Индекс риска

Он потерял счет убитым. Он сам обезумел от ужаса перед охватившей его жаждой крови. Он не различал лиц тех, кого отправил в ад, не видел ужаса на лицах уцелевших. Он читал им стихи, не понимая, что говорит – возможно, потому, что говорил на языке, который придумал сам. М. Джон Харрисон «Вирикониум»

…Бойня. Жалкие попытки обреченных организовать оборону. Серые лица мертвецов. Куски плоти. Воздух, пропахший потом и кровью. Низко нависшие облака. Сплевывая огненные сгустки, «Ми-24» открывает люк. Вихрь стали. Сине-серой, как Лешкины глаза. Там, внизу, осталась долина, заваленная трупами. У ветра вкус полыни. Дождь. Песок. Покинутый жителями город. Он сам не понимал, как уцелел… Лохматый плющ туго оплел металлические опоры беседки. У бассейна лениво развалились два лабрадора. – Мы проиграли. – Мы проиграли. Но все еще живы. Это уже кое-что. – Чтобы вернуться туда, надо быть сумасшедшим. Убивать и убивать во имя исправления собственных ошибок. – Бери заказ, а я забуду, что я существо ранимое и злобное, и какое-то время тебя беспокоить не буду. Подумай – я не часто бываю таким щедрым. Мне. Это. Надо, – говоривший умудрился сделать ударение на все три слова. У Чиновника за спиной истекало кровью смертельно раненое солнце. –… готов рискнуть и отказаться от традиций, знаний, философий, желаний, страхов, сомнений, ограничений, разделений на «хорошо» и «плохо», на ум и тело, на любовь и нелюбовь, на себя и Бога… «Господи, скучно-то как, аж челюсть сводит; ничего, потерплю, оплачено». –… быть уязвимым и открытым существованию... Сводчатый потолок обнажал ребра балок. Рыдали восковыми слезами пучки чадящих свечей. Черные рясы. Бледные лица. Образа. На стенах выступали капли воды; грибы, вырастая из скалы, превращали фрески в сны Дали. Клетка для зомби. Мой внешний вид – низко затянутый хвост, «непристойные» прорехи в джинсах, брюлик в ухе, не знаю, что больше – претил местным обитателям. Особо нервные, не успев скрыться, дабы не оскоромиться, в пол опускали глаза, недоумевая, что такой, как я, тут делает. В их усеченный догмами мозг и прийти не могло, что я покупаю поддержку за серебро. Дорого. – Аминь. – Спасибо, Батюшка. Я протянул руку сидящему у стены старцу с покрытой капюшоном головой. А может, и не старцу, кто же этих монахов разберет. Десять минут позора, и я как клейменая скотина побрел на свет. Несмотря на мироточащую икону и запах ладана, благочестие не снизошло, видать, ограниченно годен. Я способен наблюдать, классифицировать, сравнивать, обобщать, делать выводы, находить причинную связь между явлениями. Не иметь авторитетов. Ставить показательные эксперименты на себе. А ведь я был, был как все: сначала заработаю на машину, потом на квартиру, потом обзаведусь семьей; на большее фантазии не хватало. Интересно… а из какого дерева был сделан крест? Исходя из того, что ОН потом ожил, не из осины. – Пирамида – это многогранник, основанием которого служит многоугольник, а боковыми гранями являются треугольники, имеющие общую вершину. В основании правильной пирамиды всегда лежит правильный многоугольник. С удвоением высоты пирамиды активность ее действия возрастает во много – 50-100 и более – раз. Поэтому используйте пирамиды максимально возможной высоты, если таковых у вас нет – концентрируйтесь на пределе возможностей. – То есть это действует так: луч энергии, выходящий из вершины, легко пробивает биополе обычного человека, оставляя сквозные открытые дыры. Осталось дело за малым: поверить и научиться этим пользоваться, – я помахал ладонью, на тыльной стороне которой свежим ожогом выделялось тавро секты отступников. – Варианты есть? – Не много. Война план покажет. – Алгоритм успеха при правильно созданной ситуации… – Спасибо за лекцию. Дальше я как-нибудь сам. Я поднялся и пошел к выходу из конференц-зала, проигнорировав протянутую руку руководителя Административного Департамента. Не сейчас. Выживу, тогда, конечно, зайду, и пожму, и сувенирчик принесу, особенно если эта мистика имеет под собой что-то кроме бла-бла-бла. – Ангел… – спиной, зачесавшейся между лопатками, я почувствовал, что он меня перекрестил. – Удачи. Не оборачиваясь, я вышел. Активировал телефон, еще раз прослушал сообщение: «…единственная возможность одержать победу…» Дальше пошел полнейший бред воспаленного разума, с моей точки зрения. За потенциальным сказочником еще не вымыли чашки от кумыса, как мне уже детализировали часть заказа. Мой мозг – микросхема. В позвоночнике титан. Зубы, точнее, резцы – оружие массового уничтожения; я свободен, любопытен, был ранее лишь проездом в описанных литературно местах, и, если рассудить здраво, за сумму на допрасходы можно наступить на горло некоторым своим принципам, заклятым друзьям, самому себя переплюнуть – пару раз умерев, связаться с чернокнижниками-монахами, устроить бунт, организовать секту, побег и возглавить какую-нибудь политическую партию… Шеф, прикинувшись котом Баюном, рисовал радужные перспективы. «Это ж сколько надо было у народа наворовать?» сменилось на «Почему именно сейчас и что может стоить таких денег?» А еще был такой фильм «Все деньги мира». При жизни названный самым богатым человеком земли, мнивший себя реинкарнацией римского императора Адриана и вспоминающий периодически жену Сабину, полководцев и сонмы наложниц, прижимистый дед отказался вносить выкуп за внука. Он не мог не знать, что у Адриана был любовник – греческий юноша Антиной и никакие наложницы ему на фиг были не нужны. То, что при царствовании одного было нормально, при жизни другого могло стать одним из самых громких скандалов ХХ века и напрочь разрушить карьеру, и тогда безумный миллиардер придумал хитрый план... Мой мозг тут же выдал варианты А, В, С и еще двадцать с широким разбросом при крайне низкой степени их сопоставимости. У каждого времени свои грязные тайны, спрятанные в упаковку из денег. Большая грязь – большие деньги. Деньги – антисептик. Деньги – религия. Деньги – иллюзия, нули и единицы в программах банковских компьютеров. Сказка ложь, да в ней намек. Я скинул на комп фотографии объекта, единственные, как заказчик уверял, за последние десять лет. Череда коридоров и комнат. Золотые канделябры, богатые гобелены. Бильярдный стол и кресла, украшенные затейливой резьбой, по стенам – картины, изображающие пати. При виде нарисованной еды и прочего у меня, не гурмана, потекли слюнки. Ничего так пацан. Хотя я бы предпочел без фатальной надписи меж выщипанных профессионально бровей «трахни меня, если сможешь». Ну да, ну да, закатить глаза, схватиться за сердце, выдохнуть «Ах!» и пасть на землю от передоза красотой неописуемой, перед этим изящно раскидав секьюрити и порвав пасть охраннику-льву. Следующим этапом – за ноги и в кусты, где заранее вырыт подземный ход, далее к границе на перекладных, если, конечно, добегу и дотащу драгоценную ношу. Или дождаться полночи и в окно и на одно колено с черевичками и вопросом на засыпку «Чому ж я ни сокiл?» Завуалированно как-то дедом было сказано про чувства и эмоции, которые потомок вызывает, и про невозможность его убить, на что дед и готов был раскошелиться, так как то, что выросло, было уже не его внук. Что он любит, что не любит? Негативные черты характера? Вредные привычки? Крайности? Информации меньше нуля. Дед уверяет, что кровинушка – оборотень-перевертыш. Может, приврал, чтобы шефа заинтриговать, ведь всем известно, что Владыка любит мистику. Не все, правда, знают, что только ту, что имеет под собой реальные корни. И услуги он любит оказывать не даром, а в обмен на другие услуги или милые презенты («тигры», миноносцы, ковры-самолеты, сапоги- скороходы, живая и мертвая вода). А деньги – это так, инструмент искушать слуг народа. Хотя, пожалуй, еще и источник силы – все, что продается, можно купить. Меня, например, купить сложно, у меня нет мечты, я альтруист, помогаю восстанавливать справедливость практически безвозмездно; тьфу-тьфу-тьфу, лишь бы никто не узнал, а то коммуналку оплатить нечем будет. Ввел адрес дислокации, еще раз ввел, и еще. Матюкнулся и набрал номер спецсвязи. – С адресом неувязка. У меня по данным координатам монастырь. – Все правильно, он живет там. А настоятель обители вот. Следующая фотография не прояснила ситуацию, ввергнув в еще большее недоумение. До того, как стать одной из крупнейших политических фигур XX века, Уинстон Черчилль пережил приключения, достойные Индианы Джонса. Он был гусаром и военным журналистом, служил в Индии, воевал на Кубе, в Судане и Южной Африке. Попал в плен, бежал из него и стал национальным героем. Отец же Алексий до принятия пострига был наемником, фигурантом сразу нескольких уголовных дел; практиковал разбой, грабежи и пытки. Однако наказания он так и не понес, поспособствовали легальные заказчики в лице государств, корпораций и международных организаций. Я лицемерно закатил глаза и притворно вздохнул: «Подумать только, тот, на ком не одно убийство с особой жестокостью, – и пидорас, в смысле пассивный гей. Повязаны кровью?» Ни шикарных машин, ни ресторанов – келья, скромная еда и ебля, когда не пост. Картины на стенах… написанные маслом картины. Я вернулся к фотографиям. Пролистал. Приблизил насколько можно то, что показалось интересным. И одернул себя: совсем из ума выжил? Солнышко припекло или зрение изменило? Круиз мозга. Поспорить готов… Есть люди, которые видят и слышат, не используя глаза и уши; есть те, кто сдвигает предметы невидимым усилием; есть такие, кто передает мысли на расстоянии, а есть те, кто может делать вещи, которые описаны только в фантастических романах. И впервые за годы, прошедшие с Лешкиной смерти, в душу закралось сомнение. Наличие трупа в гробу, это я сейчас знаю, не показатель. В противовес жестокой усмешке в глазах губы сложились в профессионально вежливую улыбку. Единственное существо на земле, которое можно свести с ума – человек. Потому что он поддается чужому влиянию. Исключение – гении на грани шизофрении, компенсация за ненормальное