красных глаз печати

настала очередная гнетущая своей чернотой ночка, вселяя в олега всё больше решимости уехать отсюда как можно скорее пронзительными криками сыча. после того, как судаков повидался с настоящим формалиновым ужасом в глубине собственного подвала, он начал ценить всё вокруг себя вопреки собственной отчаянности, а егора полюбил ещё больше, хотя, казалось, куда бы более? он сидел и ждал, пока летов наконец вымоется от противных жидкостей на своём теле в нервном тике и дошёл до мысли, что то раздвоение в подвале было подстроено именно той ебаниной, что не даёт покоя его разуму, вкидывая безумные вещи и заставляя думать, что всё это — явь. из-за всех своих снов, видений и с недавних пор самых настоящих событий, что были тесно связанны с егором, олег, понимая, что неупокоенная дурь транслирует ему его же самые большие страхи, чтобы запугать и убить ещё больше, трясся при любом удобном случае, когда летова долго не было рядом с ним. возможно, пойти проверить, как он?.. до этого через силу доедавший остатки колбасы олег аккуратно смахнул в сторону остатки трапезы, встал босыми ногами на совершенно непрогретый пол и тихо побрёл в сени, где через такую же силу мылся егор под спокойный гул печи. за дверью было достаточно тихо, настолько, что плеска воды не было слышно ни капли, что и сподвигло олега осторожно приоткрыть дверь. — ты в п... — он на секунду – или даже на минуту? – обомлел и каменно встал на пороге от неописуемого вида на егоровскую худую спину и спелые ягодицы. лопатки напряжённо выпячивались и переливались под покрывалом жемчужной кожи, когда летов набрал воды в черпак и окатил себя с головы до ног, ласково зажмурившись. — ты... — что "я"? — юноша обернулся к олегу так, чтобы его волосы едва ли закрывали шею и лукаво ухмыльнулся. — я вообще моюсь, бр-р... — вижу, что не в войнушки играешься, — перед тем, как сделать шаг навстречу любимому телу и душе, олег на секунду помедлил: как на это отреагирует игорь, обнимет или пошлёт? стоит ли вообще что-либо предпринимать?.. — ты у меня до смерти красивый... — в его голосе проскользнули не так часто появляющиеся нотки нежности. тело егора порой, в особые моменты было самым настоящим блаженством и валерьяной даже против самой огромной трудности, вызывающая мгновенное привыкание и невозможность отпустить это божество. к нему хотелось касаться и неутомимо изучать каждую родинку, каждый волосок и, шёлково трогая особые места, чувствовать над ухом нежданные вздохи; вот и сейчас олег, убедившись, что с его возлюбленным всё прекраснее некуда, стоял и смотрел на постепенно пробивающееся сквозь маску бурчания непреодолимое смущение: — больно нравлюсь? — конечно... — руки судакова сами потянулись к летовской груди, ощупывая со спины мраморные дорожки остывшей воды. — вот и случай выдался, подтвердить... игорю оставалось лишь сдерживать томные вздохи, пока тепло милых ему пальцев разливалось на рёбрах, словно пересчитывая их, на алых юношеских сосках, а губы, как одичавшие, прижимались к его непокрытой шее. кончики пальцев олега умело и по-театральному водили по бокам и красноватым от тёплой воды бёдрам, но когда уже было добрались до низа живота, егор изящно запрокинул голову судакову на плечо: — я всё понимаю, тоже соскучился, но... это — последнее место, где мы могли бы... — он стеснительно замялся, опуская довольный таким вниманием к себе взгляд, но руки твёрдо пригладили запястья олега. — в общем, не сейчас... вот приедем домой... судаков был крайне понятливым по отношению к егору и его уважение к этому невозможному парню было выше эвереста, и именно поэтому он многозначительно кивнул, проведя рукой по рельефным костяшкам: — я понимаю. скорее бы... — он заправил егору за ухо выбившийся локон и, ласково притронувшись губами к месту на шее, где находятся позвонки, отстранился. — тебе здесь не холодно? — ничуть. меня подзаебало это дело, я сейчас выхожу, — его слова явно не соответствовали реальности, потому что летов дрожал так, будто мылся он не в доме, а на улице. губы егора красочно отдавали синевой, которая бывает, когда человек пересидит в холодной воде. олег с нотами упрёка покачал русой