"А вы знаете, кто хоть раз в жизни поймал ерша или видел осенью перелётных дроздов, как они в ясные, прохладные дни носятся стаями над деревней, тот уже не городской житель, и его до самой смерти будет потягивать на волю. - Чехов"
В деревенском зное майка плотно липла к телу, а частицы пыли мелко покрывали холодную кожу, вызывая легкий и оттого досадный зуд. Но хуже всего в этом летнем одурманивающем дне — гулкая мошкара над проселочной дорогой, которую ни обойти, ни объехать на хромой кобыле: справа — колючий репейник, потом и за час не отдерешь его головки от одежды, слева — грязная жижа чернеющего болота в густых порослях манника. А если торопишься, то приходится на бегу просачиваться сквозь облако насекомых, а затем еще долго избавляться от их крыльев, налипших на влажную кожу. Но Куцый был не из брезгливых и дышащее мошками поле преодолевал резво, перепрыгивая в драных отцовских спортивках борозды. Ему не подходило его имя, слишком породистое, чересчур жеманное и вычурное для навозных куч сельских кобыл и жарких объятий водочных паров после бани. Он не был Власом ни в глазах приятелей, ни в учительском отражении тонкой оправы очков — он был Куцым, потому как Влас Куцавский, да и к тому же от горшка два вершка. Но низкорослый, словно обрубок полена, он не стал мириться с действительностью и задолго до того, как первый раз получил едкое прозвище, застолбил репутацию кулаками. Может, он и не выше полутора метров с кепкой, может, мелкий, как ребенок, но бил на убой, и смачные синяки еще долго отливали цветами радуги на лицах неприятелей. Он никогда не стремился что-то доказывать и куда-то выбиваться: ему нравилась пыль на скрипучих половицах старого дома и ржавый тазик, в котором Куцый раз в неделю купал местных кошаков с мылом, чтоб глистов не нахватали, и в отличие от ровесников не нуждался в столице. Не тянуло к мегаполису, к ярким вывескам ночных клубов и к гулу автострады за окном. И хоть представления о городской жизни у Власа складывались лишь из скудных рассказов знакомых да из редких газетных вырезок, которыми его подружка Валька умело обклеивала стены, мечтая вырваться «на волю», сам он туда не стремился. Его «воля» — старая конюшня на окраине, бездонное озеро в камышах за развалинами заводских стен да покореженная девятка без колес: Куцый частенько забирался внутрь, когда был один, врубал старое радио на нужные частоты и бездумно крутил баранку, то ли думая о своем, то ли просто растворяясь. Последний школьный год дался нелегко, и Куцый то и дело хватал сумку, перемахивал через оконную раму в неровных засечках и сбегал, оставляя учителя орать вслед благим матом. Голос еще долго звенел надрывно за спиной, но мягкой поступью ноги уже несли по ветру мимо обветшалых домов и пахнущей солнцем сирени. Но ни с Куцым, ни с его отцом воспитательных бесед никто проводить не собирался: в их глуши мало кто отсиживал все годы за учебниками, скорее спивались, чем доучивались. Поэтому от Власа и не требовали многого в первые года, а дальше — окончательно забили, позволяя ему по-хулигански сбегать из душных коридоров сельской школы навстречу теплу и запаху свежескошенной травы, в которую так хотелось зарыться. Он часто таскался вместо уроков в ельник, забирался по отвесной скале, цепко перебирая пальцами по выступам, а там, на вершине, беспрестанно курил дорогие по их меркам сигареты — единственную блажь, которую позволял себе оттуда, с «воли». Деньги на пачки заботливо откладывал со всех подачек: там — корову Зорькину подоил, тут — сладкой вишни с ведро насобирал на пироги, вот и подкидывали мелких деньжат. А потом уж дело за малым — сбегать к Вальке, что заказывает продукты из областного центра, и выменять на блок сигарет и пару-тройку жарких поцелуев под прилавком. Куцый не любил с ней обжиматься, а после еще долго оттирал рот горсткой рябины до красных потеков на влажных губах. По деревенским стандартам Куцый был бракованным, неправильным и оттого непринятый многими: мелкий, с густыми хмурыми бровями, холодным взглядом из-под чернявой челки и металлическим прищуром, он намертво открещивался от Вальки, первой красавицы села, которая в руно успела скрутиться, лишь бы привлечь Куцего. Ладная, тонкая, как колос пшеницы, она была «не в его вкусе», и каждый раз, когда она снимала перед ним белье, ежился, покрываясь мурашками. Ни мягкая грудь, ни упругая плотность, ни тихий вздох перед мелкой дрожью её уставшего от их «объятий» тела не привлекал Власа, а он и не старался привлечься. И их связь постепенно стала до миллиметра выверенной, по-механически бездушной: он приходил, брал её быстро и без тягучей вязи предварительных ласк, а потом менял всю эту холодность на блок столичных сигарет. И даже дрожащие плечи рыдающей Вальки не пробуждали в нём искру, и Куцый, обесточенный и квёлый, плелся подальше, сдирая с себя ворсинки ковра, на котором чаще всего и задирал чужую юбку. Его минусовую прохладность приняли радушно только трое: худющий до безобразия Кент, который хоть и не спал с Валькой, но тоже исправно отмечался в магазине и менял мятые бумажки на блоки, растолстевший на бабкиных пирогах Бутуз и спокойный, как удав, беловолосый и длинноногий Жмур. Последний, надо сказать, меньше всего походил на деревенское быдло и из их бравого квартета чаще всего выбирался к отцу в районный центр. И хоть гостил он там недолго, но упорно таскал с собой книги для Куцего и подсовывал комиксы, заляпанные и пожелтевшие от времени, но от этого не менее желанные. — Ты, Куцый, зря так о «воле», ты для нее родился, — бесцеремонно встревал в его немое пространство Жмур и вкладывал в руки очередной комикс про американских супергероев, и к своим семнадцати годам Куцый осознал, что стеклянную паутину высоток Нью-Йорка знает лучше, чем ближайший город-стотысячник. Это и была его «воля», в которой он комфортно сворачивался на заднем сиденье неработающей девятки и листал страницу за страницей. Он частенько вел пальцем по ярким зарисовкам и гадал, так ли живут люди там, за другой чертой жизни, но ни разу не представил себя на их месте. Куцый привык к своей стабильности, а с приходом лета и вовсе влюблялся в нее без памяти: уже на дыбы вскочили гнедые в конюшне, уже растопилось под жаром солнца озеро, уже не так морозило в дырявой машине. И за всеми этими низменными радостями он ни разу не погрузился в тоску по чему-то большему, ни единой минуты не променял бы в этой Богом забытой дыре. — Слышишь, что говорю? — протянул ему жарко в ухо Жмур и потряс пальцами за штанину. Они уместились вчетвером в тачке, набрали парного молока и стопку уже почерствевших блинов. Бутуз ел за всех, а вот Кент и Куцый только и делали, что курили одну за одной. — Нет, — честно признался, но приятель не обиделся. Все привыкли к тому, что Куцый мог одновременно быть и с ними, и где-то далеко. — У мамки дом сняли на полтора месяца, прикинь? Какой-то столичный блогер. — Кто? — Куцый понял, что «блогер» — это что-то из той области, в которой варился Жмур, один из всей компании имеющий доступ к интернету. Мать Жмура была у них главной на селе, по выходным ездила в областной центр, добилась открытия какой-никакой, но лекарни в их дыре, и вообще из всех женщин оказалась единственной, которая отчего-то нравилась Куцему. То ли оттого, что в ней было больше статной гордости, то ли оттого, что после открытия больницы Куцый пришел в восторг от аскорбиновой кислоты. Он частенько залетал в приемную, ластился к заведующей, подкупал пряным козьим сыром и потом по пять штук за раз уплетал желтые кругляшки. Их приторная сладость быстро сменялась едкой кислинкой, и от этого щеки резко сводило зудящей судорогой. Жмур жил в частном доме на окраине, и этот дом был и правда похож на нечто приличное, а туалет не представлял собой дыру над ямой, вырытой в земле. Таких зданий в селе по пальцам пересчитать: два принадлежали Жмурам, три стояли по соседству на той же улице, и во всех проведен интернет, на который Куцему было совершенно наплевать. Он лишь мельком вглядывался в ровную гладь допотопного компа и отводил глаза — зачем ему связь с миром, к которому он никогда не будет близок. А вот Бутуз частенько заваливался «на чай», подбирался к монитору и долго гоготал над роликами. — Блогер. Они зарабатывают на жизнь тем, что снимают про себя видео, обзоры на вещи делают, ну и всякое такое. — А что ж в этом интересного? — Ну, купил ты, скажем, кофту из крутого магазина, вот о ней и снимаешь видео. Например, с чем её носить, как завязывать. — Как «с чем»? — удивился Куцый. В его простеньком мирке кофту можно было надеть на футболку и штаны, а в жаркие летние ночи — на старые драные шорты. И интересного в таких «обзорах» он не видел ничего. — Городские в таком, как мы, не ходят, — пояснил Жмур. — К примеру, пойдешь ты на свадьбу к кому-то, спортивки же не наденешь? — Не надену, — кивнул Куцый, представляя, как стоит в их загаженной за полвека харчевне, где обычно и проводили местечковые празднества, в рваных штанах с потеками грязи об руку с невестой в белом. — Ну, а что наденешь? — Как «что»? Костюм, разумеется, — костюмов он отроду не надевал, но о правилах приличия что-то слышал. — А какого цвета? Куцый разозлился и обернулся через плечо, утыкаясь практически лбом в Жмура, который по-детски торчал посередке меж двух кресел: — Что ты пристал, а? Любого! — А вот и хуево! Шмотки нужно по цветам выбирать. — Херню ты несешь, Жмурик, — ласково матюкнулся Кент, на что Жмур скривил лицо и ткнул Бутуза. — Что? А, — Бутуз лениво вытер масленые щеки рукавом и натянул улыбку на лицо, — он прав. Ты вспомни ту желтую теткину кофту, которую на прошлый дэ-рэ подарили, ты в ней как даун смотрелся. А вот в черном свитере, который бабка сшила, уже «ого-го», тебе ж тогда Машка дала! Кент нехотя согласился, вспоминая свой единственный в жизни перепих, но Куцый эту полемику продолжать не хотел. Ну, приезжает какой-то блогер, так пусть приезжает. «Как появится, так и исчезнет!» — решил для себя Влас, чиркнул спичкой и в очередной раз глубоко затянулся. На ночь он сбежал к Жмуру, и они до утра смотрели на звезды, таская кислую вишню из круглой миски. Так бы и заснули, если б не кузнечики за забором да комариные укусы, от которых подолгу щипало кожу. Они еще с минут двадцать говорили о своем уже в постели, а потом как-то одновременно отрубились, зарывшись носами в набитые перьями подушки. Первым проснулся Куцый, но не оттого, что выспался, а от громкого смеха за стеной. Голос был незнаком, но мягкий тембр и звучный распев не смягчили легкую сонную озлобленность. Он яростно натянул штаны, запутавшись в ногах, матернулся втихую, стараясь не наступить на жмуровские пятки, и тихо выскользнул из комнаты. В предбаннике наклонился над ведром, наскоро умылся, вытащил из кофты пачку и, слегка покачиваясь, окунулся в воздух утреннего села. Петухи еще не орали, значит, его не просто «разбудили», а нагло потревожили, и этого смехуна Влас убил бы голыми руками. Он оперся на колодец, закурил и лениво осмотрелся. Утро только заползало в окна, и мрачная синева рассвета терялась в тумане. Куцему казалось, что он один в этой зудящей тишине, а его «будитель» — плод воображения. — Здарова! — его окликнули, и Куцый от неожиданности чуть не выронил из зубов сигарету. Но после удивления все только набрало обороты, и он едва не упал, разглядев гостя. Парень с виду был старше на два-три года, но на этом их сходства кончались. Влас скептически осмотрел одежку, нервно покосился на обувь и как-то с жалостью глянул на часы, но с советом не стал медлить и протяжно, масляно прохрипел: — Лучше убери их, а то побьют тебя и спиздят. Гость улыбнулся белыми зубами, но кивнул понятливо, подошел поближе и мельком глянул на пачку сигарет. — Можно? Куцый хоть и слыл быдлом, но с утра пораньше отличался завидной добротой: — Ага. Паренек подцепил сигарету и чиркнул зажигалкой, а Куцый уже успел восхититься: так у них не курили и тем более не прикуривали. Жест был мягким, плавным, каким-то «не таким», но больше всего его привлекла зажигалка. В селе такой не найдешь. — Нравится? — гость повертел золотым квадратом блестящей железки, а Куцый змеем провел глазами вслед. — Красивая, у нас таких нет. — Мне на двадцатилетие подарили, настоящая «зиппа». Влас не знал о «зиппе», позориться не стал, лишь кивнул с легкой завистью во взгляде. Кент бы за такую всю коллекцию наклеек обменял. — Ты блогер, да? — вспомнил о словах Жмура Куцый, пока в очередной затяжке не прокрутил в голове вчерашний день. — Ага, миллионник, — гордо ответил гость, но не встретив в собеседнике одобрения, уточнил: — Ты смотришь «ютюб»? Куцый знал, что это, но исключительно на словах. — Нет, из наших интернет только у Жмура, но я в нем смысла не вижу, не пользуюсь. — У Жмура? — Ты у его матери дом снял. — А-а-а, — протянул парень, но все еще в удивлении оглядывал Куцего. — Что? — почти грозно выплюнул тот, ощетинившись. Паренек пожал мирно плечами и улыбнулся, опять сверкнув зубами, и Куцый понял, почему так завороженно пялился на городского: такие ровные зубы он видел только в старом буклете районной зубной, которым заткнул щель в половицах дома. У самого — осколок вместо клыка, когда головой о черенок лопаты убился. — Впервые болтаю с человеком, который ни разу не сидел в интернете. Прям ваще-ваще? — Ага. — Пиздец, — утвердил гость и улыбнулся, протянув белую ладонь, — я Китти. Тут уже настала очередь Куцего кривить лицом. В соседнем селе была одна такая Китти, которой три сотки дашь, а она на язык возьмет и не подавится. Выглядела соответственно, и если уж от грудастой и складной Вальки Куцый воротил нос, то кошечку и подавно окликал «шмарой» и не морщился. Из их компашки только Бутуз заботливо копил каждые пару месяцев деньги, чтобы Китти отлизала за бумажки и банку кислого лимонада. — Куцый, — руку пожал, но как-то с опаской, не складно, — но ты лучше и это прибереги. Назовешься так перед местными, сразу за щеку получишь. — А ты не местный? — ответ получился больше озлобленный, чем благодарный, и Влас с трудом справился, чтобы не прописать в табло. — Местный, но ты ж городской, еще и «блогер миллионник», что бы это ни значило. Китти тихо хохотнул, сбивая натянутую струну возникающей ссоры: — Ты не знаешь? — Неа. — Я видосы снимаю, выкладываю в интернет, на меня подписываются. Вот когда миллион человек набралось, тогда и блогер-миллионник. — Ого, — Куцый быстро сложил в уме два плюс два. В их косой-кривой деревеньке с трудом набиралось под три тысячи голов. — А что снимаешь? — Про путешествия, про города, про классные места, — мечтательно отозвался городской котик, подняв глаза к небу, но Куцего уже прорвало на смех. — И что ты забыл в этой жопе? — он демонстративно развел руки в стороны. Что вообще может понадобиться столичному среди куриного помёта, пьяных обрыганных мужиков и затопленных дождями дорог в непогоду? — А я спецпроект снимаю, «от низов — к вершине» называется. Про то, сколько надо ступенек пройти, чтоб из села до столицы добраться. — И сколько? — Ну, смотри, вот ты живешь в Заливцах, да? А что есть крупнее? Куцый наметал в голове географию и протянул вяло: — Горный, пэ-гэ-тэ такой, на восемнадцать тысяч голов. — Ага, а если побольше? — Нальхов, там около двадцати пяти. — Ну, суть ты понял. Короче, я сниму видео в формате «лесенки», где буду от Заливцов до столицы в пяти городах жить от малого к большему и рассказывать про местных, про привычки и образ жизни. — Круто, но всё равно непонятно. Это кто-то будет смотреть? — Будет, не сомневайся, я классно снимаю, — охотно поделился Китти и тут же подмигнул с улыбкой, — если хочешь, то и тебя сниму, звездой станешь! Куцему хватило секунды, чтобы определиться: — Неа, не хочу. — Почему? — хвостатый явно опешил. — Ну, я же Куцый, а ты Китти. Разным животным — разные дома. Тебе — город, столица, миллионы, а мне — это, — и чиркнув на прощанье бычок о каменную гладь колодца, помахал рукой, чтобы протяжно зевнуть перед входом в дом. Уже хватаясь за ручку двери получил в спину вопрос: — А при чём тут животные? Куцый заржал, откинув голову: — А говорят, что в столице все умные. Бывай, я пошел досыпать.***