функционирование мозга. Я кинул два кубика сахара в чай, аккуратно размешал ложечкой. Пара удачных случаев падения без парашюта с высоты нескольких километров и «дополнительные секунды», когда казалось, что от неминуемой смерти ничто не спасет. Понятно, что мысль о воздействии на поле пространство-время слишком невероятна, и все же… Спал я, крепко обняв подушку и улыбаясь. Мне снился Лешка. И то, что я с ним сделаю, когда найду. Если только окажется, что поганец жив… Самолет. Ноутбук. Положенные килограммы ручной клади. Аэропорт. Запахи: пороха, шашлыков, крепкого кофе и чего-то кисломолочного. Буйство цветов. Чтобы победить, необходимо знать правила игры. Люди с оружием. Дискуссии о религии и политике. Нищие калеки, просящие подаяние. Перед «безногим» интеллектуалом на кафельном полу вместо картонки с описью мытарств разложена недоигранная шахматная партия. Катет длиннее гипотенузы, автор шедевра – звезда по имени Таль. Я не удержался, подошел, сделал ход: – А если так? Над этой партией многие думали, и мы в свое время с… в общем, нашли один вариант, не совсем честный, но, кажется, единственно возможный. Не выиграть, свести к ничьей. «Калека» не поднял головы, но уважительно хмыкнул, оценив выверт. Исход сражения решает ход конем в угол доски, не имеющий ничего общего с главным мотивом драмы… и маршрутом у меня в голове. Конфликт. Маневр. И сногсшибательные прогнозы, и позитивные формулы самовнушения, мол, успех имеет определенные закономерности, даже при посыле «иди туда – неведомо куда». Горные хребты. Веснушки облепихи у реки. Солнечные зайчики. Террористы, стреляющие ракетой в вертолет, забиравший раненых. Накрытые хлебом эмалированные кружки. Завышенные ожидания и низкая информированность. С тех пор я стал мудрее и недоверчивее. Предупреждают об опасности? Друг? У меня? Тут? Покидая аэропорт, я поправил на плечах рюкзак. Во внутреннем кармане куртки приглашение, в левой руке – зачехленная винтовка. Под ногтями у шахматиста грязь? Или порох? Индекс страха. У меня нет друзей. Нет любимых. Слишком накладно. В самом сердце гор спряталась небольшая долина, тесно зажатая со всех сторон скалистыми отрогами. Минарет мечети. Магазин. Река. Облепиха. Дома в соответствии с благосостоянием хозяев. Когда нечего терять. Я бы вот многое отдал, если бы было. Номер в отеле с минимумом удобств меня вполне устроил, я не привередлив. Душ. Гель. Свежая рубашка. Часы. Очки. Гаджет. Италия. Греция. Китай. Турция. Кипр. Северная Корея (сейчас пока все утихло, но конфликт-то не исчерпан). Пойти, что ли, перекусить в ресторан? Или нет, лучше в бар, в баре легче полезные знакомства заводить. Семь часов вечера, новое лицо не сможет не заинтересовать постоянных обитателей. – Пить бум? Сказать, что не пью, я не успел. Точнее, передумал, глядя в эти глаза и застывшее в них ощущение полета. – Бум, – среагировал я осторожно. – У тебя или у меня? – Командир, мне без разницы, мне одному стремно, что я, алкаш какой-нибудь? У тебя что тут, – он заглянул в мой бокал, – молоко?! Ты сидишь в баре и дуешь молоко? У тебя все в порядке с головой? Он упал на соседний стул, повернулся к бармену: – Как всегда. – За мой счет, – добавил я, наблюдая за манипуляциями повелителя градусов и льда. – А я вот… лечусь, – прокомментировал мой внезапный собутыльник предоставленный ему анисовый ликер и перевернутую рюмку с трубочкой. Я глянул на три кофейные зерна, символизирующие счастье, здоровье и богатство, которыми, если бы дело происходило в Италии или еще где-то в цивилизованной стране, рекомендовалось выпитое зажевать, и невежливо поинтересовался: – От чего? Густо накрашенные глаза вылупились на меня с подозрением: – Издеваешься, да? Или ты меня не узнал? – Издеваюсь. И не узнал. Мой самолет час назад посадку совершил. Я – простой смертный, с рок-звездами не знаком, а ты так разодет, что наверняка музицируешь. Любитель самбуки «conmosca» был мил, но глуп, и быстро стал неинтересен. У каждого человека, у каждой личности есть свой собственный путь, своя собственная дверь в реальность, своя собственная свобода. Собственная храбрость, любовь, жизнь. – То есть если я сейчас скажу, что я хочу тебя, это будет нормально? – философия явно не была сильной стороной ряженого фрика в черных перчатках. – Нет. Потому что я тебя не хочу. Он покосился на меня с недоумением: – Нет? – Создай мне ситуацию, при которой я не смогу от тебя отказаться. Он на минуту задумался. – Необитаемый остров? Подвал и наручники? Перебить всех мужиков, чтобы у тебя выбора не было? Из-под фейка просвечивала сентиментальная жалость к себе, сомнения, вечер «невпопад». И наверняка одинок при почти девчачьем изяществе. – Некоторых животных невозможно контролировать, но это не делает их плохими. Их просто нельзя приручить, – постарался я его утешить, сославшись на свою временную профнепригодность. Мне нужна была информация, и я уже увидел того, кто мне ее даст; это на данный момент было важнее, чем просто потрахаться. Дорогая проститутка, очень дорогая и очень красивая. Ухожена, сыта, одета стильно, бриллианты на руках, она не содержанка и это тоже видно, взгляд «мне не нужно все это романтическое дерьмо; секс и деньги – и только когда у меня есть время и желание». Я люблю таких, они честные. По тому, как неформал завис, было не сложно догадаться, что его нервная система под угрозой срыва. Под стекленеющим взглядом я произвел расчет с барменом «и плюс еще за один» – я не жлоб, и направился к проститутке. – Хочешь стать частью истории? «Война, трактиры, стычки, шпаги, кони»… Она улыбнулась мне: – …краденые гаджеты, демоны, нелегальный бизнес. Я заговорщицки приложил палец к губам и пошел на выход, она, подхватив сумочку, за мной. В женщинах я никогда не ошибаюсь. Хамам. Тихая музыка, свечи, запах миндального масла. Имбирный чай. Сцена для порнофильма – брутальный герой и аппетитно смазливая героиня. Мы лежим на теплом камне и говорим. Точнее, землячка рассказывает, я внимательно слушаю. Гей и проститутка. Грязно до непристойности. Я провожу рукой по ее заднице, она у нее маленькая и упругая. Ленка запускает руку мне в волосы. – Женька, как мы до этого дошли? – Ногами. Потрескивание свечей. – Победа предназначена для тех, кто готов заплатить ее цену. И уже про себя: «Когда нет выбора». Экспертное жюри. Сумма призовых мест равняется стоимости спортивного самолета. Я еще раз проглядел список участников. Засветившиеся не по разу маститые имена, из новичков только я и какой-то амбициозный чеченец с ником Ягуар. Именно тут, в этом непритязательном месте, на проводимых раз или два в год закрытых соревнованиях выбирают телохранителей для шейхов, боевиков ИГИЛ и исполнителей заказных убийств все те, кто в данной услуге нуждается. Спортсмены здесь редкое явление, разве что зеленые, не понимающие, о чем речь, или наоборот, особо жадные, которые приходят с единственной целью – продать себя. Любому. Кто заплатит. Терпеть не могу презентации. Современного потребителя сложно чем-то удивить, на большинстве рынков есть буквально все. Предложить какой-то уникальный товар или услугу сегодня практически невозможно, поэтому продаешь мастерство и репутацию. Не то, что умеешь, умеют многие, а КАК ты это делаешь. Забыл сказать: вместе с аплодисментами и лайками от новых клиентов ты получаешь начинающих на тебя охоту обойденных конкурентов. И такое случается. Но, как правило, на каждый товар находится свой контракт. За каждым солдатом удачи стоит своя история. Первый тур. Ситуация и ее решение. – …с одного выстрела, в висок… словно точно знал, что она будет в это время именно в этом месте. – …на кузове не было обнаружено ни одной вмятины от пуль. Стрелял именно по нему… На подсознательном уровне я понимал, что мне его с этого ракурса не достать, но понадеялся, что крыша выдержит, что я успею с нее соскользнуть и приземлиться без серьезных повреждений: высота – третий этаж. К двухэтажному дому с мезонином и густой живой изгородью из цветущей акации подъехала машина, из которой вышел мужчина в строгом костюме. Ни одной секунды задержки. Окровавленное тело «клиента» ещё стекало по калитке вниз, а я уже заскочил в комнату на первом этаже, согласно исходным данным я мог иметь от нее ключи. Разобрать винтовку, быстро упаковать в чемоданчик – полминуты, бегом через задний выход в сад – в дыру в заборе, перескочить через декоративную оградку, быстрым шагом перейти улицу. В этот раз у меня был напарник, хотя обычно я работаю один. Винтовка – в банковскую ячейку. Одежда, в которой выполнялась работа, в том числе перчатки, парик и накладки под скулы, сгорела в утилизаторе. Водитель отогнал машину туда же, где ее взял, в небольшой салон проката в Нью-Бостоне, предварительно пропустив ее через химчистку. Никаких следов не осталось, и доказать причастность одного европейского бизнесмена и литератора к убийству молодого перспективного североамериканского политика было невозможно. Еле слышные комментарии. Вербальное общение. Оценочные взгляды тех, что разглядывали меня сквозь стекло. Загорелось табло «Вы прошли на второй тур». Плющ, хмель, клематисы. До восхода часа два. Романтичная темнота. Каменный забор, кованые ворота. Фамильные владения. Фамильный склеп. Красиво. Удобно. Безопасно. Я люблю такие места. И, похоже, не я один. Пошел на голоса. – Полагаешь, будет война? Седовласый мужчина с изрезанным глубокими морщинами лицом повернулся к своей соседке. Моложавая женщина в белой юбке с пестрыми бабочками и бирюзовой блузке сидела, закинув ногу на ногу и накручивая на палец прядь. Спрятавшись за мраморного ангела, я протер глаза – странная парочка не померещилась. – Война уже началась, – голос с хрипотцой, чуть простуженный, – решить проблему своими силами они не смогут. Ты смотрел вчера выступление президента? – Смотрел, – коротко кивнул седой. – Работать становится сложно. Каждый взрыв – миллион. Цена окончательная, так и передай, пусть не канючат, что дорого. Вряд ли они найдут хоть кого-то, кто пойдет на