во7.

Любые вопросы про знакомство с Поповым ядерным взрывом разрушали Антона на атомы. Они делали его до жути уязвимым, как кожу во время реакции гидроксида натрия с водой, оставляющей за собой химический ожог при неосторожности. Они выворачивали изнутри, демонстрируя всем вокруг нежную плоть, которая и дуновения ветра не выдержит — сразу лопнет. Они впивались острыми ножами в спину, и Антон от боли не мог пошевелиться, обычно замирая на месте до тех пор, пока пальцами перед лицом не пощёлкают. Ежедневное внушение самому себе, что Арсений в его жизни — никто и никогда не появлялся, чëрной тенью скитаясь по углам комнаты, возникая в едва уловимых силуэтах и незнакомых образах, встречаясь похожими чертами лица в многолюдном метро и сквозняком в коридоре в жаркий день, определённо дало свои плоды. Шастун забыл про свои убийственно-суицидальные заморочки также, как забыл момент, когда именно познакомился с Арсением. Возможно, тот появлялся в жизни когда-то очень давно, потому Шастун и не помнит этого, а может, его и вовсе не существовало: он был лишь выдумкой в голове, тульпой, в определённый момент просто ушедший из головы парня, ведь ему не понравилось ни строение черепной коробки, ни количество серого вещества, ни искажение мягких стенок мозга на розовые мечты. Одно Антон знает точно: Арсений Попов был лучшей находкой за всю жизнь. И познакомились они в странный период его жизни. Антон даже сомневается, что жил в тот момент.

***

Верхний свет неприятно слепит чувствительные после сна глаза, и Шастун лишь зажмуривается до цветных пятен, заполняющих собой всё видимое пространство без шанса рассмотреть даже руку, поднесённую к ебалу. Видимо, он в состоянии шока: дыхание остаётся спокойным и не становится прерывистым, а пальцы не дрожат от подступающей истерики при виде перепачканных кровью стен. Он видит маятниковые двери, качающиеся от того, что через них прошли. После видит, как те широко раскрываются, из коридора вываливается безжизненное тело, а за телом выплывает подруга Шастуна, ступающая своими красными бархатными лодочками в такую же красную лужу на дорогой рубашке мёртвого мужчины. Прям под ухом кто-то громко орёт; тарелки, разбиваются на сотни осколков; ломаются низкие столы и летят в стены бутылки, от ударов брызгая алкоголем на парня. Антон падает головой на диван, закрывает уши руками, надавливая большими пальцами на виски, прикладывая все оставшиеся силы на то, чтоб звон вперемешку с внешними звуками прекратился. Каждый цепляется друг за друга и рискует поделиться своими худшими страхами: что смерть у порога, что эскапизм не работает так, как о нём говорят. Антон же старается зацепиться за высокую спинку дивана, дабы хотя бы сесть. Он медленно закрывает глаза, дёргая пальцами. Подаёт признаки жизни сквозь пелену, моментально окутавшую сознание. Снится, как он мчит на своём кабриолете по пустым улицам, а рядом задницами друг о друга трутся девочки — возможно, просто подписчицы, случайно увидевшие его рядом с автобусной остановкой, когда Антон заскочил в магазин за сигаретами. Шастун задорно улыбается, когда ему сигналят, гонит больше двухсот навстречу ночи, параллельно записывая сторис в Инстаграм, где только его широкая улыбка, красные мочки ушей от холодного ветра и те две девочки падают ему на плечи, покусывая хрящики, после задирая головы и сплетаясь языками друг с другом. Антон обнимает одну за талию. Рукой спускается ниже и сжимает мясистую задницу, оттягивая ягодицу. Кажется, они без одежды. Кажется, они не чувствуют холода. Кажется, больше сотни на спидометре для них — всего лишь цифры, а не последствия. Шастун всё в той же сторис слизывает блёстки с бёдер одной из девушек, а она сама перегибается через сиденье, сверкая своими дырками, пока запись третьей истории идёт и обрываться не собирается. Просмотры капают, ответы летят, телефон только и включается от уведомлений. Антон моргает, и всё резко меняется: за ним едут горящие машины, падают небоскрёбы и огромные трещины в асфальте образуются прям под колёсами, пока парень продолжает гнать, не замечая за спиной ничего странного — лишь слышит гудки клаксонов, грохот бетонных панелей и встревоженные крики проходящих по улице людей, отпрыгивающих в разные стороны от пахнущих резинок колёс. Где-то там мир заканчивается, где-то там есть один конкретный человек, для которого Антон эти истории и записывает, пытаясь вывести на эмоции или хотя бы на жалкий огонёк в реакциях. Но ни огонька, ни даже пальца вниз из этих реакций нет, и Антона начинает это молчание несказанно бесить. Девочки рядом уже не трогают друг друга, музыка не орёт на всю улицу, телефон не взрывается от отметок. Шастун бы не предпочёл быть мёртвым и на Небесах, зная про метеоритный дождь из тяжёлых цементных