Вприкуску

Если человек говорит, что не хочет думать о чем-то, значит, он может думать только об этом. Стейнбек

— В позу! Голову ниже, ниже, да! Бедром веди, блядь, на меня веди! Сука, это отпа-а-ад! — молоденький фотограф гепардом нырнул поближе к фону, присел на одно колено и, смачно закусив губу, продолжил щелкать без остановки. Свет отскакивал от приборов, в секунду метался от лайт-дисков к мальчишке в леопардовых джоках, насквозь пробивал косую челку, ровный бледный лоб и легкий смущенный румянец. — Ногу в сторону! Ниже, ниже! Присядь, почувствуй ткань, покажи себя, да! И задницу на меня, на МЕНЯ, не в сторону! Умница! Где ты его, говоришь, нашел? — он обернулся через плечо, чтобы встретиться взглядом с Григоренко. — В какой-то жопе, и не я даже, а этот, как его, котик-киса-кошечка. — Котенков? — фотограф сделал еще пару кадров, поманил пальцем визажиста и заставил обновить тон, нанести легкий шиммер на загорелые плечи. — Ага, он. Уехал за лайками, а вернулся с… волчонком. — Ну, или с лайкой, — скаламбурил малец, но от Григоренко одобрения не дождался. Тот неотрывно пялился на модель, как будто медом намазано. «Трахнуть хочет, это же Грига, он мимо таких не проходит!» — решил для себя мальчонка, который и сам под зубасто-клыкастое чудо готов был подлезть без просьб и уговоров. Ему такие нравились: крепенькие, ровненькие, с гладкой челочкой, аккуратненькие. Из модели явно успели выбить «село»: уже обрисовалась дизайнерская стрижка, виднелся модный маникюр, да и пару походов на шугаринг не заметить было невозможно. Но через линзы все равно улавливалось что-то чужеродное, что не рассмотришь вживую. Что-то, что мешало модному фотографу СНГ-шного глянца все-таки напроситься на встречу тет-а-тет. — Давай пару нюдсов сделаем? — он предложил просто так, скорее ради интереса, чем из тех. задания. — Никаких нюдсов, не хочу проблем с Антоном. — А они будут? — Ты договор читал? Там черным по белому написано, что за голые фотки я свою башню не сношу на плечах. — Ну а он-то тут при каких делах? Или привез модельку и сам лапы наложил? Куцый продолжал делать вид, что говорят не о нем, не о его теле. Голова уже давно горела от света, от излишнего внимания, от чрезмерного смущения. Ягодицы холодило воздухом, а такие трусы он и вовсе представлял на девчонках, не на себе. Какие-то лоскуты, а не белье. Он бы и дальше плевал в потолок, пока визажист наносил белесую пудру на лоб, но разговор уже успел перетечь к Антону. — Он не наложил, — слишком резко ответил, теряя привычное спокойствие. Одно дело, когда обсуждают его, другое — Котенкова. Который вытащил его на поверхность, научил дышать другим воздухом, показал, как можно жить за пределами жизни, предрешенной давным давно. — Ну, конечно! — улыбнулся фотограф, и Куцый эту улыбку уже успел выучить в столице. Такую натягивали на лицо, когда вера в слова терялась между строк. — К Григоренко либо через постель, либо никак. — Макс! — это уже дизайнер, взвинченный и недовольный. — Что? — Никакой постели не было. Еще слово, и вылетишь отсюда! Понял? — Понял. — А ты, — Григоренко повернулся к Куцему, и этой улыбкой уже не морозил, как Макс, а грел, — учись слушать, но не слышать. Тебе это пригодится в дальнейшем. Думаешь, что это последний раз, когда кости промывают? Нет. Ты еще наслушаешься всякого дерьма, поверь. И про себя, и про Антона. — И что, молчать? Дизайнер кивнул: — Как партизан перед немцами. Лучше потом, после съемок, вернешься домой, выпьешь пива и потратишь вечер на праведный гнев. Но не во время работы. Никогда. — И все так делают? — Приходится. Когда работаешь фотомоделью, учишься подстраиваться. Для меня ты — личность, но для многих, как бы грубо это ни звучало — красивая вешалка для одежды. А неодушевленные предметы, сам знаешь, не разговаривают. Домой Куцый вернулся к ночи не без приключений: то на кольцевой уехал не в ту сторону, то на улице побрел не к плазе, а к строительному. Пришлось пытать прохожих, потому что если к метро Влас за две недели хоть немного привык, то к куску модного железа с сенсорным экраном — хоть убейте. Лифт он привычно проигнорировал, на десятый этаж взобрался легко и непринужденно, даже не сбилось дыхание: Антон называл его сумасшедшим и по обычаю терпеливо ждал на площадке у лифта, потому что сам на такие подвиги не решался. Но не сегодня. Куцый помнил, что у кошечки очередные съемки и короткое сообщение «буду поздно, ложись без меня» получил еще в студии. Дома он опять уселся на лоджии, как в единственном месте, которое его полюбило. Потому что пока не принял пространство, не погрузился в него всем естеством, не сросся. Влас чувствовал себя чужеродным, лишним, бесполезным