалуйста, олег, обернись... вдруг судаков остановился с телом на руках и чуть не врезался в стену, потому что узнал в этом тембре егора. колени неистово затрусились, грозясь с треском уронить хозяина и его холодную ношу. а точно ли стоит это делать?.. егор никогда не обманывает и не хочет навредить, он знал это, как никто другой, ведь слова летова часто помогали ему поступить правильно... но вдруг это противное существо знает об этом и, сидя в глубинах олегового сознания, пытается его очень сильно обмануть?.. он зажмурился и, положив тело рядом с собой, тяжело рухнул на колени, закрывая лицо окровавленной рукой, делая всё, что угодно, лишь бы случайно не обернуться и не умереть столь глупо. перед глазами запорхали кислотные пятна, которые обычно бывают, когда слишком сильно потрёшь глаза, и олег, невольно засмотревшись на них, почему-то по-детски заулыбался. его даже не так волновала сумасшедшая смена эмоций, как эти забавные пятнышки — лучик света в этой одиночной тёмной камере кошмаров. ему даже на миг показалось, что они излучают тепло... тепло? — олег... — донеслось до его ушей. видимо, неизвестность ещё не ушла, — ...олег, блять! уснул, что ли? скорее пошли отсюда... это фраза заставила его широко распахнуть глаза и хорошенько проморгаться: перед ним сидел и бурчал егор, с отвращением разглядывая на себе промокшую в формалине одежду. живой. здоровый. целый. всё-таки не видение. — живой... — улыбнулся олег сквозь проступающие слёзы, — как пить дать, живой... — нет, блять, мёртвый, — олег узнавал в этом потешном злобном карлике своего егора и безгранично радовался. — че смотришь? пошли отсюда, я тебе серьезно говорю, неладное тут происходит... иду по коридору этому, иду, иду, хуй знает уже сколько, вдруг чувствую, обнимает кто-то, и не просто кто-то, а ты.... а потом я тут, и гадость эта... фу, — он поморщился не так от наличия неизвестной хуйни на своей одежде, как от осознания того, что ему всё же придётся мыться. — короче, пошли скорее... олег схватил руку летова, как спасательный трап, и когда они почти выбежали из этого подвала, судаков всё же осмелился оглянуться. той развилки, из-за которой всё и случилось, уже не было.