головой, подцепил пальцем полотенце и принялся аккуратно вытирать капли уже холодной воды, чтобы летов не задуб здесь насовсем. егор недовольно вскинул подбородок: — ты чё... — чш-ш-ш... — полотенце осторожно подхватывало весь влажный холодок на своём пути, услужливо впитывая его в себя и облачая в себя волосы, егоровскую талию, икры и, наконец, попало обратно на крючок с рук олега, качнувшись в последний раз. тот погладил егора уже по сухому плечу и вручил ему висевшую рядом одежду: — ты одевайся, а я пойду сушняка в лесу наколочу, чтобы тебе теплее после бани было, — он немного виновато улыбнулся, — не рассчитал, что они так закончатся скоро... — а ты хоть умеешь дрова колоть? — разумеется, — олег пожал плечами так, словно такая физическая работа не стоила ему никаких усилий. — а что там уметь? дело житейское... замахнулся топором – вот тебе и колодки, пару ходок сделал – и в тепле сидишь. зная то, что творилось все эти дни, игорю не особо хотелось отпускать судакова на такое рискованно далёкое расстояние, ведь в недрах леса может случиться всё, что угодно, но и мёрзнуть не особо хотелось. он с огромным сомнением в глазах взглянул на олега, попутно натягивая на себя шорты, что были ему велики в районе талии: — ну... будь осторожен, — егор печально вздохнул и задержал дыхание так, как будто хотел сказать что-то ещё, но слова сами вырвались из его рта, — пожалуйста. он, будучи уже одетым, смиренно наблюдал за тем, как впервые за такое время преисполненный радостью олег суетливо надевал тёплые штаны и все самые согревающие одежды, видимо, под влиянием сегодняшних утренних чар. натягивая по самый нос егоровскую шапку-ушанку, олег подлетел к юноше: — сядь ближе к печке, пока жар есть, — он бережно взял лицо егора в свои руки и наконец смог воздушно прикоснуться к его душе путём через пухлые губы, понимая, что ему этого слишком не хватало. игорь размяк в его руках, делая своё лицо абсолютно податливым для их общих желаний и тихих касаний. олегу точно не хотелось отрываться от прекрасного полотна, на котором, как нарисованные норовили быть зацелованными зефирные уста, но небольшой холодок уже пробирался к нему сквозь кожух. он погладил летова по щеке: — не скучай, — и исчез за входной дверью, плотно и заботливо её прикрыв. игорь остался один. он посмотрел на корыто с водой возле себя и, отметив, что его бы желательно вылить где-нибудь на улице, подошёл сквозь открытые двери из сеней к печи, пригреваясь, как сытый домашний кот, ну а что ещё делать? прячась от кгб в таком глухом месте, да ещё и зимой, из дел можно выделить только заготовку дров, сон у печки и исследование комнат... а ведь правда: в других помещениях егор мелькал, когда выметал мусор и пыль, но особо не вглядывался — вот и как раз та ситуация, когда можно и присмотреться, вспоминая родной дом и беззаботное детство. сам дом разделялся на четыре комнатушки — помещение с печью, обшарпанная кухонька, бывшая спальня олега и небольшая, как её сейчас называют, гостиная. если зайти с сеней и разглядеть всё вокруг, то можно было без труда увидеть, что первая дверь, что находилась практически возле печи, вела в гостиную, вторая на пристройку в виде кухни, а единственная дверь справа показала бы комнату судакова-младшего, но егор решил не делать особый разгром и приоткрыл самую ближнюю первую дверь, вместе с этим открывая себе вид на бывшую комнату для посиделок. она представляла из себя достаточно простое помещение, впредь заваленное паутиной, старой запыленной лакированной мебелью и прохудившейся софой. среди этого всего валялись пустые фоторамки — судя по всему, родители олега решили забрать все фотографии на долговечную память, но вот только забыли про кое-что, что спокойненько пристроилось под диванчиком и лежало там, пока егор не спустился на корточки и не пригляделся. перед ним валялся серый от толстого слоя пыли альбом, битком набитый всякого рода фотокарточками. летов осторожно потянулся к нему и, прикладывая всю свою имеющуюся силу, положил альбом на свои колени. ему пришлось сдуть пыль несколько раз, да так сильно, что он, уже вовсю вдыхая заново, принялся бережно листать затёртые страницы. мимо