в этой модной роскоши: он все еще не научился запускать посудомойку, боялся лишний раз дотронуться до ноутбука, заботливо оставленного Антоном для «пользуйся, когда нужно», не привык к высоте. Но все равно у панорамных окон чувствовал себя свободнее, чем в четырех стенах квартиры, которая его отвергала. Или он сам отвергал ее. Первые дни в столице не были к нему милостивы — пришлось сжимать кулаки и мимикрировать. Превращаться из сельского быдла в начинающего «инфлюенсера»: ему завели профиль в социальной сети, залили котенковские фотки с озера, пару новых снимков, прицепили к нему крошку-Галочку, молоденькую ассистентку Антона и поручили ей все фото-заботы. Он вынужден был играть в поддавки с самим собой, красоваться при каждом кадре, принуждать себя улыбаться, когда Галка подлавливала его в душевой кабинке — а она без стеснения залетала к нему, голому и озверевшему под искусственным дождем. И это тоже его бесило — в столице потопов не обещали, да и купаться голышом было негде. Он пережил тяжкие телесные — стрижку, ногти, отсутствие волос на теле и даже бритье в паху. Но Антона, который терялся на работе сутками, появлялся только под утро, целовал Куцего в холодное плечо — нет. Ему категорически не хватало. Общения, поддержки, касаний. Влас всем телом ощущал нехватку прикосновений, и от этого он еще больше закапывался в себе. Казалось, что Антон перегорел. Потому что между ними случилось четыре крепких поцелуя, пару ночных объятий и несколько коротких бесед за завтраком — и это всё, что объединило их в столице. Секса так и не было. И Куцый вроде как понимал, что всё дело в адаптации к новой жизни, что Антон дает ему пару недель форы для привыкания, но это бесило еще больше. Они должны были принять решение вместе. Вместе запустить этот процесс ожидания. Вместе пережить новую волчью маску, городскую, непривычную. Но Котенков вроде как решил взять все на себя. И опять сыграла пресловутая самостоятельность. Сам решил, сам поставил троеточие. — Зачем это всё тогда? — он обвел взглядом кухню с лоджии, сенсорную плиту, огромный стеклянный стол. Для Куцего всё это не имело никакого смысла. Он семнадцать лет жил в сельском аскетизме, готов был прожить еще столько же и даже больше. Но теперь карман грела первая зарплата с проекта, а через неделю его фото появится в профиле Григоренко, который обещал после этого «наплыв диких фанатиков» в волчий инстаграм. Куцый неумело двигал пальцем по сенсору, но все равно открыл свою страничку. Последний «квадратик» — его дождевые танцы, пропитанные тоской и запахом пшеницы. Исполнитель — сам Влас. Но если в кадре он себя узнавал, то сейчас, в отражении, вместо него уже был кто-то другой. Может, и не волк вовсе. А какая-то домашняя псина. — Ждущая своего хозяина, — он закончил свою же мысль вместе с тяжкой сигареты. Через час с ним связалась Галочка, принесшая своим бодрым голосом не только новые планы на вечер, но и легкую мигрень от потока речи. Пришлось заново собирать себя по частям, идти в душ, одеваться. На этот раз в «легкий гранж, душечка, чтоб сердечко пело, а от тебя волчарой за километр несло», как приказали. Следом за гудками Куцый получил склейку образа в вотсапп — из узких шорт цвета оливы, бесформенного свитера крупной вязки, кожаных ботинок и шляпы. — Черт знает что, — отчитался Влас отражению в зеркале, — еще и цепочки девчачьи. До двух ночи они снимали «ночной лайфстайл», где Куцый, конечно, по задумке Галочки, мечтательно хлебал остывший кофе на набережной, резво рассекал на скейте — с которого валился на каждом метре — и восседал на перилах в переходе. Фотограф бегал следом, раздавал советы, периодически получал нагоняй от восторженной Галки — ей всё хотелось добиться эффекта «ВАУ», но получалось только «фи», потому что кофе Влас терпеть не мог, коленки после скейта болели, а в переходе он умудрился замерзнуть. — Ну, сделай вид, что тебе в кайф, ну ради всех святых, Власик! — Да как сделать-то? Я делаю! — Ага, конечно! Да у тебя рожа, будто жабу сжевал. Домой в итоге добрался к рассвету, измученный и сонный. В квартире — темно, но зато прибавились кошачьи тапки, сумка и набедренный кошелек. Значит, уже дома и сопит в обе. Куцый наскоро принял душ, в кровать к Антону заполз без задних ног. Руками обхватил поперек живота, мягко поцеловал в изгиб шеи. Котенков — мумия. Спит как убитый. Можно было бы, конечно, надавить, пригладить кошатину по шерсти, вырвать из сновидений и заставить наконец-то принять волчару всем телом, но сейчас, когда все внутри на пути в астрал, даже такие легкие шаги казались Куцему дорогой к Эвересту. Он еще раз втянул носом запах чужой кожи, опять соприкоснулся