такой риск. Цветы, плющ, мох. Поросшая дикой зеленью запущенная часть некрополя. Колючки. Корни. Давно истлевшие мертвецы. Чужие тайны. Они замолчали и дружно повернули головы в мою сторону. Приложившись о косяк лбом, я нырнул в поврежденный вандалами склеп. Война?! Какая на хер война! Седой, которого никогда не интересовали правила, с вывернутой наизнанку психикой, предатель? Организатор перевалочной базы контрабандистов? Руководитель террористов? Или еще что-нибудь столь же увлекательное и настолько же далекое от правды? Доказать, что не обкурился, сложно будет, фактов-то предоставить не смогу, да и ответить, зачем я поперся на кладбище, тоже. Не скажешь же, что помстилось, интуиция завела. Рисунок местных созвездий. Прохладная ночь. Вера в людей – вроде наркотика, только ломка потом хуже героина. Седой работал на то, чтобы война не заканчивалась, чтобы «горячие точки» давали метастазы, чтобы локальные конфликты порождали полномасштабные боевые действия. Каждый взрыв – миллион… Зарабатывать на том, что больше всего ненавидишь – гениальный выбор. Может, я сплю? Срочно надо найти оборотня, с его «малоизученными пределами беспредельных возможностей». Дед странно сказал: «Природа внучку отомстила отменой законов и правил». Понять бы еще, это как и насколько лично мне опасно. Не так я себе ситуацию представлял; хорошо, что наряду с планом А есть план С. Не верю я в такие совпадения. Кто-то пользовался моим любопытством. Неясно пока, с какой целью, неясно даже, была ли вообще эта цель или кто-то просто развлекался. Но кроме любопытства у меня еще много интересных особенностей. Там, где ты ничего не можешь, ты должен извлечь из этого выгоду. Или признать себя неудачником. Я втридорога купил билет. Иду на концерт не потому, что такой ярый меломан, миссия – привлечь к себе внимание определенных людей. Срочно. Я – чужой, со мной можно не церемониться, когда будут убивать. 7 ряд, 18 место. Удобная дислокация, чтобы тот, для кого я час проторчал в салоне, меня хорошо рассмотрел. Голос! Какой у него голос! Словно освежающий водопад меда, разбавленный тихим шумом морской волны. Прям-таки божественный. Хотелось слушать, даже не вдумываясь в смысл слов. Внешность своеобразная. Происхождение – сразу и не разберешь. Ростом чуть выше среднего. Фигура под неброскими одеждами вполне соответствует требованиям подавляющего большинства мужчин нетрадиционной ориентации. Высокая, аппетитно упругая и неудержимо манящая своими выступами филейная часть спины, которой он нет-нет да и поворачивался к публике. За полчаса до окончания концерта мой заказ с заранее заготовленной запиской – имя, координаты и краткое «Восхищен» – внесли на сцену. Гул аплодисментов стих. Метровые стебли, очень крепкие, вроде бамбуковых, бутоны-мутанты с мою ладонь. Одариваемый, обняв сноп, рванул с ним за кулисы, изучать на предмет адресата щедрости. Вышел заинтригованный, нашел глазами и дальше пел исключительно для меня, во всяком случае я понадеялся, что не зря потратился. Дальше… …вино было прекрасным – нежный, ароматный, солнечный вкус. Борьба с оппозицией, проталкивание оборонных заказов, создание нужного настроения в обществе… Секс? Боже упаси! Я просто хотел… Глаза в глаза. Память услужливо подсовывала картинки прошедшей ночи. Вот мы сидим в кафе, вот мы идем по гостиничному коридору, вот мы уже в моем номере, и я страстно припадаю к обнажившимся соскам. Вдыхая возбуждающий запах тела и впадая в нирвану сладострастия, под божественно чарующий голос, замолкающий при поцелуях. Оставив меня, он скрывается в ванной, откуда слышится шум бегущей воды и его истеричное «Нет». Молодость, молодость, сплошной максимализм. С минуту я лежу, блаженно улыбаясь и прислушиваясь к внутренним ощущениям. Желание спалиться как наркотик. Не повезло. Или повезло. Был секс. Не говорю, что плохой. Опомнился я только под утро. После короткого – час, не больше – сна. Место на кровати рядом со мной пустовало. Стесняясь своих желаний – мы остаемся лишь со своими фантазиями. Сладко потянулся – это не про меня. Набрал номер магазина. Послал ему еще один сноп. Думать, во что он его поставит, было неинтересно. Он отзвонился, поблагодарил, предложил встретиться. Секс. На столе. В прихожей. В душе. На диване. Секс. В заброшенном саду. На капоте снятой в аренду машины. Под водопадом. Секс. В туалете ночного клуба. На парковке. В примерочной кабинке. Как давно не случалось ничего интересного. Оговорился – никого. Второй тур. Полигон. Наушники. Каждый приглашенный, набрав цифры на спине участника, получает код доступа к его делу. Чужие заслуги себе не пришьешь; во-первых, в секунду деквалифицируют, во-вторых, каждый покупатель ищет свое. Ну а в-третьих, устроители соревнований, прежде чем «товар» выставлять на аукцион, все дотошно проверили. В перерыве ко мне подходит чеченец. – У тебя сколько? У меня, зацени, – он самодовольно сует мне под нос руку с браслетом, – двадцать восемь! Это тоже по-честному, мы не знаем количество присутствующих, но датчик фиксирует, сколько человек запрашивали нашу анкету. Я пью кофе из стаканчика «Старбакс». – Поздравляю. – А у тебя? Здравый смысл легко одолевает в спарринге желание похвастаться. – Не столько, сколько у тебя, – улыбаюсь. Счастливый, он отходит от меня, я поднял ему настроение. Я смотрю на свой браслет – триста шесть. Не полторы тысячи, как меня уверяли некоторые, всего триста шесть. Новенькими всегда интересуются, как свежими проститутками. А полторы тысячи приглашенных некуда было бы разместить, хотя для невыездных «встречи» наверняка проводятся онлайн, в целях безопасности. Чистой воды терроризм редко приводит к успеху. Продаётся хорошо «любовь к искусству», идеология и… подготовка общественного мнения, внедрение установки. Вчерашняя ночь, оставив после себя апокалиптический привкус, наводит на мысли. От людей вокруг рябит в глазах, от одежд, тату, оружия, причесок и украшений. Заразительно улыбаюсь, всем и каждому. Информационные выбросы нужной окраски. Налет безумия. Творческие натуры все с прибабахом. Внутричеловеческие конфликты. Кража и перепродажа военных и околовоенных разработок. Продажа заключенных. Большой лжи верят больше, особенно если громко и уверенно врешь. Если журналисты обнаружат, например, что террорист номер один не убит, – дадут опровержение. Мелкая ошибка естественна, она добавляет пикантности маловероятным вариантам. «А вдруг» – масло в огонь для новой баталии. Мир – это хорошо, но на нем не заработаешь. Люди общались. Торговали: собой, информацией, ресурсами. Заводили связи. Я думал. Запрос на увеличение финансирования армии и флота. Благодаря конфликту для этого сейчас самое благоприятное время. Дума напугана и без труда проведет финансовый план, а бюджет позволяет, можно немного обрезать несколько второстепенных программ и перевести деньги на более важное, а пенку с макушки – на личные счета. Точный расчет. Двойственные чувства. У меня оставалось ровно двадцать минут до назначенной встречи. И, приведя себя в уравновешенное состояние психики, я занялся комплексом аутогенной разминки. Долгие нежные ласки на измор. Бурный половой акт безо всякой прелюдии. Момент «на взводе». И базовая потребность просыпаться в одной постели. Трахаться, трахаться, трахаться, пока стоит. Мед и орехи. Женьшень. Маточное молочко. Что-то в пакетике черно-зеленое. То ли он так хорош, то ли я съел недозволенного. Рехнуться можно от противоречий. Прошло еще три дня. Двухсторонний анальный стимулятор «blackdoorlovers», анальный расширитель с вибрацией «We-vibe», маска с прорезями для глаз и рта, спандекс, виниловый комбинезон, эрекционные кольца всех цветов и мастей. Силиконовый пояс верности, чёрный. Глубокая симпатия к двуногому «проклятию» и согласие на все то, что он предлагал. Сонный пригород в пятом часу утра. Густая зелень. Военный «хаммер». Хотелось надеяться, что ко мне. Пора бы уже. По Козеру «социальный конфликт может быть определен как борьба из-за ценностей или претензий на статус, власть или ограниченные ресурсы, в которой целями конфликтующих сторон являются не только достижение желаемого, но также и нейтрализация, нанесение ущерба или устранение соперника». Дверь вышибли ногой. Глянув на ошейник, цепи и кляп, предложили ровно в два раза больше заявленной суммы, если я промахнусь. И дело, ясен перец, не в деньгах, а в контракте, точнее – в амбициях. Ну не может быть спортсмен круче, чем боевик, рожденный, можно сказать, с винтовкой в руках, с люльки на порядок выше владеющий оружием. Я сделал вид, что загрустил, потом объяснил, что и у нас, русских, дело не в суммах, а в национальной гордости и в Родине, что за тобой стоит. У них что, монополия на клиента? Критику своих умственных способностей и пристрастия к парламентской терминологии я стоически пережил. Так же, как и пространное объяснение про внешние условия, изменяющиеся настолько неожиданно, что все предварительные планы приходится отправлять в шредер. Или что окружение может быть настолько нестабильным, что разработка каких-либо долгосрочных стратегий становится бессмысленной. Мне сказали, что слышали про меня и что я им не оставляю выхода. Я парировал, что выход есть всегда, надеясь, что упертые горцы меня проигнорируют. – И не сочтите за дерзость, если я прямо скажу, что вы мне не нравитесь. Конфликт. Маневр. Осознание потенциальных возможностей. Стратегическое сафари. И… – Тебя, парень, предупредили. Мы разошлись. То есть они свалили, оставив меня ненавидеть их. Твердолобые бюрократы. Край пропасти. Желанные результаты. Внешние возможности. Минимум времени и две Цели. Это называется – вывернись через ноздрю. Запах. Я распахнул дверь и втащил его в комнату раньше, чем он успел нажать на звонок. Губами в губы, чтобы наверняка, и поплыл от мощной отдачи – он хотел меня не меньше, чем его я. Ненормальное тянется к ненормальному? Его бедра на моих. Секс. –А я на выставку заглянул. – Нашел что-то полезное? Могу подарить. Секс. Полиуретановые