него плыли изображения этого дома, ещё не в таком ужасном состоянии, а как раз тогда, когда он был в самом зените своей красоты: опрятный, ухоженный дворик с парочкой сосен и дикой грушей прекрасно сочетались с утеплённым и окрашенным в нежно-голубой цвет домом. кружевные ставни на окнах были приветливо открыты, а за ними виднелись накрахмаленные занавески и комнатные цветы в беленьких горшках, за которыми, видимо, ухаживала мать олега. и она здесь мелькала: красивая, вечно улыбающаяся белобрысая светлоглазая женщина — олег был похож скорее на неё, ежели на отца. она стояла в компании с мужчиной с тонкими чертами лица – скорее всего, судаков-старший; рыжего худого кота в полоску, непринуждённо стояла возле приготовленного ею пирога с яблоками, но вот не было видно только самого олега, будто и не было его здесь никогда. или же он просто не любил фотографироваться? почти долистав до конца, егор остановился на странице, где сквозь плёнку виднелась одна-единственная фотография. он сощурил глаза, и тут на его щёки пробился вечно спрятанный румянец: на фотографии был изображён молодой олег, жаль только, что чёрно-белый. на вид ему было лет семнадцать — олег стоял на фоне чего-то деревянного и задумчиво смотрел вдаль и немного вбок. егор приметил простую, но по-своему обаятельную клетчатую деревенскую рубаху, что была расстёгнута на одну пуговицу и всклокоченные, неуложенные волосы: в принципе, этим он ни капли не отличился от себя в настоящем. в углу стояла рукописная дата, когда он был сфотографирован, но она была очень мелкой, из-за чего егору нужно было приглядеться: "июнь 1979 г.". неожиданно летову в голову пришла мысль: альбом бесхозно валяется здесь уже шесть лет, а фотографий олега тут нет, кроме одной этой карточки — забрать её отсюда преступлением не будет. егор, стараясь ничего не повредить, осторожно поддел пальцами краешек плёнки, а другой рукой выудил фотографию за угол и аккуратно положил её себе в руки, будто держал самое настоящее сокровище, что, в принципе, так и было. он разровнял фотокарточку и нежно погладил большим пальцем то место, где у олега была изображена щека. ни горячий, ни холодный взгляд судакова медленно вводил летова в наружность измерений и некий транс, пока он зачарованно глядел на своего любимого человека, и глядел бы ещё долго, если бы внезапно не послышались три коротких, но достаточно сильных удара в дверь. игорь рывком подскочил с места — неужто соседи за солью пришли? или за чем они там обычно приходят?.. пока он размышлял, кто, зачем и куда пришёл, в дверь постучали ещё раз, в разы настойчивее, чем до этого. окно в гостиной выходило на совершенно другую сторону, так что посмотреть, что же там такое у егора возможности не было. — вот же блять... — всё ещё держа фотографию в руке, он прикрыл вход в комнатушку и вышел в сени. — кто там? ответа не последовало. у парня закралась мысль, что это сельские мальчишки бегают по домам и разыгрывают так бедных наивных пенсионеров, а сейчас они просто испугались мужского голоса. — спрашиваю, блять, ещё раз: кто. там? — речь летова стала грубее и твёрже, но незваные гости как в рот воды набрали. — ну, сука, покажу сейчас, где волки срать боятся, шпана малолетняя! тут он резко распахнул дверь и оскалился в готовности выдавать самых настоящих рукотворных пиздюлей, но... за дверью никого не было. лишь пронизывающий ветер и летящий с неба снег. — убежали, су... — вдруг он почувствовал, как ему на плечи опустилось... что-то. что-то холодное, страшное и по ощущениям костяное – что-то, похожее на лошадиные копыта... лошадиные ли? егор встал на месте не в силах пошевелиться, но периферийным зрением не увидел копыт. никаких. только чёрный, пробирающий до мозга костей страх. над его ухом просвистело дыхание: хриплое, асимметричное и медленно сводящее с катушек. его было слышно и слева, и справа, и сзади, а больше всего сверху — нечто исполинских размеров явно пришло не с добрыми намерениями. егор, не двигая головы, взглянул на фотографию у себя в руке, дабы успокоиться хоть как-то... и вмиг он набрал воздуха в лёгкие, чтобы они в любой момент могли выйти страшным криком, от которого даже