плит, кухонных столов и техники, про анархию, взрыв — из-за него и одного конкретного человека, чьего лица он не помнит. Его улыбка всё такая же яркая, ямочки на щеках глубокие, а глаза зелёные, точно только скошенная трава на заднем дворе какого-нибудь президентского участка — от травинок не остаётся почти ничего, потому что подстригают газон каждое воскресенье. Харари утверждал что-то про силу, власть и богатство, судя по одному газону. Но сила, богатство и власть — в чёрно-серебряной карточке Антона, которой он делит дорожку на две, в конце не выбирая ни одну из них. Замутнение перед глазами, совсем разморивший транс и тёплый, приглушённый свет совсем не бьёт в глаза, как гул клаксона, режущий по ушам, от которого Шастун просыпается. Он не цепляется ни за кого, стуча залупой по смерти и эскапизму — за 24 года давно привык быть в гордом одиночестве во время подавленности и похмелья, наступающего сразу после слишком долгого взаимодействия с миром. Шум окончательно стих, мебель разбросана в хаотичном порядке, а люди вокруг не бегают. Их вообще нет — только пара бездыханных тел лежат в неестественных позах, изо сквозных дыр в теле пуская кровь. Антон трижды моргает, стирая со лба пот, немного приподнимается на локтях, взмахивая башкой, тем самым поправляя длинные косички, вплетённые в волосы. От встряски обивка дивана не меняется с красного бархата на чёрную кожу, руки не увеличиваются в размерах, глаза не вываливаются из глазниц. Достоевский всего лишь хотел выиграть пару сотен, очередной раз проигрывая в карты. Бетховен мечтал стать слышащим, чтоб узнать звучание собственных композиций. Ефремов грезил сниматься в кино и поддерживать свой статус заслуженного артиста. Антон всего лишь хочет вспомнить как и куда он попал перед отключкой. Кажется, его психика не настолько крепка и это был обморок. Вокруг валяются разбитые стёкла, сломана в щепки мебель, покошены шесты, испачканы в крови раскиданные по бордового цвета ковролину купюры. Антон аккуратно перешагивает через лужи неизвестного происхождения, медленно подходит к барной стойке, чтоб перекинуться через неë и понять: в помещении он абсолютно один. В зале тихо и спокойно, как на кладбище. Даже приглушённая музыка не играет для фона, как обычно бывает в подобных заведениях. Антон понимает, что ему некомфортно в этой тишине наедине со своими мыслями, активно пожирающими подкорку мозга догадками и теориями. Он любитель шумных мест и ярких компаний, тех, которые за любой движ ради веселья. Теперь Антон понимает: без алкоголя он не умеет веселиться, а веселье всегда имеет последствия. И в данном случае его веселье имело последствия в кучке трупов, так нелицеприятно распластанных по полу. —Ебать! —Антон подскакивает на месте, едва не пропахав носом стойку. —Я испугалась, что ты сдох уже. Ебала в рот эти ваши тематические вечеринки с дедовскими приколами. Одно дело на словах пиздеть, другое — делать, когда кпд равен нулю. Антон косится на Иру, осматривая ту с предельным вниманием, словно проверяя, настоящая ли Кузнецова. У неë пошла стрелка по телесным колготкам от подола короткого платья до носков красных туфель на высокой шпильке, немного осыпалась тушь под нижними веками и растрепались недавно выкрашенные в блонд волосы. В целом она выглядит шикарно в своём чёрном платье и с ярком помадой на губах, и совсем не похоже, что до этого ей пришлось пиздить об мраморную колонну жирного ублюдка, распускавшего руки. Это так похоже на настоящую Иру, что у Антона не остаётся сомнений: это действительно она. Он идёт за девушкой в надежде догнать, но тяжёлая шуба из леопарда, окрашенная баллончиком в розовый, тянет к полу, замедляя шаг. Хватается за бретельку платья, но та будто сквозь пальцы проходит, растворяя Иру в темноте коридора. Шастун ускоряет шаг, ровняясь с ней, ступая с одной ноги. —Что произошло? —Ты уснул, —спокойно отвечает Кузнецова, с задранным подбородком продолжая идти дальше. Спина у неё ровная, шаг уверенный, плечи расправлены — парень рядом чувствует себя тем самым уродцем из Нотр-Дама. —Почему везде разгром? —Где? Антон замирает на месте, вспоминая, где был буквально сейчас. Перед глазами тут же появляются безжизненные тела, лужи крови и беспорядок. Такого не могло привидеться ему даже в кошмаре. Если его кошмар стал явью, то Антон просто хочет жить. —Там… Где мы только что были… —Совсем уже шарики за ролики выехали? Ира крутит пальцем у виска, своими карими глазами добираясь до самой души. Ускоряет шаг и в темноте пропадает совсем, вновь оставив Шастуна одного. Он до последнего смотрит ей в спину, после разворачивается и нехотя плетëтся обратно. И как только открывает двери, замирает, точно фриц в окопе: от былого беспорядка не осталось и следа. Шипящее шампанское переливается в