сагами. Латексные простыни. Силиконовый лубрикант с запахом сакуры. – Серьезно? – сарказма я не почувствовал, только возбуждение. Насколько я знаю, тут проходит выставка шмотья, ну что он там себе присмотрел? Соболя? Норку? Чай, не разорюсь. – Сколько и куда перевести? Он слетел с моей елды. Через секунду мне на пресс шлепнулся с подхалимским «Ты обещал» свежий «GQ». Я полистал. Какие кроссовки носили мужчины на этой неделе… ювелирный дом «Картье» сотрудничает в рамках совместного реставрационного проекта… живописец был одним из учеников… новинки «Фенди». Российский самолет МС-21. Смартфоны. Робот-змея? Луноход? – Где? Пальцем ткни, у меня фантазия бедная и читаю я медленно. Он открыл страничку с внедорожниками по цене истребителя-перехватчика. С выставки, не соврал. – Нет? – Телефон мой с тумбочки подай, – я сделал вид, что привык каждый день оперировать цифрами с таким количеством нулей. Не веря в свое счастье, он потянулся за гаджетом. Одномоментно обнулился мой счет. Открылась дверь. Его вытолкали в соседнюю комнату, мне предложили прикрыть срам. Люди в черном. Люди с оружием. Он что-то кричал. Но мне это было уже не интересно. Опасность делает тебя незащищенным. Открытость делает тебя незащищенным. Тотальная открытость без каких-либо «если». Его не должно быть в моей памяти, иначе я не смогу. Не смогу, потому что умирать страшно. Меня не просто били. Меня убивали, зверея от вида крови. Я потерял сознание. Или умер, что по существу было одним и тем же – я перестал ощущать мир. Я знал, что побочный эффект продлится не долго, функции организма восстановятся вместе с болью. Боль… если бы не она, как бы я понял, что жив? Слухи, что я ничего не чувствую, не более чем слухи; я распустил их сам, давно, когда был уверен, что сдохну от этой самой боли, которой было больше, чем воздуха. Большинство ползающих рептилий – самых привязанных к земле существ – не меняются уже миллионы лет. Однако некоторые из них отрастили перья и крылья и превратились в птиц, бросив вызов силе притяжения, которая сковывала их так долго. Они не стали лучше ползать или ходить – они вообще перестали это делать. У меня нет такого количества времени, я эволюционирую быстрее. Приходя в себя, выдохнул: – Каждый раз целый мир на кон… нотки дыма и запах блюза… …будет небо лежать комком под стопами слепых иллюзий… и не важно, что не дойти… если ночь полотно расстелет… каждый раз умирать в пути – в двух шагах от ненужной цели каждый раз, словно в первый раз – к этой боли привыкнуть сложно …будет небо песком из глаз, как стилет разорвавший ножны… по осколкам неслышных фраз… С энтузиазмом стер разбитыми пальцами с того, что осталось от лица, кровь. Мир на кон – это про меня. Двадцать с небольшим. Сорванный Лешкин голос. Звонки, на которые я не пожелал отвечать. Два кусочка сахара в чайной чашке с васильком, цоканье ложечки о стекло. « Не обожгись». Глянец. Опрокинуться в небо, серо-синее, как его глаза. И уйти в штопор. И, может, наконец-то перестану вспоминать. Вдох. Я переворачиваюсь на живот и ползу в ту сторону, где по моим расчетам должны быть «милосердные» сектанты в рясах, к которым иначе как полутрупом не попадешь. Данная обитель не рассчитана на посещения, так же как и на удовлетворения потребностей любопытствующих, блюдя тайны сугубо специфического народа, тут обосновавшегося. …И найти там этого фаталиста со своеобразным чувством юмора и меткой на лбу. На вкус и на ощупь я плоть. Хрупкий барьер между Светом и Тьмой ломает протянутая ко мне кисть. Коротко остриженные ногти. Пирамида. Отец-настоятель собственной персоной. Как тут не поверишь, что Господь на моей стороне. – Ну здравствуй, грешник. – Аминь. Отключаюсь, когда понимаю, что меня несут. Прихожу в себя от активного надругательства над моим телом. Бритый яйцеголовыйс глазами фанатика встречается со мной взглядом. – Молись. – Тебе это заводит? – шипя сквозь зубы, пробую шутить. – Анестезии тут нет, как и наркотиков. – Ну знаешь ли… А если по загашникам поискать?– пытаюсь возмутиться беспределу. – Просто заткнись. – А если?.. Допросился. Сунули в рот, видать, что было под рукой, по ощущениям – носок. Я концентрируюсь на разглядывания потолка. Цель – чертов внук или цель – тот, другой, и мне старательно создали ситуацию, и дипломата надо убрать именно на этой территории. Конфликт интересов? А истина где-то рядом, как говаривал Фокс Малдер, в очередной раз ошибаясь в своих выводах. Домыслы, доводы, паранойя. Или интуиция? А чертов внук? Чертов оборотень не при делах? А еще новый кукловод… У меня скоро изжога будет от политики. И… чисто по-человечески… И… кто свинья? 88, 66, 35. Расфокусированный взгляд. Надо мной склоняются ожившие образа. Пытаюсь отбиться и проваливаюсь в Ад, из которого выныриваю с мокрой ветошью на губах. – Не шевелись. – Мне кажется, мне изнасиловали мозг, – канючу я, освобожденный от тряпки. – У тебя сломаны ребра. –И только-то? – Нет, – он не разделяет моего оптимизма. – Тебе двигаться какое-то время будет нельзя, я врач, я знаю. У меня сложный характер. Я пытаюсь подняться. – Куда?! – Поссать. – Сейчас дам утку. – Встать помоги. Он делает неприличный жест и отворачивается, краем глаза продолжая наблюдать за мной. Обходясь минимумом слов, ползу, цепляясь за стену. Иногда нужно всего лишь отдохнуть, подышать воздухом и напомнить себе, кто ты есть и кем ты хочешь быть. И кому и сколько ты должен. Монастырь, где один доктор, а остальные – приблуды-убийцы вне закона, и среди них испорченный психопат-оборотень, из-за которого я здесь. Во всяком случае, по легенде, которую мне скормили, внук сдвинут на мести деду. Дед щедро платит за то, чтобы я внука убил, мой же прямой работодатель заинтересован в выявлении реальных способностей оборотня, в частности того, что выходит за рамки учебников по физике и биологии. Уровни логики. Каждый что-то скрывает. У каждого своя цель. Политики. Манипуляторы-хищники. Безумцы. И я в этом клубке змей – Ангел. И тоже при личном интересе. В моей реальности нет невинных людей. Место с богатой историей. Вычурная лепнина под потолком. Пару веков назад тут уважали Закон, Порядок и Власть. Теперь же… я старюсь не думать о количестве убийств, произошедших тут. А может, виной густые тени и скрип дверных петель и расшалившееся воображение? Молоко с «нутеллой» восемь к одному – это горячий шоколад. Тут много и того, и другого. Еще есть дичь – нашедшие пристанище здесь априори прекрасные охотники. Есть небольшой огород, пасека и цветник. Ритм жизни «монахов» схож с ритмом жизни послушников Шаолиня, из того, что я знаю по книгам и кино. Утро начинается в пять. Медитация, развитие силовых качеств и познание боевых искусств. С верой я так и не понял, как у них вопрос обстоит. Исходя из национальностей, она тут у всех разная, но это им не мешает молиться на одни образа. Дождь. Удары руками, подсечки, удары ногами, различные варианты захватов и освобождения от них. Удары пальцами в пшено, затем в песок и гравий, отжимание на пальцах, удары в железные опилки до полного офигения нервных окончаний. Бегают. Прыгают. Мельтешат. Я пытаюсь представить себя в спарринге против… да против любого из них. Мать-мать-мать. Искусство воздействия на болевые точки, психологически и физически. Я рядом с ними сапог. И эти наверняка знают, как использовать пирамиду. На руках она у них не как антураж. До меня доходит, что живым не выпустят. То есть назад пути нет, попасть сюда легче, чем выйти. Но если нельзя через парадную дверь и у черной ждут… можно попробовать через стену. Если стену ту разобрать, например. Я наблюдаю «бой на слух». Абсолют. Скорость. Точность удара до миллиметра. Какой он, оборотень-внук? Мозг рисует картинки из фэнтези. Чудовище. Как на тех фотографиях, только подросшее – этакое идеально выкрашенное в холодный блонд, украшенное и накрашенное, в черной коже и подбитых титаном ботинках, с яркими от густо нанесенной на ресницы туши синими глазами. С гарнитурой в ухе. Некомпанейский парень, умышленно привлекающий к себе внимание. Ну да, ему же надо потренироваться, прежде чем деда убить. Если он такой, как эти, а он такой, раз со слов деда последние семь лет живет тут, отравление исключается – проблюется, проанализирует, найдет виноватого, отловит и отомстит. А убивать будет медленно и мучительно, отрезая от меня по ломтю. Нахрена я так люблю сложности, любопытный, бля. Долбоеб! Может, повезет, и я раньше успею трахнуть ему мозги в стиле обезьяны, срущей на голову тигру. Он умеет прекрасно маскироваться и ходить по потолку. А я до неприличия люблю жизнь. Край утреннего неба, сливающийся с краем темноты. Воспоминания. Ненавистная правда, которой не избежать. Апломб вчерашнего мальчишки и сожаление – я могу не все. Но раз тебя все равно будут осуждать до конца жизни… делай то, что хочется. Я иду через мокрый сад, я не растерял навыки – хоть бы одна ветка под ногой хрустнула. Два разряда сливаются в один раскатистый и мощный гром. По горам мечется эхо. Попасть сюда было плохой идеей, но я уже тут. Я признаюсь лысому охраннику в любви с единственной целью убедить его, что я безопасен, так как мне отбили мозг. Мне надо найти скрывающееся здесь чудовище, а для этого я должен иметь возможность беспрепятственно передвигаться. – Хороший алкоголь, хороший секс и спящая совесть – вот идеальная жизнь,– бормочу я, когда меня ловят в неположенном месте. Я слишком слаб, чтобы выставить меня за дверь, и мои похождения терпят, во всяком случаи именно так я интерпретирую отношение монахов ко мне. Через неделю я уже слыву местным дурачком – это мне на руку. Мне возвращают телефон. Заряженный. В нем, конечно, копались, но интересного там нет, а есть… сто два пропущенных от певца. Зануда. Только так подумал, как он позвонил: – Ты, блядь, бесчувственная, самовлюбленная, циничная, эгоистичная скотина! – Ох, подли-и-иза, чего тебе? Длинная пауза. Тяжелый вздох: – Я не могу тебе всего сказать. А нахрена позвонил? Я отключаю телефон. Прости, малыш, так для