Одал

— Какой дорогой ни пойдешь, все равно в Одал попадешь, — шептал Митрофан над спящим Василием. Проговорил он свое заклятье, неслышно покинул постель, неслышно оделся и неслышно вышел из избы в самый разгар дня. Вышел и пошел в сторону леса, под могучие да раскидистые древеса. Там солнце пробивалось сквозь поредевшую да пожелтевшую листву, оставляло светлые пятна на скудном подлеске; в ветвях щебетали птицы, по стволам сновали белки, суетилось зверье, на зиму делало себе запасы. Шел Митрофан по лесу без тропинки, да уверенно. Шел и наконец вышел к темной церквушке с покосившимся крестом. Сел на пороге, подпер щеки кулаками, облокотился на колени и пригорюнился. Прошлое терзало ему сердце, терзало неотрывно. Страшный зверь — прошлое. Бессмертный, аки бессмертен колдун. Не избавиться от него, нет от него забвенья, а коли и есть, обманчиво, аки все колдовство. Вспомнился Митрофану сентябрьский день двенадцатилетней давности, когда он потерялся в лесу и Павел показал ему дорогу. Как взволновали его сердце слова Павла. Сердце его, ни в какие чудеса не верующее. Нашептывал Павел ему речи сладкие да утешительные, нашептывал, что позабудет Митрофан Василия, а Василий позабудет о нем и подавно. Поверил Митрофан, поддался на ласковый шепот, повелся на доброту и заботу. Пленился новыми мечтами, отказался от старых. Какое будущее у него было в деревне? Прятаться от всех. Да только что в деревне, что в Одале, будущее все одно: там — прятаться, тут — спрятан. Понял он, что Павел понапрасну волнует его сердце: не любил он его, только колдовству учиться хотел, а потому и был поначалу покладистым да покорным. Боялся, что Павел откажется от него, коли его не слушаться. Да только сам Павел привязался к Митрофану, как Митрофан к Василию, и на слова Митрофановы о том, что сердце его занято другим, отвечал, что будет ждать, сколько угодно. Благо, время на его стороне, а Василий рано или поздно состарится да умрет. Только вот слова о том, что Василий умрет, и подхлестнули Митрофана к действию. И горько Павел жалел потом об этих словах. А слово не воробей: вылетит — не поймаешь. Сидел Митрофан у заброшенной темной церквушки день, сидел ночь, осунулся, потемнел, аки сама церквушка, надломился, аки темный крест на ее темных куполах. На вторую ночь пришел к нему Павел и присел рядом на ступени. — Отчего пригорюнился, Митрофанушка? — позвал он тихо и проникновенно. — Будто не знаешь, — зло хмыкнул Митрофан. — Подослал к нам Ивана, думал, я не догадаюсь, что он по твоей воле у нас ошивается? — Знал, что догадаешься, — смиренно согласился Павел и протянул было руку к нему, чтоб обнять, да по руке получил. Митрофан бросил на него гневный взгляд, ощетинился и на край ступени отодвинулся. — Митрофанушка, Митрофанушка, — Павел грустно улыбнулся, качая головой, — говорил я тебе, колдовством не добьешься его любви. Жалеть он тебя будет, презирать станет, возненавидеть может, да не полюбит. — Я уже и сам понял! — огрызнулся Митрофан. — И он понял! — и поник головой. — Так отпусти его, — Павел придвинулся ближе к нему и руку на бедро его положил. — Пусть идет себе с миром. Год — невелик срок: я сделаю так, что о смерти его позабудут, и могилку с кладбища приберу. — Я его не отпущу, — пробурчал Митрофан и дернул ногой, чтоб скинуть руку Павла, но тот только сильней сжал его бедро. — И что же ты будешь делать, снова охмуришь его? — Павел мрачно усмехнулся. — Тебе-то что? Снова мне все испортишь? — Митрофан сердито поглядел на него и обеими руками отцепил его руку от своей ноги. — Ничего я тебе не портил. Это все змей, — Павел сцепил руки в замок и поглядел перед собой. — С твоей подачи, — буркнул Митрофан. — Без, — с обидой отозвался Павел. — Не рассказывай сказки! — Митрофан в негодовании соскочил