***
Воспоминание… — Тяжёлый день! И сказать о нём даже нечего: в голове одна нецензурщина! — Глеб делает резкое движение рукой, желая показать максимальное своё разочарование, но жалеет об этом: плечо моментально пронзает противная боль. — Ай! Чёрт, целый день с плечом этим мучаюсь… Едва за тридцать, а уже себя как ветхий старик ощущаю! — Вадим смотрит на брата с тёплой лёгкой улыбкой, выражающей всю испытываемую к нему любовь и нежность. — Давай помассирую: сразу пройдёт. — Старший поднимается с кресла и идёт к Глебу, разминая руки. — Ой не-ет, спасибо! Увлечёшься, и всё заболит, — смеётся младший, однако тайно ждёт прикосновений любимых рук к телу. Вадим — лекарство и спасение от всего на свете. — Ва-адик, — раздаётся довольный голос, когда ладони брата аккуратно касаются плеч и начинают массаж. — О да, вот здесь, левее… Бо-оже, как хорошо-о-о! — Ну, а ты боялся, — насмешливо отмечает Самойлов-старший в роли массажиста, искусно исполняющего все просьбы и желания своего клиента. — Может быть, ты захочешь меня поблагодарить? Я ведь и сам непротив расслабиться. — Глеб усмехается, моментально понимая намёк. — О, и что же? Тебе тоже массаж сделать? — игривым тоном интересуется он, поглаживая Вадима по волосам. Тот убирает руку со своей головы. — Надень моё любимое платье. Ты в нём необыкновенно красив. — Каждый палец младшего получает ласковый поцелуй. — Тебе ведь и самому нравятся? — Да, ты прав, безусловно. Больше мне нравится только возбуждать тебя. — Глеб со страстью и жадностью припадает к желанным губам, расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки. Слишком жарко. Слишком велико его нетерпение.***
Вадим встряхивает головой в нелепой попытке выкинуть воспоминания. Не помогает; тогда Самойлова накрывает чувство отчаяния. Сколько, сколько ещё счастливые мгновения, проведённые с Глебом, будут терзать его измученные сознание и душу? Сколько ещё терпеть и смиренно ждать освобождения? Но видимо, Вадиму самому стоит искать силы на безжалостное уничтожение ностальгических мыслей, что каждый день будут причинять сильнейшую боль. Хотя как это сделать, как на это решиться, мужчина понятия не имел. Самойлов-старший уже успел разочароваться в Глебе, разлюбить и возненавидеть его: любое упоминание коллеги или друга о брате вызывало агрессию, проявляющуюся в резком переходе на повышенный угрожающий тон, порой даже на крик. Однако подобное не мешало Самойлову делать погружение в воспоминания одним из самых любимых занятий. И ему было обидно, дико обидно, что словно по щелчку пальцев бесконечное счастье обратилось в горе, любовь — в ненависть, прочная душевная привязанность — в желание вычеркнуть друг друга из своих жизней навсегда! И как раздражало, что все вокруг пытались разобраться в причинах распада «Агаты», распускали слухи и сплетни, рылись с большим азартом в грязном белье! Мусолили, мусолили эту тему… А Вадиму такое как соль на рану, из которой алым фонтаном льёт кровь. Но мужчина не спешит наложить жгут и повязку. Продолжает настойчиво губить себя, будто большие страдания для него — лишь специфичный вид наслаждения. Рука непроизвольно сжимает чёрное кружевное платье — главное воспоминание о слишком откровенной и сильной братской любви. Глеб оставил его на прощание, подарив бездушную насмешливую улыбку. Вадиму хотелось бы верить, что полное равнодушие младшего — наигранная эмоция. Всё-таки родные друг другу люди: каково матери будет узнавать о взаимной ненависти дорогих сердцу сыновей… Страшно даже думать об этом. Надо хотя бы изображать хорошие, тёплые отношения. Ради здоровья и спокойствия самой главной в жизни, самой родной и любимой женщины обоих Самойловых. Конечно будет тяжело, очень тяжело. Особенно после того, что между ними произошло…***
Воспоминание… Глеб заходит в гримёрку, натягивая противную улыбку, закрывает за собой дверь. Вадим смотрит на него ненавидящим, насквозь прожигающим взглядом. — Зачем ты пришёл? — звучит холодный вопрос, заставляющий брата ухмыльнуться. Как же сильно стали раздражать эта излишняя гордость, это надменное поведение, эта вечная язвительность… — Ай, извини: забыл, что на любую мелочь у тебя нужно разрешение спрашивать, — произносит Глеб, подходя ближе, в очередной раз испытывая терпение старшего. — Хотел тебе пару слов на прощание сказать. Что же, не выслушаешь даже родного человека? — И снова пытается задеть, унизить Вадима, чтобы его превзойти. Сколько уж лет живёт в брате этот завистливый ребёнок с ярко выраженным комплексом младшего в