всех будет лучше. Спектр взаимоотношений между мышлением и действием. Моя цель – чертов дедов внук-оборотень. Отточенные движения воинов. Стремительные атаки. Ловкость и грубая сила. И повышенная живучесть. А если все они тут, чтобы его защищать? Ведь даже звук не рождается на пустом месте. Ирония судьбы. Шанс найти того, кто не хочет, чтобы его нашли. Лестница. Коридор. Ряды келий-комнат. Точка силы – это сейчас. Единственное место, где можно быть, – это здесь. Я закрываю глаза и… я не знаю, как это работает. Я чувствую того, кто слегка не человек, точнее, человек с нечеловеческими возможностями. Злость. Изумление. Ужас. Собственное сердце почти останавливается, держит только мысль о хорошо сделанной работе. Предчувствие конца? Сейчас или, может быть, в далеком будущем? …не лгать, не пить и не употреблять наркотики, не воровать, и… не осуждать других. Жизнь так же проста, как и выбор. Дайте сто процентов, и когда вы дадите сто процентов, вы получите сто процентов обратно – вот как это работает. Как карма. Я открыл глаза с твердой уверенностью, что нашел. Дверь, перед которой я стоял, поддалась легко. Дыхание сбилось, сердце, кажется, замерло на бесконечно долгий и вместе с тем неописуемо краткий миг. Ряса. Капюшон. Прямая как палка спина. Свечи и образа. Он закончил молиться, поднялся с колен и повернулся ко мне всем корпусом. – Твои способности не поддаются логическому объяснению. Ты что, преследуешь меня? – А у меня создалось ощущение, что ты. – Мне нужен Иван. – Иван это я. И Карим я. И «калека» в аэропорту, и фрик в баре. У меня много образов. Я тот, кем я хочу быть, – между бровей у певца пролегла злая складка. – Для меня не имеет значения реальность, как впрочем, и юридические факторы, связанные с договорной работой, и деньги. И стоимость получения результата. – То есть машина тебе была нафиг не нужна? – Туда, куда я добираюсь пешком, внедорожник не заедет, – он поправил свечу, – но мне интересно было наблюдать, насколько далеко ты готов зайти. Я смотрел ему в глаза. – По-моему, это очевидно. Элементарное не укладывается у тебя в голове? Ты считаешь, что я законченное дерьмо? «Отрезать голову. Вбить кол в сердце. Сжечь». Страшная тяжесть рухнула на плечи, сбила с ног. Я почувствовал, как сворачивается, сгорая, кровь. Две секунды. И невидимая гранитная плита, вдавливающая в пол, стала толщей воды. Тяжелой, но податливой. – Меня предупреждали, что ты не боишься ни боли, ни смерти. Это был не коварный внук-оборотень, за которым я пришел, это был другой, которого хотелось обнять и, наговорив ворох глупостей, целовать до одурения, впиться зубами, и пусть брызги во все стороны– наплевать. Огромные темные глазища прожгли насквозь, и я, зажмурившись, поймал его губы своими и долго не мог оторваться, будто все тело свело судорогой. Ум и рассудительность отключились; было бы время пугаться или удивляться, я бы сделал и то, и другое, но я искренне наслаждался моментом сумасшествия, когда я был уже не я, когда вырвалось наружу что-то животное. Два разумных человека исчезли. – Поехали домой Способность адекватно воспринимать ситуацию снизилась до уровня «нихрена».Прикосновение рук. Скулы. Губы. Густой теплый смех. И если бы не знание, что он не может чувствовать боли… – Обещаю. Я не причиню тебе вреда, – нелогично произнес я, на краю сознания отмечая, насколько же красив стоящий передо мной. Дьявольски. Ощутить песок между пальцами ног. Поскользнуться и не упасть. Когда холодная постель, в которую ты нырнул, наконец согревается. Проснуться за час до звонка будильника, понять, что еще уйма времени, и снова лечь спать. Сесть на диван после целого дня на ногах и плакать от смеха, упиваясь счастьем. – Сейчас, только оденусь, – он оглянулся на меня. – Ты так улыбаешься, словно тебе удалось все-таки выдавить последнюю порцию пасты из безнадежного тюбика. – Тебе не понять. – Ну да, куда уж мне в твоем тонком мире разбираться. Нас беспрепятственно выпустили, пожелав счастливого пути. Я смотрел, как он уверенно держит руль старенькой «Судзуки», и думал о том, что активная позиция в сексе с не до конца сросшимися ребрами это не легко, но с другой стороны… меня очень туго забинтовали. – Что? – Голос у тебя замечательный. Он фыркнул: – Тебе что-то конкретное из моего репертуара возбуждает? – «Между Светом и Тьмой только тонкая нить, полустертая грань пролегла по прямой…» Иван, ты что-то из своего детства помнишь? Ну или не из детства? Ты помнишь, как ты тут оказался? – Женя, ты никак мыльных опер насмотрелся, у меня нет амнезии. Что я помню из детства… Я помню все, – он перехватил поудобнее руль, когда машину тряхнуло на кочке. – Из детства я помню последние дни августа. Солнце. Отара овец. Огромные поселковые собаки, страшные в такой же степени, что и добрые. Сад с яблоками и ореховая роща – рви не хочу. Два десятка бойцов – взвод, которым командовал мой интеллигентный и холеный дед; блокпост, он же огневая точка; я, проводящий там каникулы, и отец, приехавший за мной – через неделю сентябрь, школа. Один БТР и один наводчик. Проверки чисто «для галочки», это даже мой детский мозг понимал: ротный с командиром взвода не разлей вода. Что еще помню… Помню длинную колонну, колыхающую из стороны в сторону, спускающуюся с гор, двигающуюся по тропе в сторону поселка. Крупнокалиберные пулеметы. Верховых. Серые, рыжие, черные, отросшие бороды и волосы, одинаково бледные, с глубокими темными впадинами глазниц лица. Как зомби или вампиры. Молча. Это я сейчас понимаю, что нападения никто не ожидал. Горстка солдат, не имеющая боевого опыта. А у «духов» боеприпасов до черта, и мало кто из них умел и считал необходимым их экономить. «Все в гарнизоне привыкли к спокойной размеренной жизни»,– в груди уныло засосало от этих слов. «Расходный материал». Страх. Сомнения. Необратимость. По существу, он был ребенок лет десяти, понимал ли он, что их шли убивать? Вряд ли. Как и остальные. Ванька хотел жить и отчетливо понимал, что за это нужно сражаться. За себя. За отца. И за этих с дедовского взвода, которые со щенячьим восторгом радовались крутым фото в дембельских альбомах. Он, сын и внук офицера, чувствовал и понимал, что он сильнее их, что он обязан, к тому же и пистолет есть. Не зря, выходит, из сейфа взял. – Мне было десять, когда я убил человека. Мне было страшно. Второй, третий, и еще. Я стрелял, а они падали. Целиться и стрелять, целиться и стрелять. Они, как в компьютерной игре, должны были понеся потери, испугаться и убежать. Но они не испугались и не отошли. Жуткая несправедливость. Страшно в человека стрелять. Ведь это – человек. Пока он лично не стал для тебя врагом, которого ты возненавидел настолько, что готов убить. Необходимость. Осознать, что убийство спасет вместе с тобой и жизни других. И это оправдывает все, что ты сейчас сделаешь. – Ты так думал в десять лет? Я смотрел в окно, но видел я «не сейчас». Скрученные пальцы тех, с кем только сегодня утром кашу ел, скребли глину в предсмертной агонии. Окровавленные куски тела по окопу, по брустверу. Боевики, уже почти не прячась, с азартом охотников расстреливали опорный пункт. Умолкшие пулеметы. Он никогда не забудет тот БТР. Этот страшный в своем диком отчаянии БТР, поливающий «духов» огнем, несмотря на то, что вокруг него десятками рвались гранаты и мины, а в броню безостановочно лупили пули, оставляя на ней глубокие, как шрамы, воняющие сгоревшим магнием белесые борозды. Больше всего в тот момент Женька боялся, что его поджарят в этой консервной банке. А когда его все же подбили, он успел выбраться и уползти под защиту дома с нарисованными на нем джигитом на коне и в изнеможении сидел, прислонившись спиной к нагретой солнцем стене, а потом сполз и прижался к земле, распластался в бессильной злобе на БТР, который горел. Земля была теплой и ласковой, и от этого она казалась такой родной и желанной, прямо как мамина постель в детстве. Хотелось зарыться в её тепло, накрыться ею с головой, как одеялом. Когда «духи» ушли, Ангел попытался найти живых, ползал по полю, прикладывал ухо, напрягая слух. Он все еще надеялся, что в этом кошмаре он не один, что их будет хотя бы двое. Выжженная солнцем трава, залитая кровью. Бойня. Выжженная солнцем трава, залитая кровью. Желание жить порождало ярость. Бойня. Вокруг все рвалось и трещало. Расчет АГС в неестественных позах лежал у искореженного взрывом станка. Сорванное со станка тело гранатомета валялось недалеко от бруствера окопа. Вокруг были разбросаны пустые коробки из-под гранат, стреляные гильзы и обрывки лент. Еще несколько человек корчились и стонали там и тут на позициях. Кровь из перебитых осколками артерий и обрубков оторванных конечностей хлестала струями, расползалась бордовыми пятнами вокруг отверстий пулевых ранений. Двадцать человек против двух сотен. БТР содрогнулся, подскочил на месте и затих, окутанный черным дымом, похоронив внутри себя своего последнего и единственного защитника. Длинная очередь из автомата. – У меня на глазах убили отца. …Небо висело низко, ниже гор. Мокрая от пота майка прилипла к спине, и от этого сильно знобило, но земля, в которую я вжался, была еще теплой, августовской. И меня накрыло –это все. От дикого, животного страха опорожнился мочевой пузырь, мокрые ноги начали мерзнуть. Вонючий, в парящих от остывающей мочи джинсах я пытался заставить поверить себя в то, что это всего лишь сон. Боялся открыть глаза и приподнять голову, боялся вернуться в действительность. Это не могло происходить со мной. А дома сейчас, наверное, тепло. Там хорошо и уютно. Дома можно поставить кресло у окна, залезть в него с ногами и, укрывшись мягким пледом, наблюдать за всем со стороны. А еще там мама. Я хотел стать совсем маленьким, и чтобы кто-то большой, сильный взял меня на руки и своими объятиями прикрыл от этого страшного и злого мира, защитил, обогрел. Чей-то ботинок больно наступил на затылок и прижал голову к земле так, что нижняя челюсть вжалась в короткую сухую траву и перестала