тёплом свете ламп, низкие столики спрятаны за высокими спинками диванов из красного бархата, на тёмно-болотные обои падают чёрные тени, люди негромко переговариваются о чём-то. Те, кто посмелее, смеются, прикрыв рты и активно жестикулируют. Антон готов поспорить на свою жизнь, что его сердце сделало кульбит, крутанувшись вокруг оси. Он как дурак вертит башкой, хлопает глазами, словно задыхающаяся рыбка ртом, бегает взглядом по головам и никак не может развидеть того, что видит. Он пять минут назад валялся среди стёкол и луж блевоты, а теперь мнëтся посреди приличного заведения s класса, в которое ещё в трезвом состоянии входил по желанию Кузнецовой «развеяться». Паб — не самое худшее место для разгрузки, —подумал тогда Шастун, но с радостью пошёл, ибо желание набухаться в хламину и уснуть где-то около входа перерастало границы дозволенного. —Подскажите, я… —Антон обращается к прошедшему мимо господину в жилетке с бордовой бабочкой, и тот бестактно игнорирует его, стрелой пробегая мимо. Парень фигеет от подобной наглости дорогого заведения и вслед бросает оскорбление, показывая фак. Как додик стоит на месте, не зная куда податься и, тем более, что ему теперь делать. Он подходит к барной стойке, за которой никто не стоит, обходит её, находит маленький холодильник, а в нём коробочку молочного коктейля со вкусом карамели. Теперь он стоит как додик с коктейлем. Странно, но Антона не мутит от выпивки, не шатает и не штормит. Он выглядит совершенно трезвым, твёрдой походкой разрезая воздух. Даже руки не трясутся, а во рту лишь послевкусие от горького табака вперемешку с карамелью от коктейля. На идиота в леопардовой розовой шубе, конечно, похож, но это уже дело времени и настроения. Выходя обратно в зал, Антон замечает красные лодочки Кузнецовой, посему орёт её фамилию на всё помещение. —Молодой человек, перестаньте орать! Вы хоть и одни здесь, но ради приличия не стоит. Антон не слушает. Он впопыхах несётся за девушкой, спотыкаясь на своих массивных кроссовках, сбивая с места все стулья и бокалы подолом шубы. Совершенно не обращает внимания. Его цель — догнать подругу, как ужаленную носящуюся по всему заведению. Ему до безумия интересно что здесь происходит и как выбраться, потому что дома у него соседи просверлили дыру в его квартиру, делая ремонт, и, кажется, он забыл выключить утюг. —Ты ведь знаешь, что тебе уже ничего не понадобится? —Ира подходит со спины, кладёт свою голову на мягкий искусственный мех и выдыхает. —Знал бы ты, как я устала. Пойдём посидим? Сейчас шоу будет. —Какое, в пизду, шоу? Ты можешь объяснить где мы? —В Межнебесье. Парень задумывается. Видимо, он напился настолько сильно, что не помнит, как Ира потащила его из гей-клуба в обычный бар или что это вообще. Судя по всему заведение новое, что тем более на руку — новое Антон любит. Они всё же садятся на мягкий диван во втором ряду, откуда прекрасно видно небольшую сцену, похожую чем-то на пьедестал на городских площадях. Ира берёт себе колу со льдом, просит подошедшего официанта плеснуть ей капельку виски размером в половину гранёного стакана, Шастун же продолжает посасывать свой коктейль из трубочки, отказываясь от всего. Он всё ещё чувствует себя некомфортно и пытается вспомнить любые аффирмации, доказывая себе, что он самый пиздатый на этом сборище клоунов в строгих костюмах и дам с вызывающем декольте, шеи которых украшают подвески с бриллиантами. —Который час? —Разве так важно? —поворачивает голову Кузнецова, отпив из своего стакана. —Милые рожки, никогда раньше не замечала, —девушка улыбается, надавливая кончиком пальца на острый небольшой рог. Скребёт красными длинными ноготками по основанию, заправляет упавшие косички за них, чтоб не лезли в глаза. Антон смотрит на неё, как на душевнобольную, не понимая, где она увидела рога и в какой момент парень успел обзавестись близким человеком, чтоб стать лосем. И в тот момент, как он собирается предъявить Ире, свет в зале гаснет, переходя единственным лучом на сцену, красная подсветка под столиками загорается, а публика разоряется аплодисментами и свистом. —Что за слёт рождëнных ползать? —вполголоса спрашивает парень после того, как мужчина во фраке появляется на сцене. Тот приветливо машет публике, флегматично улыбается, смотря на окружение будто свысока, поправляет смоляные волосы, готовый разговаривать с гостями, одаривая их своей десноватой улыбкой. —Приветствую всех холодных и бездушных! Вижу новеньких в нашем бледном коллективе, —мужчина смотрит прямо в глаза Антону, пока тот, расставив ноги больше ширины плеч, допивает коктейль, громко сюрпая остатками. —Тогда мне стоит представиться. Арсений, —коротко кивает. —К вашим услугам на этот вечер. Антон в ответ кивает головой Арсению, мол, понял-принял, услугами обязательно