губами. И сам не заметил, как отрубился. Снилась какая-то фантастическая чертовщина, слабо отдающая в ноющее нутро легким возбуждением, но на рассвете, проснувшись опять в одиночестве, Куцему осталось лишь проглотить досаду. В квартире — стабильно пусто. Отрезвляюще настолько, что горечь в горле не исчезла даже после выпитой натощак воды. Его избегают? Или Котенков передумал? Понял, что перегнул с поспешным решением завести помимо домашнего пса обычного степного волчару? Он присел на корточки у собачьей лежанки, пустой и холодной, потому как приятель Антона, Леня, так и не вернул Булку в дом, намекая, что породистой кобылке тишь и благодать «загородья» куда лучше даже самой большой квартиры. И сейчас, когда мягкая подушка казалась таким же оплотом одиночества, как и сам Влас, оставалось только лечь в нее лицом и завыть. Ноутбук Антона как всегда был приоткрыт, чтобы Влас не мучался с паролями, а маленький квадратик липкого стикера с криво выведенным сердечком всё еще был приклеен на крышку. Куцый понял, что ему нужно. Просто нужно удостовериться в том, что ему не кажется. Он по памяти, как показывал Антон, навел тачпадом на вкладку браузера и вылез через паутину в мир. Обилие яркости заставило плотно прикрыть глаза на пару секунд, чтобы не резало от цветовой палитры: он так и не привык к тому, что в городской суете всё сияло так, как никогда в родном селе. Там краски были спокойными, не вытягивающими силы, пастельными, здесь же — выбивающими опору из-под ног, кричащими. Куцый медленно и с непривычки вбил в поисковике запрос, сжал кулак и принялся по первой ссылке читать ответы. «Охладел», «возможно, вы перестали ему нравится», «передумал». То, что и так казалось Власу прописной истиной. Потому что целовать до дурмана, вытащить его из глуши, а потом на три недели забыть о том, что Куцый сам нуждается в кошачьих нежностях — этого всего было достаточно, чтобы понять. Он не чувствовал себя преданным, потому что давно к этому привык: смирился с уходом матери, как-то пережил смену парадигм в понимании дружбы и теперь сможет выдохнуть полной грудью. Нравился ли ему Антон? Чертовски. Чувствовал ли он себя сломанным, насильно вывезенным из привычного в стремительно городское? Нет. Куцый понимал, что в этой ситуации, как говорится, он должен Котенкову «ноги целовать». Потому что тот подарил ему главное — возможности. Выбраться из глуши, построить себя где-то кроме пастбища в лугах, найти дорогу. В конце концов, не спиться в Заливцах, а стать человеком, сбросить шерсть. Он вбил еще один запрос, но вместо привычной загрузки экран сместил вкладки: волчара и не заметил, как неосторожно ткнул в горячие клавиши. Но вместо легкого недоразумения в секунду разорвался на оглушающую боль и дурман. «Харьков — Заливцы, ** августа, 23:00, купе, билет на одного, Куцавский В…» Куцый закусил губу, впервые за долгое время чувствуя, как начинает щипать в глазах.

***

— Улыбайся, Влас, шире! Покажи зубы, клыки, да, умница! — Макс, фотограф, опять скакал поблизости с камерой, намертво прилипал к полу, чтобы сделать кадры «вид снизу», а потом в секунду ястребом взмывал на подставку. Но даже через линзу, через оправу модных очков и через всего себя он не без труда уловил, что что-то идет не так. Макс ощущал это кончиками пальцев, раз за разом жмущих на кнопку, влажной кожей и испариной на теле. Что-то незримо изменилось, стало пугать до дрожи, заставило член в джинсах дернуться. Ему казалось, что он, в отличие от Власа не затянутый в узкие тряпки, был в еще большей «ловушке», чем его модель. Макс боялся. И это не просто пугало его, как в прошлые разы, оно возбуждало! Заставляло раз за разом находить стеклянные глаза напротив и растворяться в них, как в кислоте. Куцый его приворожил. По крайней мере так казалось Максу, который уже не стеснялся собственных пунцовых щек, а по наитию следовал за волчарой. И теперь, в эту минуту, он наконец-то понял, почему от мальца так перло всем этим — животной отчужденностью, хищным оскалом. Он просто и был животным! Наклонялся, скручивая острые позвононки, как зверь, скулил на побитую лапу, как зверь, и теперь, раненый и опустошенный, с оскалом озирался вокруг. И тоже по-звериному. Как будто бы боялся или, наоборот, готов был перегрызть глотки всем вокруг. Они сделали перерыв на полчаса, и Макс впервые предложил Куцему выйти на обед вдвоем, а не в гордом одиночестве. И то ли изрешеченный своей тоской, то ли просто витающий в облаках Влас отчего-то согласился. Но все равно коротко переспросил, будет ли Макс еще раз «наезжать» на Котенкова. Естественно, фотограф отрицательно замотал головой — лишиться связок в хищном укусе он не хотел. Обедать