Когда он в очередной раз открыл глаза, Жмура рядом не было, а приоткрытое окно разносило запах жимолости по комнате. Куцый сонно потянулся и пожелал бы с радостью остаться в кровати, но куры сами себя не покормят, а Зорькина корова не сольет молока. На улице было влажно и обжигающе душно — он знал, что это к сильному дождю и, забыв о завтраке, влетел в одежду одним махом и через пшеничное поле наискось побрел к дому. Идти недолго, но давящая духота нещадно напекала голову, а свою последнюю живую кепку Куцый обменял на две банки светлого пива у местных пацанят, поэтому, сплюнув жару в кусты, он небыстрым шагом пробирался через колосья. Они цепко впивались в ноги, оставляя мелкие царапинки, а крохотные мушки так и гудели подле уха. Уже дома он с опозданием всыпал корма животине, нарубил дров из крепких поленьев, обливаясь холодным потом, нацедил компоту, покормил соседского Тузика и наскоро ополоснулся под душевой лейкой, смывая утро с тела. После душа втер в кожу еловое масло и брызнул под руки дешевым дезодорантом, который подарила Валька на семнадцатилетие. Куцему не нравился запах, отдавал стариной и горечью, но пот он не любил еще больше. Пацаны сначала пытались шутить, но быстро приобщились к его традициям. В обед Куцый растолкал храпящего отца и отправил на пастбище, помогать Лидке. Тот не любил его, и Влас отвечал взаимностью. Мать свою Куцый не знал, но отцовское «мразота поганая» только подтвердило, что, возможно, и сам отец так никогда ее по-настоящему и не узнал. Была ли она красивой? Высокой ивой? Тучной, как могучие дубы, или как Кент, плоской и тонкой, словно осинка? Ему не хотелось знать, и он бы предпочел никогда с ней не встречаться. Валька экспертно заявила, что у Куцего «детская травма», но он точно знал, что в детстве ничего не ломал и себя не калечил, если не считать мелких стычек с мальчишками. Зорька отсыпала ему рублей за помощь с коровой и досыта накормила гречкой в молоке, добротно обсыпав кашу сахаром. Куцый выхлебал всю тарелку в считаные секунды и только сейчас понял, что не ел со вчерашнего вечера ничего, кроме кислющей алеющей вишни. Перед выходом он выглянул в окно и выдохнул с улыбкой. Погода стояла премерзотная, второй час лил косой дождь, и мягкая песочная темень земли превратилась в комки грязи, которые он еще с неделю будет отмывать от старой подошвы. О тротуарах и бетоне в Заливцах не слышали, вокруг — узкие проселочные дороги в редких полосках шин. Куцый любил такую погоду не только из-за сладкого запаха влажной земли. Он попрощался с Зорькой и перебежками, скрываясь в каплях холодного дождя, несся, не глядя по сторонам. Кофта быстро пропиталась липкой моросью, но Куцый любил это чувство. Мимо то и дело торопились местные, утаскивая в дома намокшие тряпки, сушеные ягоды, томившиеся на солнце, и мелкую мебель. Ткань липла к коже, а волосы, словно шерсть, топорщились на загривке, но он все равно бежал, ведомый дождевой придурью. Уже у озера, по которому расплывались водяные дуги от тяжелых капель, наскоро разделся, стягивая все до трусов, а потом, помедлив, обернулся воровато, но все равно сдернул полоску белья до узких щиколоток и, мелко шагнув, остался наедине с собой и обнаженным телом. Кожа мгновенно напиталась прохладой, но Куцый не пытался одеться. Он откинул голову и глянул на хмурое небо. Вода затекала в глаза, но он все равно старался смотреть, как тучи в бешеном танце бросают на землю своих маленьких прозрачных детей. Он выпрямился и вытянул руки к небу, сцепив в замок. Позвоночник хищно изогнулся змеей, и Куцый, наклонившись до земли, хрустнул суставами, что есть сил, и протяжно вынырнул из этого положения обратно. Это был его личный ритуал, его феерия, его стадия превращения в человека дождя. Ему нравилось чувствовать себя единым, целостным с гнутыми червями, пробирающимися под рыхлой землей, с отсыревшим песком под ногами, с запахом просыпающейся жизни после каждого потопа. Он ощущал себя в этот момент, как саму жизнь, как начало сущего, как сплетение прошлого и настоящего, и эти стены из воды только четче помогали нащупать это одиночество. Куцый зарождался омерзительным деревенщиной, но становился человечнее с каждым проливным дождем, окунаясь в новое и неизвестное. Медленно шагнул в еще не остывшую от жара воду, оголенный и напитанный воздухом, и все его мысли, чувства и желания растворялись, расплывались дугами и утекали прочь. Куцый зашел по бедра, ощущая, как сжался внутри и снаружи от непривычной влаги, но не остановился. С каждым шагом он все больше и больше терял свое существование в обыденном мире и находил — в стороннем, скрытом от глаз. Понял бы его Жмур, вечно отрешенный и погашенный, словно свеча? А Бутуз, не сумевший преодолеть животный голод? А Кент? Эти имена сейчас были так же незначительны, как и всё, что его окружало днем ранее, годом и десятилетием, — Куцый растворялся в звуке, в дроби капель по сторонам. Нырнул, присаживаясь, становясь крохотным, отстраненным и обнял колени руками. Волосы взметнулись вверх и медузами колыхались в серости озера. Куцый старался ни о чем не думать, чтобы не потерять эту хрупкую связь с куполом из водной глади. Он нащупал подушечками ног прохладный песок и закопался пальцами, покрываясь песчинками. Над головой, словно пули, покрывала поверхность мелкая трель, и микроволны растекались по грани между ним и самим небом. А когда воздух вытек из легких, Куцый не сразу оттолкнулся от дна. Ему нравилось ощущать остроту от нехватки кислорода и держать собственную жизнь на волоске. Внутренности жгло, но он из последних сил старался остаться под водой, и только тогда, когда в глазах начало темнеть, позволил себе глотнуть свободы. Он привычно закашлялся, и этот громкий звук стремительно разогнал всю таинственность его одиночного обычая, сразу превращая магию дождевого отрешения в детскую шалость. Куцый мгновенно погрузился в мир звуков, как будто заново обретя слух. За камышами — рокот зеленых, покрытых слизью, лягушек, где-то поодаль — обреченный клич зарубленного петуха. Влас вздрогнул, представляя, как красная жижа из отсеченной шеи мерно стекает по склону, утопая в грязи. Еще несколько кругов на прощание с ритуалом, где Куцый успел пару раз пересечь озерцо, теряясь под водой, и ноги, замерзающие в глубине, сами потянули на выход. Человека на берегу он заметил, когда окунался, чтобы смыть негу с тела, и внутренне сжался, готовый в случае чего броситься в злом выпаде. Безусловно, Куцый понимал, что однажды его по-дурацки раскроют, такого голого и растратившего последние силы на обреченный крик под водой, и придется выбивать молчание силой. Но обычно в такую погоду местные носа на улицу не высовывали, а длинным языком Влас не растрепал во все стороны о своих привычках, поэтому так билось звонко внутри ошалевшее сердце. Он молча вылез из воды, совершенно не стесняясь наготы. — Что ты здесь делаешь? — спросил буднично, будто не стоял сейчас под утихающей непогодой в чём мать родила. Китти ответил не сразу, изучал его голую грудь, мельком, практически стыдясь, проскользил по паху, а затем, словно не зная, бежать или остаться, протянул пакет. — На, тут полотенце, вытрешься, — пояснил он, но Куцый как будто не обратил на это внимания. — Что это? — ткнул пальцем в Китти, и тот послушно опустил голову в указанное место. — Камера. — Ты меня снимал? «Еще как!» — пронеслось в голове у Китти, но он лишь сглотнул слюну. Как можно было не снимать? Утром в нем проснулась тяга к прекрасному, он тихо попрощался с местными и побрел на весь день ловить сельский вайб. С восторгом взбирался на выступы, снимая деревню с высоты, терялся в полях густой пшеницы, отбив себе все колени и оцарапав плечи, кутался в туман над цветочными полями дутых одуванчиков. Китти бы так и таскался по селу, но на пути столкнулся с Жмуром, который вежливо представился Васей и протянул пакет. — Слушай, сходи за Куцым, ладно? Мать сказала, что вы познакомились утром. Отдай ему пакет. — А сам? Жмур почесал репу и протяжно выдохнул: — Мне нельзя, Куцый не знает, что я знаю. — Знаешь что? — допытывался Китти, которому совсем не хотелось бродить по деревне в поисках волчонка. — Сейчас дождь будет, а Куцый в дождь на озеро ходит купаться. Ты только не говори ему, что я знаю. — И что такого? — не понял Китти. Ну, купается этот зубастый в дождь, мало ли какие у него привычки. Жмур повел плечами, и неопределенность повисла в воздухе. — Сам увидишь. А я тебя тогда по красивым местам повожу, наснимаешь вдоволь. — Так я и сам их за полтора месяца найду. — Эти не найдешь. С одной стороны, Китти явно не горел желанием переться в никуда, но с другой — контентом ютуб красен, и, слегка подумав, утвердительно кивнул. Такой расклад его устраивал. — А в пакете что? — Полотенце. — Он что, сам не додумался взять полотенце? — Просто отнеси и забей. И обещай, что не проговоришься. Тебе он ничего не сделает, а с меня три шкуры сдерет. Китти кивнул и, напевая легкий мотивчик, потопал по селу в сторону заброшенного завода. Он, как в инструкции, отсчитал десятое окно от стены и отодвинул хлипкую доску, подпиравшую кирпичи. За небольшой кладкой — узкий лаз, куда тонкий котик с легкостью прошмыгнул, умудрившись не поцарапать грудку о битые осколки. Жмур предупредил, что еще годом ранее он сам соорудил защиту, чтобы кто-то из местных не прознал о волчьих секретах. Про озеро-то все знали, но о тайном бережке за стенами заброшки — только он и Куцый. Котенков успел нащелкать с десяток кадров умолкших станков, продырявленных грызунами консервных банок, стеклянных плиток узких окон, и сам не заметил, как начался ливень. Он обошел несколько комнат, прежде чем нашел нужный выход. Пробежав через цех и едва не убившись о торчащую арматуру, Китти наткнулся на разрушенную стену, за которой уже вовсю бил оземь дождь. Он сделал щелчок без вспышки, чертыхнулся, но только через секунду понял, как ему повезло: яркий блик сломал бы ту магию, которая накрыла Китти с головой. Волчонок вдали стоял неподвижно, кротко, намочив всю шёрстку, опустошенный и одинокий. «Голый!» — впитал это знание губкой городской котик и тихо, боясь лишним шагом разрушить манящую чертовщину, нажал на кнопку, едва дыша. Через объектив он впитывал всю ледяную влагу, которая наполняла Куцего, и у самого на загривке пробежал холодок. Китти провел взглядом от мокрого, чернеющего в мрачности ливня затылка до выпирающих крыльями лопаток, а потом, как будто извиняясь, стиснул зубы, опуская глаза ниже. На эту спину котик смотрел бы и смотрел, но дальше, там, где ему точно не позволено быть зрителем, упругие ягодицы и вовсе довели до дрожи. Китти вспомнил свой фитнес-клуб на Салтовке и поклялся уволить всех инструкторов к чертям собачьим. Волчара хищно выдохнул, поднял лапы навстречу каплям и изогнулся, словно изломанный, разрываясь на тысячи ударов кошачьего сердца. У Китти засосало под ложечкой, но он продолжал делать кадр за кадром, ощущая себя вором, так нагло забравшимся в чужое единение. Его всего трясло, и это напряжение нарастало с каждой секундой, он и не понял, когда перевел камеру в режим «съемка». Теперь уже плавный, тягучий, как резина, волчонок медленно шел к воде, а Китти только и успевал, что проталкивать кислород в горло, чтобы не задохнуться от восторга. И когда Куцый исчез под водой да так и не вынырнул, бросился спасать. Уже умудрился на скорости стянуть толстовку, чтобы следом утонуть в глубине, как волчья шерсть опять заблестела над поверхностью воды. Котенков почувствовал, как его начало отпускать, — так силен был испуг. Что он мог ответить Куцему? «Да, снимал тебя, и чуть сам не отъехал». Кинуть в него этой фразой, чтобы после волк зарылся с головой в норку и больше не выл на дожди? Китти не мог позволить себе эту глупость. — Не снимал, я фоткал завод. Куцый достал полотенце из пакета, помедлил с секунду и снова уставился на Котенкова: — А полотенце тогда откуда? — Сказали, что где-то рядом озеро есть, шел купаться, а тут как ливануло, вот и сбежал под крышу, — он указал в сторону здания и молился, чтобы у Куцего не закрались подозрения. Но тот, все еще голый и от этого до одури смущавший Китти, коротко кивнул, как будто бы принимая ответ за правду. — Не говори никому, ладно? — Не скажу, — он действительно не собирался говорить, но скрыть восхищения не смог: в Куцем, обнаженном и раненом кошачьим появлением, было больше гордости, чем в любом, кого Китти когда бы то ни было видел в жизни. Куцый наскоро обтерся полотенцем и посмотрел в небо, улыбнувшись: — Дождь стихает. И через пять минут тот действительно прекратился. Следующие два дня Куцый пропадал в огороде: сезон овощей как раз был в самом разгаре и огурцы, еще несколько дней назад будучи крохотными, усыпали все плети. Он только и делал, что колотил, молол, поливал, намешивал куриный навоз и удобрял почву под будущим урожаем. Пропахший потом и землей, Куцый доблестно сражался с сорняками, изредка прерывался на перекуры и первым откусил сочный кусок от созревшего помидора. Он нежно огладил красный бочок и пожелал остальным неспелым собратьям хорошего роста и ярких округлых форм — ему нравилось наблюдать за тем, как из корней, засаженных ранее в лунки, вырастает ягода, стекающая по губам прозрачной кровью. Вечером нагрянул Жмур и, потоптавшись у забора, негромко окрикнул: — Куц, подь сюды! Куцый бросил лейку, отковырял согнутую сигарету и выглянул, уставший и мокрый от жары. — Помоги, а? — продолжил Жмур, криво улыбаясь. — Этот котик столичный попросил ему село показать, а мне мать дел надавала. Покажешь, а? — Я что, экскурсовод? Пусть сам ходит. — Ну, Куцый, ну выручай, с меня банка пива! Куцему в принципе несложно, но он с пару секунд оставил на размышления. Еще несколько дней назад его по-тупому спалили, и он теперь попросту смущался. — Две банки. Жмур скривился, но согласился: — Ты только через час к магазину подбегай, ладно? А то он нетерпеливый. — Как не терпится, так и перетерпится, — огрызнулся Влас и махнул на прощание. Он успел вовремя и, пахнущий дезодорантом после ледяной кадки воды, примостился на лавке, надеясь, что Валька выходная и не будет приставать, но ошибся. Та выскочила, как будто поджидая, и прибилась к нему вплотную. — Ко мне пришел? — Нет, выгуливаю Жмуровского гостя. Валька засияла: — Который из столицы? Красивый? Куцый задумался. Вообще, если смотреть на небритые рожи сельчан, то кошечка определенно была породистой, но мог ли Влас в принципе судить об этом? Как ответить на вопрос, красивый ли парень? Ну, допустим, глазищи огромные, карие, а ноги тонкие, практически гладкие в незаметных белых волосках. Красота ли это? — Типа того, — ответил неопределенно, но пообещал себе разобраться с вопросом. — Куц, а возьмите с собой? Он заведомо скорчил мину, представляя их задушевное трио, и поспешил отказаться, но не успел — кошечка выпрыгнула, как черт из табакерки. — А с нами нельзя, — подмигнул Китти, и Куцый внимательно осмотрел его с ног до головы. Кроссовки дорогие, не как его паленые адики, коленки без шрамов, белые шорты с гвоздиками, футболка аккуратная, светлая, часы снял, видать, пожалел, кости у шеи выпирают, сам тонкий и точеный. Неровня их местной гопоте. — Почему? — возмутилась Валька, повышая голос. — Куцый, скажи ему! Но Куцый помотал головой: — Не сегодня, Валь, как-нибудь потом. И ожидаемо получил леща: — Как трахаться, так это за «спасибо», а как на прогулку пойти, так сразу «не сегодня»! — она махнула подолом серой юбки и, метнув озлобленный взгляд в Куцего, молнией улетела в магазин, хлопнув дверью так, что пыль еще с минуту опускалась на землю. — Не за «спасибо», а за блок сигарет, — с обидой прошептал Куцый, но Валька его, благо, уже не слышала. Зато услышал котик и загоготал что есть мочи. — Во даешь! А за деньги уже никак? Но Куцый не ответил и вместо этого, раздраженный неуместной перепалкой, уточнил: — Куда хочешь пойти? Китти, кажется забывший о недавнем вопросе, резво перечислил, загибая пальцы: — Так, Жмурик рассказал о ваших жигулях, о пастбище, о ярмарке игрушек, — он опустил мизинец, безымянный и средний палец, прежде чем запнулся, осматривая Куцего, — но если ты знаешь места посимпатичнее, то пойдем. — Знаю, но об этом никому, ладно? Китти не согласился: — Я же в интернет это выложу, все узнают. — Да похуй, главное, чтоб местные не шастали, погнали. Куцый вел окольными путями: они обошли магазин и нырнули в кустарники, успели наступить в крапиву, а Китти умудрился упасть в муравейник. Шли долгие двадцать минут, и Влас удивлялся тому, как котик каждую минуту останавливается у дубов, разломанных скворечников и бревен, чтобы громко щелкнуть камерой и восторженно с пять минут пялиться в экран. Куцый глянул ради интереса, но деревяшка, которую так неторопливо фоткал блогер, так и осталась в кадре деревяшкой — никакой тебе магии. Но Китти доверительно шепнул: — Я обработаю и покажу, красота получится! — Кого обработаешь? — Да не «кого», а что! — засмеялся котик. — Все фотографии я в компьютер загружаю, а потом через специальное приложение делаю красивее. — Зачем делать красивым то, что изначально некрасиво? Китти вопроса не понял, и дальше они двигались в молчании, лишь изредка останавливаясь ради очередного кадра. В перелеске Куцый обошел несколько деревьев под пристальным кошачьим взглядом, прежде чем нашел нужную засечку на кривом стволе. — Пойдем быстрее, чтоб по темени не шастать. — А что, боишься заблудиться? — попытался подколоть Китти, но наткнулся на стену из льда. — Я не боюсь, но здесь волки по ночам бродят. В прошлом году Витькиного пасынка загрызли. Китти посильнее прижал к себе камеру и весь дальнейший путь прошел плечо к плечу с Куцым. Когда солнце вырядилось в оранжевый наряд и зной не так дышал в затылок, Влас закурил, замедляя