воспользуюсь позже. И пока Арсений продолжает громко балаболить под улюлюканье людей, Антон закуривает, понимая, что событие не на один час. Он думает, что богатая жизнь его скучна и однообразна, и что Межнебесье, дарящее, видимо, внеземное наслаждение, не подарит ему чего-то необычного. Ира рядом лениво потягивает свой виски, когда Арсений разглагольствует о жизни и смерти, постоянно приговаривая, что они цикличны и бояться нечего. И говорит он это специально для Антона, совершенно не увлечённого этим цирком. Шастун явно ждёт чего-то необычного — хотя бы появления стриптизёрш, не зря же шесты здесь установлены. Может, каких-нибудь салютов, но точно не философии о перерождении, квантовом бессмертии и всех плюсах новой жизни. Ему бы свой срок дожить, а потом думать что и как. Из колонок льётся тихий джаз, пока Арсений поимённо вызывает на сцену дам, и те, стоя с ним рядом и счастливо улыбаясь, ждут команды, после хлопка в ладоши с узловатыми пальцами исчезая. У Антона рот непроизвольно открывается от удивления, а глаза становятся комично-большими, как у маленьких детей, которым слишком сильно понравилась игрушка на витрине. Парень садится ровнее, тушит третью по счёту сигарету в пепельницу, уже решая послушать, что именно происходит. Ничего, кроме имён, профессий и достижений за всю жизнь не слышит. —А почему ты не пошла? —тихо спрашивает Шастун, когда дело доходит до мужчин. —Ты серьёзно не понял ещё? —устало вторит девушка, потирая мягкими подушечками пальцев переносицу. —Тогда объясни мне. —Сейчас сам всё увидишь. И опять это «увидишь», от которого Антон уже готов взвыть. Он привык брать всё и сразу, поэтому с терпимостью всё максимально плохо. Просто отвратительно. Если в детстве его можно было успокоить криком, то сейчас же шило упирается в жопу глубже и парень не может усидеть на месте, ведя себя хлеще ребёнка. —Да не хочу я смотреть! —рявкает Антон, отчего мужчина, почти исчезнувший, вновь обретает форму. В зале повисает тишина и даже музыка, кажется, перестаёт играть. Звон бокалов со стороны барной стойки продолжает служить фоновым шумом, как продолжает расти злость Антона на эти шарады с угадай-потерпи-увидишь. —Антон, Вас что-то не устраивает? Арсений обращает на себя внимание парня, с флегматичным лицом рассматривая его образ то ли сутенёра, то ли просто человека без стиля, упавшего в корзину бабушкиных вещей в секонд-хенде. У него руки сложены в замочек на уровне живота, ворот белой рубашки чуть отходит от горла, позволяя спокойно двигаться кадыку, полы чёрного фрака почти незаметно покачиваются от сквозняка и голубые глаза в обрамлении красного пятна на левой половине лица смотрят прямо в антоновы, немного щурясь до ямки между бровями. —Ваше ебейшество! Не желаете ли сходить нахуй со своими представлениями? Ты кто, блять, такой, чтоб по Эванеско меня отправлять куда тебе вздумается? Шастун вскакивает на ноги, сдвигая стол, на который была поставлена стопа. Ноздри его расширяются от злости, пульс стучит в висках, пока Ира тянет за карман шубы вниз, призывая тем самым не позориться и замолчать. Но Антон совсем (не)много на взводе и не слушает просьбы девушки сесть и успокоиться. —На хуй обычно я посылаю. На свой, —хитрой лисой улыбается Арсений. Вместе с уголками губ поднимаются брови, и под чёрной чёлкой парень замечает что-то вполне живое, тут же теряя то из виду, ибо улыбка пропадает. Оставшаяся публика звонко смеётся, пока Антон вновь пародирует рыбу, открывая-закрывая рот. Ему хочется, чтоб никого из присутствующих здесь не было, чтоб все исчезли, оставив в одиночестве и не давя своим смехом на парня, который успел устать от незнакомого окружения. Антон зажмуривается, и люди действительно исчезают, будто Шастун в какой-то момент о них подумал и только сейчас перестал. —Чё здесь за движ беспонтовый… —не понимает Антон, открывая глаза и осматриваясь. Арсений как будто и не удивлён. Хотя нет. В уголках глаз его таится такое же непонимание, немного меньшее по объёму, чем у парня в леопардовой шубе. Он спокойно разворачивается и стучит каблуками оксфордов к маятниковым дверям, скрываясь за ними, и Ира тут же быстрым шагом срывается за ним. —И куда ты, блять, идёшь?! Можешь мне хоть что-то объяснить?! —срывается на истеричный крик. Ещё секунда, и Антон ведь окончательно ебанётся, испугавшись простого одиночества в неизвестном месте, что своей атмосферой заставляет мурашки бегать по спине. —Кузнецова, ты заебала! —Да подожди ты! —Ну конечно, брось меня здесь! Тебе ведь не впервой, да? —разводит руками в стороны, выгибая спину немного назад. Лучшее спасение — это нападение. Только спасти никого не получится. Спасение в его случае просто бессмысленно и не имеет веса. Антону пытаться спасти самого себя банально поздно, ведь всё, что