вороны слетят с облюбленных ветвей. место, где у олега были глаза, сочилось алой жижей, а на его шее краснели и синели бесчисленные гематомы, будто его пытались душить множество раз. у егора похолодело всё внутри. пока он здесь стоит и бездействует под влиянием чего-то ужасного, что неутомимо питалось его страхом, там, в лесу, возможно, уже погибал наедине его единственный дорогой сердцу человек. так и какого же чёрта он не в силах преодолеть эмоции ради этого беззащитного человечка в ушанке, целующего его сегодня поздней ночью и ближайшую жизнь? он оценил ситуацию и приготовился к действиям как раз тогда, когда дыхание над его ухом начало раздаваться всё громче. егор сцепил руку в кулак, затаив дыхание — главное, чтобы всё получилось. удар. пульсация в локте. неистовый рёв. летов пулей вылетел из дома, с треском захлопнув дверь ногой и не оборачиваясь, и вновь не по погоде. ужасающие звуки сзади могли бы запросто положить его своими колебаниями на пол, но тот продолжал бежать, прыгая из сугроба в сугроб; его задача сейчас — найти олега. целым и невредимым. егор обогнул забор и помчал прямиком в лес, пока его глаза бегали из стороны в сторону, панически ища то, за чем пришли. вот показались кроны деревьев, среди которых застыли огромные груды снега в человеческий рост... но то, кто находился за ними, был гораздо ценен. игорь с грохотом врезался в олега и вцепился в него пальцами, сильно сжимая пушистые рукава и уже не обращая внимания на рокот дров и то, что он чуть не сбил судакова с ног: — пиздец, живой... — что случилось, пока меня не было?! — олег потерянно рассматривал трясущегося егора в своих руках, но тут же сгруппировался, стянул с себя кожух и набросил на него, укутывая, как младенца. когда летов был закутан настолько, что среди меховой кучи было видно бледное, как смерть лицо, он поднял свои полные ужаса глаза: — съёбывать надо отсюда. срочно. — игорь... но электрички же только по утрам ходят... — олег судорожно сглотнул слюну и еле успел подхватить резко покачнувшегося от его слов егора. — ну-у, ну, да, придётся переночевать... а что случилось-то хоть?.. — сам сейчас увидишь... лопату бери, — егор укутался в одежды потеплее и медленно, но решительно, не отступая от олега ни на шаг, направился обратно к дому. — тихо, вот сейчас... за дверью воцарила полная тишина, которую время от времени нарушал только свист ветра. олег неуверенно почесал затылок: — ты уверен, что там что-то бы... — блять, я бы не помчался в лес, будто мне со всей дури засадили! я чё, дурак, по-твоему? — игорь показал руками ощутимый им размер кошмаров, что находились сзади него. — хватануло меня, я его ёбнул, страшно перепугался, а он ка-ак заревёт!.. — я понял. ану, погоди, — судаков заслонил егора собой в готовности защищать его каждую секунду и, притаившись, как хищный зверь на косулю, распахнул дверь. — о... видишь, нет никого... — олег, — от частого глотания голос летова стал сиплым и осевшим, — тут точно, блять, кто-то был, зверь, может, какой, схватил меня, я ж тебе и говорю... — видимо, невидань эта нам обоим видения подбрасывает, страх пожирает... ладно, — завёв егора в сени, чтобы тот не дай бог не получил обморожение, олег закрыл дверь плотнее обычного. — сегодня переночуем, а завтра первой электричкой в омск, утомился я от этого... и теперь я тебя попрошу, — он со всей серьёзностью, что вынашивал, наверное, с тех пор, как увидел подвальное мясо, посмотрел егору в глаза. — береги себя, и не трогай что-то подозрительное... как это, — он кивнул на валяющуюся на полу собственную фотокарточку, на которой, к слову, уже не было никаких кровяных подтеков, — это особенно подозрительная вещь. егор окинул олега вопросительным взглядом: — но... это же просто твоя фотография? олег, казалось, не хотел отвечать на этот вопрос. он просто смотрел в пол и перебирал в руках собственные пальцы. — а подозрительная она потому... — он тяжело вздохнул, — ...