шаг. — А волки? — уточнил котяра, озираясь по сторонам. — Я пошутил, — спокойно выдал Куцый с легкой улыбкой. И эта была уже не та хищная гримаса, которую видел Китти в их первую встречу, поэтому возмущение проглотилось как-то само. — Мы пришли. Место мало чем отличалось от того, которое они огибали минут десять назад по влажной от росы траве, пару раз угодив в болото: золотая от лучей солнца поляна в бугристых пригорках. «И это необычное место?» — скривился кот, поглядывая на свои промокшие в хлам кроссы. Им уже никакая химчистка не поможет, хоть на месте выбрасывай. — Здесь очень мило, пойду пофоткаю, — попытался отблагодарить Китти, но вышло как-то скомканно и не без «злобинки». Куцый глянул на него строго, повертев сигаретой в зубах, превратившись мгновенно в волчару из «Ну, погоди!», и от этого сходства Китти едва не захохотал, несмотря на скверное настроение. — И что ты собрался фоткать? Траву? — едко уточнил Куцый. — А что еще здесь можно снимать? Траву, солнце, пригорки, — он затормозил, почувствовав, как носок кроссовки вязко погружается в непонятную субстанцию. Одного взгляда хватило, чтобы с отвращением продолжить, — навоз, черт бы его побрал. Влас заржал и потянул за футболку в сторону от вонючей кучи: — Не туда смотришь, горе-блогер. Он обвел Китти вокруг пригорка и ткнул пальцем в траву. — Подойдет для твоего ютуба? Куцый явно наслаждался произведенным эффектом, и пока Китти во все глаза пялился на ржавый железный люк в земле, дернул грязную ручку и с протяжным скрипом потянул на себя. За люком — пустота, и если бы не лестница, Китти бы решил, что это чья-то шутка. — Офигеть! — кот ткнулся в проем и, рассматривая уходящие в темноту ступеньки, громко крикнул: — АУ! — Тебе никто не ответит. Но Китти это не волновало. Он по-ребячески задорно оббежал пригорок и еще раз нырнул в низины, озираясь по сторонам. — Как ты его нашел? — восторженно выкрикнул вниз, и эхо, отрикошетив от стен, выстрелило где-то в глубине его же словами. — Это же настоящий бункер! — Наткнулся, когда гулял. Пришлось попотеть, чтобы вскрыть, но железо заржавело от времени и влаги, так что один хер поддалось. — Очуметь! — он щелкнул камерой, и вспышка озарила пустоту. — Так и будешь фоткать дыру или спустишься? Китти обернулся через плечо, сверкая белозубой улыбкой: — А можно? — и на куцевское согласие лихо опустился на лестницу и, не чувствуя усталости, полез вниз, резво перебирая руками по перилам. Внутри остановился, нерешительно ткнувшись носом в темноту. Сверху по железу, судя по звукам, спускался Куцый, и Китти, немного поежившись, вцепился в перила, дожидаясь. Стук подошвы о пол подсказал, что волчара совершил акробатическое па со спуском, но Китти ни черта не видел, а свет из открытого люка не доставал до дна бункера. — Ты где? — шепнул в темноту и помахал перед собой рукой. Пусто. Вместо ответа — тишина, и у котяры едва не повылезали коготки от волнения. Он попытался привыкнуть к окружавшему мраку, но глаза отказывались концентрироваться. — Не смешно, Куцый! — взвыл Китти, все еще не отпуская второй рукой лестницу, как единственную опору и путь к отступлению. — Куцый, бля, не беси! Он практически топнул от досады, но темнота вдруг стала осязаемой и приобняла его в ответ, обдавая горячим шепотом с нотой табака: — А у вас там в столице все такие трусишки? — Куцый был осязаем, насмешлив и рядом, и Китти, с облегчением отпустив тревогу, ткнулся в него лбом, замирая. — Не пугай так. Но Куцый не ответил, лишь провел рукой по боку Китти, от чего тот вытянулся в струну. Их всё еще окружала непроглядная темень, и этот жест показался ему настолько провокационным, практически сексуальным, что грудь против воли сдавило волнением. Куцый дышал ему в шею, и Китти невольно вспомнил озеро. — О, нащупал! — торжественно воскликнул волчара, и вместо очередной эротической провокации Китти с ужасом погрузился в свет. Его краснющее лицо с трудом сдерживало эмоции, и Куцый, настороженно отступая, пояснил: — Там рубильник, ты его собой закрыл. — Ага, — проблеял в ответ Китти, нервно цепляясь за камеру. Для достоверности обернулся — сзади и правда оказался допотопный выключатель, какой он видел разве что на выставках. — Слушай, — наконец выдал Куцый, отходя в сторону, — я всё спросить хотел. — Спрашивай. — А имя ты своё скажешь? Не обижайся, но «Китькаться» с тобой не буду. Китти хмыкнул, отодвигаясь от стены. Он обвел взглядом небольшое помещение: старый, давно потерявший свой цвет, диван в рваных лохмотьях, облезшие стены, маленькая тумба с пожелтевшими створками, на тумбе — обрывки газет, старые потрепанные книги и маленький чайник. В углу — полка с иконами и несколько чашек с засмоленными ручками. — Антон Котенков, можно без фамилии.***
— Китти-Китти, котик мой, как ты там в этом Зажопинске? Еще ушки не навострил домой? — сладко прощебетал в трубку Лёха, и Котенков готов был перегрызть ему горло за тысячи тысяч километров поодаль. — Не навострил, не дождеш-ш-шься, рыба моя, — прошипел гаденько в ответ, прикуривая. Погода и сегодня не жаловала, но дождя не обещали, от этого Антон, завернувшись в вязаный свитер, остался в стенах дома и монтировал видео, подгружая записи из бункера. — Как там деревня? Уже успел натоптать говна? — А ты, я смотрю, только этого и ждешь. В трубку фыркнули, послышался тихий смех и легкий, почти братский шлепок. — Ау! — как бы подтвердил догадки Лёха и, уже обращаясь к Антону, наехал: — Булка твоя мне все ноги оттоптала, пока тебя нет. Не мог завести шпица? Антон вздохнул, прикрывая глаза. Булка — следствие его неосторожной ребяческой гордыни. В прошлом году, отдыхая с Лёнчиком и его новой пассией в Греции, распивая сильно-алкогольное пойло, они вдруг разорались, будучи пьяными. Ленька ни с того ни с чего назвал Котенкова абсолютно безответственным, а Антон в ответ выдал другу полотно вместо критики, мол, он ветреный и всех в пешее эротическое отправляет, потому что пушок еще не отрос. Так бы и грызлись, если бы Слава не поставил жирную точку в их споре: после недолгих перебранок постановили, что проверять кошачью безответственность будут питомцем, а Лёнькину сексуальную безалаберность — стабильными и долгими отношениями. И вот уже год, как Антон притащил в дом Булку, а Славка — Леньку к себе в загородную резиденцию. Тот сначала возмущался и норовил сбежать, поджав хвост, но его раз за разом ловили в дверях и за шкиряк возвращали обратно. Молоденький Лёня с жиру бесился, но в Славкином «далеко за тридцать» мире на эти выебоны было глубоко начхать, и он без устали конвоировал своего молодого любовника обратно к родным пенатам. А там как-то и ужились в своих вечных спорах и «хлопаньях» дверьми — хлопал, естественно, Лёнька, а Слава потом заботливо подкрашивал краской сколы на них после перемирия. — Не мог, захотелось Булку. — Еще б слона завел для полной идиллии, — продолжал подтрунивать Ленька, прерываясь перебоями в связи. — Надолго ты там? Китти заглянул в календарик, висевший на стене. — Еще месяц тут, потом в Поздняках месяц, после — в Каменск на пару недель, Чернигов на месяц и домой на «пожизненно». Как-то так, — тоскливо пробежался по плану Антон. Вернуться в столицу получится лишь к концу октября, если нигде не задерживаться. — Ты же зачахнешь, дорогой, в этом Мухосранске. Почему так долго? — Поэтому и долго, что Мухосранск. Хочу больше заснять, больше рассказать — тут на самом деле есть на что посмотреть. — О-о-о, — протянул с досадой Лёнчик, повышая голос, и крикнул куда-то в сторону невидимому собеседнику, — котик наш совсем одеревенился, Слав! Говорит, что в селе красиво, прикинь? — Вот закончу с монтажом, так все локти пообкусываешь! — Тошенька, ты там хоть на сельчан не нападай, когда оголодаешь. Еще заразишься хрен знает чем. — Да тут не на кого нападать, не мели чепухи. Антон не стал говорить о том, что он, кажется, зоофил, потому что у него встает на всяких там волчар. — Что, совсем не на кого? Даже просто писю пососать и пакет на голову надеть? — Лёха, блин, чтоб тебе твой Слава все причиндалы отгрыз, — ругнулся Котенков и кинул от досады трубку, сбрасывая звонок. До вечера он просидел над роликом, записал пару вводных реплик, свел дорожки и еще часа три обрабатывал фото. Не те, которые нужны для сети, а личные, тайно добытые. На фотках — Куцый в дождевых оргазмах, ловит ртом капли и доводит Антона до исступления. Антон не собирался их заливать в сеть, но для своего удовольствия бережно фотошопил, отшлифовывал до блеска и с чрезмерной заботой подписывал каждый кадр дурацкими названиями. Всю следующую неделю Куцый прятался по своим волчьим норкам и копошился в земле, и скучающему Китти приходилось цеплять Жмура и таскать по окрестностям. Тот нехотя соглашался, сводил Антона на «ярмарку игрушек» и еще долго ржал над кошачьим выражением морды. Игрушками оказались сгоревшие деревянные избы на окраине, где Котенков минут двадцать фотографировал одноглазого пупса с огарками вместо волос и деревянных, черных от сажи утят. — В позапрошлом году погорело, еле спасли местных. Они переехали к тетке в Горный, а это все так и оставили, — делился Жмур, пиная ногами кочерыжку, которую умудрился докатить через все село. — Расскажи про себя, образ жизни, друзей, — попросил Китти, направляя зрачок камеры на Жмура. Тот согласился дать короткое «интервью», залез с ногами на бревно у леса и эффектно «пшикнул» банкой. — Да че рассказывать? Всё как у всех. С утра — траву на скос, кур покормить, яйца собрать, уток вывести вокруг двора, в обед — огород, прополка, грязища и овощи, вечером — к Ясеньковым цветы собирать на продажу, они в центр их вывозят по утрам на базар, и так по кругу. — А как отдыхаете? — Как? — Жмур приподнял брови и задумался. — Купаемся с Куцым, жабок ловим, иногда Бутуз приносит карты, рубимся на всякое разное. — На что именно? — Китти приблизил зумом картинку, и Жмур теперь крупным планом отпивал хмельное. Его светлые волосы казались рыжими в лучах солнца. — На деньги, наклейки, журналы, иногда на пиво, но Куцый редко такое позволяет. Говорит, что сопьемся. — А наклейки какие? Жмур покраснел и тихо спросил: — Можешь это потом вырезать? Антон кивнул, но в глубине души знал, что оставит, если будет что-то годное. Все равно через пару месяцев он и не вспомнит об этих людях. — Старший Бутуза привозит ему наклейки из области с… тёлками. На них и играем. — Разве не проще посмотреть порно? Жмур, и так краснее рака, ойкнул и махнул рукой: — Какое порно? Интернет только у меня есть, да и то мамка дома постоянно, не посмотришь. Спалит еще да пиздюлей надает. — И Куцый тоже играет на наклейки? — вырвалось у Китти, и он пообещал заклеить себе рот. — Не, он не играет. Да и зачем ему, если Валька перед ним разве что голая не ходит. Только дурак он, не ведется. — Почему? — Я же сказал, дурак потому что, — убежденно кивнул Жмур и тихо продолжил, — но ты ему не говори. Что дурак? Или про Вальку? Ни то, ни другое. — А расскажи про перспективы, пожалуйста. Чем планируешь заниматься, когда школу окончишь? — Пойду на электрика учиться, потом в область перееду. — Почему на электрика? — Ну, а больше не на кого, — рассмеялся Жмур. — У нас тут либо электриком, либо сварщиком возьмут за просто так, а на остальное денег нет. Многие так и проживают всю жизнь в Заливцах. — А остальные что планируют? — под «остальными» он в первую очередь имел в виду волчару, но Жмур тонких и завуалированных намеков не понял. — Так мало кто вообще здесь планирует. Бабы, например, на поваров учатся в области, если повезет, а если нет, так в Заливцах мужей окручивают, брюхатятся и остаются на пэ-эм-жэ. Китти с досадой проглотил вопрос про Куцего и нажал на «стоп». Весь следующий день он без сил провалялся в кровати, чувствуя, как лоб горит пламенем, а в горле все свербит и ноет. «То ли ночные перекуры на холоде винить, то ли сглазили!» — решил Котенков и в позе страдальца раз за разом проваливался в сны. К вечеру проснулся от прикосновения к плечу. Над ним — Куцый с какими-то водорослями в руке. Китти бы отодвинулся в ужасе, но его физический лимит сошел на ноль, и он лишь вяло дернул ладонью, отгораживаясь: — Ты решил меня удушить этим? Куцый аккуратно примостился рядом и молча уложил вялую массу на кошачий кипящий лоб, и Антон потратил последние силы на возглас отвращения. — Не дергайся, это кора ивы, помогает от температуры. — Может, ибупрофен? — заспорил Китти. — Он здесь не продается. Есть парацетамол, но до него аж на край села бежать, это час быстрым шагом туда-обратно. Отправить Жмура? Антон рассудил, что через час, если судить по ощущениям, он откинется, и вязкая ива уже не казалась такой гадкой. — Мне точно не нужно её есть? — влага холодила лоб, но он все равно сомневался. — Не нужно, спи, я пока тебя оботру. На этих словах Куцый бесцеремонно стащил с Антона одеяло. — Стой! — Китти попытался оттолкнуть чужую ладонь с груди, но Власа как будто приковало. — Это настойка на лилии и водке, она поможет сбить температуру и убрать боль из тела. — У меня ничего не болит, — сипло соврал Антон, чувствуя, как все мышцы внутри кричат о помощи, а лицо заливает пожаром. Но он лучше сдохнет от боли, чем переживет этот позор. — Чего ты дергаешься, как девчонка? — укорил Куцый, окуная поочередно ладони в литровую банку. Запах был специфический, но на удивление приятный, своеобразный. — Ничего я не дергаюсь. — Тогда лежи смирно. — Не нужно, ладно? Давай без настойки, — взмолился Китти, улетая куда-то в звонкий фальцет. — Потерпи немного, и тебе полегчает, поверь. Холодные руки опустились на грудь, и мягко провели вдоль тела, а потом бесцеремонно вернулись наверх, пробегаясь по впадинке между ключицами и уходя на плечи. Антон нервно закусил губу и обещал себе терпеть, как еще никогда не терпел. — Что это? — удивился Куцый, задевая бусинку соска. Он приблизился к Антону вплотную и кончики волчьей шерстки упали на грудь, то ли щекоча, то ли превращая все эти ролевые игры в доктора в еще более абсурдный фарс. — Сережка, прокол, — пояснил Китти, чувствуя, как дрожит голос. Волчара, деревенский остолоп, лез к нему не только в душу и камеру, но и туда, куда не просили, да еще и хищно скребся когтями. — Как у девчонок в ушах? — Ага. — Зачем? — и ни грамма соблазна в голосе, чистое изумление. — Красиво блестит, приятно. Руки с груди укатились опять вниз, обогнули впадинку живота и мягко прошлись по ребрам кругами, но Куцый не перестал пялиться на пирсинг. — Что в этом приятного? Антон явственно ощущал, что лихорадит его совсем не от температуры. — Это для секса, — бездумно брякнул он, когда его вконец раззадорило. Но Котенков уже знал свой предел и на этот раз не сдался, подставляясь под лилии и ладони, а мягко отодвинул Куцего. — Всё, спасибо, я спать, а то вырубаюсь. Влас не стал оспаривать, уточнять или повторять процедуры и спокойно убрал руки. — Ладно, я утром занят, но в обед зайду тебя проверить. Если лучше не станет, то вернусь с парацетамолом. Идет? — Идет. Но Куцый не зашел ни в обед, ни после него, и Антон, от досады надувшись как мышь на крупу, провалялся до ночи, пропотев, как рабочий на заводе. А когда в окно незаметно заползли сумерки, почувствовал, как однодневное недомогание отпускает. Он даже позволил себе втихую выскочить в летний душ и с десяток минут провел под лейкой, намыливаясь куском мыла. И пока вода стекала, смотрел, как маленький паук доедает пойманную муху в углу. — Как ты себя чувствуешь? — Жмур подловил его у двери, заботливо пропуская внутрь. — Жить буду. — Ага, значит, настойка помогла! Китти не стал говорить, что как раз из-за нее он чуть не отдал богу душу, пока холодные волчьи лапы елозили по груди. — Помогла-помогла. Жмур протянул кружку и шепнул: — Тут сок из березы, полезно, когда болеешь. Мутная жижа белесого цвета неаппетитно колыхнулась, и Антон, наклонившись, принюхался: — Это точно пьется? — Ага, пробуй! Такого хорошего в столице не сыщешь. «Лучше бы бахнул текилы с солью», — пронеслось в голове у Котенкова, но он все равно осушил кружку до дна. — Гадость. — Ничего ты не понимаешь, — махнул рукой Жмур, но тут же радостно озарился лыбой до ушей. — Слушай, погнали завтра жабок ловить. — Жабок? — Я про них рассказывал. Пойдешь? Антон пожал плечами. Чего бы и не пойти, собственно? Трогать склизкое пузо он и под страхом смертной казни не будет, но для контента сойдет. Утром он и не вспомнил, что днем ранее сгибался от недомогания, и посвежевший и отдохнувший позволил себе короткую зарядку на траве у дома. А после, напитавшись первым солнцем, по-быстрому ополоснулся и натянул шорты с майкой. На столе для него были приготовлены каша и вязкий кисель, и Антон без удовольствия засунул в себя «завтрак». Тарелки помыл, отставил в кучу и выполз на улицу, потягиваясь. У ворот его ожидали. Жмур, опершись о забор, вертел в руках спички, упитанный мальчишка, отдаленно напоминавший Дадли Дурсля*, тряс ногами, покачиваясь на лавке, долговязый шкет в алкоголичке, джинсовых