можно было изменить, он уже проебал без возможности исправить. Истеричное поведение Шастуна действует каждый раз отрезвляющим душем, и даже сейчас Ира замирает на месте, стискивая пальцы в кулаках. Она выдыхает тяжело, пытаясь собраться с мыслями и по щелчку пальцев успокоиться, ведь этот ход — всего лишь одна из дешёвых манипуляций Шастуна, что слишком любит привлекать к себе внимание и быть жертвой. —Ты совсем ебанулся со своими бабками? —с нервной улыбкой спрашивает она, разворачиваясь и подходя к стульям у барной стойки, опираясь на тёмную столешницу острыми локтями. —Не я за ними ползаю, как сука течная. Антон до безумного доволен собой, смотря в мокрые глаза Кузнецовой, которая банально устала терпеть частые унижения из-за того, что пацана не воспитывали в детстве и не научили общаться на равных. Ещё одно слово с его стороны и Ира, скорей всего, расплачется. Ещё одно слово с его стороны и их дружба, скорей всего, закончится. —Да пошёл ты нахуй, —обиженно шипит девушка, стараясь дышать глубже, ибо тушь на пышных ресницах ещё одного испытания не выдержит. —Какого хуя ты тогда уходишь? Давно ни с кем не трахалась? —смеётся. Высоко так, оголяя ряд маленьких кошачьих зубок и скручиваясь пополам от комичности всей ситуации. У них тут нечто вроде любовного треугольника образовалось: Антон хочет Иру, Ира хочет Арсения, Арсений хочет Антона. Антон не хочет Арсения, а Арсений не хочет Иру. И дело не в любви и ощущении тепла, а в собственности и значимости. И пока Кузнецова, уперевшись локтями в столешницу стойки, глубоко дыша и обмахивая лицо руками, пытается не разрыдаться от сучности и яда пацана, из тени маятниковых дверей появляется Арсений, сучность которого в разы больше всех людей на планете. Ему много времени не нужно, чтоб подлететь к Шастуну, со всей силы с кулака попасть по холёному лицу, а после впечатать кожаным оксфордом в пол, давя на рассечённую скулу, откровенно наслаждаясь свержением власти и тихими писками короля, который сам себя короновал. —Тебя, мразь ебаная, мама в детстве не учила, что девочек нельзя обижать? —он злой, и Антон понимает это только сейчас, когда слышит нотки раздражения в голосе, а двигаться вдруг становится тяжело. —Ах, прости. Я забыл, она тебя даже ложку не научила держать. —Да ты ахуел?! —орёт Шастун, пытаясь смахнуть с лица туфлю, до кучи намазанную воском для обуви, из-за чего пальцы скользят и мараются. —Арс, у него же кровь! —взвизгивает Ира, прикрывая рот рукой и немного приседая то ли от жестокости происходящего, то ли от осознания, что против Арсения она бессильна. Мужчина поднимает правую руку, наглядно сжимая ладонь в кулаке. И Ира действительно перестаёт так беспокоиться, уверенная, что спесивости Шастуна ничего не угрожает, кроме самого Шастуна. —Кровка проступает, потому что так мужчина получает очищение от скверны, которую приносит женщине. В подтверждение своих слов Арсений носком туфли надавливает на маленькую родинку на носу, смотря, как кровь начинает бежать быстрее. Медленно опускается на корточки, рассматривая последствия своих деяний, и с кулака бьёт по носу, нисколько не меняясь в лице, словно для него происходящее — ежедневная практика, давно ставшая обычаем. —Тварь, ты мне нос сломал! —кричит Антон, резко хватаясь за нос, из которого струится кровь сначала на шею, а потом и на футболку с шубой, марая те. —Ты как вообще? —и вопрос этот — не обращение к Шастуну, что шипит слишком громко и стучит носками своих кроссовок по вычищенному ковролину. Арсений спокоен, как удав, с немного заебавшимся лицом подходя к девушке. Опирается локтями на стойку, спиной прогибаясь на столешницу. Откидывает голову назад, чтоб волосы поправить, тихо шикает, когда шея хрустит, и тянется к нагрудному карману на пиджаке, подавая Ире носовой платок. —На кой вообще связалась с ним? Сказано же не лезть, нет, нам нужно своеволие проявить… —Перестань, —осекает девушка, стирая с уголков глаз влагу. —Молчу. Прости. У Арсения в руках материализуется пачка сигарет с зажигалкой, одну из которых он подкуривает, предлагая Ире. Смотрит на выгибающегося из бараньего рога Шастуна, безэмоционально дёргая бровью. —Не может же он совсем мразью быть, —Кузнецова выдыхает дым, стряхивая пепел с вишнёвого Чапмана. Совершенно не удивлена происходящим, даже со стороны Антона, пусть ей и неприятно. Ожидать другого от человека, в башке которого крутятся только деньги, просто бесполезно. —Да не, чертила во плоти. Такого сам Дьявол бы выставил, —пожимает плечами Арсений, затягиваясь сладким дымом, что струится вверх. На секунду между ними повисает молчание, что прерывается лишь стонами Шастуна, до сих пор валяющегося на полу. Они одновременно поворачивают головы, с широченными глазами пялясь друг на друга, словно настигло озарение