семье! — Подонок ты, а не брат. Видеть не желаю, — резко бросает Самойлов-старший, всего секунду жалея о своих словах. Слишком велика его обида. — А-а-а… Вот так, значит, ты заговорил. А обещал всегда любить, заботиться, оберегать! Маме обещал, маме родной! Что же, разве тебе она не дорога? Разве обещания ей — пустые слова? — Ты уничтожил всю мою любовь, Глеб! Ты сам виноват! — Ну как же! А ты безгрешен, Вадик! Ты ангел на земле! Может, и о своих ошибках вспомнишь? Или охота себя, бедного и несчастного, пожалеть, сделать жертвой? — Лицо Глеба снова отражает, как гордится он собой, выводя брата на отрицательные эмоции, видя, как тот сжимает кулаки и с трудом разжимает зубы от злости. — Проваливай! Вижу я, как хотел ты попрощаться — унизить, втоптать в дерьмо. Это всё, чему тебя научила жизнь. — Вадим поворачивается спиной, не желая продолжать диалог. Глеб без лишних комментариев оставляет у его ног чёрный пакет. — Что это? — без особого интереса спрашивает старший. — Мне от тебя ничего не нужно. — А ты вспомни о тех временах, когда мы были действительно нужны и важны друг для друга.— Вадим всё же показывает брату лицо, полное непонимания. — Давай: посмотри, что там. — Мужчина пожимает плечами и вытаскивает из пакета загадочный предмет-воспоминание… Платье. Чёрное, кружевное, с сексуальным вырезом, купленное чёрт знает сколько лет назад. Молодой и божественно красивый Глеб с огромными, как блюдца, голубыми глазами и русыми пышными кудрями чрезвычайно соблазнительно выглядел, надевая его. Вадим мог предельно возбудиться от одного только зрелища: губы сразу расплывались в хищной улыбке, показывающей, что мужчина с большим нетерпением ожидает момента, когда сможет овладеть своим привлекательным, изящным любовником… И эта ночь становилась очередной лучшей ночью в их жизнях. Громкие стоны, вырывающиеся из груди, одинаковые и моментально воплощённые в реальность желания, — братья знали и чувствовали друг друга на все сто процентов. С кем ещё может быть подобное возможно? В сердце больно кольнуло. — Зачем? Зачем, Глеб? — Самойлов-старший рассматривает платье так внимательно, будто видит его впервые или же не осмеливается верить собственным глазам. — Забери это! Я тебе не позволю издеваться над собой! — Глеб насмешливо улыбается. — Пострадай немножко, Вадик. Вспомни, что потерял. Вспомни, сколько ошибок совершил, чтобы это случилось. — Он выходит из комнаты, по привычке хлопая дверью. Привычка из детства: зародилась во время одной из первых ссор двух братьев, проявилась даже в последней и самой отвратительной. — Гадина… Гнильё… — практически шёпотом произносит Вадим, желая разорвать проклятое платье в клочья. Но когда гримёрка оказывается пуста, он, неожиданно для самого себя, прикладывается к чёрному кружеву щекой. Словно к самой дорогой на свете вещи.***
— И я ведь действительно был неправ, — говорит Самойлов отражению в зеркале, — действительно что-то делал не так! Но я стремился к примирению, стремился, а этот гордый идиот не хотел его будто! Сам виноват! А ведь хорошо когда-то было нам… — Вновь возвращаясь к сладким воспоминаниям, Вадим прикладывает платье к груди. — Жаль, не столь я красив, чтобы носить его… Да и для кого? Для себя разве что. — Мужчина вдруг ощущает непреодолимое желание примерить платье. Он не противится: чёрное кружево обволакивает чужое тело. Самойлов-старший пристально смотрит на себя, словно осуждая за совершённое преступление: платье подошло по размеру, но смотрелось отнюдь не так, как хотелось. Ведь Вадим не был Глебом, не имел его привлекательного тела, его светлого цвета волос и милого лица… Вадим был Вадимом, лишённым красоты и молодости, навсегда потерявшим свою любовь, свой смысл жизни. Смысл жизни, что сводил с ума одной полуулыбкой, одним взглядом, уносил в зелёные сады рая, глубоко принимая в себя член с ласкающим слух и будоражащим сознание стоном, содрогаясь от оргазма, так пошло открывая рот и развратно выгибаясь, обильно изливался вязким семенем в руку старшего брата. Это всё такие яркие, такие возбуждающие моменты. Такие чёткие картинки, такие желанные фантазии. Вадим не способен оставаться равнодушным. Его тело отзывается на каждый кадр эротического фильма, прокручиваемого в голове. И Самойлов не выдерживает этой пытки. Трясущаяся рука задирает платье, избавляется от белья и в нетерпении касается плоти, мягко скользя по стволу, заставляя мужчину запрокидывать голову и шумно выдыхать в потолок. В глазах слегка темнеет от удовольствия… И дверь осторожно открывается…