шортах и с сигаретой в зубах пялился в землю, а Куцый футболил круглый старый мяч. — О, наконец-то, — заулыбался Жмур и помахал рукой, — мы заждались. — Так позвали бы. — Ты же болел, мы решили, что тебе нужно отоспаться, — пояснил Куцый, даже не повернувшись лицом, и Антон изогнул бровь дугой. Что за цирк с конями? — Это Бутуз и Кент, я про них рассказывал, — Жмур ткнул пальцем сначала на Дадли, потом на шпалу, и Китти приветственно отсалютовал в ответ. — Идем? — Куцый, как будто и не видя Антона, направил мяч звучным ударом, и тот, пролетев метров десять, ткнулся в забор и отскочил в кусты. — А мяч? — Потом заберу. Котенков закусил губу и молча пошел следом, рассматривая волчью спину. Какая муха его укусила? То лезет своими загребущими руками, куда не просят, то не замечает вовсе. Они брели недолго, но медленно: то дожидались Дадли, едва передвигавшего ноги, то останавливались на перекуры. Антон деловито кружился неподалеку, щелкая сельский квартет и рассматривая окрестности. К избам в старых досках он привык, да и гусей больше не шугался — хотя в первые дни бежал, что аж пятки сверкали. Осмелев, сделал пару-тройку кадров пернатых агрессоров и напоследок щелкнул козу, не спеша дожевывающую пахучую зелень. У магазина они свернули налево и двинулись по улице в сторону кирпичной постройки, и Антон изумленно прочитал «СОШ им. Героя ….». — Здесь есть болото? — удивился Китти и, присев на корточки, с нужного ракурса снял на удивление приличную школу, окруженную рыжим забором. — Какое болото? — обернулся Кент, пожевывая соломинку. — Ну, чтоб жабок ловить. Парни синхронно переглянулись и громко заржали, хватаясь за животы. — Ну ты даешь! — крякнул со смеху Жмур и вытер нос низом футболки. — Не тех жабок мы идем ловить. — А каких? — Сейчас увидишь, — довольно щурясь, улыбнулся Дадли, засовывая руки в карманы. Он вытащил фантик и засунул карамельку в рот, облизывая липкие пальцы. Они обошли школу с торца и спрятались за перекошенным гаражом, которым явно давно никто не пользовался. А то, что они именно «спрятались», Антон понял, когда Жмур, подмигнув, приложил ладонь ко рту в известном жесте. Где-то за склоном текла река, и Котенков в очередной раз поразился местным колоритам: вот вроде приличная школа, а уже за поворотом витиеватой дороги стоят рядком покошенные временем избы и редкие кирпичные постройки, вроде магазина или Жмуровского дома. Он еще раз провернул колесо на фотоаппарате и поставил на «видео». Молча, не спрашивая разрешения, заснял ребят, которые, от чего-то расплывшись в довольных улыбках, теперь сычами восседали на корточках. За спиной прогудела песня, и Антона дернуло от неожиданности. Он в изумлении оглянулся, но его тут же за шорты потянули вниз. Он присел, чувствуя, как ладонь Куцего оттягивает мягкую ткань и практически невесомо касается ноги. — Это звонок такой, не пугайся, — зашептал Куцый, но Китти дернул в сторону головой, отворачиваясь. Он все еще не простил получасовой игнор и теперь по-детски обижался. Куцый еще раз потянул его за джинсу, но Антон в этот раз не обернулся и, насупившись, принялся копаться в фотике. Где-то слева хрустнули ветки, и парни, еще раз глянув друг на друга, одновременно напряглись, но улыбки с лиц не исчезли, наоборот, расплылись сияющим дугами. — Слышишь, попроси папку нас на реку отвезти! — совсем рядом запищал детский голосок, и Антон понял, что это школьники, у которых закончились уроки. — Не, не в этот раз, он мне за тройбан шею свернет, — второй голос тоже оказался детским, но более грубым и сформировавшимся. Мимо пролетела ветка и плюхнулась почти у их убежища, где Антон все еще не выключил камеру и сидел на корточках, как дурак, чувствуя, как ноги начинают предательски затекать. Он повернулся к ребятам, но те махнули головой, мол, сиди и не высовывайся. — А если не свернет, попросишь? — обладатель первого голоса остановился прямо напротив, но из-за скошенного пласта металла не видел ни ребят, ни самого Антона. Зато Китти сумел рассмотреть чужие синие тапки с протертыми подошвами. — Точно свернет, без вариантов. — Второй мальчишка доковылял до брошенной палки и опять запустил ее в сторону резким ударом ноги. Ветка полетела вниз со склона и плюхнулась куда-то в траву. Куцый, тихо развернувшись, ткнул пальцем на Бутуза и показал пальцами «пис», а после, направив на Кента, убрал средний палец — Антон понял, что речь идет не о мире, дружбе, жвачке и в ужасе уставился на мальчишек, которые и не подозревали, в какую передрягу попали. Но не успел он и слова вставить, как Кент с Бутузом, словно монстры из-под кровати, дернулись из укрытия и схватили детей за тонкие щиколотки. Мальчишки только и успели, что взвизгнуть, как инерция и цепкие пальцы заставили их рухнуть на землю. Бутуз, крепко сжав своего второго заложника, практически молниеносно подтащил мелкого за ноги, а тот и не сопротивлялся. Кент проделал то же самое, и оба ребенка, уткнувшись носами в траву, оказались затянутыми в норку. Первым захныкал тот, что получил тройбан, едва завидев ухмылку Куцего: — Влас, прости, не бей. Куцый, подвинувшись ближе, сжал малого в тиски и наклонился, практически сталкиваясь носами: — За что извиняешься? Но малой только хлюпал носом и повторял, словно старая пластинка, зареванное «не бей», и у Антона все сжалось внутри. Он не перестал снимать, но все равно окрикнул волчару: — Что ты делаешь, урод? Они же дети! Куцый изумленно обернулся, а потом переменился в лице и сухо выплюнул: — За «урода» получишь, а сейчас не мешай. Жмур с опаской глянул на Антона и одними губами прошептал «молчи», но Китти уже повело. Он резко дернулся, подгоняемый внезапной угрозой, и попытался выбраться из гаража, но Жмур успел перехватить, сжимая ладонь. — Стой, они за дело получают, — затараторил успокаивающе, — он не бьет, только пугает. — Да идите вы к черту, — выплюнул Антон, и с каждым его словом мелкие начинали вопить все громче. Куцый опять надавил малому на плечи, и тот еще больше погрузился лицом в траву. — За что ты извинялся? — переспросил он у ревущего, тихо рыча. Мелкого уже колотило, и он, обливаясь слезами, горестно выкрикнул: — Это не я, это все Бурый. — Это правда, Куцый, отпусти-и-и, — захныкал второй и попытался вырваться, но Бутуз сильнее надавил, опуская его в землю собственным весом. — Что «правда»? — Это не мы говорили, что ты «пидор», это Бурый нам рассказал. — Что еще он рассказал? — гаркнул волчара, и малой едва не лишился сознания. — Что ты Вальку не ебешь, потому что пидор. Антон отвернулся, уставившись в гараж. Пидор, да? Как много времени прошло с тех пор, как этот несуразный и обидный штамп мог его задеть и довести до такого волчьего бешенства? Годы, столетия? — Передай Бурому, что, раз я пидор, то найду его, поставлю на колени и заставлю сосать член, потому что мне такое нравится, — он отвесил оплеуху ревущему мальцу и, зацепив за шорты, ловко подкинул вверх так, что мальчишка против воли встал на ноги. Куцый дернул ногой, и ребенок с пенделя улетел в сторону. — Еще раз узнаю, что за спиной пиздите, мало не покажется, а теперь проваливайте, пока и вас не заставил отрабатывать. Дважды просить не нужно было, и малолетки, похватав упавшие рюкзаки, в слезах и соплях ломанулись из гаража, не оборачиваясь. А Антон, не попрощавшись, покачиваясь, как пьяный, погреб следом, чувствуя, как спину просверлил волчий взгляд и как холодное «проваливайте» отнеслось и к нему. Зато он понял, что «жабки» — это потому что квакают много и не по делу.***
*** Антон не пытался увернуться, и кулак Куцего впечатался куда-то в ребра, выдавливая воздух из тела и делая его непривычно пластилиновым. Китти согнуло пополам, и он, стараясь не рухнуть на землю, вдруг осел, цепляясь за скатерть. Ткань уехала в сторону, и железная миска, проехав через стол, с грохотом скатилась на пол, рассыпав всю вишню. Попытался вдохнуть, но живот скрутило режущей болью, и Антон потратил немало усилий, чтобы первый, отрезвляющий поток кислорода не разрезал легкие. Он встретил Куцего в дверях минутой ранее, пропустил без раздумий, но молча и не без робкого шага в сторону. В его памяти всё еще жили два волчонка: тот, что воет на дождь нагишом, и тот, что беспощадно давит всем весом на мальчишку. Китти никогда не били. Ни дома, едва справляясь с несладким характером бунтующего подростка, ни в школе, где он не скрывал свою просыпавшуюся голубизну. Да, наезжали, обзывали «пидором», могли подставить шутливую подножку или по-гадски утопить тетради в фонтане, но не били. И поэтому так незнакомо было это давящее ощущение в теле, когда каждый вдох приносит боль. — Это за «урода», — милостиво пояснил Куцый и протянул руку. Китти отмахнулся хлестким ударом ладони. Сначала бьет, а потом помощь предлагает? Не нужна такая подачка, и без нее встанет. Но он не смог. Ноги дрожали, а руки сделались ватными и неподатливыми, и он только оттолкнулся от пола, чтобы через секунду приземлиться обратно и вляпаться пальцами в вишню. Ягоды смялись под тяжестью, и красное месиво впиталось в доски и кожу. Антон глянул исподлобья с ненавистью, но Куцый не ушел, а заново протянул руку. — Может, помочь? — Обойдусь, — сипло выдавил из себя Китти и вытер ладонью рот. Вишневая кровь отпечаталась на губах, и Влас, отойдя на шаг, обошелся шутливым смешком: — Как помада на девчонках. — Или на пидорах, — ответ был более чем понятным, и Куцый уцепился за него, чтобы сбавить обороты. — Ты пойми, в чем дело, а потом злись. У нас «пидор» — это не тот, кто у мужиков сосет, это вообще всё. Если в гумно вступил, то пидор. Если пацана побил, то тоже пидор. Если матом ругнулся, то и тут пидор. Ты в любом случае окажешься пидором, поэтому все давно привыкли. Но Бурый начал распускать слухи, что я как раз тот самый пидор, который под мужиков ложится. А у нас за непроверенные слухи бьют. — А при чем тут дети? Куцый улыбнулся: — Здесь нет «детей». Тут все работают с пеленок и вырастают быстрее, чем у вас. К ним нет особенного отношения, и каждый из нас об этом знает. И если они подхватили буровский высер, то и получать будут, как взрослые. — Но не бить же их! — Я не бил, — спокойно ответил Влас, потирая ладонь, которой только что вмазал Котенкову что есть сил, — я таким образом порекомендовал держать язык за зубами. Парни, надеюсь, поняли, а если не поняли, то повторю еще раз для особо тупых. — Вы дикари ебаные. — Какие есть. Вставай, а то Жмуровская мать должна зайти за тобой, чтобы забрать в город. Китти с трудом вспомнил, что прошлой ночью, вернувшись после праздного шатания по округе в раздумьях, согласился на короткую поездку в районный центр, поснимать округу. — И вытри губы, а то как баба, — посоветовал на прощание Куцый, но выйти не успел, потому что Антон, перед тем как встать, с улыбкой прохрипел: — Не баба, а пидор, я же говорил. — Не разбрасывайся такими шутками, говорю же, местные не оценят. — А это не шутка, — он встал, все еще пошатываясь, и глянул на Куцего без опаски, но с тем несвойственным себе холодом, с которым давно распрощался по жизни, — я и есть пидор. Тот самый, за которого бьют. Сосу у мужиков, ложусь под них или сам ебу. Ударишь еще раз? Куцый не успел. Дернулся к нему, но дверь за спиной скрипнула и мать Жмура приветливо заглянула внутрь. — Антон, ты собрался, готов ехать? — Мне пять минут еще нужно, подождете? Она кивнула и только сейчас увидела беспорядок в комнате. На Куцего глянула с нескрываемым презрением: — Ты опять за свое, Влас? Сколько раз тебе говорить, чтоб не лез, куда не просят? Он тебя бил, Антон? — Нет, я сам упал. Антон не хотел разборок, но взгляд Власа все равно уловил. И если не благодарственный, то точно удивленный. — Ага, как же, — женщина хмуро кивнула Куцему на выход, и тот молча прошмыгнул из дому, не попрощавшись, — собирайся, мы ждем у ворот. Антон наскоро переоделся, нашел в чемодане панамку, захватил камеру и сигареты. После, готовый к выходу, быстро прибрался, с грустью швырнув вишню в помойное ведро. Китти с радостью бы ее съел, если бы не Куцый и его «пидоры». Про то, какие последствия будут у его смелого признания, старался не думать. Набрал короткое смс Лёнчику с жалобным «хочу домой», оставил мобилку на столе и выскочил. У дома стоял тучный мужик с пивным животом и сальными седыми волосами, который на удивление вежливо представился Гришей и указал Китти на заднее сиденье рыжей и ржавой девятки. Маршрут был еще более гаденьким, чем та дыра, в которой он оказался: добирались на конях, на слонах, на ковре-самолете через ухабы, пригорки и десятки тысяч ветхих осин по пути. Он таких шишек себе набил, что на заднице еще долго будут сиять две округлые сливы, отдающие синевой, но тем не менее Китти все равно по-матерински цепко хватался в дороге за сумку с дорогущим фотоаппаратом и линзами, и в случае чего предпочел бы пожертвовать собой, нежели техникой. Но рухлядь на колесах, которую с трудом можно было назвать машиной, не подвела, и через минут сорок пгт Горный уже казался манной небесной. Антон готов был на колени упасть, лишь бы не влезать обратно в этот чертов гроб на колесах. — Так, сейчас мой пасынок подойдет, он тебе и покажет город, — Гриша с трудом вылез из тачки и, пока закуривал, провел короткую экскурсию. — Вон там, где купола, церквушка местная, не особо впечатляющая, но есть на что посмотреть. А за пригорком слева магазины. Не как в столице, само собой, но пару приличных найдется. Если чего нет из вещей, то можешь там купить. Если по улице вдоль канала идти, то уткнетесь прямиком в местный Дом культуры им. Всегорского. Сегодня спектаклей нет, но здание красивое. Китти не стал говорить, что из «приличной одежды» он предпочитает Off-White и Lagerfeld. Антон озирался по сторонам и смаковал разницу Горного с Заливцами, а она бросалась в глаза. Всего каких-то сорок минут тряски в девятке перенесли Китти из дырищи на карте страны во что-то если и не приятное, то отдаленно хотя бы напоминающее город. Пока проводил параллели, подошел парнишка, который, в отличие от членов куцевской банды, с легкостью мог сойти за городского, и Китти даже не пришлось выдавливать неискреннюю улыбку. Опрятному и приятному он сейчас радовался, как никогда раньше. — Рома, — представился паренек, с виду одного возраста с Китти да и мордашкой практически в его вкусе. Они обменялись рукопожатиями, и Гриша строго-настрого наказал вернуться в шесть, чтобы по темени не ехать. «Они там в своих Заливцах вообще ночь, видимо, не жалуют» — вспомнил Антон Куцего, который шастал по лесу, обходя пеньки и кочерыжки. — Куда хочешь пойти? — спросил Рома, когда они отошли на приличное расстояние и рыжая колымага вместе с Гришей скрылась из виду. — Веди по самым классным местам, а я буду снимать, ладно? — попросил Китти, расстёгивая чехол на сумке. Новый знакомый кивнул, и они три часа бродили по пгт, и Антон, то ли забывший про дозарядку фотика, то ли чересчур впечатленный «пацанскими» обычаями вчерашнего дня, умудрился в ноль разрядить технику. Он снимал всё подряд: кривые улочки в неровно залитом бетоне, старые кирпичные дома, косые заборы зеленого цвета и позолоченные купола. Внутри — как и во всех церквях — пахло свечами, и Китти сделал несколько кадров, но надолго задерживаться не стал. Они гуляли вдоль канала, Ромка рассказывал про город, купил им по рожку мороженого и банку газировки и долго водил по местному парку. На вывеске у входа обещали белок, но Антон, кроме редких мам с колясками и снующих туда-сюда сопляков, ни одного беличьего хвоста так и не увидел. Зато сфоткал по-настоящему впечатляющую детскую площадку, которая, кажется, остановилась в мгновении прошлого. — Это еще с тех времен, — объяснил Ромка, пиная ногой разноцветную половину автомобильного колеса, зарытого в землю. Этот вид декора Антон замечал только в СНГ, — раньше она красивая была, но сам понимаешь, годы. Площадку регулярно подкрашивают, но всё не закрасишь, давно менять пора. Антон с удивлением изучал ракету в виде качели и громоздкий деревянный навес с лестницами и переходами. — Раньше тут кадетское училище было, да и город сам поизвестнее был, как и Заливцы, но потом все поменялось. — А что произошло? — Китти не убирал камеры от лица Ромки, и серые глаза собеседника с грустью смотрели куда-то в сторону. — В Заливцах работал лучший консервный завод в этой области, сгущенку делали в пакетах, так это была вообще мировая сгущенка. Лучше не ел в жизни. — В пакетах? — Ну, ты представь палку докторской колбасы. Вот была в таком же пакете, только со сгущенкой, вареной или обычной. И ты садился на велик, поджимал рукой этот пакет и полз медленно, еле крутя педали, чтоб случайно не выпала. А она тогда копейки стоила, хоть в каждой упаковке по нашим меркам около трех банок умещалось. — А почему закрыли? — Не знаю, мне тогда лет восемь было, когда мы в Горный перебрались, а там уже и завод закрыли, да и из самого Горного все старались в города побольше перебраться. — А ты почему не перебрался? — Не хочется, люблю