«Я скучаю, Йоэль. Ты мне нужен».
Я. Ему. Нужен. Повторяю про себя снова и снова, в глубине души мечтая, чтобы слова, значащие для меня едва ли не больше самых громких признаний в любви, въелись в подкорку. Алекси никогда не говорил «люблю». Никогда не шептал на ухо «обожаю». Он никогда даже не просил «останься». А я готов был отдать все, чтобы это однажды услышать. Готов был бросить весь мир к его ногам, лишь бы он позволил быть рядом и твердить, как заведенный болванчик, эти самые слова — люблю, обожаю, останься. Я делаю еще один крупный глоток виски, разом осушая бокал, и тянусь за почти опустевшей пачкой сигарет. Очередная надежда на мимолетное облегчение терпит провал вместе с глубокой затяжкой. Блять. Ни алкоголь, ни никотин не помогают, а, кажется, делают только хуже, бросая меня в пучину болезненно-сладких воспоминаний. Толпа просто безумна. Срывает голоса, ревет вместе с нашими гитарами, сталкивается в мошпите. Мы вшестером отрываемся вместе с ней. Настолько эмоционально ярких концертов у нас не было уже очень давно, должно быть, с прошлого фестивального сезона. Оглядываясь по сторонам, я вижу лица таких же счастливых, как я сам, друзей. Все в полном восторге, на подъеме. Наше выступление проносится будто по щелчку пальцев. Я и сам не замечаю, как начинаю исполнять наш самый громкий хит, уютно расположившийся в финале сет-листа. Парни должны были выдохнуться за эти сорок минут, но, оглядываясь по сторонам, я понимаю, что они, напротив, на пике своей энергии. Совсем близко ко мне оказывается Алекси. Сейчас проигрыш, и он может позволить себе прогуляться по сцене. Я широко улыбаюсь при виде него и, не удержавшись от порыва, приобнимаю за поясницу. Да и как можно устоять? Он просто до невозможности красивый. Всегда таковым был, но сейчас… Мои пальцы, точно по наитию, путаются в его успевших немного отрасти светлых и мягких волосах. Ему идет до невозможности. Впрочем, ему идет не только это, а еще украденная у меня из чемодана цепочка на шее, безрукавка, подчеркивающая крепкие татуированные руки, и эти чертовы кожаные штаны. Я знаю, что мой взгляд выдает меня и шквал моих теплых чувств с головой, но в глазах Алекси нет осуждения. Я едва успеваю подумать, что там нечто прямо противоположное, как он приподнимается на носках кроссовок и вдруг обхватывает мою шею руками. Не имею понятия, что в этот момент происходит с ним, но для меня время будто останавливается, а в следующий момент я ощущаю, как его губы настойчиво накрывают мои. Я оказываюсь бессилен перед Алексом, перед своими к нему многолетними чувствами, перед скандирующей наши имена толпой и отдаюсь этому поцелую всецело. Податливо приоткрываю рот, позволяя его языку по-хозяйски скользнуть внутрь. И это оказывается совершенно не похоже на то, что вытворяют Йоонас и Нико. Я вдруг понимаю, что это нечто гораздо более глубокое, как если бы мои чувства оказались взаимны, и даже позволяю этой мысли захватить свой разум. Поцелуй выходит долгим, жадным и очень-очень сладким. Алекси отрывается от меня лишь тогда, когда до его партии остаются считанные секунды, а я с трудом собираюсь с силами, чтобы спеть последний припев. Уверен, фанаты видят то, как по особенному загораются мои глаза, но как же наплевать. Эйфория не отпускает даже за кулисами. Едва оказавшись вдали от чужих глаз, я обхватываю Алекса за запястье и притягиваю в свои объятия, утыкаясь носом в его плечо. Он смущенно смеется, но не отстраняется, а затем вдруг мягко напоминает: — Эй, мы ведь не на сцене, хватит нежностей. А я замираю, не сразу находя в себе силы отстраниться, вглядываюсь в глубоко любимое мной лицо в надежде что-то понять и вскоре действительно понимаю — для Каунисвеси это лишь игра. Такая злая, несправедливая и опасная, но в тоже время безумно приятная, ведь одержимое одним единственным человеком сердце так легко обнадежить и обмануть. — Йоэль, я… От Алекси я отшатываюсь так резко, что и он, моментально замолкнув на полуслове, ненароком теряет равновесие и от неожиданности заваливается на стену. Но этого я уже не замечаю, стремительно двигаюсь в сторону гримерной, не желая задерживаться за кулисами концертного зала ни секундой больше необходимого. Я чувствую острую необходимость сбежать. От ничего не понимающего Каунисвеси, от растерянных друзей, от собственной глупости, позволившей лишь на миг допустить мысль о том, что между нами что-то возможно. — Так не пойдет! — раздается за спиной голос Порко, после чего я ощущаю крепкую хватку его пальцев на своем предплечье. — Что за нахуй ты устроил? Озвученный вслух вопрос заставляет меня обернуться и заметить, как ударившийся о стену Алекси потирает ушибленное плечо. Я жмурюсь, отчаянно выдыхая