со ступенек. Павел мрачно взглянул на него исподлобья. Зашумели темные древеса под темными небесами, и темный крест покачнулся на темных куполах. — Василий змееварг, — наконец проговорил Павел, глядя в Митрофановы очи. — Змей не причинит ему вреда. Митрофан взирал на него с недоверием и чуял, как ходит по кругу. По замкнутому кругу ходит очень давно и выйти никак не может. А все потому, что велико его любопытство: словно жаждой незнания томимый, тянется он до всякого нового глотка, который ему предлагают. Но в бескрайнюю забрел он пустыню. И бесконечен его мираж. — Почему я впервые слышу про змееваргов? — хмуро спросил он, помолчав. — Потому что редки. Присядь, в ногах правды нет, — Павел поманил его к себе, — а я тебе сказку расскажу. — Только не трожь, — буркнул Митрофан, усаживаясь обратно на ступени. — Не трону, — пообещал Павел и отодвинулся от него на пару ладоней. А темные древеса под темными небесами все шумели и шумели, и темный крест на темных куполах все покачивался и покачивался. — Неведомо мне, в какой стране и в каком краю жил Дракон-прародитель, — стал сказывать Павел. — По одной легенде, люди боялись его, по другой, возжелали его силы, но как бы там ни было, а люди во все времена были трусливы, алчны и тщеславны, и способ, как убить Дракона-прародителя, они нашли. Где-то этот способ находит славный воин, где-то — славное войско. Способы разные, а исход у всех один. Митрофан глядел на него и слушал во все уши, словно дитя малое, позабывшее о своей обиде. А Павел смотрел перед собой на темную лесную чащу и продолжал тихо рассказ свой. — Но Дракон-прародитель был слишком силен, и никакой воин, никакое войско не смогло уничтожить его бессмертную душу. По одной легенде, она раскололась на две части, первая из которых дала начало драконам, вторая — их заклинателям. У нас заклинателей зовут змееваргами, где-то — заклинателями или повелителями драконов. Но роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет, — Павел с улыбкой взглянул на Митрофана. Но тот пропустил мимо ушей Шекспировскую строчку и вложенную в нее улыбку. — По другой легенде, — продолжил Павел, снова переводя взор на лес, — душа Дракона-прародителя разбилась на множество осколков, кои разлетелись по всему свету, и часть из них дала начало драконам, а часть — их заклинателям. Драконы обычно помнят свои самые первые имена. Считается, коли дракон сказал свое имя, то признал хозяина и будет его слушаться во всем. Но наш змей никого не признает и ничего не слушает, кроме колыбелей. Верно, душа у него покореженная… За свою жизнь я знавал двух повелителей драконов, у одного из них и выучился всему, чем сейчас владею. Он научил меня и как душу драконью раскалывать и для чего использовать. А как исцелять, не научил. И Марья не знает, что со змеем нашим делать. — А говорил, что Гришка просто слабый и оттого хворый, — Митрофан недовольно сузил очи. — Тебе все скажи, так ты и не подойдешь ко мне боле, — с тоской заметил Павел. — И так не подойду боле, — сурово бросил Митрофан. — Не сердись на меня… — примирительно начал Павел. — В лес уйду, — оборвал его Митрофан и поднялся, окидывая взглядом темную лесную чащу. — А как же Василий? — Отпущу его. Павел тоже поднялся. Велико было его волнение, только виду не подавал он. — Только говорил, что не отпустишь, — прошептал он, не веря услышанному. — А теперь послушал про драконов и передумал. Отпущу и все ему расскажу. И ты тоже все сделаешь, что наобещал мне: пусть о смерти его позабудут, пусть живет без меня… — голос Митрофана задрожал, он замолк и плотно сжал подергивающиеся губы. — Как же я? — еле слышно прошептал Павел. — А что — ты? — снова взъелся Митрофан. — Зачем мне колдовству учиться, коль применить его негде и некак? А в лесу я проживу и с