над идеей, которую не могли свести к логическому концу десятки лет, а сейчас поняли всю простоту и осознали масштабы потраченного зря времени. —Я сейчас приду. Ира быстро стучит каблуками лодочек к дверям, не слыша за спиной обращённое не ей: —Уёбище, ты ответишь ещё! —Конечно отвечу, куда ж я денусь. Арсений садится рядом с Шастуном на корточки, убирая испачканную в кровь косичку за один из рогов, растущих изо лба, немного загибающихся назад. Закатывает глаза, стоит парню мотнуть головой, плюясь кровью на пол, и опереться на локти, сопровождая свои действия утробным мычанием от боли. —Как тебя вообще занесло к нам? —риторически спрашивает, кончиками двух пальцев собирая над губой Антона кровь. И тут же эти пальцы под растерянный взгляд пихает в рот, немного вскинув брови от сладковато-терпкого послевкусия. Удивительное сочетание для таких, как Шастун. —Меня Ира притащила. —Ира, говоришь, притащила… —задумывается. —А сам как до этого дня жил? Ничего не чувствовал? —В сысле?.. —Свисли. Разговор, ведущий в никуда, и причины продолжать его Арсений не видит —своё время банально дороже. Он склоняет голову вбок, вставляет сигарету между губ и дёргает Антона на себя, никак не реагируя на мальчишеский крик, хозяин которого не оценил острую боль в районе копчика. Мужчина, выпустив облако дыма и зажав сигарету пальцами, начинает правой рукой играться с кожаным треугольником на хвосте Шастуна, перебирая тот между узловатых костяшек, нащупывая позвонки, и наматывает на запястье. Парню хватает минуты, дабы понять, что его копчик перестал быть рудиментом и начал развиваться в обратную сторону, хотя деградация для него вполне естественна. Не копчика, а Антона. —Это, блять, чё такое?! Он аж с места подрывается, чуть шею не свернув. Как псинка крутится на месте, стараясь себя за хвост поймать, параллельно с этим орёт благим матом, точно поехавший. Арсений лишь глаза закатывает, думая, как бы поскорее парень заткнулся, ведь голова и без того раскалывается — фокусы с исчезновениями не проходят бесследно. —Дорогой, дай мне сил, —подняв глаза к потолку, негромко говорит мужчина. —Чё это, блять, такое?! —И по какому принципу таких долбоёбов выбирают, —тихо бубнит себе под нос, поднимаясь на ноги, проводя рукой по волосам, сжимая те. Все ответы у Арсения, и Антон переводит взгляд на того, ахуевая ещё больше: под смоляной задравшейся чёлкой он видит два бегающих глаза, что, заметив подозрительное внимание, переводят взгляд на него. —Это чё? Не желая отвечать на глупые вопросы парня без такта и уважения хоть к чему-то живому, Арсений опускает чёлку обратно, поправив после её пальцами, чтоб лежала относительно нормально. И не зря Антона окрестили бестактным — он тянет руку к волосам, поднимает отстриженный штрих-код и ахуевает ещё больше: немного покрасневшие на веках, с лопнувшими сосудами, от того кажущиеся едва ли не залитыми кровью, пять глаз с голубой радужкой все, как один, смотрят на него. Расположены на манер лучиков на лбу, и из-за волос Антон сразу их не заметил. Не заметил вообще ничего необычного, считая, что Арсений — вполне нормальный человек, пусть и разговаривает немного странно, но в целом обычный. Подобные вопросы были обращены к мужчине ни раз, но каждый раз идиотская манера людей совать нос куда не надо вынуждает закатывать два глаза под бровями так, что сетчатки вообще становится не видно. Арсений отпускает хвост с какой-то брезгливостью, тянется к нагрудному карману за платком и на полпути останавливается, ведь отдал его Ире. Руки всё же удаётся обтереть, ведь влажные салфетки есть на полках барной стойки. Мужчина поправляет свои волосы, которые таким наглым образом взяли и растрепали, даже не спросив разрешения. Арсений, конечно, не против, и понимает этот интерес, но можно было и потактичней — про аккуратность он вообще молчит. —Почему их… семь, получается?.. —А у тебя почему рога из башки растут? —не шибко радостным голосом спрашивает в ответ, хотя ответ знает. —У меня рога?! Где-то на этой ноте мир для Шастуна схлопнулся, все знания оказались бесполезны, а купленный диплом и того не принёс пользы. Он выпячивает нижнюю губу, приоткрыв рот и, точно маленький ребёнок, потерявшийся в магазине, едва ли пытается сдержать слёзы, услышав о рогах, которые напрямую уже идентифицирует с уродливостью. Антон срывается с места и бежит в сторону туалетов, перевёрнутые треугольники на дверях которых говорят о гендерной принадлежности: только для мужчин и женщин, для рогатый и глазастых тварей отдельных кабинок нет. В женском туалете пахнет чем-то цветочным и ненавязчивым, хотя Шастун готов поспорить, что в мужском также. Он опирается руками на раковину, нечитаемым взглядом бегая по своему отражению, боясь прикоснуться к себе. Тёмно-бордовые, почти чёрные