вел Макс, уточнил вкусы волчары, удивился простому «да мне и гречка сойдет» и в итоге увел обедать в небольшой вьетнамский ресторанчик. — Суп? — Куцый дернул носом, наклонился над тарелкой и вдохнул запах всей грудью. Терпкий, говяжий, со странными нотками, но суп. — А это куда? — Прямо внутрь тарелки. Не бойся, тут ростки, зелень и имбирь. Не пробовал такое раньше? Куцый еще раз с интересом осмотрел супной набор, недоверчиво поморщился: — У нас такого не было. Из жидкого — рассольник, борщи по праздникам, иногда солянка, чаще — куриные бульончики. — «У нас»? Это где? — Так я же из села, — улыбнулся Влас, помешивая суп. Увидев палочки, смущенно продолжил, — поэтому, надеюсь, не сильно тебя расстрою, если это орудие пыток заменю на вилку. Тут вообще есть вилки? Они ели быстро, но все равно нашли время, чтобы немного пообщаться. Максу было интересно волчье прошлое, его привычные будни и резкий кувырок в столичную жизнь, Куцего же завлекла тема работы, он с нескрываемым любопытством слушал болтовню молодого фотографа. И, уже будучи сытым и довольным, не сразу среагировал на нескромный вопрос Макса: — Ты встречаешься с Котенковым? Помнишь, мы позавчера обсуждали это в студии, и… я повел себя не очень красиво. Извини. Извинения Куцый принял с легкостью, а вот ответ в горле так и застрял: он все еще не отошел от ударов Жмура, от презрения Бутуза и ненависти в глазах Кента. Но Макс, увидев волнение, примирительно замахал руками: — Ты только не бойся, я тоже… такой же. Ну, могу только с парнями. Влас расслабился, даже пошутил, вспоминая Валечку: — А я не только. Но с Антоном, — он прокрутил в голове кадры вчерашнего утра, чувствуя, как отливает кровь от лица. Билеты, его имя на второй строчке, Харьков-Заливцы, — мы не встречаемся. Наверное. — Наверное? — Долгая история. Давай не об этом, ладно? Домой Влас опять возвращался по ночи, как обычно по закоулкам, чтобы словить ускользающую в городе тишину. Он специально избегал проезжую часть, проскальзывая тенью в обход, старался не тонуть в окружающем шуме, зацепиться за молчание улиц. И, конечно, как и в предыдущие недели, много думал. Что означает это самое «встречаться»? В Заливцах точки отсчета в отношениях не было, они не обсудили свои чувства, не поставили друг друга перед фактом. Просто собрали вещи Власа в хлипенькие сумки, попрощались с соседями и тихо уехали, стирая этот провинциальный душок из памяти. Как будто и не было никогда жизни в этом селе у Власа, и этого месяца — у Антона. Взяли и вырезали это фрагмент. В поезде они оба отрубились, потом была пересадка на другой станции, еще пару часов унылого маршрута, пятьдесят минут на такси. И за это время Котенков лишь раз сжал холодные пальцы Куцего своей теплой, едва не обжигающей рукой, поддерживая, успокаивая. Был еще один поцелуй, правда. Прямо на пороге Антоновской квартиры, когда они, уставшие и мокрые, ввалились на порог. Куцый жадно вжимался в чужие бедра, целовал на грани войны с собственным самообладанием и сдержался лишь потому, что валился с ног. После — два приветственных поцелуя утром, а дальше все завертелось: укладки, стрижки, какие-то звонки, поездки на такси. Куцему не дали времени на акклиматизацию, погрузили в суету одним толчком. И на обсуждение «встречаемся ли мы» попросту не осталось времени. А в итоге все складывается так, как и должно сложиться: билет в один конец без всяких бесед. Потому что устал? Потому что понял, что не вытягивает на себе беспородистого волчару? Куцый вспомнил, как спросил у Антона о бывших. Тот поначалу замолчал от неловкости, попытался уйти от вопроса, но все равно рассказал: «да, были», «много», «но это ничего не значит». И это правда для Власа ничего не значило. Почти. Что он мог вообще предложить Антону? Деньги? Так их пока хватает только на одного, да и то без «широкой ноги». Чисто на «поесть-попить-доехать». Секс? Куцый с радостью, да вот его негласно отшивают. Отсылают. Чувства? Он уже сам от этих чувств уже тлеет, не ощущая ничего в ответ. Он вообще ему нужен? Влас долго сидел в беседке у дома — подниматься наверх не хотелось из-за яркого света на десятом этаже. Антон там, внутри, наверняка так и не решившийся сказать, что он устал, что на волчару у него началась аллергия. Сообщение от Макса пришло настолько вовремя, что Куцый едва не подпрыгнул от радости. Фотограф звал на загородную тусовку, а в конце сообщения тонко намекнул, что там, прямо у дома, озерцо, и он мог бы пофоткать Власа для портфолио. «У меня нет с собой одежды и плавок» — написал он с досадой в ответ, но Макс тут же предусмотрительно прислал фотку. В его руках — рыжие плавки, пара комплектов шмота от Григоренко. «Я обещал