трястись. Трава пряно пахла перезревшим летом. От ботинка кисло разило жуткой смесью мокрой кожи, пота и грязи. Все это происходило на самом деле. – Ванька! Внизу живота заныло, и горло сжало от острого, нестерпимого желания. – Я здесь, – я перехватил руль из его ледяных пальцев. Он услышал голос, он почувствовал запах, он понял, что не один. Он вернулся в реальность. Вышел из машины, подставил лицо ветру. Я – следом, обнял его, приоритетно блокируя спину и прикрывая сердце скрещенными руками. Иногда мы попадаем в условия, которые создают еще большую актуальность в потребности. Словно хотеть пить и попасть в жару, где поблизости нет даже тени, тогда пить хочется еще сильнее. – Зови меня Карим. Так привычнее. Я думал, всех убили, оказалось – нет. Дед попал в плен, потом его и еще нескольких из высших чинов обменяли. Меня не били, не унижали, со мной обходились как с наследным принцем – гулять, есть, спать только под охраной. Потом привели того, кто убил моего отца, вложили мне в руку пистолет, сказали, что у них все по-честному – жизнь моего врага в моих руках. И знаешь, я не смог выстрелить. Он целовал мне ноги, благодарил. Я надеялся, что меня будут искать, дед на уши всех поднимет… Шли годы – тишина. Моих близких мне заменили бесполезными для меня ценностями и деньгами. Я мог делать все, что хотел, но в присутствии соглядатаев. Я получил классическое домашнее образование, знаю пять языков, ругаюсь на двенадцати, стреляю, метаю ножи, вожу машину, у меня профессиональный вокал, то да се по мелочам. Я поначалу пытался бежать, но меня ловили. Первый трах был под кокаином. Сам захотел, никто не принуждал. Наивно рассчитывал, что хоть это деда проймет – фотоотчет ему даже отправил от «заинтересованного» лица. А потом понеслось. Если ты не знаешь, чего хочешь, в принципе это нормально. Куда хуже, когда ты знаешь, чего ты точно не хочешь, но продолжаешь это делать. Кровавое зарево уходящего дня охватило западную часть неба. Желание почувствовать кожей обнаженное тело было сильнее доводов рассудка. Я заскользил губами по шее и плечу – горько и сладко одновременно. – Не сейчас… – предвосхитил отказ. – Да нет. Давай уж сейчас, иначе ты мне сердце разорвешь, вцепился как в свое собственное. Хочешь, чтобы было хорошо – просто скажи, что тебе для этого нужно. И можно потратить миллионы часов за всю жизнь, чтобы понять друг друга, а можно без политесов, на фоне лещин и водопадов. И… рыжих пятнышек облепихи у реки. Я резко очнулся. Распахнув глаза, вскочил на ноги. Сердце билось в панике. Или это фантазии парализованного ужасом сознания? Прошло четыре часа. Проснувшийся инстинкт самосохранения отодвинул все существовавшие до сих пор чувства на второй план. Можно ли полюбить, если внезапно понимаешь, что тот, кого любишь, сумасшедший, что он опасен, что он – угроза? Немного взъерошенный и слегка помятый. Такой родной. Убийца. Чудовище. В какие-то доли секунды в голове промелькнули картинки начала крушения моей прежней жизни. Мы проехали через рынок, он из машины не вышел, я пробежался по рядам один, купил рибай – отруб ближе к голове – на стейки, зелень и гранаты. – Подкупить хочешь? – прокомментировал Карим мое возвращение с продуктовым пайком. – Забочусь, – отпарировал я. Он снял с сигнализации дверь коттеджа, по меркам данного региона – скромного. Распахнул. В глазах зарябило от обилия золотых статуэток, золотистых нитей на обивке диванов, от позолоченных ножек столика и всего остального. Я засмотрелся на эту великолепную безвкусицу. – Не обращай внимания. Это как бы компенсация за все, что пришлось пройти, увидеть и пережить. Глупости, короче, – излом бровей. И что это, интересно, если не цена предательства? На какой-то из этих побрякушек кровь моих друзей. Золой запершило в горле. – Ну да… А говорил, денег у тебя нет. Осколки прошлого. Вчерашний день. Этот мальчишка заставил меня испытать страх. Зло во плоти, стоит тут рядом, руку протяни. Я и протянул. Карим поднырнул под ладонь. Лизнул. Потерся. Тяжело; ненависть сильнее боли, сильнее отвращения, сильнее небытия. – Так денег и нет. Есть недвижимость и здоровый альтруизм. А еще хотелка, чтобы дед про меня не забыл. Осознал, что зря он так со мной… пусть теперь вздрагивает. Он должен понять. Должен. Выше, еще выше. Нестройный вопль набата, расплата невиновных и виноватых. Бесконечные крыши внизу. Темные крыши, рыжие мельтешащие огни, запах гари, ветер кружит пепел, грязь. Кучка людей на стене. Причина и следствие. Напрасная гибель. Где-то надрываются от плача колокола. Возмездие? – Пламя станет рассветом, зелень – кровью, трясины – пеплом, пусть горит… серый город да станет склепом… – в стеклянных глазах свет факелов и… – Карим! Очнись! Стон любви. Запах лилий. Полночь. Соловьи. Я был поваром, он сомелье. После трапезы он спросил, положив подбородок на сцепленные руки, – огромные немигающие глаза смотрят в небо, бархатисто-черное, как они сами: – Почему ты спрашивал про эту картину? Залпом допив вино, я поставил пустой бокал на столик с изогнутыми ножками фавна. Звуки за окном резко затихли. Ожидание становится наслажденьем, когда оно на исходе. Боль, память и ненависть. Только ли ненависть может ждать так долго? И так терпеливо. – Я хочу найти того, кто ее написал. – А если это не он? Если это подделка. Знаешь, так бывает: гоняешься за синей птицей, а она оказывается не птицей, или не синей, или вообще черт-те чем, плодом твоего воображения, – розовые губы растянулись в улыбку. – «Люди не могли бы жить в обществе, если бы не водили друг друга за нос». Это не я, это Франсуа де Ларошфуко. – Я пойму, когда увижу «Пионы». Перед глазами всё поплыло, свет задрожал, виски сдавило так сильно, что я вообще перестал видеть. Сквозь дичайшую головную боль я услышал: – Таким, как ты, мало синицы в руке, да? Мысли путались, голова гудела, в районе правой лопатки как будто заживо сдирали кожу. Темнота перед глазами путала все чувства, оставляя только страх и боль. – Таким, как я… Отчаяние, надежда, разочарование, непонимание и всеобъемлющая апатия – сквозь пучину воспоминаний пробивался диапазон чужих эмоций. – Я два раза доверился, и оба раза меня предали. Пионы… ты понятие не имеешь, во что лезешь. Зрение вернулось, когда утихла ярость. Руки легли на чужую шею, я ласково погладил бьющуюся под кожей жилку, невесомо проследил кончиками пальцев линии тонких шрамов, опустился ниже, легонько оцарапал ложбинку между ключицами. – Причину неудач не скроет количество крови, сломанные кости и раздробленные пальцы. – Ты и правда так считаешь? Темнота, боль, безысходность… Туман прошлого, пригибающая к земле тьма, мёртвые тела вокруг. Все, все мертвы и потеряны уже безвозвратно. Это он хотел или его заставили? Он пытался противиться, страстно желая всё это прекратить, убежать, оборвать все нити, но не получалось, мерзкий туман не отпускал, а наоборот, медленно тянул обратно, выворачивая душу. Пока он не услышал: – Отношение к мятежникам общеизвестно, но всегда можно договориться, хотя за нанесенный ущерб возьмут дорого. Мое сердце и моя дружба, в отличие от моей руки и моего разума, принадлежат лишь мне, – я его обнял. Звуки кажутся громкими, запахи – навязчивыми. Прижаться и больше никуда не отпускать. Откровенная глупость, но почему-то тепло ладони – это ниточка, которая связывает его с внешним миром. С нормальным миром, не с тем, что придуман, чтобы выжить. Растворяясь в диком желании, Карим понял лишь одно: он не хочет, чтобы это прекращалось. Желание пропало, осталось дело, которое можно было начинать хоть сейчас. Что посеяно мертвыми, пожинают живые. Отлепив от себя Карима-Ваньку, я пошел на кухню. Нашел турку, насыпал кофе, добавил корицу, и перец, и тертый шоколад. Он стоял у меня за спиной, стройный, хрупкий и непередаваемо одинокий. Солгал бы он? А я? Из-за ковров и картин – нет, а спасая свою жизнь или, что страшнее, жизни близких? А его дед? Как просто быть гордым издалека, когда все позади, а чужие дети на той войне, от которой избавит только победа. Их победа, иначе просто не может быть. Никакое золото не искупит позора. Даже внука собственного не пожалел. Руки в крови, а за спиной пепелище. Ошибки и злоупотребления. Политика суверенного государства мне на фиг нужна, так же как и межличностные интриги. Шлепнул бы и все, если бы не любознательный Шеф. «Перемирие должно быть выстрадано, только тогда его не нарушат». Не помню, кто сказал, но сказал верно. Заливая плиту, шипела и пузырилась выкипевшая пена. – Ты его любишь? Я посмотрел в окно, где скребли по стеклу ветви урючины, отметил, что вопрос был задан в настоящем времени. «Делай, что должно, там, где это возможно», а еще «Дважды в нашем мире не умирают». – Я тебя люблю, – выдавил, как государственную тайну под пыткой, и услышал, как одновременно с моим признанием хлопнула входная дверь. Пара слов на чужом языке. Молодо-зелено. Побегает и придет. И я не ошибся, он пришел. Ночью. Лег в кровать. Я почувствовал, как под ним прогнулся матрас. Потянулся обнять. – Не сейчас. Я потерся о его ягодицы стоящим членом. Поцеловал в плечо. – Я тоже устал. Домой хочу. Полетишь со мной? – Завтра. Даже уже сегодня. Я купил нам билеты, как чувствовал, что обрадуешься. Уложил его лопатками вниз. Навис. У него синие до черноты глаза, не смотреть в них невозможно. Обрадуюсь ли я? Холод как ожог. Я помнил, как дергались, вырывались, орали те, кто раньше поучал и судил. Как рыдали, пытались откупиться, в том числе и храмовым золотом, и деньгами налогоплательщиков, как молились. То, что еще жило, кричало, умоляло, но не оправдываться хватало ума всем. В итоге они все равно исчезали, один за другим; для кого-то был показательный суд и долгий процесс, для кого-то «смерть по неосторожности», акция устрашения для третьих – киллер, которого «невозможно» найти. Из очевидной вины – очевидная смерть. Не за иную веру – за предательство того, чему клялись и чего требовали от других. Я представил, как мы вернемся вместе в Москву. Доделаю