рога в количестве двух штук с поперечными кольцами, обозначающие года жизни, растут прямо изо лба, на коже вокруг основания образовывая два небольших кратера с выделяющейся сукровицей и едва заметными ниточками крови, что плотно прилегают к костяной основе. Антон кусает свои губы, кривя мину в плаксивом оскале. Он оборачивается и дрожащими пальцами достаёт из-под шлицы шубы длинный тёмный хвост, по цвету схожий с рогами. Парень вытаскивает ноги из кроссовок и выдыхает рвано, задирая голову к неярким лампам на потолке: копыт, слава богу, у него нет. Поднимает два десятка светлых афрокосичек и издаёт писк, как маленькие котята в холодную пору: на шее, сзади, где идут позвонки, кожа тёмная, похожая на большую чешую, как у крокодилов, и наощупь твёрдая, холодная, немного влажная и распухшая от того, что совсем недавно появилась. Он до жути боится фильмов ужасов и предпочитает смотреть комедии. И сейчас, когда его страх становится реальным, Антон скручивается маленьким комочком на полу, обнимая себя за ноги. Утыкается лицом в мех шубы, чтоб слёзы впитывались, и взывает, взывает, взывает, жмуря глаза до ярких пятен в абсолютной темноте, ведь морально не был готов увидеть подобное, да ещё и на себе. Он вполне серьёзно относился к валентинкам, которые дарили в школе младшие девочки, верил Ириному «выглядишь потрясно/красиво» и не пытался искать в себе изъяны, пока Арсений всего одним простым вопросом не открыл глаза, заставив до кучи ещё и шкаф открыть, из которого сразу повалилось несколько десятков скелетов. Для парня тема внешности и собственного вида стала больной ещё в садике, когда его дразнили Чебурашкой и лопоухим. А Антошка ведь маленьким был, он не мог ответить, потому каждый раз закрывался в туалете и плакал, молясь, чтоб его скорее забрали из садика — тогда бы он закрылся в своей комнате и играл в машинки весь вечер, строя небольшие домики из конструктора и игрушечными динозаврами разрушая те. И сейчас травма, которую он и не пытался проработать, вылезла на поверхность, заставляя усомниться в реальности всего окружающего — что-то точно идёт не так, раз он валяется на полу женского туалета и хнычет в шубу, пока рога упираются в пол и кончик хвоста тревожно шлёпает по полу, напрягаясь без участия хозяина в этом. Хочется домой в холодную и пустую квартиру, хочется вновь напиться и в беспамятстве уснуть, хочется никогда не существовать и даже стать отшельником, чтоб вообще людей не видеть. Люди — всегда о чём-то нехорошем и больном, а не о счастье и доброте, о которой кричат все коучи и шарлатаны. «Будьте добры и люди потянутся к вам», —в один голос кричат эти олухи. Антон хочет, чтоб к нему тянулись лишь отметки в Инстаграме, деньги и популярность. Хочет никогда не видеть этих людей и жить на планете, где он один и никого вообще нет: ни животных, ни растений, ни этих злых людей. Дверь позади бесшумно открывается, и о присутствии постороннего Шастун узнаёт только по стучащим по холодной плитке пола каблукам туфель. Кто-то подходит совсем близко, осматривает этот розовый содрогающийся комок на полу, после садится на колени позади и резко хватает плачущего Антона за хвост, притягивая к себе, впечатываясь грудью в розовый мех на спине. —Упокоился, —хрипит Арсений, сдавливая хвост у основания, что вызывает не боль, а мурашки. Его слова действуют каким-то особенным образом, словно в них есть что-то магическое, моментально осаждающее Антона, которого обычно даже доза успокоительного не усмиряет. Сейчас же парень покорно впечатывается спиной в грудь, шмыгает покрасневшим носом, пока из-под закрытых век перестают постепенно вытекать слёзы, и выдыхает рвано, открывая глаза. —От… отпусти, —едва слышно шепчет Шастун, немного ёрзая и закусывая пухлую нижнюю губу. Ему хватает пары глубоких вдохов, чтоб успокоиться окончательно и отрезветь, возвращаясь в мир, где теперь он является уродцем и рога носит почему-то без звания куколда. —Слишком приятно? —Арсений улыбается нахально, поглаживая красноватого оттенка мелкие чешуйки у основания большим пальцем. Антон мычит что-то невнятное, продолжая прятать лицо в большой шубе, что в полный рост обычно прикрывает икры, а сейчас полностью закрывает ноги, умудряясь под собой спрятать ещё и часть ног Арсения. Только отведённая секунда на спокойствие в дурной голове Шастуна исходит, и внутри что-то вновь начинает кипеть, заполняя постепенно весь организм. Это не привычная злость и даже не страх. Антон не знает названия этого чувства и не знает как себя вести, когда оно появляется, поэтому решает пустить всё на самотёк, пока камни под водой не начнут появляться, предупреждая об опасности в дальнейшем. Его голову резко разворачивают против воли, Арсений осматривает заплаканное лицо, дёргает уголками губ, подмигивая, и