этот город, у меня друзья здесь, девушка, жениться хочу на ней через год, да и детей пора заводить, чтоб не по старости. — А сколько тебе? — Двадцать один будет этой осенью, взрослый уже, — рассмеялся Рома, но Китти отчего-то не было смешно. В свои двадцать он раз за разом смотрел на себя в зеркало и видел там ребенка. Не взрослого, которым так мечтает обратиться мелюзга, а беспечного и довольного жизнью детеныша, которому еще предстоит долгий путь, чтобы стать старше. Китти не замечал за собой желания взрослеть, и даже в посиделках с родителями отчетливо наблюдал за своей нескрываемой детскостью. Но чем дальше ты от крупных городов, в которых зачастую больше шанса продолжить жить ребенком, тем быстрее ты становишься полноправным членом общества и теряешься в этом взрослом вареве. Раньше начинаешь работать, раньше отвечать за «пидора», раньше копаться в навозе и мечтаешь о скорой женитьбе и толпе внуков. Но в чём тогда смысл жить? В том, чтобы насильно ускорять свое время? Для Антона это так и оставалось загадкой, и где-то внутри он был только рад, что есть те немногие, кто бегут из Заливцов и мотают удочки из Горного. Они дошли до магазинов, и Китти, попросив минутку, всё же решил забежать и по возможности найти себе пару дешевых тряпок, которые не жалко угробить и выбросить. Он покопался в вешалках под прицельным взглядом пожилой продавщицы и выцепил короткие черные шорты и рваную футболку, а у стойки с обувью захватил дешевые зеленые кроссовки. — Это женские, — кивнула на шорты продавщица, но Китти привык носить унисекс, и пусть в Горном от этого слова перекрестились бы все местные, он все равно кинул тряпье на прилавок. В последний момент взгляд уцепился за полотенце, висевшее у выхода, и он, не раздумывая, добавил его в покупки. Хрен с ним, если не понравится Куцему, он себе заберет. И это не подарок вовсе, а так… подачка. В соседнем магазине он потратил, кажется, месячный бюджет Горного, и бедная ошалевшая кассирша устала пробивать товары. — Ты решил накормить все Заливцы? — посмеялся Ромка, забирая пакеты из рук. — Это в подарок, ко мне были добры, решил поблагодарить, — улыбнулся Антон, стараясь не думать о гематоме на груди после куцевской «доброты». Распрощались мирно, и Котенков даже умудрился заснуть в машине, пока Гриша гнал по бездорожью, подскакивая на каждой кочке. Дома проверил сообщение от Лёни, тот ответил грустным смайликом и звал обратно. Грудь уже не так ныла от удара, и временная депрессия окончилась вместе с пачкой хрустящих чипсов. Антон ограничился таким же печальным смайликом и скурил пару сигарет, пока сумрак деревни не стал звать ночь. Он глянул в небо, и когда первые капли дождя плюхнулись на носки новых кроссовок, не задумываясь, побрел в сторону завода. Вряд ли волчара будет намыливаться под тучами во время позднего ливня, но тянуло куда-то к воде, то ли топиться, то ли просто отдохнуть от суматошного дня. На пути встретил Жмура, но тот был занят коровами и ограничился дружелюбным кивком. Значит, о «пидорстве» еще не судачит вся деревня, что не могло не радовать. Антон не стал брать с собой фотоаппарат, но захватил мобильник с фонарем, и в темени завода сумел сориентироваться по памяти. Сумерки быстро сменились мрачной тишиной, и Котенков постарался не задерживаться в станках и консервах, чтобы не стать жертвой неосторожного падения. У воды вовсю лил дождь, но следов волчары не было, и Антону вдруг до чертиков захотелось искупаться, повторить животный обряд и пережить этот бесконечно тянущийся день. Он не стал оглядываться, бояться и желать одиночества — увидят, и хрен с ними. Антон скинул с себя одежду, запутавшись в дурацких завязках, и голыми ногами впечатался в холодный песок. Капли мгновенно потекли по телу, огибая костлявые плечи и стекая вниз по груди. У воды он помедлил: мрачная жижа ночного озера не так манила, как днем. А тут еще и луна спряталась за чередой туч, и если бы не тусклые отблески из окон домов по ту сторону купальни, то Антон бы и шагу не ступил. Он аккуратно погрузил ступни в прохладу и ожидаемо поежился. Голое тело обдувал ветер, и Антон успел пожалеть о своем решении. «С разбегу надо, чтоб сразу!» — убедил он себя и, пока адреналин гулял током по венам, погнал глубже, стиснув зубы. Его мгновенно захлестнуло отрезвляющей свежестью, но он не стушевался, ринулся дальше, загребая ладонями воду. Когда та дошла по грудь, оттолкнулся ногами от дна и нырнул с головой, погружаясь в темноту. Он не стал открывать глаза, но сделал несколько уверенных гребков, пока не столкнулся руками с илистым дном. Что делал волчара здесь, без воздуха, без опоры? О чём он думал, когда сжался до беспомощного эмбриона и рефлексировал? Как решился вынырнуть, когда тут, вдали от сует дня, так и хочется забыть обо всем? Кислород кончался, но Китти решил, что ему хватит воли на еще несколько долгих секунд без света и ветреных порывов перед тем, как он опять оживет на поверхности, но тут чьи-то ледяные руки сжали его плечи и потянули наверх. Тихое одиночество растворилось в одночасье, и Антон, выпучив глаза, пулей вынырнул из воды, отталкивая от себя привидение. В голове пронеслись все фильмы ужасов разом, и он никак от себя не ожидал той прыти, с которой в секунду отлетел на метр от потенциального убийцы. — Я буду сопротивляться! — завопил он в пустоту, сжимая руки в кулаки, но вместо опасения вызвал смешок. Напротив, сверкая глазами в свете вышедшей луны, стоял Куцый, глотавший воздух ртом. — Ты совсем сдурел? Решил утонуть? — вместо приветствия наехал Влас, как будто не замечавший ни капель, затекающих в глаза, ни дрожавшего со страху Китти. — Это ты сдурел! Я чуть не обоссался от неожиданности, — заорал в ответ Антон, откашливаясь, — ты в своем уме вообще, пугаешь в такой момент! А если бы я с сердечным приступом отъехал? — Я думал, что ты и так отъехал, погнал спасать, а ты еще и драться собрался. Убери уже этот позор, пока лягушки со смеху не сдохли. Антон только сейчас понял, что все еще опасливо сжимает кулаки в какой-то совершенно дурацкой позе из боевиков, которых он и видел-то не больше трех в жизни. — Блять, иди ты на хуй со своим спасением. Спасатель Малибу, чтоб тебя, — он чертыхнулся, отплывая к берегу, все еще ощущая стук в висках. — Кто? — Дед Пихто и бабка Тарахто. На берег он вылез без сил да так и плюхнулся, продолжая дрожать от холода, страха и желания придушить Куцего на месте. — Зачем ты сюда пришел? — спросил тот, выбравшись следом. Его черные волосы облепили лицо, и Куцый с трудом зачесал их назад. — Топиться. Настроения не было, Китти до смерти хотелось что-нибудь пнуть, и он, дернувшись, набрал жменьку песка и со злостью кинул в воду. — Серьезно? — Нет, разумеется. Купаться я шел. — В такую погоду? Ночью? Антон развернулся, нахмурившись, и едко саданул словами: — Мы, столичные пидоры, все так делаем, прикинь? Как только темнеет, так сразу идем приезжих пугать и в реку скачем всей толпой голышом. Это флешмоб такой веселый. — Ты правда пидор? — спокойно уточнил Куцый. Даже чересчур, если учитывать, что они оба — без трусов, а вокруг ни души. — Допустим, что правда. Китти не стал врать, но реакция волчары его удивила. Тот не кинулся начищать ему морду и даже не вставил пару матерных реплик, зажевывая кошачью гордость острыми клыками. — И в чём прикол? — А что, мы тут на КВН, чтобы прикалываться? — Не беси, мне на самом деле интересно, а про КВН потом расскажешь, потому что я не ебу, что это. — И что, обойдешься без кулаков? — уточнил Антон, приподнимаясь на локти. — Без. Куцый уселся рядом и в примирении поднял руки к небу. — Тогда отвернись хотя бы, мне неловко. Ты голый. — И что? — Всё тебе объяснять на пальцах нужно, да? — Антон хмыкнул и, крутанувшись, сам отполз в сторону. — Я гей, и у меня встает на парней. А ты сидишь тут и светишь членом, как дурак. — И это тебя возбуждает? Как та сережка в соске? Китти опустил взгляд на блестящую штангу. — Возбуждает, но не как сережка. — А почему только одна? — Больно потому что. Хотел две, но после первой чуть не умер, на вторую не хватило смелости. Но я и с этой нахлебал сполна, мороки до черта. — И зачем она? — Я же говорил, что для секса. — У Вальки нет такой, но сексом же занимается. Антон засмеялся и обернулся на Куцего, который, словно первоклашка, пытался сложить «два плюс два». — У меня с детства не очень чувствительная грудь, посоветовали пирсинг, чтобы развить чувствительность. Я сдуру и проколол. Помогло, но и без нее бы прожил. — А зачем её развивать? — Ты как ребенок! Тебе лет-то сколько? — Семнадцать, — честно и без единой мысли ответил Куцый, чем вызвал у Антона улыбку умиления. Ну, точно деревенский простак. — А таких вещей элементарных не знаешь. Ты как сексом занимаешься? — Слышь! — возмутился было волчонок, но Китти махнул рукой. — Я про процесс. Вставил-кончил-вытащил? — Ну да, а бывает как-то еще? — Бывает, — мечтательно прошептал Антон, вспоминая, как оно на самом деле «бывает». — И как? Китти только сейчас заметил, что волчара хищно склонился над ним, нависая и загораживая небо над головой, но без пошлости, лишь сверкая глазами, полными детского любопытства. Но и этого хватило, чтобы кошачье сердце пропустило пару ударов. — Отодвинься, мне некомфортно. Но Куцый не исчез. — Почему? — Потому что ты голый и так близко, — Антон и не заметил, как перешел на сиплый шепот. Он старался не смотреть на Куцего, на его темные отросшие космы и искусанные губы. Пялился куда угодно, только бы не на него — тут и камыши покажутся предметом искусства. — И что ты обычно делаешь в таких случаях? — мягко поинтересовался хвостатый, и до Антона наконец-то дошло, что его провоцируют. По-детски трогательно и неумело, но провоцируют. Он глянул на волка строго, запрокинув голову, и до чужих губ оставалось каких-то сантиметров пятнадцать. Вот он, зубастый, мокрый и в чем мать родила, только хватай за шкирку, поскольку нарывается на хорошую трепку, но Антон держался. Ему не нужны проблемы из-за того, что у псины начался приступ любопытства. — Тебе лучше не знать. — А если мне хочется? — То придется скулить не по-детски, — оскалился кошак, дернувшись в сторону. Он едва успел уйти от неосторожного поцелуя, потому что Куцего куда-то понесло. Не туда, куда должно нести подростка, который еще с утра избивал его за «урода», а мальчишек — за беспочвенные слухи. — Ты же хочешь. Он не юлил и теперь говорил прямо, и Китти убедился в своих догадках — волчаре не хватило доли секунд, чтобы столкнуться с ним губами. — Нет, не хочу. — Странно, — с легкостью кивнул Куцый, приподнимаясь. Он вытянулся во весь рост, сделал легкий поворот корпусом и хрустнул телом, скалясь, — но если ты не хочешь, то почему у тебя встал? Котенков опустил взгляд вниз. Дождь начинал стихать, и гул уже не так забирался в уши, а капли — не раздражали своей стабильной стрельбой по коже. Но и этой возрождающейся тишины хватило, чтобы громкий вздох Китти прорезал воздух — у него стояло так, что хоть гвозди забивай.***
На заднее сиденье девятки забрались в полной тишине — Куцый оттирал шерстку от дождя, Антон — прятал глаза. Они хрен знает как — через лес и чащу — в минуту долетели до тачки, когда грянул гром. — Пиздец, а не погодка, — отшутился Китти, прикрывая пах. Они так и не успели одеться, и сидели, как два придурка, голышом в одном квадратном метре. — На, сухая, — волчара протянул футболку, которая, в отличие от остальных вещей, не напиталась влагой. Антон прижал ткань к лицу — волчий запах, какой-то странный из-за смеси разных ароматов, наглой псины и дешевого дезодоранта. Но и этот флер не отталкивал, наоборот. Китти наскоро вытер волосы, попытался натянуть шорты, но в тесноте салона проще было сдохнуть. Пришлось сидеть так, по-придурочному, и ждать, когда подсохнут вещи. — И все-таки, — начал было Куцый, но котик взмахнул рукой, останавливая. — Еще один намек на ту херню, и я уйду. — Куда? В плавание? Там все течет, еще и сверкает. — Ну и пусть. — А что такого? Ты же гей, тебе запросто. — Запросто что? — он даже не возмутился, проглотил через силу. Куцый замялся: — Помочь разобраться. В себе. — Я не википедия, чтобы помогать. И не блядь, чтобы прыгать в койку к каждому встречному. — Ладно, понял. Что такое «википедия»? Было холодно, мокро и опять тупо — ни окон, ни дверей, задувает будь здоров. Антон пытался занять себя видами, но все равно раз на разом попадал взглядом на Куцего. Тот тоже решил прикрыться, но грудь оставил голой, и Котенков честно разрешил себе попялиться секунду и не больше. — Говоришь, что не хочешь, а сам пялишься. — Ты бы тоже пялился, если бы рядом сидела, например, Валька. Куцый скривился. — Нет, это не то. Давай не будем о ней. — Ну а что, ты не согласен? — Нет, — он яростно затряс головой, а потом, когда Антон окончательно забыл о стратегии «пялься, но не трогай», коснулся его груди, пальцем провел по соску, — но на тебя почему-то мне нравится смотреть. Как залетел домой, Котенков и сам не осознал, но бежал через все село, как будто хвост подожгли. Он с трудом наспех влез в мокрые шорты, стараясь не смотреть на Куцего и, продолжая нервно материться, скомкал оставшиеся вещи, натянул кроссовки и пулей метнулся к выходу из этой ловушки. Его не остановили, но Антон спиной ощущал, как холодные серые глаза сверлят изучающе позвоночник. — Долбаный деревенщина, — злился Китти, пробираясь через пшеницу, кусая губы от досады. Влажное тело то и дело кололи ростки, оставляя красные следы, — да чтоб я еще раз!.. Он и не понимал, что его злило: то, что волчара умудрился завести его, несмотря на ледяной поток воды с неба, или то, что так легко решился на неслучившийся поцелуй на озере, на дурацкое приставание в тачке? Или всё вместе и сразу. А может, и вовсе то, что бешеный хвостатый вдруг стал шелково-послушным и сам ластился к нему, нашептывая: «Ты же хочешь?». Китти хотел, еще как. У него последний секс на скорую руку случился в «Плуто», да и тот не удовлетворил, а лишь оставил горькое послевкусие короткого перепиха в туалетах за клубной зоной. Его звали в дарк-рум, но не было настроения, и Антон ограничился десятью минутами в позе мордой в стену. Было жарко, до отвращения неудобно и стреляло в позвоночник после неудачной тренировки часами ранее, и вместо острого удовольствия он получил привкус разочарования и бумажку с телефонным номером. Но это был столичный перепих. С парнем на бэхе, зацепившим его бокалом холодного тоника и часами за плюс-минус лям, в модных лакированных лоферах и узких льняных брюках от Vernon. Не клыкастый волчонок на три года младше, без роду и племени, без перспектив и хотя бы мало-мальских мечт. Не мелкий низкорослый мальчуган, сначала кусавший за шкирку, а потом вылизывающий ноющую рану. Антону нравилась статность и изысканность всю его долгую половозрелую жизнь, и он свято верил в это правило, докапываясь до Лёньки, который и вкусов-то не имел и прыгал по разным мужикам, а теперь получается… что и у самого на беспородное встает еще как. Волчара, хоть и ниже на голову, был не страшным, как раз наоборот, но вызывал какое-то животное чувство отчуждения и легкую неприязнь. И дело не только в серости тусклого взгляда, но и в образе в целом: Китти начал называть его волком, потому что тот весь состоял из одиночества. Один выл на луну, один копался в огороде, один бесил до трясучки и бил его тоже один. Куцый не был похож на городских выдрессированных до миллиметра псин, и от этого Антона и пробирала дрожь — он ждал неожиданного укуса в шею, и он его получил. Мертвую хватку железных челюстей с тихим «Ты же хочешь». — Блядство! — Антон дернул на себя дверь, скинул одним резким движением обувь и рухнул на постель. Но и про глаза волчары он не думать не мог. Котенков видел такие и в столице — отчужденные и прозрачные, серебряные. Но металл бывает разным, и если там он натыкался на отполированное, благородное серебро, то здесь — на острую проволоку, как на зоне. Куцый смотрел на него прямо, без лишних ужимок, и от этого взгляда все покрывалось инеем. Но не плотной коркой, а какой-то мелкой сеточкой холода, как будто заранее обозначая, что она может растаять, если погладить по шерсти. Антон проверил мобильный и с удивлением обнаружил, что время давно перевалило за полночь, но он все равно накатал Лёнчику целую поэму собственных переживаний. Котенков ждал ответа к утру, но звонок раздался спустя минуту. — Ты сдурел? — с ходу заявил друг на том конце провода. — Кажется, что да. — Антон, кошечка моя глупенькая, очнись от этого марева, доснимай уже свои ролики и вали дальше. Какой «Куцый»? Ты о чем вообще говоришь? — Лёха, я ни черта не понимаю. В трубке послышался тяжелый выдох: — Тут не нужно ничего понимать, все и так ясно. Ты без секса, устал, перегрелся на солнышке, а тут с виду относительно приятный пацан, вот тебя и развезло. Кончай нытье и не смей ебаться с кем ни попадя. — Я не про «ебаться», я тебе в целом обрисовал ситуацию. — Китти, ты дурака из меня не