тем, что уже умею. Может, однажды… — он замолчал. — Что однажды? — Павел подступил к нему ближе. — Хотел сказать, что спасу кого-то, да спасать не умею! — навзрыд провыл Митрофан. — Всему свое время: спасать всегда сложнее, чем губить, — Павел хотел было его утешающе обнять. — Не трожь меня! — рявкнул Митрофан и растаял в воздухе. Темные древеса шумели под темными небесами, темный крест покачивался на темных куполах. Темен был Павел, и мысли его были темны. Все карты лгут — о том знали все чародеи да получары. И все гадали. И Павел гадал. И все надеялись, что в сей раз не солгут. И Павел надеялся. — Дурак, — зло прошипел он на себя сквозь зубы, обратился черным вороном и полетел в Одал по душу Иванову. *** — Мить, ты чего? — встревоженно спросил Василий, подойдя к нему. — Ничего, — Митрофан хлюпнул носом и вытер манжетом мокрые глаза. Василий присел рядом с ним на ступени их избушки. — Где ты был? Я искал тебя, переживал, — Василий попытался заглянуть ему в лицо. — Ты разговариваешь со мной так… — Митрофан со всхлипом проглотил «добро» и отворотился. — Но тебе все равно… — Почему это все равно? Мне совсем не все равно, — Василий приобнял его за плечи и почувствовал, как тот сжался и напрягся в его объятиях. — Так что случилось? — спросил он тихо. — То, что я поступил по-своему, а Павел оказался прав, — Митрофан еще больше ссутулил плечи. — Он всегда прав! Но чтобы я ни делал, он все прощает, потому что любит меня. А я не люблю и не полюблю его. Не останусь здесь больше. Уйду завтра же или уже сегодня, — он посмотрел на Василия. — Я с тобой, — просто улыбнулся тот и крепче стиснул его плечи. — Не пойдешь, если узнаешь, что я сделал, — Митрофан отвернулся от него. Темен был Одал. Темны были окна в избах получаров. Все уж спать положились после застолья у Марфы Игнатьевны. — А что ты сделал? — Василий снова попытался заглянуть ему в лицо. Митрофан отворотился еще больше и молчал. Язык у него сказать не поворачивался, точно окаменел. — Мить? — Я заманил тебя, — еле слышно прошептал Митрофан, — я убил тебя. И почувствовал, как слабеет рука Василия на плече. Ветер шуршал по траве да по древесам, постукивал неплотно закрытыми ставнями, поскрипывал плохо смазанными дверными петлями. Василий молча глядел себе под ноги, речи Миколкины вспоминая. — Почему ты обманул меня? — наконец спросил он. — Потому что если бы я пришел к тебе и сказал, что живу в Одале и умею колдовать… — Митрофан запнулся. — Ты бы не поверил… — Может, и поверил бы, — Василий ободряюще погладил его по плечу. — Ты на меня не злишься? — Митрофан с изумлением посмотрел на него. Василий добро улыбнулся. — И даже не обижаешься? — Митрофан удивился еще больше. — Я бы хотел обидеться, — Василий улыбнулся шире, — но я так устал, пока искал тебя, что сил обижаться и тем более злиться просто нет. — И ты правда пойдешь со мной? — не верил Митрофан. — Конечно. — Но ты же меня не любишь, — поразился Митрофан. — Почему сразу не люблю? — Василий с улыбкой смотрел на него. — Просто ты очень изменился за то время, что провел здесь, и мне нужно узнать нового тебя. Но мы все равно друзья. Друзья же? — Друзья, — быстро согласился Митрофан, точно тонущий за соломинку ухватился. — А друзья друг друга не обманывают, верно? — Верно, — Митрофан смотрел на него во все глаза и в счастье свое не верил. — Ты тоже очень изменился, — горячо зашептал он. — Прости, что зачаровал тебя. Прости, что заманил. Прости, что… — «убил» запнулся он. — Я хотел, чтобы ты был рядом, чтобы мы были вместе, как раньше. — Как раньше, снова уже не будет, — Василий поднялся и за плечи поставил на ноги Митрофана, — но будет лучше, — с улыбкой добавил он. — Пойдем, там Марфуша пирогом меня угощала. Ее, вроде, так можно называть? — Можно-можно, — оживленно