Антон утробно стонет, как только горячий язык касается языка. Ему слишком приятно. Узловатые пальцы на совсем нежеланном хвосте выглядят так правильно и гармонично, что Шастун плавится, переворачиваясь на спину и перекладывая свою холодную ладонь на шею Арсения, на которой сбоку, точно также, как и на лице, есть красное пятно. Он первый. Первый парень в его сердце, так ловко забравшийся внутрь. Антон не помнит больше никого, кто вызывал бы интереса, но этот Арсений, второе имя которому — Хуй с Горы с красным пятном на лице и семью глазами, так умело перекручивает всё внутри, точно сам является тем самым коучем, кричащим про успех, любовь и богатство. Благодаря крепкой хватке Шастун поднимается на ноги, только поэтому из-за рывка отлипая от губ. Такое ощущение, будто он кончил ртом — целуется Арсений поистине великолепно. Парня тянут в основной зал, где стены красные, пахнет шампанским и свежестью, свет от сцены перекинулся на светильники рядом со столиками, и во всём помещении в целом не так светло, как в той же уборной. Арсений не спеша двигается в сторону маятниковых дверей, продолжая трогать Антона за хвост и прикусывать пухлые губы, срывая сдавленные стоны. Парень отстраняется, дабы перевести дыхание от спонтанных поцелуев, и давит рукой на чужую грудь, отгибаясь назад. —Что это? Подкат? Предложение поехать к тебе? —улыбается Антон, чувствуя себя расслабленно и спокойно рядом с этим странным мужчиной, у которого красное пятно на лице и пятеро глаз на лбу, расположенных, как лучи солнца на дошкольных рисунках. —Не думай об этом. Ничего не выйдет. —Что?.. —Ты меня слышишь? —от приятной хрипотцы, ласкающей слух, Арсений резко переходит к раскатистому громкому тембру, что пугает пацана и вынуждает шмыгнуть сопливо-кровавым носом. —К утру я тебя забуду, как и ты меня во все прошлые разы. Прекрасное окончание дерьмового романа. Резкая смена эмоций пугает и без того напуганного Антона, который пару секунд назад успокоился. Теперь ему снова хочется прослезиться и скрутиться комочком на полу, притворяясь мохнатой гусеницей, которую никто не любит. —Что значит «во все прошлые разы»? Я не понимаю, объясни мне, —едва ли снова не впадая в слёзы, умоляет Антон, цепляясь за лацканы чёрного фрака. —Долговременная вероятность выживания каждого из нас равна нулю. Тебя зовут Антон Шастун и тебе было двадцать четыре года. Тебя звали Антон Шастун, и ты уже никогда не станешь старше, —спокойно, словно состоит не из крови и плоти, а из чипов и механизмов, чеканит каждое слово Арсений. Толкает Антона в грудь, зажмуриваясь, когда он исчезает за деревянными маятниковыми дверьми, и открывает глаза, стоит появится вместо парня Ире. —Ну что? —Поздравляю, нам пизда, —выдыхает Попов, проходя за стойку и доставая со стеллажа бутылку виски, чпокая крышкой. Не доставая стакана и забыв про манеры, заливает алкоголь прям себе в рот, морщась от лёгкой кислинки и обжигающего горло градуса. —Уже поплыл, бородатый? —улыбается Кузнецова, садясь на барный стул с мягкой подушкой. Вытаскивает своими тоненькими пальчиками свой Чапман с вишней, чиркая зажигалкой и выпуская облачко дыма вверх. —Снова воспоминания нахлынули? Обещай, что в этот раз плакать не будешь. —Он на Горшка с бодуна в этот раз похож. Особенно с этим пиздецом, вплетённым в его волосы. —Зубов слишком много для Горшка. На два точно. Арсений прыскает, отставляя бутылку и опираясь локтями на деревянную стойку, пряча бледное лицо в руках. —Куда ты его отправил? —Куда-то. Но здесь он не скоро появится. Лет, скажем, через… тридцать? Я надеюсь, что через тридцать. В этот раз он со мной точно не пересечётся. —Ну правильно, ты же вылезти отсюда не можешь, если сам того не захочешь, —пожимает плечами девушка. —Не хочешь его видеть? —Это сложно… Думаю, что для него же так будет лучше. Он ведь не помнит меня. —Как и ты его, если на то пошло, —напоминает Ира, вскрывая заросший шрам. —Позабыть не успел, разлюбить не сумел, —хитренько щурится, растягивая нежную улыбку и склоняя голову вбок, смотря на Попова, у которого едва ли пар из ушей не идёт. Арсений закатывает глаза, тяжело выдыхает. Его лицо — сплошной спектр эмоций, и самая яркая сейчас — «давай не сейчас об этом». Попов складывает губы уточкой, когда Ира целует его в щёку, и провожает взглядом до ненавистных маятниковых дверей, вновь падая лбом на руки. На его плечах неподъёмная тяжесть бытия, бесконечная усталость в семи глазах и заёбанность этим Шастуном отражается в чёрных мешках под глазами. Если бы Арсений мог, он бы сделал всё возможное, чтоб вернуться к Антону в том виде, в котором тот запомнил его последний раз. Но Арсений не может, и всё, что ему остаётся — скитаться по долговременной реальности, в которой вероятность выживания каждого из них равна нулю.