накидать ему снимков для буклета, так что это еще и рабочая поездка. Какой адрес? Я заеду» Куцый еще раз глянул наверх, рассматривая квартиру, но видны были лишь узорчатые занавески и лепнина. Он скинул адрес, чувствуя, что «дома» его никто не ждет. Ни здесь, ни в родных Заливцах. Домчались быстро, но Влас всю дорогу рассматривал модную тачку. — Нравится? Дать погонять? — подмигнул Макс, хлопнув по рулю. — У меня нет прав. — Да? А сколько тебе? — Семнадцать. Макс удивленно осмотрел Куцего: — Офигеть, я бы дал больше. Минимум двадцать. — Я знаю, что выгляжу старше. Мне говорили, — он не стал уточнять, что про возраст впервые намекнул Котенков. — А тебе сколько? — А на сколько выгляжу? — Восемнадцать? Девятнадцать? — Второе. Но работаю с четырнадцати, так что опыта навалом. Слушай, — он вдруг замялся, — ты сказал сегодня, что не встречаешься с Антоном. Но тогда почему живешь с ним? — Живу? Я этого не говорил. Макс свернул влево, и Куцему пришлось вцепиться в ремень, чтобы не улететь к коробке передач. — Прости, резко слишком. Не ушибся? — Нет. Так с чего ты решил, что я с ним живу? — Мы же вертимся в одних кругах. Я знаком с его приятелем Лёхой, подвозил после вечеринки. Так и узнал. Ну, а в то, что ты просто по совпадению живешь в том же доме, не верю. Он же сам тебя привез, отдал Григоренко. — Ну, мы и правда сейчас живем вместе, но это временно. Я скоро уеду. — Куда? — Обратно, наверное. — Что? — Макс затормозил слишком резко, чтобы Куцый вообще сумел соориентироваться. Мобильник из рук от неожиданности улетел на торпеду. — А съемки? А Григоренко? А… Он с трудом успел проглотить громкое «а я?». — Я пока не решил. Не знаю, вернее, что решать. — Это из-за Антона, да? — Да дался тебе этот Антон! — разозлился Куцый, но Макса уже было не остановить. Он повернулся к волчаре, сжал холодную ладонь и затараторил: — Не уезжай, ладно? У нас же съемки, мы собираем тебе портфолио! Он тебя выгоняет? Поживи у меня, ладно? — Ты меня видел пару раз всего, откуда такая щедрость? — В смысле «откуда»? Ты дурак? Я же живу фотоаппаратом, дышу через вспышку, на мир смотрю только через объектив. И я работал с огромным количеством моделей, но с тобой — это другое! Черт, да ты создан для камеры, — он проглатывает слово за словом, но все еще не отпускает руку, — она тебя хочет, понимаешь? — Камера? Ты выпил? — Куцый уже хохочет в голос, но ощущает, как трещина внутри становится меньше, сужается от каждого слова. — Не смейся! Блин, короче, не нужно поспешных решений, хорошо? Антон дурак, не обращай внимания. — Он не дурак. — А кто? Именно такой и есть. Но Макс не успевает закончить мысль, натыкаясь на ледяную корку волчьего взгляда. Смех в одну секунду сменился на липкое чувство страха. На Куцем лица нет, лишь хрупкие осколки былой человечности. — Ты обещал, что не будешь говорить о нем плохо, — голос звенит в салоне тачки, и Максим с ужасом оглядывается вокруг: трасса, редкие проезжающие машины. Если Влас выйдет из себя, то труп популярного фотографа не скоро найдут за городом, — ты что, не держишь обещания? — Извини, переборщил. — Я не хочу говорить про Антона сегодня, ладно? В конце концов у нас много работы. Они приезжают уже затемно, и Куцый не без разочарования сбрасывает два вызова от Антона. Нет сил с ним общаться, что-то объяснять, просто не хочется. И он слепо идет за Максом вглубь пентхауса, с кем-то здоровается и не тратит ни секунды на запоминание имен. Эти люди — мгновение в его жизни, завтра он их и не вспомнит. И вместо этого он исследует три этажа, долго рассматривает плазму на всю стену, изучает бильярдный стол. Играть его учит Макс, но так, что даже несведущему в подкатах Власу приходится выставить глухую оборону. Тот трогает его поперек живота, проводит рукой по руке, обозначая направление удара и вообще находится чересчур близко. Слишком близко. Может, Куцый и готов на все с Антоном, но это не значит, что он пойдет на это с кем-то еще. Но он помнил наставления Григоренко, от этого поджимал губы, пытаясь уйти от чужих рук, но молчал. Он только начинает жить в большом городе, и ему жизненно необходимо, чтобы мегаполис его не сожрал. Когда Макса наконец отвлекли, Влас сбежал на улицу и голову к небу поднял не без удовольствия. Дождь еще не зарядил в полную силу, но уже мелко капал, опускаясь на одежду, пропитывая сладкой влагой. Куцый не стал ничего говорить, молча пробрался через заросли, а там, по выступам на склоне, спустился к воде. Шел недолго, но достаточно, чтобы громкие биты модной попсы стихли за спиной. Он опять остался один на один с озером и даже не задумался, скидывая вещи одну за одной к ногам. Плевать, если его увидят. В отличие от Заливцов