закивал Митрофан и шагнул следом в сени. И по щелчку пальцев его в избе тут же зажглись все свечи. С аппетитом принялся он за малиновый пирог, а Василий сидел напротив и все разглядывал его да разглядывал. Митрофан поглядал на него робко да виновато, а в конце концов и вовсе смутился, точно на первом свидании, и куском пирога подавился. Закашлялся он, но прокашлялся прежде, чем Василий успел встать и похлопать его по спине. — Ты как тут время определяешь, по солнцу что ли? — он сел рядом с ним на лавку. — Я чувствую время, у меня внутри как часы, — сказал Митрофан. — А, слышу, тикают, — улыбнулся Василий, прощупывая его живот. Митрофан тихо захихикал и плечом к его плечу прислонился. Так вдруг легко ему стало, по-настоящему хорошо, без чар. Ибо заклятья пристают к устам того, кто их произносит. Особенно если произносит неумело. *** Больно-пребольно с остервенением выдрал Павел клок шерсти с лисьей головы. Охнул лис человеческим голосом и тут же обратился Иваном. — Налакался, так налакался, смотреть тошно! — Павел швырнул ему в лицо клок шерсти. Иван запоздало поморщился, когда клок, попавший ему на лицо, в складках одеяла затерялся. Морщился он, морщился, сообразить силился, что происходит, да никак не мог: голова его так раскалывалась, точно молотом по ней непрерывно стукали, да кости и тело так ломило, точно весь день носил он тяжеленные мешки по всему Одалу, а не пироги с медовухой ел да пил. — Горе мне! Горе! — со стоном рухнул Павел поперек Ивановой койки. Поморщился Иван и кое-как вытащил из-под него свои ноги да к животу их подтянул. — Что за горе-то? — спросил он, головной болью мучась. — Митрофан от меня уходит, — безжизненно прошептал Павел, пусто глядя в темный потолок. — Подумаешь, горе, — Иван сдавил пальцами пульсирующие виски. — Башка болит, вот это горе... Павел приподнялся и больно-пребольно дал ему щелбана. Иван охнул и хотел было возмутиться, но тут голова его чудом прошла, словно днем и капли медовухи во рту его не было. Прояснилась его память, просветлел разум. А Павел все лежал поперек его койки и безучастно глядел в потолок. — Почему уходит-то? — осторожно спросил Иван, неловко чувствуя себя оттого, что Павел у него в ногах валяется. — Потому что дурак я, — горько прошептал Павел. — Что дурак, то да, — согласился Иван. — Что ты в Митьке нашел-то, не пойму? Он же как глист, даже трахнуть нечего, прости Господи! Съездил бы в клуб в городе, там на тебе бы сразу пять натуральных Митек повисло, а ты… точно, что дурак. Вот никак иначе не скажешь. Молчал Павел. В иной раз не спустил бы он таких речей Ивану, да только захлестнуло его отчаяние, а отчаяние сильнее злобы. — Может, я свожу тебя? — продолжил Иван, помолчав. — Я знаю одно приличное место. Там, правда, за вход раскошелиться надо, но оно того стоит. Просто мне не по карману там тусоваться, это если бы я мажором был… Так что скажешь? Павел продолжал молча глядеть в темный потолок. Иван хотел было пнуть его, но сдержался. Мало ли, отойдет колдун от своего горя и все припомнит, а ему еще из Одала выбраться как-то надобно. — Ты помер что ли? — попытался пошутить он. — Лучше бы помер, — равнодушно отозвался Павел. — Ну ты же бессмертный, — Иван не сдержал улыбки. — Так что насчет тусовки? — Не хочу, — Павел устало прикрыл глаза. — А чего хочешь? — Чтобы Митрофан от меня не уходил, — Павел приоткрыл глаза и косо поглядел на Ивана. — Я тебе джин, что ли? — притворно изумился Иван. — Но ты же спросил, чего я хочу, — Павел вяло улыбнулся на его шутку. Никак не верилось ему, что желание его может исполниться, особенно с Ивановой помощью. Темен был его настрой, как темна была нынче ночь над Одалом. Иван уселся, скрестив ноги, и пристроил подушку повыше в изголовье койки. — Что случилось-то? — спросил