делай! — огрызнулся Лёха и наверняка скорчил морду. — Я тебя знаю с пеленок, и если ты сейчас не о зуде в паху, то я, блять, страус. — Но… — Никаких «но». Подумай о мальчике хотя бы, если о себе не думаешь. Ну, переспишь с ним, не понравится, и он о тебе забудет. А если наоборот? А если ему самому понравится, если в душу западешь и свалишь потом как ни в чем не бывало? Сломаешь человека. — Но он сам хочет. — Чего хочет, Тоша? — разозлился Лёха. — Одноразового перепихона, а потом махать тебе платочком вслед, зная, что вы больше никогда не увидитесь? Этого? — Он же понимает, что я все равно уеду. — Антон, это ты здесь взрослый, хоть и ведешь себя иногда как дурак. Вот и покажи, что ты умнее, не нужно поспешных действий. Сколько тебе там осталось? Неделя, меньше? Вот переживи это, засунь голову в песок и вали. А потом как-нибудь да забудется. Потому как сейчас выебешь его, и бедный мальчик с порванной задницей к кому будет бегать? К козам и коням? Антон бы и рад посмеяться, но чувство юмора то ли атрофировалось, то ли временно набрело на помехи. — Лёх, ты не так понял. — Да что я мог не так понять? — уже на грани истерики взвизгнула трубка, и Котенков осознал, что приятель готов выехать следующим же рейсом, чтобы надавать люлей всем Заливцам разом. — Я не хочу его снизу, — шепотом, уронив лицо в ладони, произнес Антон громкой связью в телефоне, — я хочу его сверху. Трубка замолчала на долгих секунд двадцать, и Котенков уже готов был смириться с помехами, если бы не одно но: Лёха знал, что значит это «сверху». Подставляться Китти любил в двух случаях. Первый — в душной темноте клуба, чтобы чувствовать себя уязвимым и растерзанным. Он-то и танцевать особо не любил, а по клубам шастал, чтобы после быстрой разрядки уснуть мертвецким сном. Второй — когда кошачье нутро переклинивало, и он ощущал себя глупым и поехавшим, в розовых бабочках и томных воздыханиях зацикленным на ком-то одном. И это настолько редко случалось, что обычно Китти умудрялся пропускать приступы скоротечной привязанности и запихивать их туда, где они со временем остывали и покрывались зеленой плесенью. — Так, а вот это уже не смешно, — озадаченно выдал приятель, сразу становясь необычайно серьезным и задумчивым. — Что делать будешь? — Не знаю, не хочу думать об этом. — Покажи его, ты же точно фоткал. Антон вспомнил только о тех фотографиях, где Куцый умирал под водяным потоком в своем изощренном обряде. — Скину сейчас, ладно? — Ты всё же не спеши. Подумай, к чему это может привести и тебя, и мальчишку. Хочешь, я приеду? Впервые за всё это время Китти выдавил из себя улыбку: лощеного Лёнчика он и в закоулках-то не представлял, а уж в Заливцах и подавно. — Не нужно, я разберусь. — Разбирайся, но не перегибай палку, хорошо? Запомни, что через неделю карета превратится в тыкву, а принц так и останется сельским пацаненком, не побежит за тобой с хрустальной туфелькой и не сядет в поезд. Ок? — Я понял. Лёнчик тихо матернулся и ласковым голосом мурлыкнул в трубку: — Я люблю тебя, держись, крошка. Ложись спать и ни о чем не думай. — Я тебя тоже. Фотку скину. Он и правда скинул фото, залипнув минут на двадцать в экран ноутбука, и решил не тешить себя надеждами — вдруг волчонка просто переклинило, а Антон повелся на этот бред. И спать он лег практически уверенный в своем бравом внутреннем монологе о том, что они, Куцый и Котенков, разных пород, образов жизни и взглядов, и их общая дорога закончится феерическим «ничем» — по-кошачьи грациозным съебом Антона в городские реалии. Утром уверенности поубавилось, и Китти впервые за месяц в селе пришлось наскоро сдрачивать в узкой душевой, представляя волчару то на коленях с членом во рту, то сверху, смотревшего не с прежним свойственным ему холодом, а с горячительной дозой гона от их НЕслучившегося перепихона. Антон давно не ощущал себя таким жалким и кончил как-то вяло, словно и без радости вовсе. За завтраком Жмур «обрадовал» новостью: всей гурьбой они каждое лето сваливают на речку, а раз Антона волей-неволей занесло в их компашку, то и рыбу ловить кошатинке придется вместе с ними. — Выдвигаемся через час, Кент сейчас подгонит тачку, а Куцый пока сбегает в магаз за «припасами». — И опять будет трахать ту тёлку? — раздраженно уточнил Антон, даже не надеясь на Жмуровской похуизм, и не ошибся. — Будет, само собой, — кивнул Жмур и глянул на Китти без прежней отрешенности, — а тебя ебет? Антона кинуло в краску, но он сдержался, прокрутив в голове вопрос. Трахает ли его Куцый? Нет. Или есть ли Китти дело до того, что Влас за бутыль водяры лижет чужую грудь? — Не, мне похуй, но забавляют ваши обычаи. Конечно, он приврал. И если бы ему сказали, сам бы сгонял за пойлом, чтобы Куцему не пришлось переступать через себя. — Я, кстати, вон что купил, — Китти кивнул на пакеты у стены, но Жмур не ринулся сразу, вопросительно приподнял бровь, и Антон интуитивно понял, что у него спрашивают разрешения, — загляни. — Ого! — одобрительно выпятил губу Жмур, показывая большой палец. В руке он вертел две бутылки рома. — Неплохо, это нам? — Вам. Там еще кола, лимоны, потому что лайма не было, снэки, несколько пачек печенья, и… Что там «и» он не договорил из-за выразительного кашля справа. — И гондоны. Антон тупо уставился на чужую ладонь с пачкой LUXE, которые хрен знает зачем схватил у кассы. — И гондоны, — кивнул смущенно, но отмазался смешком, — пачка забавная, у нас таких нет. — Я могу взять ее с собой, но пацаны вряд ли оценят, раз мы едем впятером без баб, — отшутился Жмур, и Антон безрадостно подхватил смех. Презервативы из пакета перекинули в кошачий чемодан, и Китти приложил максимум усилий, чтобы не состроить прискорбную мину. На что он, собственно, надеялся? Но все равно ткнул их в карман рюкзака, когда Жмур наконец-то отвернулся. У машины уже топтался Бутуз, запихивая удочки в багажник, и задумчивый Кент, копавшийся в колесе с накидным ключом. — Мы точно доедем? — уточнил на всякий случай Антон, потому что на фоне этого корыта колымага Гриши казалась майбахом. — Не ссы в трусы, эта малышка еще лет сто отработает, — заверил Кент, и Котенков не стал шутить про то, что предыдущую тысячу лет эта таратайка точно была на полном ходу. Он оглянулся в поисках Куцего, но тот, видимо, спускал на очередной блок сигарет, и Антон почти смирился с колючим уколом ревности. — Так, погнали за Куцым, подберем этого блядуна у магаза, — скомандовал Бутуз, забираясь на сиденье рядом с водилой. Машина издала тоскливый рев, прогнулась сантиметра на три, но выдержала весь центнер Бутузовского великолепия. — Это бухло? — присвистнул Кент, разглядывая бутылки в багажнике. — Ага, не пробовал такое? — Не, оно ж пиздец как стоит. Мы больше по пивку, чтоб дешево и сердито. — Давай уже трогайся, а? — взмолился Жмур, которого впихнули в тачку раньше всех, и теперь ему грозила мучительная смерть от жары в духоте металлической коробки. До продуктов дотащились быстро, или Антону просто так показалось, пока он тихо сгорал от ненависти. Как он посмотрит на Куцего сейчас, если внутри все бесится и крутит в злобных танцах? Как вообще можно смотреть на волчару, от которого вся шерсть дыбом, если он только что… Антону не хотелось представлять, ЧТО именно, и он, сложив руки на груди, бездумно уставился в окно, закипая. А когда открылась дверь слева, даже и не глянул в его сторону, удостоив рукопожатием протянутую ладонь. — Ну что, натрахался? — заулюлюкали пацаны, а Котенкову от всей души захотелось кому-нибудь вмазать. — Не, сегодня без этого, у Вальки «эти» дни, — спокойно ответил Куцый, и у Антона радостно ухнуло в груди. Значит, он не прикасался к ней, не целовал белую грудь, не ластился домашним псом к мягкой руке. — И что, даже не отсосала? — Слышь, Бутуз, а ты не охуел, часом? Сиди и жри молча. — Вот сразу видно, что не дала, — с обидой выдал Бутуз, за что мгновенно получил оплеуху. Добирались они около часа, но и это недолгое время показалось Антону тягучее резины, потому как Куцый, которому «не дали», превратился в настоящее исчадие ада, и пока парни храпели в унисон, решил довести кошатину до белого каления. Котенков сначала и не понял, как так вышло, что теплая волчья лапа сжала его колено и медленно вывела какие-то свои колдовские узоры на чашечке. «УБЕРИ!» — прошипел одними губами Антон, дергаясь в сторону, но Куцый не смотрел на него, отвернулся издевательски к окну в своей треклято сексуальной майке и продолжал шантажировать, наглаживая ногу. — Сука, — шепотом прохрипел Китти, когда рука поползла вверх по штанине, и едва успел прикрыть пах толстовкой, прежде чем Кент глянул в зеркало заднего вида. — Дует, да? — Нет, ногу свело, — он специально сделал ударение на «ногу», но Куцему как будто бы было абсолютно похер, что его могли спалить за «пидорством». — Есть иголка? Помогает, если кольнуть побольнее, — сердобольно поделился лайфхаками Кент, и Антон бы рад ответить благодарностью, но в ляжку тотчас впились острые волчьи коготки. «Блядина!» — тихо взвыл от боли Китти, и только тогда Куцый обернулся на него с глазами олененка Бэмби: — Помогло? «Я выебу тебя, как только мы выйдем из этой блядской развалюхи» — с помощью знаков и губ пообещал Антон, соединяя пальцы левой руки в кольцо и запуская между ним указательный, но в этот раз посыл дошел с перебоями. «Кто кого выебет» — Куцый костяшками дотронулся до груди Китти, глянул в зеркало, и пока Кент лавировал по проселочной дороге, быстро опустил ладонь к паху и сжал мягко, но требовательно. Это уже нельзя было списать на ошибку, чью-то глупую шутку или волчью недалекость и неосведомленность, и Антона прошибло с ног до головы так, что он с трудом усидел на месте, изображая покорного пассажира. Член вставал, как под виагрой, и первые волны возбуждения вызвали дичайшее желание выброситься из окна. — Кент, врубишь музыку? — попросил Куцый, и Антон на секунду отвлекся, чтобы удивиться — неужели есть магнитола? — но место в торпеде оказалось забито каким-то хламом, и Кент, наклонившись к бардачку, вытащил допотопное радио, что-то покрутил в нем на ходу и словил волну. Говенное музло заиграло сквозь помехи частот, и Китти даже обрадовался, надеясь, что сейчас-то у Куцего под безрадостные ноты шансона настроение поубавится. Не тут-то было. Оказывается, под Сердючку можно нехило так возбудиться, если член сжимают с равной периодичностью горячими руками да еще и под грифом «секретно» — хотя красные щеки Антона и его озабоченное пыхтение говорили об обратном. Волчара не смотрел ему в глаза и вообще уверенно делал вид, что краше поля подсолнухов по левую сторону нет ничего на свете, но ладонью тер исправно там, где у Китти все давно затвердело и отдавало жаром в тело. И когда Антон в какой-то момент выгнулся в попытке сбить настойчивые домогательства, Куцый умудрился просунуть руку под резинку летних шорт и, убедившись, что единственному неспящему приятелю их игрища до фени, разошелся не на шутку. Неумелая возня через тонкую ткань трусов распалила Котенкова мгновенно, и он только и успевал, что прятать лицо в ладонь и стараться свободной лапкой освободиться от Куцего, которого это, кажется, лишь подстегивало. — Не дергайся, — попросил Влас тихо, подбираясь к яйцам, и сжал их так резко и нежно одновременно, что кроме жалобного мычания котик и выдавить-то из себя ничего не смог. — Пожалуйста, хватит, — уже на грани поражения лепетал Антон, съезжая чуть ниже по сиденью, не осознавая, что этим самым открывает Куцему доступ к новым горизонтам. — Я сам решу, когда хватит, — буднично отрезал Влас, как будто не дрочил сейчас правой рукой, а сжимал джойстик от приставки перед очередным «фаталити», увлеченно изучая окно и треклятые поля. И когда он мягко провел тыльной стороной ладони по головке, Антона как подкинуло, и он в последнюю секунду успел зажать рот толстовкой, чтобы громкий стон утонул в складках ткани, а не стал причиной неосторожной аварии. — Какой ты громкий, — восхитился Куцый, пальцами обхватывая ствол, и сделал несколько тягучих движений. — Я убью тебя, клянусь, Господи, я оторву твои лапы к ядреной фене. — Тише, ты же не хочешь спалиться. Антон бы и рад выдать целую тираду на тему того, кому из них будет хуже, если куцевскую ладонь найдут в кошачьих шортах, но он не успевал даже думать, не то что составить полноценную речь. Но прежде чем он почувствовал, как первые волны оргазма готовы разбить его на созвездия, Кент воодушевленно заорал с водительского: — Просыпаемся, мужики, речка по курсу! Куцый не без сожаления вытащил руку, обтер её о собственные шорты и посмотрел на Антона слишком строго, как будто это не он сейчас выбивал из Китти тихие стоны, а это Котенков до него домогался. — Мы еще продолжим. Затем выскочил из машины навстречу солнцу, на бегу скинул шорты и с громким «Эгей!» бросился в холодную воду, погружаясь с головой, и Антон готов был поклясться квартирой в столице, наследством и собственной популярностью, что у Куцего тоже встал.***
От «палаток и прочего добра» Антон честно открестился и, посетовав на городские реалии, признался в своей бесполезности. Его отправили собирать ветки, палки и сухие листья, а он и рад был побыстрее сбежать от волчары-извращенца. В лесу у него тоже не срослось — он несколько раз пластом растянулся, цепляясь за коренья, и в кои-то веки понял, что не создан для корпоративных выездов на природу: строить навесы он не умеет, к рыбалке интереса ноль, к шашлыкам относится прохладно, к ночевкам на открытом воздухе и подавно. Но ребяческий задор его новой компании подстегивал к свершениям, и обратно Антон вернулся с горой всякого лесного мусора, чем порадовал мужской коллектив. Бутуз ожидаемо занимался костром, а Куцый с Кентом на пару возводили палатки, мучаясь с металлическими дугами, поэтому, рассудив, что двое на двое — вполне честный дуэт, Антон присоединился к готовке. — Помочь? — Ага, притащи из машины жрачку и пиво. Через минуту Антон приволок пакеты с теплым от багажника пивом, несколько кастрюль с маринованным мясом и розжиг, валявшийся в салоне. Уже вечером, накупавшиеся и довольные, сели на стволы поваленных деревьев и, наполнив железные миски до краев, пальцами обмакивали жирное мясо в смесь кетчупа и горчицы. Антон к такому абсолютно дикарскому способу не привыкший вдруг как-то «одеревенился» и даже решил, что так и вкуснее, и по-лесному. — Слушай, а давай мы тебя снимем для твоего ютуба? Предложение от Кента прозвучало так неожиданно, что Антон и среагировать не успел, как чужие руки выхватили камеру и направили объектив в его сторону. — Эй, осторожнее, — процедил Китти, но к идее отнесся миролюбиво. Ну а что, и правда ведь себя не заснял, а так блог получится живее и интерактивнее, — ты хоть знаешь, куда нажимать? Кент не знал, и Антону пришлось настраивать камеру вручную, аккуратно передавать через импровизированный стол из ржавой бочки и по-быстрому обмывать грязные руки в реке. — Так, снимаю, — заявил Кент, наставив «дуло» на Китти, и парни уселись вокруг него, заглядывая то в камеру, то в лицо уставшего от природы и свежего воздуха кошака, — расскажи о том, каково тебе в Заливцах. Вопрос был простым, и с этим пунктом он справился без особого напряга: — Мне странно, непривычно и по-своему тяжело. Здесь нет старбакса, негде купить парламент аква, нет клубов и я, если честно, немного скучаю по друзьям. — Что такое «старбакс»? — уточнил Бутуз. — Это кафе, где варят кофе. Не как тот в банке, которого на каждом шагу пруд пруди, а относительно неплохое пойло в симпатичных стаканчиках. — Хорошо, продолжим. А что тебе понравилось? Антон с трудом проглотил «Куцый», но не смог не посмотреть в его сторону — Влас взгляд словил, едва заметно улыбнулся, и Китти понял, что спалился глупо и очень по-наивному. Но тотчас сделался серьезным и принялся за перечисление, стараясь не замечать собственный сбившийся голос: — …Рассветы красивые, озеро понравилось, закаты тоже четкие. И еще воздух чистый, пахнет свежескошенной травой, аж башню сносит. А, и манка. — Манка? — Я никогда ее раньше не пробовал, — смущенно признался, отводя глаза в сторону и пропуская удивленные «Да ладно?». — Ну ты и странный, конечно. — Так, а ты будешь по чему-то скучать, когда уедешь? Голос Куцего прорезал смех и завибрировал внутри Китти тупой болью. Он чувствовал, что в этом импровизированном интервью будет какой-то подвох. Антон был честен сам с собой и еще в самом начале знал, что однажды, когда камера набьется воспоминаниями, а карта памяти — гигами видео, он уедет. Соберет вещи в чемодан, накинет рюкзак на плечо, вежливо попрощается с Жмуровской матерью, сдаст ржавый ключ от хибары и сядет в машину. Забудет о прохладной воде летнего душа, о безвкусных киселях на завтрак, о жарком зное, от которого хочется сбежать. И о Куцем, к которому хочется вернуться. Что он мог на это ответить? Сказать правду? Что больше всего будет скучать по тому, с кем с самого начала ничего не светило? Да и не должно было светить, если бы Антон вовремя включил