что родители, когда уезжали, забрали все фотографии до единой, — он наконец поднял глаза с непонятной, но очень пугающей эмоцией. — этой карточки здесь не было. *** очередная ночь сулила быть очень тяжёлой ещё с тех пор, как двое юнош всё никак не могли уснуть, но когда егор уже, благо, смог это сделать и отважно блюсти высоту мира собственных мечт и мыслей, олег пристально вглядывался в потолок в ожидании чего-то жуткого. он подумал о моментах, когда они с егором вернутся домой и будут сидеть и, как обычно, громогласно спорить о какой-то группе или книге, но в итоге всё равно уснут в обнимку несмотря на всяческие слова, как "ой, ну тебя!" и прочие маленькие хитрости. мысли об этом его невольно улыбнули, и он лишь крепче прижал егора к себе, украдкой зацеловывая ему бледные виски. вдруг где-то в глубинах дома раздался шорох. олег свёл это на шебушных мышей и спокойно зарылся носом в летовские волосы, но подскочил с кровати, когда этот звук раздался ещё раз. — ну что же там такое... — он, стараясь не разбудить крепко спящего игоря, тихими шагами скрылся в недрах дома и всё же одна противная половица смогла нарушить егоровский покой. он нехотя разлепил один глаз и понял, что олега рядом с ним не было. можно было всё счесть за нежданный поход отлить, но явно не в их случае: уже через пару моментов и егор, подорвавшись с постели, прямо в широких семейках понёсся на улицу, хотя сам олег сейчас спокойно сидел в своей бывшей комнате и исследовал источники звука. он проверил окна, закрытые ставни, покрытые паутиной коробки, но место, откуда посреди ночи зазвенел ночной шум, так и не было найдено. олег хотел было развернуться и уйти спать, обнимая сонного егора и дальше, но странный звук раскатился по комнате снова. это было что-то, схожее с тем, как скребутся мыши, но когда судаков наклонился под стол, что был, наверное, старше него самого, то неожиданно понял, что шорох был прямо на обратной его стороне. он старательно пригляделся. нечто медленно писало что-то на невидимом боку стола. — "то, отку... откуда вс... всё началось... — олег еле-еле разбирал почерк при лунном свете, — туда... где всё зак... закончится..." его не волновал даже тот факт, что кто-то невидимой рукой выгравировал это на столе и что это, скорее всего, очередной плод его больной фантазии, но эта фраза... точно. старое кладбище в лесной чаще. там, где всё закончится. а откуда же началось?.. — началось... о! получается, возле подвала... а что началось? — мозг судакова в панике генерировал мысль за мыслью, пока к нему в голову не пришло ошеломительное воспоминание. две капли крови, упавшие на песок — два алых глаза, что он так часто видел. тушку отнесли на кладбище, но две капли крови остались там, в песке... то, откуда всё началось туда, где всё закончится. неожиданно у олега возникла идея. он спешно выбежал с помещения: — игорь, вставай скоре... игорь? постель была пуста точно так же, как и опустело и похолодело у олега внутри. он, успокаивая нарастающую панику, вбежал на кухню, схватил первый попавшийся нож и, надев лишь валенки, выбежал на улицу: в лицо ударил буйный ветер. олег чувствовал, что летов сейчас там, куда он направляется, но боялся, что может не успеть, не спасти, не уберечь от убийственного взора этих самых глаз. он оббежал дом и понёсся прямо к погребу, но остановился прямо перед тем самым местом. олег был чётко уверен в алгоритме своих действий, вот только куда девать песок?.. — ай-й... — думать было некогда. судаков занёс широкую ладонь, зачерпнул немного песка и понёсся по памяти в сторону покосившихся крестов, пытаясь не уронить ни песчинки. в ушах одуренно свистел ветер, сносил назад, но судакова несло лишь вперёд и никуда больше — ничто его не преклонит, если его душе, что сейчас мёрзла бог знает где, грозит большая опасность. он протаранил лицом пару веток, что оставили на его лице красные отметины, но наконец оказался там, где нужно: на него неприветливо смотрели мраморные плиты и деревянные кресты своими пустыми глазницами. где-то слева раскатисто прозвучал знакомый стон. олег, даже не думая, куда бежит, сорвался на него, лишь мимолётно вспомнив, что в той стороне прямо перед его отъездом похоронили ту старуху в чёрном — отжила свои девяносто, будто и не было; ещё неделю по всему селу валялись сосновые ветки, трудно не запомнить. он чувствовал, что всё делает правильно. его ожидания, к