он. — Может, все не так плохо, как кажется? — Не хочет Митрофан боле колдовству учиться, не нужен я ему отныне… — Павел замолк в тоске. — Не нужен, не хочет… Значит, надо сделать так, чтобы был нужен и захотел, — заключил Иван. — Как же это, Иванушка? — уныло спросил Павел, без надежды глядя на него. — Ну, не знаю, — стал рассуждать Иван, — будь я на месте Митьки и даже на своем собственном, то жить в этой дыре не согласился бы ни за что. Да и ты почему тут живешь? Наколдовал бы себе крутой дом, крутую работу в крутом месте. Не жизнь, а малина! — Кабы все так просто, — горестно вздохнул Павел, приподнялся на локтях и прислонился спиной к стене. — В нынешнем мире Новое Колдовство, а я только по-старому умею. Даже паспорт наколдовать себе не могу, — он жестко усмехнулся. — Иначе зачем бы мне нужен был Панюшкин? Я уж молчу о деньгах и работе. — Что-то как-то неутешительно, — Иван озадаченно почесал подбородок. — А за что тебя изгнали? А то я от Васьки слышал, но как-то не совсем понял… — Против Поминки пошел. — Против чего? — Иван непонятливо сморщил нос. — Против Пакта о Мире. За участие в войнах людских изгнали, — пояснил Павел. — В Одал изгнали? — Из Колдовских Ассоциаций изгнали. В Одал я сам пришел. — Да уж, мог бы и получше место найти… — тихо проворчал Иван и переменил затекшие ноги. — Но ты же не один такой изгнанный, — продолжил он бодрым тоном, — наверняка есть другие и наверняка кто-то пронюхал об этом Новом Колдовстве? — Что мне с того? — уныло спросил Павел. — Поискал бы их, — предложил Иван. — Коли и есть где ныне Молчаливые, так их не отыщешь, — мрачно усмехнулся Павел. — Что еще за Молчаливые? — не понял Иван. — Те, кто Пакт о Мире подписывать не хотел. — Ну если ты их не можешь найти, надо сделать так, чтобы они нашли тебя. — На кой ляд я им сдался? — желчно выплюнул Павел. — Значит, должен сдаться на кой-то ляд, — терпеливо возразил Иван. — Надо как-то заявить о себе. — Как я заявлю? Натворю бед? Думаешь, нужен буду им такой помешанный? — спрашивал Павел. — Зачем же сразу помешанный? Можно, например, завести профиль в соцсетях и услуги свои колдовские предлагать, бизнес на этом построить. Только не в нашей дыре и не в нашем городе, а в каком-нибудь миллионнике, а еще лучше в Питере или Москве. — Я без паспорта, — напомнил Павел. — Паспорт — это ерунда! — отмахнулся Иван. — Его мы тебе сделаем, там главное на лапу дать. — Сладко ты поешь, Иванушка, — Павел горько усмехнулся, — да только не смыслю я, о чем ты лопочешь. — Не смыслит он… а я тебе на что? Буду твоим менеджером. Если, конечно, ты меня с собой в Москву заберешь, — Иван самодовольно улыбнулся. — Таки сразу в Москву? — ксило улыбнулся Павел, про себя гадая, что значит это менеджером?.. — Ну а че мелочиться? — Где деньги я на Москву-то возьму? — Банк ограбишь? Павел тихо засмеялся, не размыкая уст. — Все у тебя легко, — с улыбкой сказал он. — А зачем усложнять? — Иван тоже улыбнулся. — Так что, грабим банк? — Утром порешим, — Павел поднялся с койки. Только сейчас заметил Иван, что окно затворено. — А как ты вошел? — спросил он. — Сквозь стены, — Павел опустил крючок на ставне. — Сквозь стены следы надобно заметать. Проще через окно ведь, — добавил он, видя новый вопрос в глазах Ивана. И обратился черным вороном. — Постой! — Иван мигом соскочил с койки. Ворон опустился на подоконник и внимательно на него поглядел. — Ты же отпустишь меня и сделаешь так, чтобы я не исчезал? А то батя меня убьет, если я просто так вернусь. — Утром все порешим. Утро вечера мудренее, — проговорил ворон голосом Павла и выпорхнул в открытое окно, светлую надежду на темных крылах унося. Иван недовольно цокнул языком и обратно на койку рухнул. — Утро вечера мудренее, — передразнил он недовольно темноту в своей коморке.