и борясь с желанием тут же сократить разделяющие нас несколько шагов и сгрести перкуссиониста в объятия. Йоон же как назло не затыкается, продолжая сыпать вопросами: — И что дальше-то? Начнем морды друг другу бить на глазах у всего зала? — Йоон, не надо, — подает голос Алекси, неоднозначно взглянув на меня. — Да не надо меня успокаивать! Это же ненормально! Даже не извинишься? — напирает Порко, крепче стискивая мою руку в своей. — Хватит! — восклицает Каунисвеси, мягко отталкивая Йоонаса от меня. — Я думаю, нам лучше поговорить наедине, — кивнув на дверь все еще пустующей гримерной, предлагает Алекси, а затем, аккуратно обхватив мое запястье своими теплыми пальцами, тянет меня за собой. А я сдаюсь и следую за ним без каких-либо пререканий. И лишь когда за нами захлопывается дверь, понимаю, в какой на самом деле тупик себя загнал. Взгляд Алекси устремлен на мое лицо, он требовательный и жадный до ответов, однако будто и без них все понимающий. — Прости меня, — первым начинает говорить Каунисвеси, едва мы остаемся наедине. — Мне не стоило делать все это на сцене, не обговорив заранее с тобой. Мне казалось, это просто… баловство. Я не подумал, что тебе может быть неприятно. Неприятно… Это последнее слово, которым можно было бы охарактеризовать произошедшее. От того, как Алекси целовал меня на глазах тысяч людей, земля уходила из-под ног. От того, как обнимал за шею, не давая отстраниться и углубляя поцелуй, кружилась голова. От того, как улыбался, прежде чем поцеловать снова, горело сердце. Это было удивительно. Сладко. Долгожданно. И совершенно точно приятно. — Это не было неприятно, — признаюсь я, опустив взгляд в пол. — Наоборот, — совсем тихо добавляю. — Так и… почему ты так сильно расстроен? — робко улыбнувшись и шагнув ближе ко мне, уточняет Алекси. — Потому что для меня это больше, чем просто баловство, разве не очевидно? — болезненно усмехнувшись, отвечаю я. Признание дается непросто. Вместе с тем поцелуем, что подарил Алекс лишь несколькими минутами ранее, дала трещину и дамба, удерживающая весь тот шквал бушующих чувств, что я с трепетом хранил в себе долгие пять лет. И я чувствую, как эта трещина стремительно расходится внутри, уничтожая на своем пути остатки терпения и сил, чтобы свои чувства от Каунисвеси скрывать. Я просто не могу молчать. Не сейчас, когда ощутил на себе все волшебство прикосновений любимых губ и жажду ощущать их снова и снова. Это желание уже не удастся скрыть за глупыми шутками, ведь горящий любовью и нетерпением взгляд выдаст меня с головой. — Хочешь сказать, ты… — шепчет Алекси, но замолкает, не договорив, в попытках подобрать правильные слова. — Я вовсе не хочу, нет. Но я должен сказать, что люблю тебя. Давно, сильно и, сам знаю, не взаимно, так что даже не пытайся мне что-то отвечать. Мне не нужна жалость. Это ни к чему, я в норме. Едва договорив, я порываюсь уйти, даже не подняв на Алекси взгляда — сбежать отсюда как можно дальше и как можно скорее, лишь бы не видеть смятения в глазах, что снятся каждую проведенную в одиночестве ночь. Однако не успеваю, оказываюсь остановлен мягким, ни к чему необязывающим, но вместе с тем обнадеживающим прикосновением к спине. — А если рискнуть и позволить баловству стать чем-то большим? — хаотично оглядывая мое лицо, спрашивает Алекси чуть севшим от волнения голосом. — На кой хер оно тебе надо, Але? — обессиленно вздыхаю я, искренне не понимая его порыва. — Это только моя проблема, что я не смог справиться с этими чувствами и позволил им стать такими… глубокими. Ты не обязан отвечать на это. И уж тем более не обязан идти на такие жертвы ради меня. — Мне было приятно… целовать тебя, — откликается Каунисвеси, быстро облизнув пересохшие губы, — и я бы попробовал снова без посторонних взглядов. Разве это не повод попытаться ответить на твое признание? — Обжечься страшно, — шепчу я в ответ, в противовес своим словам машинально склоняясь к лицу парня и замирая в нерешительности в волнующей паре сантиметров от него. — Я не обожгу, — тихо обещает Алекс, обдавая теплым дыханием мои губы. Последовавший за этим поцелуй оказывается совсем другим. Не таким, как на сцене. Осознанным, желанным, но в то же время очень робким, неуверенным. Оба сомневаемся: я — в правдивости всего происходящего, Алекси — в данном так спонтанно слове. Однако бегущие по телу мурашки, тянущиеся, будто по наитию, друг к другу руки, отчаянные объятия дают понять, что мы, кажется, на правильном пути. Видит Бог, Алекси старался сдержать данное мне слово. Готов поклясться, что иногда я видел в его глазах ровно то же, что он мог разглядеть в моих — если не любовь, то по крайней мере очень-очень сильную влюбленность. Он светился рядом со мной