вода не превратилась в кипяток к вечеру, щедро морозила пятки, но Влас все равно замер, вглядываясь в отблески луны на поверхности. Этого ему и не хватало: он привык уходить от реальности, но никогда раньше нутро не требовало этого так жадно, как сейчас. Как будто прыжок в воду нужен не только ему, но и заиндевевшему от тоски телу. Погода даже сейчас приятно грела кожу, и он позволил себе долгих пять минут не спускаться в воду, а застыть, напитываясь эмоциями. И именно в этой позе он услышал громкий щелчок за спиной. — Прости, я увидел, что ты ушел, решил пойти следом. Извини, я сфоткал. — Ничего страшного. Тебе не холодно? — спокойно поинтересовался Влас, не обращая внимание на то, что холода здесь стоило бояться как раз ему, а не одетому в короткие шорты и футболку Максу. — Нет, — и в этом хриплом блеянии фотограф дал сразу два ответа. Власу — что ему действительно не мешает пронизывающий ветер, и себе — что его завело до такой степени, до которой он и не заводился-то никогда раньше. — Можно я сделаю еще одно фото? Влас беспечно пожал плечами: — Как хочешь, но я иду плавать, позировать не планирую. И он действительно нырнул в воду с разбегу, чувствуя привкус досады на языке. Куцый не был дураком и помнил, как на него обычно смотрела Валька, как пялился в ту самую ночь Антон, и как сейчас его пожирает глазами парнишка-фотограф. Влас нехотя вспомнил улыбающееся лицо Макса и его тихое «я из этих». Из этих — это из тех, кто так жадно смотрит на чужое тело. Настолько, что прожигает объектив. Несколько раз нырнуть, сделать пару заплывов туда-сюда и только на пару минут погрузиться под воду — всё, что доступно Куцему, когда рядом есть хоть одна живая душа. И с этим раздражением, накопившимся за пару недель, он хотел справиться в одиночестве, но по итогу оно только крепче срослось с внутренностями. Его взгляд все равно падал на Макса, а тот, видимо, воспринимал любой жест внимания в свою сторону, как знак. И это бесило еще больше. Влас попробовал даже представить, каково это будет с Максом: постель, секс, поцелуи. Понял, что никак. Потому что сейчас, когда на языке сладко-соленый привкус неопределенности, он мог видеть перед собой только Антона. — Круто получилось, просто вау! — поделился Макс, когда они шли в обратную сторону. Тот даже отдал Власу свою толстовку и теперь с воодушевлением взбирался по склону. — Я рад, но это разве подойдет Григоренко? Макс махнул головой: — Не факт, но, возможно, сможем использовать для разбивки ленты или в историях. Слишком классные фотки, чтобы он от них отказался, — заверил радостно. — Но нам все равно нужно отфоткать вещи. Пойдем к бассейну, хорошо? С работой они справились на «ура», больше времени ушло скорее на разгрузку оборудования, установку, протяжку удлинителей: Максим привык не фальшивить, делать все четко и сразу, чтобы не придумывать потом контрмеры. Но все равно не смог не отметить, что волчара — едва ли не его идеальная модель, почти муза. Он привык к профессионалам, к их выверенной четкости от каждого поворота и жестов, устал от этого. Бывалые всегда отдавали чем-то… скучным, заранее обреченным на успех. Именно обреченным, потому что даже недолгие полчаса-час съемок казались Максу вечностью. А тут — хвостатый. Который и знать не знает про позировку, про удачные и неудачные ракурсы, про свет. Который выходит к фону, поворачивается к камере, а у Максима уже стоит, потому что оторваться от этого взгляда абсолютно невозможно. — Хочешь выпить? Они, уставшие, но довольные, затолкали на заднее сидение весь рабочий хлам и теперь курили, привалившись к машине. Влас даже успел забыть, что часом ранее покрывался тонкой коркой раздражения. Теперь же табак возвращал его в привычное состояние покоя, расслаблял. — А что есть? — Спросим у ребят. В доме опять грохотала музыка, и Власу хотелось как можно быстрее сбежать на улицу. Но Макс зацепил за ладонь и утянул собственнически куда-то вглубь. Они оказались у бара, подхватили два больших бокала с пуншем, и фотограф прошептал через басы колонок, что «сейчас станет тихо», что «не нужно переживать». И действительно. Увел на третий этаж к гостевой спальне. Куцему неуютно, потому что кровать с балдахином так и смотрит в душу. Макс заметил, тихо засмеялся: — Не переживай, я не буду приставать, — а через секунду добавил, — только если ты сам этого не захочешь. Влас сделал глоток, поморщился от сладости. — Не захочу. Но уже через полчаса что-то кардинально изменилось. И даже коктейль перестал быть приторным, а сам Куцый — леденяще холодным. Как будто оттаял на глазах от этого варева со вкусом водки. Хотя и здесь Влас не промах, отставил бокал в сторону, на Макса глянул