мозги. Если бы не лез за Куцым к озеру, если бы не спускался в бункер, если бы не смотрел на ровный загар оголенного тела. Тогда бы не пришлось сейчас мяться в нерешительном ответе и наскоро обдумывать каждое слово. Он уедет, а Влас останется, и не будет, как и сказал Лёха, никаких карет, тыкв и Золушек — только гадкий привкус их скорого прощания. Это всё — ужимки, сомнительно-соблазнительные разговоры, дурацкие обтирания настойкой на цветах — та блажь, которую с самого начала следовало обрубить на корню и не допускать, но Антон позволил себе неловкие улыбки, рассказы о пирсинге… и влажные руки на груди тоже позволил. Потому что придурок, каких свет еще не видывал. Или потому что решил, что за тысячу километров между ними всё сотрется и забудется. — Буду, точно буду. Он не стал отвечать прямо, но на Куцего посмотрел тоскливо и понял, что письмо дошло до адресата. Они разошлись под утро, навеселе и нетрезвой походкой: Антону, как гостю, выделили отдельную палатку со спальником, Жмур улегся с Куцым, Кент — с Бутузом. Уже давно рассвело, и Китти долго ворочался, ощущая лопатками землю, и в какой-то момент понял, что делает это специально — громко шуршит одеялом, шумно вздыхает и чересчур «в лоб» изображает бурную деятельность. Чтобы Куцый словил знаки, чтобы понял тупые намеки и пришел. Но так и остался один, вслушиваясь в мерное сопение из соседней палатки, а потом заснул, дожидаясь непонятно чего. Проснулся в одиночестве. Снаружи уже слышались всплески воды и бодрые голоса собутыльников. — О, не прошло и года, красавица встала. Бутуз сидел у палатки и срезал шкурку у огурца, поздоровался улыбкой и кивнул на речку: — Иди, там Куцый уже полчаса как купается, вытащи его, а то губы синие. Антон натянул плавки в палатке, помедлил с футболкой, но все равно в итоге стянул через голову. В реку зашел мелкими шажками и в пару гребков доплыл до Власа, который, не замечая его, вальяжно лавировал по водной глади на спине. — Почему ты не пришел? Голос прозвучал обиженно и слишком резко. — Ты не звал. — Я ждал тебя. — Знаю, слышал твою возню. Даже в утренней речной прохладе Антон почувствовал, как щеки налились жаром. — И почему тогда не пришел? — Потому что ты сам сказал, что не хочешь? — то ли вопрос, то ли утверждение. — Это было тогда, и ты сам вчера начал это! — под «этим» он имел в виду быструю и опустошающую своей незавершенностью дрочку в машине и тот бред, что творился на заднем сиденье девятки. — А что изменилось с «тогда»? «Я понял, что буду чертовски жалеть о том, что ничего не сделал. Что однажды, сидя в квартире, вспомню, что так тебя и не поцеловал, что возомнил себя самостоятельным и дохуя умным и решил, что мне не нужен этот одноразовый секс. Осознал, что однажды уеду и никогда тебя больше не увижу». — Ничего не изменилось. Антон хотел бы сказать, но не мог. Не позволил бы себе этот опрометчивый поступок, как и не смог бы сломать Куцего собой и своим эгоизмом. Он развернулся, чтобы плыть к берегу, но не вышло: руки Власа мягко обвились вокруг и сжали крепко. Он прижался всей грудью и почти незаметно мазнул губами по влажной шее. — Я приду сегодня. И уже без вопроса, отрезал всю нерешительность утверждением. До вечера Антон сидел на иголках, нетерпеливо шатался из стороны в сторону, умудрился спалить шашлык, залипнув в небо, и с трудом сдерживал себя, чтобы не уйти спать раньше всех, сославшись на головную боль, метеоризм или на крайняк ретроградный Меркурий. Он пытался знаками и сигналами общаться с Куцым, но тот оказался непробиваем, на взгляды искоса не реагировал, по-прежнему вел себя беззаботно и, кажется, демонстративно игнорировал любые прикосновения. И в какой-то момент Антону показалось, что недавнее «я приду сегодня» относилось к чему угодно, но не к нему. «Я приду сегодня, а то в моей палатке душно, я приду сегодня поспать, потому что Бутуз храпит, я приду сегодня поговорить о Заливцах» — но только не к Антону, который извелся ужом. Китти весь день сиял дурацкой улыбкой, неуместно лепетал тупые истории «из жизни столицы» и раз двадцать успел кинуть неосторожный взгляд в сторону палатки — Кент, восхищаясь экспромтом в виде дешевого рома с колой в кусках лимона, поддел шуткой о детях, которым давно пора «баиньки». Но Антон все равно стоически перенес второй вечер посиделок, очередную порцию жирного мяса, от которого открещивался дома, и десяток баек о сельской бытовухе. К трем часам ночи Куцый заявил, что с него хватит трепа и пьянок, и пора бы закругляться — первым, естественно, в поддержку вскочил Котенков, зевнул сладко-пресладко и по-актерски наигранно. — Уже спать? А как же карты? — раздосадованно пробурчал Бутуз, хотя его самого клонило в сон от терпкости рома и кислоты лимонного сока. — Ладно, завтра сыграем. Убирались вместе, и Китти, поднимая пустые банки, столкнулся с Куцым бедрами, глянул осторожно и улыбнулся одними губами. — Ты до чертиков нетерпеливый кошара, — усмехнулся Влас и оставил Антона одного. Наедине с сотым приступом пунцовых щек. Теперь уже не пришлось изображать бессонницу, и Котенков, быстро искупавшись, закутанный в махровое полотенце, терпеливо ждал в палатке, искусав все губы. Презервативы он выложил рядом, потом убрал в карман, а затем, немного подумав, все же сложил под подушку. Он занимался чем угодно, лишь бы скрасить томительное ожидание: перебирал вещи в рюкзаке, вертелся волчком по палатке, разглядывал ночной лес через сеточку. Куцый не шел, и Антону опять подумалось, что его, наивно ждущего, обломали по всем фронтам. И когда он разочарованно перевернулся на живот, чтобы с досадой упереться лбом в подушку и ныть, услышал тихие шаги снаружи. Волчара залез в палатку аккуратно, сверкая в темноте блестящей кожей: — Прости, я мокрый, полотенце найти так и не смог, искупался, пока ждал, когда парни уснут. Антон кивнул, но как-то медленно и механически. Ему сейчас каждое действие давалось с трудом, и он не смог вспомнить, когда в его жизни было нечто подобное. — У меня для тебя кое-что есть. Он собирался подарить его перед отъездом, но вряд ли выдался бы случай более подходящий, чем этот. Китти быстро перекатился в сторону, вытащил пакет из рюкзака и протянул. — Что это? — Подарок. Куцый недоверчиво ткнулся носом в пакет, залез руками и вытащил полотенце. Он с секунду изучал рисунок, а потом удивленно спросил: — Таким ты меня видишь? Антон кивнул. — Спасибо, мне нравится. Но почему именно волк? — Потому что ты волчара и воешь на луну. Он ждал, что Куцый улыбнется, но тот скорее усмехнулся, уставившись куда-то ему за спину: — Готовился? Пачка презервативов торчала из-под подушки, и Антон смущенно отвел взгляд: — Типа того. — Ммм, — довольный Куцый откинул полотенце и наклонился, накрывая собой. — Ты меня поцелуешь? — нервно спросил Антон спустя несколько секунд, когда пауза начала напрягать. Он обещал себе не давить, не прогибать, но уже раз пять успел облизать сухие губы. — Если ты попросишь. — Я не умею просить. — Значит, придется скулить не по-детски. Китти не успел обдумать фразу, но точно знал, что еще пару дней назад произнес её Куцему, чтобы позлить, а теперь злили его. Он дернулся вперед, обхватывая волчару за шею, и прижался губами. Поцелуй получился болезненным, животным и немного жалобным, как будто Антон без слов признавался в своем поражении. В том, что сдался еще тогда, когда первый раз увидел его под дождем. Целовался Куцый скверно, и Антону пришлось брать инициативу в свои руки. После тихого: «Запоминай» он сам учил волчару, мягко обхватывая губами, стараясь не спугнуть, и через несколько минут ученик ушел в самостоятельное плавание: сам облизал кошачьи губы, сам настойчиво просунул язык и сам аккуратно пробрался горячими пальцами под футболку. Он гладил медленно, как будто никуда не торопясь, а Антону до ебеней хотелось разрядки. — Сними белье, — он попросил сквозь поцелуй, и волчара не ослушался. Приспустил свободной рукой трусы, а потом и вовсе ногами откинул в сторону. У Куцего уже стоял, и Антон нервно хохотнул: — Тебе кто-нибудь говорил, что эта штука, — он мягко провел рукой по члену, — полностью компенсирует недостаток в росте. Шутку не оценили, но Куцый все же кивнул: — Уже говорили. И Антона это чертовски разозлило. Ему страшно хотелось быть первым, кто дотронется до Власа, первым, кто научит взрослым вещам, первым, кто углядит в волчаре человека и сделает его домашним, послушным псом, а не диким дворовым кобелем. Но он не стал развивать тему, уточнять имена, вдаваться в подробности. Опустился ниже, скатившись по спальнику, провел носом по темным волоскам у паха, вдохнул. Пахло волчарой. — А тебе прям неймется, — хрипло попытался спрятать в шутке волнение Куцый, но Антона не волновало ни его придурочное стеснение, ни дрогнувший голос. Он лизнул член быстрым движением и, пройдясь по всей длине языком, уже медленнее принялся ласкать ствол. Котенков глянул на Власа мельком, но и этого хватило, чтобы собственный, уже вставший, дернулся в белье. Антон не старался превзойти себя, не стал брать на всю глубину, — а это с размерами Куцего было и не под силу — но сжимал губы крепко, рукой двигал быстро и изредка поглаживал себя, чтобы не кончить раньше времени. — Бля-я-я, сука, это какой-то пиздец, — отрывисто выл волчара и не мог отвести взгляда от Китти, толкался медленно и сжимал руками спальник. Он пытался смотреть в плотные стенки палатки, на косой луч восходящего солнца, пробивающийся через ткань, на мелкую сетку, но взгляд все равно находил Антона, и от этого в нем просыпалось что-то большее, чем желание, чем простая страсть. Что-то, о чем он запретил себе думать еще тогда, когда водка и лилии капали с рук на белое тело. Куцый знал, что его конкретно ведет, но сам позволил себе этот конченый бред, сам разрешил себе смотреть на Антона, замечать его нескрываемое блядство, мелкие созвездия родинок на шее и тонкие запястья. Он не стал себя останавливать тогда, когда впервые дотронулся до горячей кожи. И сейчас не станет. Он толкнулся глубже, откинув голову, и Антон принял его, замер на секунду и вытащил, придерживая у основания рукой: — Подожди, ладно? Я не железный. — Я тоже, — жалобно поделился Антон. Но он не успел попросить, да и не сумел бы, а Куцый уже все сделал в одиночку и, когда оказался перед кромкой совсем не женского белья, не дрогнул. Стащил одним движением и, пока в голову роем не полезли сомнения, заглотил на полную. Антона выгнуло дугой. — Не нужно, я мог кончить сам. Влас не спорил, может, не полезь он на амбразуру, Антон бы додрочил на скорости и слил себе в руку, но все равно усмехнулся: они оба отличались взрослой самостоятельностью, и обоих тянуло на «сам». Сам отсосал, сам отдрочил. Сам вмазался. Он старался ни о чем не думать, помогал себе руками и давился, когда член проходил в горло, и в какой-то момент тоже перестал идти на жертвы, нехотя отмерил кольцом пальцев удобную глубину и останавливался там, выбивая тихие стоны Китти в подушку, — тот прижал ее к лицу, сжимая так сильно, что сумел бы разорвать, если б захотел. — Если ты мне сейчас скажешь, — еле выдохнул Антон, кусая губы, — что в соседнем селе проходят курсы по минету, — он дернулся, когда Куцый особо крепко сжал головку губами, — то я не поверю. — Придется, это мой первый член в жизни, — усмехнулся Влас, оторвавшись с чертовски ебливым взглядом и дико пунцовыми щеками. Его вело от минета, как от пары-тройки банок пива. — Как бы я хотел, чтобы он был последний. Куцый не стал отвечать, а Антон не смог продолжить: глупое уравнение из «Китти уедет», «Влас останется» они могли решить и в уме.***
— Ты точно дебил, — грубо начал разговор Лёнчик и даже не стал смягчать слова привычным «котик мой», — зачем это, Антон? Китти уселся на полу рядом с открытым чемоданом, горой неюзанных шмоток и собственной никчемной бесполезностью. — Я знаю, что деби-и-л, — взвыл, заваливаясь в сторону и падая на бок, хотелось обреченно реветь, — но я бы всю, сука, жизнь жалел, понимаешь? — Отсосал и полегчало? Лёнчикову ярость можно было понять: они вместе который год перебирались из возраста в возраст, взрослели вместе и синяки неудачных отношений тоже зализывали вместе. Он помнил всех кошачьих бывших, а Антон — все Ленчиковы романтические проебы. Рыдали на пару, вино глотали на пару и ненавидели тоже на пару. И никогда Котенков не позволял себе ослушаться друга и верил каждому его слову, а тут взбрыкнул. — Ты же знаешь, что нет. — А я говорил, чтоб ты головой думал, Тоха. И что теперь? — А теперь я собираю чемодан. — А он? — Сказал, что придет сегодня и останется на ночь. — Я бы посоветовал спать в разных комнатах, но ты же не согласишься, я правильно понимаю? — Нет. — Дурак. — Я знаю, знаю, — он швырнул коробку презервативов в стену. Те шмякнулись с легким стуком и укатились под стол. — Что мне делать, Лёнь? — А какая разница, что я скажу, ты же все равно сделаешь наоборот. До вечера Антон старался не думать о том, что послезавтра уедет, а волчара станет смутным эпизодом его ролика на ютубе, какими-то зафотошопленными кадрами видео, которое наберет лайки, а потом, использовав весь ресурс, так и забудется. И однажды даже сам Котенков сможет это сделать — стереть из памяти, вытолкать насильно, небрежно и забыть. Как будто бы и не было этого времени, как будто это все приснилось. И он обязательно найдет в столице очередного — на бэхе, с часами за лям, с аккуратными пальцами и легкой небрежной щетиной, и это будет его двадцатый в жизни член, а не первый, как у Куцего. И с ним больше не случится такого же дерьма, и втюриться так глупо он тоже себе не позволит. Потому что умный, потому что эти грабли и так оставят полосы по всему телу на долгие годы. Они так и не переспали тогда, в палатке, но Антон все равно умудрился кончить так, что его минуты три кидало из стороны в сторону мелкой дрожью. И потом он довел Куцего до оргазма и впервые позволил себе не выплюнуть горечь, а проглотить, впуская глубже дозволенного. Он не отпустил его сразу же, не дал и шанса сбежать, а долго выцеловывал мокрые виски, пока солнце, дожидавшееся, кажется, их последнего стона, не заалело в полную силу. Но и сам Влас не торопился, лежал задумчиво и гладил его влажные бедра кончиками пальцев. Уходя на рассвете, скользнул тоскливым взглядом и поцеловал до кровавых ссадин на губах, как будто прощаясь. А Антон потом обреченно ревел в подушку, обещая себе бэху, часы и на всякий случай амнезию, чтобы потеряться. Вечером в последний раз ужинал со Жмуром и его матерью, невесело ковырялся в тарелке вилкой и совершенно невпопад отвечал на вопросы. И когда Жмур, после мытья посуды, позвал на «перекур», не повел ухом и побрел следом бездумной тенью. Удар в живот был резким и болезненным, еще и пришелся на то место, куда неделей назад точечно попал Влас. Антона опять согнуло пополам, но в этот раз он хотя бы попытался уйти от второго замаха. Не вышло. Кулак врезался в скулу и задел мочку — Китти отбросило в сторону, он лопатками вжался в стену. Третий удар избежал чудом, да и то потому, что Бутуз бил как-то чересчур медленно и криво, получилось отскочить. — Пидор поганый, — сплюнул на траву Кент и технично повалил Антона на землю, цепляя ногой. Четвертый удар пришелся в ребро тяжелой подошвой, и воздух, метнувшись в легких, вырвался сдавленным криком. — Тебе повезло, что ты завтра съебываешь, — от прежнего Жмура не осталось и следа. В голове пронеслись картинки — вот они вместе снимают интервью, и один Жмур рассказывает про наклейки, а вот здесь, когда Антону с трудом удается не потерять сознание, уже совсем другой — ядовитый, затянутый в иголки с ног по шею. Пятый удар Жмур нанес прямиком в бедро и тоже ногой. — Чтоб ты сдох, сука. Антону на секунду показалось, что это было бы лучшим исходом. Шестой удар — по уху. Кровь была повсюду, или так только казалось, но он чувствовал, что на губе давно нет живого места. Он хотел бы ответить, даже попытаться ударить в ответ и, скорее всего, смог бы… но сжал зубы до скрипа, скрестил руки над головой в защите и терпел. Седьмой, восьмой и девятый прошли по болезненным точкам, и Антон ощущал себя сломанной куклой, у которой не было права бить в ответ. «Пидор», «съебываешь», «чтоб ты сдох» — словами получилось нанести вред быстрее, чем носками кроссовок. Антон не ждал чуда: мать Жмура ушла к соседке сразу после ужина, а Куцый должен был прийти после полуночи. И ему, сжатому в комок на земле, не оставалось ничего другого, кроме как принимать заслуженное — Антон знал, за что. И понимал это еще тогда, когда услышал тихий кашель из соседней палатки, но не придал значения. Или хотел не придавать. — Решил, что тебе это сойдет с рук? — Кент присел на колени прямо перед его лицом, но не стал дотрагиваться, и Антон пялился на траву, на грязные камни и мягкую грязь. Китти не ответил, и десятый удар получил за свое героическое молчание уже от Бутуза. В этот раз он не промахнулся. — Молчишь? Голос Жмура доносился откуда-то издалека, как будто с