его гигантскому сожалению, подтвердились: над крестом, откашливая дорожную землю и пыль, скрючился в три погибели егор: — тут лось ходил... огромный, блять, чернющий, как из сажи, и глаза... их не было... — он упёрся руками в землю, задыхаясь так, словно пробежал минимум десять километров. — сделай что-нибудь... и бежим отсюда... из-за деревьев вышла полная луна и осветила мертвенно-бледнющее, напуганное до смерти лицо егора. спрашивать, что произошло, смысла не было, ибо человек в таком состоянии мало что расскажет или ты толком и не поймёшь, но судаков, как ему и водится, понял всё по озабоченному взгляду. он занёс руку с ножом над своей свободной ладонью, понимая, что терять у него есть что и он это и потеряет, если сейчас же не решится на то, что должен был сделать. наконец, он зажмурился, и... на песок возле могилы пролились чёткие капли багровой крови. кап. кап. вдруг над ним поднялся ветер, услужливо подхватил собой окрашенный в красный песок и унёс всё восвояси. всё, что с ними ещё могло произойти, но не случилось. вокруг них томилась гробовая тишина, пока егор не нарушил эту жутковатую идиллию, подкравшись к олегу сбоку и не уткнувшись ему носом в шею: — знаешь... — он взял в свои руки судаковскую ладонь, с неприкрытой жалостью посмотрел на изрезанный палец и, мягко прикрыв глаза, притронулся к ране губами, будто хотел зализать все его раны. — я сегодня, и вообще всё это время, что мы здесь, ещё более убедился, что ты — это самое вечное, высшее среди всего, что у меня вообще в этой жизни имеется и имелось. не могу я без твоей логики, порой и вредности, вощще без тебя не могу... — да так и скажи – любишь ты меня, хотя... так даже лучше, — олег наконец смог выдохнуть в облегчением и сбросить эту огромную, семнадцатилетнюю ношу с плеч, на которые впредь могла приземляться лишь егоровская голова. — пойдём отсюда, насовсем... *** путь от провожающего их уже не такого тусклого, будто бы вся нечисть вышла из дома и развеялась по мрачной тайге, дома до ближайшей станции разделялся лишь одним-единственным морганием. олег, стоя со своей клетчатой сумкой и придерживая засыпающего на ходу летова, не мог поверить, что все наконец уладилось его огромными, скорее моральными усилиями. к ним плавно, достукивая колёсами свой неустанный ритм, подъехала электричка и приветливо раскрыла свои двери подобно воротам в рай. — пошли, игорюш, не спать! дрыхнуть по пути домой будешь... — судаков подхватил уже храпящего егора за талию и, затаскивая в безлюдный вагон, тяжело вздохнул. — ой, "а васька слушает да ест"... он усадил уснувшего юношу возле окна и сел рядом сам, положив его острую скулу на своё покрытое тёплой одеждой плечо. за окном пестрели сосны, от которых олегу наконец удалось убежать и забыть все ужасы, как страшный и крайне хуёвый сон. электричка слегка покачнулась, что означало лишь то, что они уже в пути, и медленно начала набирать обороты. за окном плыла местная речка своим невероятно быстрым течением под толстым слоем льда, мелькали огромные сосновые боры и даже кое-где большие, но голые аллеи берёз, что сейчас были слегонца припорошены снегом. олег наблюдал за местными ландшафтами, как увлечённый интересным мультиком ребёнок, что был не в силах оторвать внимательный взгляд светлых-светлых глазищ от всего вокруг. как же, всё-таки, хорошо живётся в сибири... вдруг в далёких далях среди деревьев затускнела бурая шерсть. олег подумал, что ему показалось, но он протёр глаза и засмотрелся немного внимательнее. животное для медведя было слишком велико, да и шерсть светлее... ничего толком нельзя было разобрать, пока из гущи снежных веток не высунулась голова. рогатая голова. где-то в ста метрах от несущейся электрички стоял самый настоящий лось и смотрел олегу прямо в душу своими умными и большими чёрными глазами. судаков подумал, что ему показалось, но сохатый внезапно подмигнул ему, развернулся и мгновенно скрылся в в лесной густоте. судаков посмотрел на мирно спящую головушку на своём плече, ещё разок в окно и ему наконец полегчало — это ли не самая большая награда? а электричка несла их домой, как аист младенца, и обещала им ещё уйму прекрасных видов...