Лесть, обман, амбиции...

      Серое небо. Октябрь. Дул студённый ветер. Союз, чуть хромая, вошёл во дворец Правосудия. Пройдя по тёмным коридорами, он вышел в широкий зал с покрытием. Спортзал. Там были и другие страны-победители, и просто соседи Германии. Виселица. Все встали в линию, шум утих. В полосатой мешковатой форме заключённого вышел с охраной Третий Рейх, похожий на призрака. Все смотрели на него, как на проклятие — с ненавистью и презрением. Фюреру дали последнее слово. Он говорил монотонно и без интереса. — Что я могу сказать? Перед смертью не надышишься. Всё, что я думаю, написано в книгах и брошюрках. Хочу подчеркнуть, что я быстро и ярко покорил Европу, передо мной было три шажка до Москвы, и я велик. Невзирая на все ужасы, которые я совершил, меня будут помнить. Мои мотивы — мотивы величия и, как ни странно, любви, — осуждённый невольно прыснул смешок, — Прости, Союз, я хотел покончить с нашей дружбой и построить кое-что более интимное. Даже что-то подобное получилось, — дальше он продолжил монотонно и вяло, — В людях всегда было, есть и будет зло. Оно желает величия, силы, действий, славы. Таков я, и мне отчасти подобны все. Я буду в примере такого зла, и таким образом я буду искушением. Я навеки с вами, как пример чистейшего, как моя кровь, зла, — Рейх вытянулся, и его повели к виселице.       Все смотревшие бы уснули от такого безучастного и безразличного монолога, но они немели от бесстыдства и надменности подсудимого. Он виновник огромных смертей, нечеловеческих страданий, отец голода, холода и болезни. Из-за него у каждого будет терзаться горе, мрак отчаяния и потерь. А сколько гнили, сколько неопознанных могил! Казалось, проводился экзорцизм целого мира от самого дьявола, накладывавшего на человечество самые тягостные проклятия. Это было за гранью людского.        Союз стоял в замешательстве с мрачной речи Третьего Рейха. Ему стало противно и стыдно за то, что подсудимый назвал его имя и в таком ключе.       Густая масса страха и тревоги, как ядовитый газ, вдыхался присутствовавшими в самые лёгкие и дурманил мысли. Если чьи-то эмоции слишком сильные, их могут испытать и другие. СССР испытывал что-то вроде потрясения. За неуместные речи нациста его могли бы жестоко осудить. А врагов ещё оставалось много. Демон взирает на рабов с личного эшафота.       Рейха повесили, как и остальных. Союз почувствовал облегчение, потому что точно не было войны, не было и существа, которое терроризировало бы его. Эта опасность исчезла навсегда. Всё в могилу. Закопать и не вспоминать. — Да, это было зрелище, — Спокойный, довольный голос США сзади, — Но речь странная. Раньше он был более красноречив, не думаете, товарищ СССР? — Да, раньше он был живой, — с каменным лицом ответил СССР. США на это невольно усмехнулся. — Что, кстати, за мотив любви? Не к Вам ли относится? — американец спросил шёпотом. — Ну, он, видимо, что-то типа третьего пола. Гомик, короче, — вопрос для советского был острым, но необходимо было отвечать, — Не поддерживаю это. Неэтично. У нациста были проблемы с головой. — Да-да, он к Вам странно расположился ещё на Рождестве. Ни стыда, ни совести, — возмущение заиграло в тоне Штатов. — Он, как мы уже слышали, гордится своими... "достижениями". И меня попозорить хочет на последок. Хорошо как, что этого психа повесили. — Было лишним давать ему последнее слово. Почему Вы не застрелили его ещё в камере? У Вас же почти получилось, — на сказанное Америкой Союз шатнулся. — Вы знаете, что там было? — серьёзно спросил СССР. Все уже расходились, и эти державы выходили вместе. Все что-то обсуждали. — Да, конечно. Вы ранили того в ноги, в живот, в руки. Мы боялись, что этот чёртов нацист помрёт на месте. А что случилось-то? — Он Вам не рассказал? — Он бредил. Говорил, что правосудие – это смерть, и Вас припоминал, угрожал, что нас коснутся Ваши претензии и амбиции на раздел мира, как его семь лет назад, — последнее напрягло обоих, — Так, что было? — Ну, он молчал. Вспомнили прошлое, потом напал на меня ни с того, ни с сего и пытался забрать пистолет. Стрельнул мне в ногу, а я его в другие места. Неприятно вышло, — СССР имел прелестную возможность зарыть всё между ним и немцем в могилу. Другим не стоило бы знать, — Оскорблял меня, жуть, — тут СССР ухмыльнулся. Всё позади.       Вечером шишки устроили вечеринку. После тяжёлой документальной нервотрёпки всем хотелось развеяться. Союз был в номере в отеле. Перед ним было зеркало. На русском была шапка-ушанка, белая рубашка, лабутены, чёрный прелестный костюм и красная бабочка, которая и дедала весь образ празднично лёгким.       Гостиница с баром изливалась в весёлой музыке и в алкогольных напитках. Кое-где можно было задохнуться от дыма сигарет и оглохнуть от криков. Союзу было ещё в непривычку от такого разгула. Но в целом ему было хорошо и на фоне общего веселья интересно. Немного подвыпив коньяка, он уже подтанцовывал с другими.       Британия показывал движения Франции, тот делал наоборот, дразня остров, который в шутку ругался. Вдруг, подошёл США. Он кричал что-то и глагольствовал. Было видно, как он много выпил, но все лишь смеялись или просто удивлённо смотрели. Союз тоже в толпе глядел с неподдельным интересом. — Soviet! — крикнул пьяный, видно, ища Союза взглядом в толпе. Коммуниста стали толкать в сторону Штатов. Для представления, конечно. СССР невольно оказался в первых рядах, и США нашёл его, точнее, щурясь, опознал из толпы, — Hey, Soviet, I've understood! Everything is right! — дружелюбно захохотал американец, — But now couse to friendship is dead. So... — огорчённо и пьяно вытянул США. Он из кармана вдруг вытащил пистолет и направил на Союза, — I have to break up with you, — он выстрелил коммунисту в живот.       Все закричали. Но Союз ничего не слышал. Он стоял с окровавленным костюмом. Америку силой другие отвели в сторону, отобрав оружие. Союза берут за руку, его ведут на улицу, ноги подкашиваются, и советский падает на носилку скорой. Беспамятство длилось несколько дней.       Белая комната. Пахло спиртом. Союз очнулся в больнице. Он обнаружил бинты на животе. А ведь вправду, он чуть не кончил с нацистом, как в конце дурацких сказок: "И умерли они в один день". СССР чувствовал себя прекрасно, хоть и хотел жутко пить и есть. Болезнь, причинённая раной, отходила. Совет, как государство, восстановится быстро. Он не сомневался в этом.       Теперь начинается новая жизнь под новый ритм с новыми товарищами и врагами, новыми проблемам и достижениями.