другой планеты, орбиты, Вселенной, и его было проще игнорировать, чем докричаться через гравитацию, пространство и время. Антон ждал одиннадцатого удара, но его не случилось. По крайней мере, били уже не его. Куцый не стал джентльменом в этой бойне, не вспомнил о дружбе, о комиксах на заднем сиденье потрепанной девятки, о вишне, которую делили темной летней ночью, и одним бесцеремонным жестом отправил Жмура харкаться кровью рядом с Антоном. — Живой? Котенкова хватило на легкий кивок. — Потерпишь пять минут? Уже без кивка, но с болезненным «да» из разбитой губы. Куцый улыбнулся ободряюще, но только Антону, своей особенной, волчьей, улыбкой. И почти ласково, нежно обратился к Кенту не то с просьбой, не то с угрозой: — Ты отойдешь от него, пожалуйста? — Дважды он предлагать не стал, и когда Кент не сдвинулся ни на метр, сам помог пинком ногой. Бутуз понял без посторонних, отошел на пару шагов назад, но от плевка не отказался: — Трахнул его, а теперь защищаешь? — Да, защищаю. Нет, не трахнул, но как раз собирался, а вы, — он уже не говорил, а скалился, — все испортили. Ну не мудаки, а? Антон даже смог засмеяться. Откровенность перла изо всех щелей. — И что, ты теперь тоже пидор? — Жмур все еще сплевывал кровь из выбитого зуба, и трава рядом с ним заалела. — Почему «теперь»? — Куцый постарался изобразить удивление, но голос остался прежним, горьким от металла. — Я, может, всегда таким был. — Это пиздеж! — Жмур попытался нанести тот самый, одиннадцатый удар, и обязательно бы смог, если бы Влас не оказался рядом. Антон не видел самой сути, но хруст за спиной услышал. Жмур завопил от боли. — Мразь, палец! «Сломал, что ли?» — у Китти почти получилось встать своими силами, если бы не звездочки в глазах и строгий волчий голос сверху: — Не вставай, я подниму тебя, береги силы. На что и зачем их беречь, Антон понял только после того, как Кент кинулся на Куцего с разбегу: — Выродок, собрался после этого еще трахать пидора? Да я урою тебя живьем! «Урыть» не вышло, и когда Влас отскочил в сторону легкой поступью, нападающий полетел в сторону колодца. — Ага, собираюсь, если вы его не сломали. Антон не смотрел боевики, но этот ему определенно нравился. И он бы с удовольствием дожевал попкорн на мягком диване, наблюдая за тем, как его волчара прямо здесь и сейчас, не таясь, не избегая, говорит всем в лоб эти дикие, шальные пошлости, но финал его уже мало волновал. Он сделал еще одну попытку встать, прежде чем окончательно отключиться. Очнулся в кровати, пахло водкой и цветами. Рядом — Куцый. Обтирает мягким полотенцем, но взгляда избегает, не смотрит, не оборачивается на Антоновское «эй» и отдергивает руку, когда Китти пытается сжать ее со всей своей зарождающейся нежностью. — Поговори со мной. Ответа не последовало, Куцый как будто отгородился. — Влас, не молчи, ладно? Опять тишина. — Ну, пожалуйста, — Антон дотянулся до волчьей шеи, провел пальцами по бьющейся венке. Куцый вместе со стулом передвинулся дальше, наклонился над литровой банкой, чтобы смочить полотенце. — Прости. Антон извинялся за все и сразу. За то, что вышел тогда на озеро. За то, что целовал сухие, мягкие губы. За то, что опускался на колени и принимал в себя. За все разом. — Ты дурак? — Куцый бросил тряпку на пол одним хлестким ударом. — Это все из-за меня, Влас. Ты же понимаешь. — Антон, эй, — он тронул мягко и без той злости, с которой только что откинул ткань, — ты ни в чем не виноват, понял? — А Кент, Жмур, Бутуз? Влас скривился: — Им хорошо досталось. — Я не об этом. — А о чем? О мире, дружбе и жвачке? — Да. — Антон, не было никакого мира, и дружбы тоже не было. Я устал притворяться, устал трахать Вальку, просто устал. Ты думаешь, каково это — спать с девушкой, когда ты думаешь о чем угодно, но только не о ней? И понимать, что вставил-кончил-высунул — это единственное будущее, которое меня ждет. — Так ты гей? Куцый улыбнулся: — Это ты мне скажи. Говорить не хотелось. — Наверное, гей, — продолжил Влас, — я не знаю. Раньше, до того, как началась эта муть с Валей, думал, что пронесет, типа попробую и затянет. Не затянуло. Я лучше бы бревно трахал, чем ее. Антон вспомнил Валю. Переодеть, отмыть — и красотка. — А однажды Жмур включил очередной ролик в интернете, а там парни строили какую-то херню на полянке, без футболок, все в поту и мыле, — он засмеялся, вспоминая, — впервые тогда дрочил, как полоумный. Пришел домой и до утра не мог остановиться. — И ты спокойно это принял? — Совсем, что ли? Да я чуть не сдох со страху. Гей в Заливцах? Это что-то из фантастики. У Антона получилось засмеяться даже с ноющими ребрами. — Я готовился, знаешь? — он нашел глаза Куцего взглядом. — К чему? — К тебе, к сексу сегодня. — Зачем провоцируешь? — Я избитый, но не сломанный. Куцый покачал головой: — Нет, Антон, ты не в себе. Не сегодня. — Я завтра уеду. — Получилось горько и надрывно. — Я знаю. — Тогда когда, если не сегодня! — Никогда. Глухое «никогда» пробежалось по комнате и отозвалось болью. — Пожалуйста. — Нет. И в этом «нет» Антон бы, даже если постарался, не смог бы найти ни грамма сомнений. Это стена, через которую не пробиться. Без окон, дверей и единой щели. — Тогда поцелуй. — У тебя разбита губа. — Влас, блять, я так не смогу, ну хотя бы один поцелуй. Куцый не без вздоха обреченности аккуратно прижался губами. Целовал мягко, осторожно, как будто Антон целиком состоял из хрусталя. Оторвался только тогда, когда Китти провел рукой по волчьей спине и нырнул под футболку. — Я сказал уже, что ничего не будет. Он встал, отпуская Антона, захватил с собой банку и обернулся, аккуратно приоткрывая дверь. — Если будет тошнить, то ведро внизу, но тебя осмотрел местный доктор, вроде цел, отделался легче, чем казалось с первого взгляда. — Ты не останешься? — Не могу. — Почему? — Потому что если останусь, то обязательно захочу уехать с тобой. Китти дернулся, привставая, и голос задрожал в порывистом крике: — Так поехали! — Нет, я не уеду. Да и зачем? Чтобы трахать тебя, пока ты снимаешь ролики и приносишь деньги. Чтобы быть бесполезным? — Это не так… — Это именно так. Я не поеду в качестве бесплатной рабочей силы. — Я найду тебе работу. — Найди себе парня там, в другой жизни. Дверь закрыл тихо, почти бесшумно. На следующий день Китти — ни жив ни мертв. У ног — яркий чемодан, пару дурацких пакетов, на шее — камера, под глазами — синяки, на теле — гематомы. Проревел позорно до утра, аж стены дрожали. И пятнадцать пропущенных от Лёнчика засунул в задницу. Оделся во все черное случайно, но казалось, что шел на похороны. Мать Жмура ключ забрала с еле слышным «Спасибо», но больше и слова не сказала, а железяку в руке обтерла об подол юбки — видать, была в курсе всех подробностей. На Китти смотрела, как на пустое место, а ему и срать. Ни Кент, ни Бутуз, ни Жмур не явились на проводы, зато пришел Куцый. Помог загрузить в багажник сумки, столкнулся с Китти взглядами и опять той самой дурацкой улыбкой, которая и ничего не значила, и одновременно ставила крест на всем, испортил и так хреновое настроение. — Ревел? — Нет. — Вижу же, зачем скрываешь? Антон шмыгнул носом, отворачиваясь. Рядом вертелся Гришка, демонстративно смотрела в сторону Жмуровская мать, наверняка пялились в окна соседские деревенщины. Плакать нельзя, он и так испортил Куцему жизнь, рискует испортить и все остальное. — Ничего не говори больше, ладно? — а у самого ком в горле. Да и Куцый не лучше — храбрится с виду, но внутри весь раскрошился, как лежалое печенье. — Ладно. Гриша хмыкнул за спиной: — Давай быстрее, а то не успеем к твоему поезду. Но Антон отмахнулся от него, смотрел на волчару, пытался не зареветь. — Куда ты дальше? — В Поздняки на месяц. Приедешь? — он знал, что Куцый не приедет. — Нет. — Тогда давай прощаться, что ли? Он не знал, стоит ли обнимать или лучше пожать руку, а может, стоит ограничиться сухим кивком, когда рядом столько зевак, но Куцый все решил сам. Притянул и обнял, обдавая жаром и своим особенным запахом, волчьей придурью. — Не скучай по мне, — и это вместо привычных «до встречи», «еще увидимся», «пиши мне», — и не реви, хорошо? — Хорошо, — носом ткнулся в шею, хотя знал, что нельзя. И знал, что будет и скучать, и реветь белугой всю дорогу. Не мужик он, короче, не может он без соплей. — Садись, а то и правда опоздаете, — Куцый мягко отодвинул Антона, но у самого уже руки тряслись. В глаза не глянул. Котенков не смог, за него открыл Гришка, пнул под бок легонько: — Так, молодежь, кончайте уже, пора. В машине жарко, душно и хочется вырваться на волю, но Китти все равно садится. И сразу же оборачивается, но Куцего уже нет. Только его удаляющаяся спина и плечи в тоскливом наклоне.***
— Ну, чего ты, а? Дать платок? Гришка, хоть и сельский, но проявил неожиданное сочувствие, и к рыдающему на заднем сиденье Антону отнесся, как к кисейной барышне. На вокзале — пусто, никаких толп. Только серые глухие стены привокзальной постройки, ряды аккуратно высаженных сосен, несколько лавок и парочка урн. До поезда — полчаса, слишком много, чтобы выходить в спешке, и слишком мало, чтобы усидеть на месте. Поэтому Китти курил уже третью, сидя на корточках, и сморкался в протянутую Гришкой клетчатую тряпку. — Не реви, пройдет все. Китти покачал головой. Не пройдет. Да и что мог знать Гришка, которого и в подробности-то никто не посвятил. Для него Антон — щепетильный мальчишка, которому пришлось кинуть друга и спешно уехать по своим, столичным делам. Телефон опять отыграл некогда любимую Sugar, но Котенков настойчиво сбросил трубку — не до Лёнчика с его вечным скептицизмом. — Думаете, пройдет? Гришка зевнул, уставился в небо: — Конечно, это ж дело молодое, а там годы пройдут, и не вспомнишь. — Угу. Антон не верил в такой исход, хоть уже сейчас мечтал забыть и удалить, как ненужный файл на жестком диске. Трубка опять запела «yes, please», Китти снова сбросил. Через минуту — опять звонок. И вновь сброс одним нажатием. — Не возьмешь? — Не хочу. — А вдруг что-то важное? Что могло быть важного, если Китти — здесь, а Куцый — за час езды, в треклятом селе. — Вряд ли. — Ты лучше возьми, хорошо? Не реви ты, чего опять заныл? И снова тянет очередной платок, как будто в кармане ткацкая фабрика. Следующий вызов все-таки принял. — Блядь, сто лет не прошло! Ты не уехал? — Лёнчик, как будто опаздывая, пыхтел в трубку и протараторил фразы на одном дыхании. — Сижу на вокзале. — Ура! Тебе повезло, — и это уже не Китти, а куда-то в сторону, — черт подери, хорошо, что не уехал. Вертай обратно, срочно! Китти распахнул глаза, приподнял брови изумленно. Даже забыл, что плакал. — Зачем? — ЕЗЖАЙ, по дороге расскажу, — рявкнул Лёнчик. — У меня поезд через 30 минут. — Какой на хуй поезд, дурак? Дай трубку своему извозчику. Антон протянул трубку, Гришка недоверчиво перехватил. Что-то кивнул, чему-то «дакнул», расплылся в блаженной улыбке и матернулся недетским «хуя» и прибил финально восторженным «ну даете». Антону кивнул, мол, садись быстрее. — А поезд, билеты, Поздняки? Гришка, все еще не отпуская трубку, посмотрел строго, брови нахмурил и еще резче дернул плечом. Типа «не тупи и садись». Антон сел, телефон выхватил, как спасательный круг. — Лёха, ты объясни хоть, что происходит? — Короче, слушай, это полный пиздец… Доехали минут за тридцать, потому как Гришка рвал бешено по ухабам и извилистым дорожкам. Мимо проносились знакомые виды, те же сосны, хибары, калитки. Вон — магазин, где Куцый трахал Вальку, вон — дорожка к бункеру, а там, за заводом — наверняка купается волчара, потому как дождь зарядил со страшной силой. Из машины Антон выскочил словно ужаленный. — Беги, я подожду, не переживай, — Гришка заорал в окно, но Китти уже и след простыл. Несся полоумным вихрем, напоролся на стекло, пролезая под оградой, споткнулся об арматуру, подвернул ногу. Дальше только ковылял, как дурак. В груди — смесь из дичайшей удивленности, легкого шока и приступа удушающей ревности. На берегу — Куцый, и судя по трясущимся плечам, рыдает. Волосы все в облипку, но на этот раз не голый, в той же одежде, в которой провожал. Ревет без устали, всхлипы сквозь дождь слышно. На шаги не обернулся, но как-то унюхал по-волчьи, мгновенно ощетинился: — Я же сказал, чтобы ты не возвращался. — А еще сказал не реветь, а сам ревешь. — Иди к черту. Антон присел рядом, на песок, мокрую холодную руку сжал мягко, трепетно. Как будто все еще не веря в новую реальность. — Я тебя забираю. Куцый выдернул ладонь и, все еще на нервах, раненый, опустошенный, закричал изо всех сил: — Я же сказал, что не поеду, не буду!.. — …трахать меня, пока я зарабатываю деньги. Я помню. — Тогда зачем ты вернулся? — обреченно, изломленно, на грани истерики. — Ты сам заработаешь. — Как, Антон? Буду мести дворы, полы намывать в как-его-там «Старбаксе»? Антон засмеялся. Ему, если честно, вообще плевать, кем бы устроился Куцый. Хоть стриптизером. Лишь бы уехал. — Нет, заработаешь фотомоделингом. — Чем? — Будешь сниматься для брендов. Тут уже засмеялся Куцый. — Для каких «брендов», ты ебанутый? Посмотри на меня, да я вообще никто и звать никак. — Я посмотрел, ты — кто, и звать — как. И не один я это увидел. Он достал телефон из кармана, накрыл кофтой голову, чтоб не намокло все к чертям, включил. — Смотри. Куцый посмотрел. Сначала — на телефон, потом, сцепив зубы, на Антона. — Ты сказал, что не снимал! — Извини, соврал. На фото — волчара, темень, изогнутый позвоночник, голое тело и крик в землю, опустошенный, никому не нужный. — И что это меняет? — Вообще все. — Не понял? Антон показал жестом «жди», набрал Лёнчика. Тот взял со второго гудка. Протянул трубку Куцему. — Просто говорить? — уточнил волчара, который и сенсора-то в руки не брал. — Да, приложи к уху и отвечай. — Привет, — уже не Антону, а Лёнчику. Скривился, но оно и понятно — говорок у Лёни пидорский, блядско-слащавый. Потом глянул на Антона удивленно, опять опустил голову в землю. — Правда? — изумленный. Котенков, пользуясь случаем, снял с себя жакет, накинул на своего волчару, а тот и носом не повел, с Лёней лясы точит. — И что надо делать? — кивает, запоминает и наконец замечает Антона. Смотрит с легким непониманием, но внимательно слушает голос из мобилки. Поднимает глаза на Китти. Таращится. — Понял. Хорошо. Сколько? — и отшатывается, присаживаясь на корточки. Глаза испуганные, пальцами выводит знаки на песке. Антон эти знаки узнает с ходу — рубли. — Я не знаю, сейчас спрошу, — и переводя взгляд на Котенкова, все еще непонятливо уточняет, — когда ты сможешь отвезти меня? Антон уже все узнал. — Если соберешься за час, то к завтрашнему вечеру будем дома. У меня дома. — Завтра вечером. Трубка опять что-то затараторила. — Да, хорошо. Я тогда собираюсь. Опустил руку, а на телефон пялится, как на восьмое чудо света. — Я сплю? Антон улыбнулся, а у самого отлегло, как будто кирпичи с плеч скинули после восторженного: «Я тогда собираюсь». — Нет. — Тогда что это за хуйня была? — Это был хантинг. Куцый не понял. — Что? — Хантинг. Если по-простому, то спиздинг. Считай, что тебя нашли и посадили на крючок. — Но как? — Я говорил, что я тревел-блогер? Снимаю про поездки, города, и всякое такое. А вот Лёня, ты с ним сейчас говорил, фешн-блогер. Ходит на показы, лялякает с дизайнерами, братуется с ними. Я показывал ему это фото, — он ждал, что волчара взбесится, но тот лишь увлеченно кивнул, ожидая продолжения, — а он отправил его паре-тройке знакомых друзей из сферы. В итоге фото каким-то образом оказалось у Григоренко. Ну, Лёха уже сказал, кто это? — Ага, дизайнер типа, шмотки вышивает. — Создает, — поправил Антон, — но не суть. Он сейчас запускает новую коллекцию, упор делает на нестандартные образы, ярких моделей, анималистичные принты. — Это какие? — Это под гепарда, под змеиную кожу, но всё экологично, без натурального, а то загнобят. — И ты хочешь сказать, что он… — Ага. Увидел твое фото, готов был первым поездом выезжать, сказал, чтоб сарафанное радио остановили, а то доползет до Харитонова, и все — пиши пропало. А тот бы тоже тебя заметил, он такое любит. — Так я же… низкий. — Для студийных сетов — срать какой. Главное, чтоб лицо фактурное, интересное, живое. Куцый не знал, куда смотреть. — Работа сложная, придется много пахать. Первое время, ясное дело, золотых гор не обещают, но на жизнь хватит. Если не хочешь со мной, то возьмем аванс и снимем тебе отдельную комнату, поживешь пока в небольшой, съемной, но рядом, в столице. — С тобой? Жить? — Ты же волчара, — Антон и не заметил, как продрог до костей, как скрутило живот от волнения, как заплетается язык, — любишь одиночество, село это любишь, ты сам говорил. — Люблю. Но оно меня больше не любит. И жить… с тобой хочу. — Тогда со мной будешь. И присел на землю, самого выворачивает наизнанку от нервов. — Ты чего опять ревешь? — Понятия не имею, от счастья, наверное. — А обещал не плакать. — Угу. Куцый обнял, уткнулся в макушку. — Прикинь, а полтора месяца назад я готов был прожить здесь всю жизнь. — И что изменилось? — Всё, наверное.