с угрозой: — Что было в бокале? — и он знал свой нетрезвый голос, но сейчас от собственной интонации плыло в голове. Ему жарко, ему дурно и ему безумно хочется. Кого? Антона, который так далеко? Или вот этого, сидящего с испуганным взглядом напротив. Но вопреки ожиданиям Макс не кинулся к нему, воспользовавшись ситуацией, а сделался еще белее, чем стена в закоулках коридора. И бросился не навстречу, а вон из комнаты, пока Куцый пытался собрать себя на части. Перед глазами плыло, но он все равно успел добраться до кровати, пока тело еще в состоянии двигаться. Он опустил руку к паху, дотронулся, но проверять нет никакого смысла — он чувствовал, что у него крепко стоит. Куцый слышал про виагру, но то, что сейчас попало в его организм — не просто таблетка, «чтобы встало». Это какая-то химозная дурь, и теперь она рвет его на британский флаг изнутри. Макс вернулся впопыхах со стаканом воды, на Власов член даже не посмотрел, хоть и заметил краем глаза. Обеспокоенный прошептал: — Пей быстрее, станет легче. Я правда не при делах, честно! — Что это? Макс почти ревел: — Да не знаю я, а эти все уже слишком пьяные, слова не вяжут. — Почему у тебя не так же? — и кивнул на пах, где у фотографа не горит так, как у него самого. — Не знаю я, не знаю! Видимо, не во все бокалы подсыпали. Блядство! Он кинулся к телефону, схватил дрожащими пальцами, но застыл, разглядывая экран. Закусил губу обреченно: — Сука. — Что такое? — прохрипел Влас. Внутри гудело так, что желание скинуть к чертям всю одежду нарастало с каждой секундой. — Антон. Написал, что через пять минут будет здесь. И что если я тебя трону, он свернет мне шею. — А причем тут ты? — Куцему и приятно, и одновременно страшно, потому что на собственном мобильнике — пятнадцать пропущенных и около двадцати непрочитанных. — Потому что он знает, что ты мне понравился. — Я не об этом. Как он узнал, где мы? Макс жалостливо просипел: — Да дурак я, вот откуда! — и повернул телефон. Знакомые истории Максового аккаунта показали блестящую спину Куцего под пузатой луной, аккуратные ягодицы, геопозицию дачи и подпись «Только посмотрите, с каким волчонком вою». Куцый старается заглушить ноющую боль в паху, успевшую перекрыть удовольствие, чтобы потом, как будто опрокидывая с головой, снова его утопить. Секса хотелось страшно. Так, как еще никогда раньше. Но и бесило неимоверно, что его так распирает из-за какой-то дурацкой таблетки. Потому что не был аккуратен, потому что схватил первый попавшийся бокал. Они пытаются на скорость придумать решение, найти какую-то отговорку или способ, и им даже везет, что Антон все же менее пунктуален, чем обещал. И в комнату он зашел не через пять минут, а через долгих пятнадцать. — Что с ним? — а голос каменный, почти бетонный. На Макса не смотрит, только на своего волчару, на его шорты, на вставший член. Что Макс, что Влас испуганно переглядываются, первым начинает фотограф: — Кто-то подсыпал таблетку, и… И предсказуемо получил кулаком в лицо, отлетая с кровати. Куцый даже с улыбкой успел отметить техничность удара. Готовился что ли? Репетировал в машине? Но вот Котенкову вообще не смешно: — Я еще могу закрыть глаза на то, что ты уводишь моего парня, везешь к чертям за город, не отвечаешь на сообщения, но таблетка? Ты что, не мог за ним присмотреть? Макс дотронулся до щеки, громко втянул носом воздух. Он бы, может, и смог что-то объяснить, но ему не дали. — Это лишнее, он действительно ни при чем, — зашипел Куцый, уже красный от жара, еле собравший всего себя для одной-единственной фразы. — Идем домой. Ему помогли встать, крепко цепляя под руки. Идти трудно, но Куцый шел, опираясь на плечо своего бешеного кота. И когти на своем теле тоже ощущал, такое не скроешь. Злющий, готовый оторвать Власу всё то, что так выпирает под шортами. — Я думал, что ты хочешь меня бросить, — веселился волчара, еле передвигая ноги. Макс, вечеринка, даже таблетка — всё остается где-то далеко позади. Сейчас перед ним только его неожиданно ревнивый бойфренд. — Помолчи, а то действительно брошу прямо здесь, — пыхтел Котенков раздраженно и на первое сиденье тачки кинул Власа без лишних нежностей. Пристегнул, правда, сам, наклоняясь практически вплотную. — Я не знал, что у тебя есть машина. — Это не моя, это каршеринг. Арендуешь и едешь. В дороге легче не стало: Влас честно старался дышать, как собака, в открытое окно, но руки так и тянулись к паху. Он пытался не думать, не возвращаться к мыслям о всякой похабщине, но рядом сидел Антон, и это было совершенно невозможно. Потому что это был Котенков, который приехал и забрал его хрен знает откуда, который мощно прописал Максу в табло, который назвал Куцего «своим