ремонт в квартире или эту продам, душа к ней все равно не лежит, и другую куплю или лучше коттедж с лужайкой. Как он будет ждать меня. Как я буду к нему спешить после очередной командировки. И наверное, ревновать и стопудово устраивать провокации, так как не верю никому, даже себе. Если Шеф решит проблему… Если Шеф решит проблему, и с его дедом в том числе, я не останусь в долгу. – Хорошо. Все будет хорошо… Мне бы насторожиться его интонацией, но я вопреки своим принципам поверил. Уснул. Сборы наутро были недолгими. Он ничего, кроме маленького рюкзачка, не взял, я – то, с чем прилетел. Соревнования закончились. Миссия выполнена – я летел не один. Перевыполнена – обнаружен «крот». Кто там с ним будет разбираться, меня не ебет. Карим, закончив ковыряться со своим телефоном, посмотрел на меня: – Сюрпризы любишь? – Предпочитаю их предугадывать. Он вышел. Вернулся с тубусом. Что-то подобное я ждал. Не знаю, откуда пришла уверенность, что он мне «Пионы» принесет, но я не сомневался. – Это то, что я думаю? Он пожал плечами: – Это то, что висело в моей комнате. Говорят, мечты должны сбываться. – Спасибо, благодетель. Но знаешь, я позже посмотрю. Мне по работе кое-что срочно надо, представляешь, накидали тут, – я изобразил лицевыми мускулами негодование. – Я воспользуюсь по-быстрому твоим ноутбуком. И не дожидаясь, пока он мне укажет на модель и мощь моего телефона, заперся в его комнате с прихваченным «железом». За оставшееся время до вылета прослушал еще раз монолог деда Карима, развернул маршрутные карты, под треск стрельбы мирного населения погуглил информацию, имеющуюся в открытом доступе, воспользовался в личных целях правом звонить вышестоящему руководству без доклада. Удивился тому, что шефа не удивил. Тот был краток: – Решу, – и отключился. Самолет взлетел, оставив внизу свихнувшиеся горы. Шахматная партия. Доводы спутника. Его поза. Глаза – грубее и проще. Что-то начиналось. Что-то наконец начиналось. Пока есть время, любознательность надо удовлетворить. На обратной стороне «Пионов», что я держал в руке, наличествовали надпись «Будь счастлив» и Лешкина подпись. Лешкина ли? Да и пионы другие. Не те, которые были у меня. Впрочем, Лешка говорил, что копий было несколько – пытался перерисовать себя. Еще он говорил, что любит мистику. Борт тряхнуло. Я глянул на маршрут. Предсказуемо. До нейтральных вод главное дотянуть. Стремительно возвращалось отменное настроение. До невозможности похожий этюд. И если в начале я готов был пожертвовать всем за ничью, сегодня мне нужна была только победа. Вот не надо было влюблять меня в себя. – Сколько тебе, маньяк, заплатили за меня? – осведомился я с деланным безразличием. – За тебя? – Карим улыбнулся одними губами. – А не ты ли говорил «Создай мне ситуацию, при которой я не смогу от тебя отказаться»? Я много над этими твоими словами размышлял, прикидывал, просчитывал, наблюдал. Ты харизматичен, умен, вынослив, ты умеешь заинтриговать, спрос на тебя будет всегда. Я сделал вид, что его ответ меня интересует больше, чем кульбиты борющегося с судьбой самолета и пламя в иллюминаторе. – Раз начал, не тяни. – ТЕБЯ никто интересовать не будет. За исключением меня. «Технические неисправности бортового компьютера» – бартер за ликвидацию, – он повернул ко мне сотку, позволив полюбоваться на фотографию Седого. – Жадность наказуема. Человек не может быть наполовину белым, наполовину черным; он либо то, либо другое. А я даже плавать не умею… Рассыпающийся лайнер протаранил брюхом воду. Собственно, удар я даже не ощутил, не осознал, не успел. И боли как таковой — тоже, до такой степени стремительно все произошло. Я не командный игрок. Но когда интуиция в оба уха шепчет: «Ты не справишься один. Пиздецом все закончится. Слышишь, Ангел, пиздецом», я заручаюсь поддержкой Высших сил. Война – борьба за влияние и ресурсы. Камикадзе-террорист, подорвавший самолет, или холст? Лешка жив? Он ли рисовал или это подделка, установить сможет только экспертиза. Певец этот, сука неблагодарная! Вылизывай его тут. Спасай. Мне вообще-то за него мертвого не меньше, чем за живого заплатят. Лопаются перепонки в ушах, падают на дно обломки, красиво кружась. Облако крови, своей и чужой. Хотя вру, своей все же меньше, несмотря на то что меня серьезно приложило о мертвый двигатель, обшивку и колесо и несерьезно раз двести обо все остальное. Он не валяет дурака, он инстинктивно жмется ко мне, желая спастись теплом моего тела от холода смерти. Я у него последний. Так же, как и он у меня. Спроси любого из нас, я имею ввиду адекватных, НАХРЕНА? Все давно знают: эта работа – не закаты-рассветы, не белые шорты, оливки с мартини, дорогие стриткары, яхты и бирюза. Романтика или преодоление себя, или борьба со стихией, или еще непоймичто. Радость в процессе или в возвращении домой? Ты не можешь остановиться и сойти, и ты ответственно рубишь куда-то вперед, и никаких мыслей в твоей голове, кроме «да все нормально, еще немного… километр, ну или два». Нормально, что на тебя пялится, шевеля жабрами, тупорылая морда величиной с автомобиль с двумя тысячами зубов в улыбке. Я показываю ей кулак с пирамидой, единственное, что я могу показать. Каким-то образом я растерял все, включая ножи и компас, а на руке у меня висит балласт, который то ли жив, то ли мертв, поэтому мы не спорим и не воюем друг с другом. Я режу холодные неприветливые волны. Желание доказать себе. И даже если сломаются все GPS мира, даже если перестанут работать все спутниковые станции, я смогу… в любую погоду… в любое время суток… в любом состоянии. Мне известны все МПСС и ПРС, правила спортивной и честной борьбы. Но еще есть совесть, и никакая железная бляшка, какого бы цвета она ни была, не заставит меня поступиться этим. Там, где ломается матчасть, выдерживают люди. Животом ощущаю шероховатую поверхность. Свободная рука как присоска вцепилась в треугольный выступ, глиссирующий на волне. Я пытаюсь задать направление. Мой мозг против ее. Тени-торпеды, рвущие останки тех, что кроме нас с Каримом были на борту, пляшущие среди насмерть схватившихся обломков лайнера и маслянистых пятен. Москва-река, Кремль, Лужники, Карим и гром оваций, и на сцене от цветов негде стоять. Чиновник. Выбор. И очень хочется жить. Соскальзываю в воду. Задираю голову, читаю название дрейфующего военного крейсера с несколькими палубами и даже с посадочной площадкой для вертолета. Нейтральные воды. Карим по-прежнему без сознания. Передаю его в тянущиеся со спущенной на воду шлюпки руки. Вслед за ним меня втаскивают на борт. – Вами уже три раза интересовались. Мне указывают в сторону рубки, а я и двух слов связать сейчас не смогу. Капитан понимает, мне что-то колют в сгиб локтя. –Легче? – Легче. Чиновник, выслушав отчет, остался доволен результатом. А уж я-то как был рад, словами не передать. Мальчишка будет жить!«Витаминчики, покой, здоровое питание». Да я ему дома курорт обеспечу. Улыбаюсь. Счастливые зажигают в сердцах других звезды. – Одна проблема, – после сеанса щедрой на обещания радиосвязислова капитана возвращают меня на землю. – Ваш эскорт. Обяжете, если малосимпатичные твари останутся на той стороне. Я-то ладно, ребята нервничают. Я подхожу к штирборту. Эти хищники обычно плавают стаями и нападают на каждого человека, оказавшегося рядом с ними: одна акула откусывает ногу, другая – руку, остальные расправляются с телом на глубине. Все это занимает гораздо меньше времени, чем описание данного процесса. Если бы мне посулили сто миллионов евро, дом на островах и собственную сеть ресторанов в Москве, если бы у меня было две жизни… Шесть плавников неутомимо нарезают круги вокруг крейсера. «Моя» впритирку с бортом радостно взмахнула мускулистым хвостом. Огромная, как вагон экспресса. Прошу сбросить им еду. Команда осталась без ужина, но никто не возражал. Не думаю, что акулы наелись, но к подношению отнеслись благосклонно. Я машу им рукой и, кажется, единственный удивляюсь, когда, описав очередной круг, королевы морских глубин горделиво удаляются в сторону горизонта. Наблюдавший сверху за картиной прощания капитан спустился, встал рядом, облокотился о бортик. – Я читал, что в Сиэтле, на тихоокеанском побережье, лечат морских пехотинцев – участников боевых действий при помощи акул, которых держат в специальном огромном бассейне. Идея в том, чтобы акул было очень много одновременно и десантник был не подготовлен к тому, что его ждет. Излечиваются от посттравматического синдрома 96% морпехов. К пулям, шрапнели и даже ядерному оружию они привыкли, а акулы – это мощнейший стресс. Говорят, они умнее дельфинов. Что скажете? Сказать правду, что я обосрался, но море вымыло из одежды фекалии, только по этой причине я не вонял? Сознаться, что понятие не имею, по какой странной прихоти нас не сожрали? Что я лох, который потерял при взрыве лайнера нож, свисток, боекомплект с надувной лодкой? Нет уж, легенды про сверхлюдей рождаются не так, лучше я побуду, пока есть время, умным и загадочным. – Ферзь в шахматах, он же Королева, имеет право на любой ход, но Король важнее. Королевой можно пожертвовать, а пожертвовать королем невозможно. Потому игра и заканчивается матом, а не съедением короля. Капитан сделал вид, что понял мои пространные рассуждения. – Где мой парень? – В реанимационном блоке. Ему ничего не грозит. – Проводите. – Приказ вышестоящего руководства «никого не пускать» кроме медперсонала, – кажется, капитан попытался извиниться. Если бы я мог убить память… Небо качнуло. Спорить сейчас – себе дороже. Я устал. Смертельно, до одури, до головокружения. Устал. – Тогда покажите, где я могу отдохнуть. Неделя или две в тумане. На автомате я ел, на автомате спал; терапевт с комплексом витаминов, психолог со стандартным набором вопросов: «чувствуете ли вы себя виноватым», «видите ли сны», «не посещают ли вас мысли о самоубийстве» – нет, нет, нет. А потом я проснулся и не увидел звезды. Продали. Москва. Тут все продают или сдают в аренду желающим заплатить. Спустился