парнем». — Мы типа встречаемся, да? — уточнил Влас, когда в голову полезли совсем уж розово-ванильные облака. Нужно было переключаться, уводить себя от этих алкогольных признаний. Котенков, руливший до этого с предельной осторожностью, едва не свернул в кювет. Посмотрел с жалостью на своего хвостатого придурка, как будто тот головой тронулся, а самого убивать тянет. — Ты прикалываешься? Конечно, мы же живем вместе! — Это не то, что я себе представлял под словом «встречаемся», если честно. Антон поджал губы: — Секс? Ты об этом? — Обо всем сразу, — признался Куцый. — Ты объясни мне, я сам не понимаю. Я раньше ни с кем не… Ты понял, да? Не встречался. И не знаю, как нужно себя вести, — он сжал ремень безопасности рукой и опустил взгляд в колени. Речь давалась с трудом. — Как мне к тебе относиться? Как трогать, чтобы ты не сбежал? Или, наоборот, чтобы был ближе. Я же из деревни, не шарю. — Ох, черт. Держись крепче, сейчас потрясет немного. Машина резко дернулась вправо, пока Котенков выкручивал на всю. Они съезжали в какие-то потемки по глухой, почти заросшей тропе. Здесь и света-то не было, не то что асфальта. Какая-то глушь и сплошная темень. Антон остановился под ивой и уронил лицо на руль. — Что случилось? — Дай мне минуту, ладно? — Котенков все еще дышал куда-то в логотип машины и крестил про себя все на чем свет стоит. Дурак. Вот он кто! — Тебе плохо? — Куцый мягко дотронулся до его плеча, сжал уже крепче. Хотя худо тут точно было ему одному. — Я чувствую себя идиотом. Так что да, мне плохо, морально плохо, — он взвыл, чувствуя, как краснеет от злости к самому себе. — Прости, Влас, у тебя какой-то никудышный парень. Я… черт! Я много думал о том, что произошло. О поездке, о тебе, о работе. И в какой-то момент мне начало казаться, что я решил всё за тебя. Сам увез, сам отдал Григоренко, а ты как будто бы и не сопротивлялся. Еще и то, что ты из-за меня стал геем что ли — это всё на меня давило. Понимаешь? Влас холодно отчеканил, отворачиваясь: — И поэтому ты решил, что мне здесь не место? Я видел билет на твоем ноутбуке. Холодный пот прошиб Антона с головы до пят. Он резко отстегнул ремень, повернулся всем телом и выкрикнул, не сдерживая себя: — НЕТ! Господи, конечно нет! — ему на секунду показалось, что перед глазами все утекло, и он вот-вот отключится. — Боже, Влас, нет! Я забыл флешку в Заливцах, а там что-то с почтовой линией, придется ехать самому. Там вообще-то и мой билет был, ты наверное не докрутил, да? — Твой? Так ты не бросаешь меня? — Нет! — Антон дернулся, обнимая горячее тело волчары, губами вжался ему в висок. Сердце бешено ухало, отдавая звуком в перепонки. — Я хотел поехать вместе с тобой, еще раз искупаться! С нами и Лёха поедет, и парень его. Они тоже напросились, представляешь? Он вжался губами в Куцего, легко поцеловал, не углубляя. Его волк все еще пах собой, все еще носил на себе животный флер, от которого у Антона сносило напрочь голову. — Но тогда в чем дело? К чему эти самокопания? Боялся, что я передумал, да? — догадался Куцый. Ему нравилось видеть, как у Антона бешено вздымается грудь от волнения. — Я же первый гей, которого ты встретил… Подумал, что, возможно, ты уехал со мной из безысходности, — он шептал куда-то Власу в плечо, а голос с каждой секундой становился всё более неуверенным. Куцый же здесь, с ним. Обнимает, прижимая одной рукой его тело, — что ты поймешь, что в столице есть и другие варианты. — Типа Макса? — Да, типа него. Но Куцый уже уловил нестыковки, мягко провел рукой по позвоночнику котяры, пересчитал каждую косточку: — Тогда зачем ты приехал, если был так уверен в своих словах? — Да не могу потому что. Ох, — Антон отодвинулся, поднимая голову к крыше, — потому что раскис. Я сам не понимаю, что со мной. — Может, дело в том, что я просто тебе нравлюсь? Но Котенков не согласился, опять сжал губы: — Хуже, волчара, хуже. Я как увидел это фото в его профиле, думал, что убью обоих. И тебя, потому что не брал трубку и уехал с каким-то пидором, и его, потому что клеит того, кого не следует. — То есть очень сильно нравлюсь? — Ага, — и как-то жалостливо, переступая через себя. Антон не любил признавать свои слабости, но хищное хвостатое — новая брешь в его обороне. — А почему игнорировал? — Я не… не специально. Давал тебе время, чтобы ты свыкся. — Или чтобы сбежал. — Да, или так. Но ты и меня пойми! Я и так слишком резко изменил твою жизнь, не хотел сломать окончательно. Ладонь Антона крепко сжали, и он взволнованно глянул на Куцего. От того уже не несло ледяным ветром, все потихоньку оттаивало. Куцый улыбался. — У меня стоит так, что уже не могу связно думать. Поехали домой, хорошо? Я очень тебя хочу.