в гараж. Сел за руль. Обрывки листьев между дорогами и машинами и лихорадочно чередующиеся времена года, которые отличаются резиной и одеждой. О! Пора резину менять! О! Пора опять менять. О! Где у нас зимняя одежда? Мир бегающих людей, пробок, пролетающих мимо тебя каких-то развлечений, кусков природы и погоды, которые и являются следствием этих пробок (дождь, например). Но мы видим пробку и мокрую дорогу, а не дождь. Мы видим «гололедицу», кто бы знал, что это… в прогнозе погоды слышали не раз, но не видим лед. Мы видим сугробы и не справляющуюся с ними технику, заторы на дорогах и неудобный проход к дому, но не видим заснеженных полей и леса. Летом мы ищем способы спрятаться от духоты, но не видим лучей солнца за смогом и зданиями, только тени от домов и людей. Воздух – мы дышим воздухом из воздушного фильтра автомобиля и кондиционера. Открывать окна? Да за окном же гарь и пыль, да и шумно, блин. Радио. Навальный. Путин. Россия в депрессии. «Отжимают» квартиры у стариков, четырнадцатилетние подростки в компании друзей, отметив день рождения, разбиваются насмерть, в тринадцать рожают, в шестнадцать – не знают, зачем жить. «Провокационная желтизна», нескрываемые намеки на коррупционные схемы – умелая, а иногда нет, подгонка слухов. Лес. Музыка. Релакс. Бормотание родника. Птичьи разговоры. Ветер. Космос. «Кукушка-кукушка…» Дождь. Гроза. За руль и в город. Шопен. Номер спецсвязи. – Я бы хотел встретиться. Я ожидал «неотложные дела», «не сейчас», битой по почкам либо несколько суток в изоляторе – мягкие методы воспитания зарвавшегося наемного персонала, ну разве что чуть более дорогого, чем среднестатистический. Услышал же безмятежное: – Хорошо. – И это в шесть утра. – Тебя устроит… – через шелест бумаг он назвал время и место. – У меня будет тридцать восемь минут. Он точен. Расчетлив. Стремителен и безжалостен. – Я уложусь. Хоп. Гудки окончания связи. Видать, пошел досыпать. Не новые, но удобные джинсы, футболка с приколами для тех, кто «в теме», рюкзак, пара весело торчащих оттуда шнуров, на лице легкая форма высокофункционального аутизма, улыбчивый – современный IT.И «звезд с неба не хватающий» офисный планктон. Пара валиков в нос, капа в рот меняют внешность до неузнаваемости. Мы брели вдоль набережной в окружении массовки из охраны, старательно прикидывающейся обывателями. – У служб безопасности прокол на проколе, никому не могут рот заткнуть, на юге «затопило», на севере «погорело», вакцина, мор, – начал «офисник». – Я как белка в колесе, только прилег, а тут ты. И заметь, я не проигнорировал, примчался, – он вздохнул. – Давай просвещай, какой я несправедливый, непорядочный; у меня сто сорок разновидностей пыток на разные случаи жизни, и живу во дворце, и только о себе и пекусь, – эксперт по манипуляциям посмотрел на меня и, не меняя интонации, продолжил: – Он заслуживает Счастья. У него исключительный талант. Облегчение я испытал невероятное. – Можем хоть сейчас поехать к нему. Обнимитесь, поцелуетесь. Будете вместе жить. Какое-то время хорошо. Потом нагнут, начнут шантажировать, им или его. Нет, ты, конечно, можешь бросить работу и существовать на то, что он напоет. Или ты не бросишь работу, и каждый раз, возвращаясь домой, будешь думать о том, жив ли он. Успел ли ты. Я, конечно, утрирую, но у развития событий предполагаемо такой вариант. Твоя… – он сделал вид, что подбирает слова, – сфера деятельности сопряжена с рисками, к тому же ник «Ангел» уже засветился как профессионал. Он… на нем грехов, как блох у кота. – И как быть? – Реши для себя, на что ты готов пойти ради того, чтобы он жил на свободе и так, как сам захочет. Выступить на «Евровидении» от России. Сотрудничать с одним из лучших продюсеров. Концертные туры. Дружба с селебритиз. Я поддержу. При условии. Я смотрел на мутную подвижную поверхность, пытаясь соотнести услышанное со своими намерениями. Он собирается торговаться со мной? Хотя о чем я?.. – Я правильно понял: вы рекомендуете расстаться? Только как вы это ЕМУ объясните? – А я сказал, что ты погиб, – не моргнув глазом выдал Чиновник. Бывает так, что на тебя ополчилось само мироздание. Не потому, что ты виновен или плох, и не потому, что ненавидят лично тебя, просто мир устроен так, что тебе не жить, как ты того хочешь. Это плохо, страшно, несправедливо, но это не повод не жить вообще. Не повод ненавидеть всех, кому не больно. Не повод заползти под корягу. И уж тем более не повод не быть собой. Мироздание – это еще не мир, а предсказание – не судьба. Мы сами из себя создаем смысл нашей жизни, как жемчужницы создают перламутр, и он принадлежит нам, а не тому, что нас ранило. Сердце, отсчитывая удары, напомнило, что жив, и поперло против чужой твердолобости. – Не выплыл, выходит. – Темно-синим пульсировала пирамида на руке. – Похороны были? Венки в море? Ленточки? Залп орудий? – Даже некролог написали. Хочешь почитать? Шокирующая определенность. Ровная стена, цветом в рассвет, розовый от ночной крови. Собака бешеная. – Если ты не согласен, ты только скажи, всегда можно переиграть. Случаи не единичны в истории, когда похороненные возвращались. От ненависти до любви шаг, а назад перевал – или я соглашаюсь, или… Чиновник прав. Обеспечить круглосуточную охрану я не смогу, а если вспомнить, что тут замешана политика, то можно и не пытаться грести против волны. А если я мертв… то меня больше нет. Ни для кого. Я фактически потерял все – родителей, прошлое, настоящее, надежду на будущее и себя, как в том страшном и таком реалистичном видении. – Я певцу твоему четко дал понять, что он перед Россией в неоплатном долгу, так как, пожертвовав собой, жизнь ему спас гражданин Российской Федерации: спортсмен, отличник боевой подготовки, редкий и достойный человек. Кстати, у меня для тебя еще один сюрприз, – он полез в карман, вытащил телячьей кожи переплет, протянул: – Не благодари. Раскрыл. Полистал. Изучил строчки, фотографию. – Бес значит… – Покажи, – Чиновник заглянул через плечо, сдвинул брови. – Вот же хохмачи, Безвременный Евгений Сергеевич. И правда БЕС. Давай я попрошу, чтобы заменили. На… Брежнева, например. На меня смотрели добрые-предобрые глаза профессионального разведчика, непроницаемые, чистые как озерная вода. Потрясающее чувство юмора, ну да жизнь – игра, а люди – пешки, «похоронил-воскресил», из Ангела сделал Беса. Чиновник глянул на часы: – По первому пункту вопросов, возражений нет? Со всем согласен? – Решения генералов не обсуждаются. – В истории прецеденты есть, когда «лейтенанты» не подчиняются. Осознанно. – Приложу все усилия, чтобы вы не усомнились в моей преданности. Это в моих интересах. – Хорошо, что понимаешь. Тогда перейдем ко второй части. Он чуть ослабил узел галстука и обвел взглядом территорию. В армии это означало «можете говорить». В разведке – «я контролирую ситуацию», ну или «договоренность достигнута». Я почувствовал, как с моей переносицы исчез лазерный маячок. – Его дед, – проявил я чудеса догадливости. – У Карима были условия. – Приятно, что тебе ничего не надо объяснять. Пожертвовать сильным союзником я не могу, это очевидно, – ледяной взгляд. – На сегодняшний день у меня единственное небанальное решение – ты предотвращаешь покушение на Деда, я убеждаю того уйти с должности. Фиктивно. Надеюсь, внуку этого будет достаточно. Чиновник говорил, я внимательно и вежливо слушал. Я не ждал приказа, когда ждать было нельзя; не удирал, когда следовало вернуться; не держал под уздцы одинокую заиндевевшую клячу; я смотрел в провал, еще вчера бывший увенчанной городом горой… я тогда был Ангелом и искренне верил: то, что я делаю, это хорошо. Хотя и не всегда по правилам. – …приказ подписан. Билеты с открытой датой, ценные советы, – он хмыкнул, – боюсь, ты ими не воспользуешься, форсировать события не хочу, но исходить будешь из даты организации нападения на Деда, а она известна, тут не надо быть гением неожиданности – впереди выборы. Нынешнюю войну ведут политики, а политики думают иначе, чем военные. Им нужен обеспеченный перевес в силе и резерв. И еще, наверное, слава. «Уважаемые пассажиры, наш самолет совершил посадку в аэропорту города…» Лед за окнами, лед в словах, лед в глазах. Черно-синих. Я еще не выплатил свои долги и, что самое неприятное, не вернул чужие. Я не умер раньше своей любви, видать, был нужен для того, чтобы взглянуть в лицо его ненависти. Что ж… я сделаю все, что смогу. Я потерял хоть и многое, но далеко не все. Недостроенный дом. Привычно собранная винтовка. Удобная позиция. Оптический прицел. Лица. Лицо. До первой раны, до первой пули он, кажется, будет воображать себя бессмертным – недостаток ума. Я усмехнулся, представляя себе бешенство Ягуара, потом улыбка сползла с губ. Плавно нажал на спусковой крючок. Без суеты спустился вниз, поймал бомбилу, попал на борт. Паспортный контроль. Завершенный рейс. Исход сегодняшнего дня уже с полчаса как был очевиден. Я знал цену и тому, что сделал, и тому, что не сумел. На карте флажками отмечены места военных действий. Списки командного состава, убитых и отличившихся. Наполовину собранный рюкзак. Спланированная трагедия. То, что для одного работа, для другого – выбор. Чем хорош Устав, так это тем, что ответит за тебя, когда не хватает слов. Ангела больше нет, но Бес жив. Звонок. Сунув пистолет за пояс брюк за спиной, я привычно встал за косяк и открыл дверь. На пороге – рулон крафтовой бумаги, перевязанный бечевой. Сувенир? Надежда для безнадежных? Ангела больше нет. Секундное замешательство. Но Бес-то жив. Почему бы не взглянуть. Нет, не «Пионы». Высший аркан Таро «Башня» (LaMaisonDiev). Символизирует разрушение отжившего, его невозвратность; это конец существующей ситуации под влиянием внешних сил, осознание которого приходит через озарение. Рядом с хорошими картами означает окончание черной полосы в жизни, избавление от тяжелого груза. Эта же карта может означать и потерю счастья, хаос, утрату стабильности и безопасности. Хрен вам! Никуда не еду. У меня еще тут незавершенные дела.