и искренне наслаждался временем, что мы проводили вместе. Я честно старался потопить всех своих демонов, лишь бы стать для него лучше, лишь бы все не испортить. Обрубал на корню то и дело зреющую ревность. Душил собственнические порывы. Воспитывал в себе внимание к деталям. Я заботился о нем, как никогда и ни о ком прежде, и делал все, что было в моих силах, чтобы заставлять его улыбаться изо дня в день. А он улыбался и этой самой улыбкой заставлял бабочек разворачивать свои крылья и порхать в моем животе. Я был влюблен и нисколько не скрывал этого, позволяя всем вокруг учинять меня в самой главной и непреодолимой слабости. Нашими фото, украдкой сделанными репортерами на очередных свиданиях, пестрили первые страницы всех национальных СМИ, как бы сильно мы ни пытались скрываться. Впрочем, скрываться и не хотелось, и в один момент я оставил попытки сохранить свою к Алексу любовь в тайне, открыто говоря о своих чувствах и проявляя их даже посреди важных интервью. Красивая история, за развитием которой следили тысячи людей, просто не могла обойтись без драмы, верно? Случилось то, чего я так опасался вначале — я обжегся. Вот только это не походило на боль от случайно задетой раскаленной печи. Ничуть. Куда больше смахивало на клеймо, выжженное на сердце — «наивный дурак». Клеймо, что напоминает о себе изо дня в день, яростно гоняя по телу боль, загасить которую не способен даже самый сильный наркотик. А моей самой желанной дозой по-прежнему остаются поцелуи Алекси. Пускай даже уже не совсем моего Алекси… Драма пришла в лице прекрасной, не могу этого отрицать, девушки с именем Лииса. Мы познакомились с ней на съемочной площадке, когда готовили материал для нового клипа. Я не придал тогда значения тому, какое активное общение у нее завязалось с Алекси, ведь уже давно научился ему доверять без оглядки. Я до сих пор корю себя за то, что был так слеп к их связи, к тому, как она стремительно крепла на моих глазах. Простые любезности очень быстро переросли в откровенный флирт и слишком интимные для дружеских прикосновения. Я не сразу смог связать их с участившимися исчезновениями Каунисвеси из дома, а когда связал, было уже слишком поздно. Одним из вечеров, когда Алекси пропадал под предлогом срочной работы по сольному проекту, я бездумно листал ленту инстаграма, убивая невыносимо тянущиеся без тепла чужих рук часы. Уже привычно мне встречались наши с ним совместные фото, случайно сделанные какими-то удачливыми фанатами, видео с парнями, разные эдиты. А затем я обновил ленту… и сердце пропустило удар. Передо мной оказался неизвестно кем сделанный кадр с хорошо знакомой мне машиной. На первый взгляд можно было ничего даже не заметить, однако хейтеры или же фанаты позаботились о том, чтобы я ничего не упустил: на переднем сиденье сидела та самая милая девушка. Конечно, я мог обознаться. Но какое это имело значение, если в целующем ее в губы парне я безошибочно узнал его — моего Алекси. Все та же кепка, под которую я то и дело нырял, пытаясь коснуться его губ, все та же толстовка, украденная из моего гардероба, и все та же улыбка, которая так часто была адресована лишь мне. Когда в прихожей раздался хлопок двери, я все еще смотрел на чертову фотку и не мог поверить собственным глазам, которые невыносимо жгло от желания разреветься под стать малолетке. Алекси ничего мне не обещал. Он не клялся мне в верности. И именно поэтому я не мог совсем ничего возразить, когда он тихо прошел в ставшую не так давно нашей спальню и молча обнял меня со спины, опустив подбородок на мое плечо. Тогда-то он и заметил, куда был устремлен мой пустой взгляд. Обернувшись, я смог разглядеть тень страха на его лице — это давало надежду. Ведь если он боялся того, что я узнаю правду, значит дорожил. Дорожил тем, что между нами было, или оберегал мое сердце от этой боли. Алекси заговорил быстрее, чем я успел его о чем-либо спросить. Все крепче сжимая меня в объятиях, сумбурно шептал о том, что не хотел, чтобы все так получилось, что это была лишь одна ничего не значащая ночь, что никаких чувств к ней у него нет. Вот только он так и не сказал того, чего я сильнее всего ждал. Не сказал о том, что эти самые чувства есть ко мне. Это разбивало сердце. Я чувствовал, как предательские слезы обжигают щеки и пропитывают ворот футболки, но не мог их остановить. Алекс же продолжал укачивать меня в своих объятиях, шепча о том, что подобное не повторится, что между нами все будет хорошо, умолял простить. Он был искренним со мной и мне действительно хотелось верить, но боль была сильнее. Должно быть, я смог бы его простить в ту же секунду, если бы услышал заветные три слова, о которых так сильно мечтал, но этого не случилось. Тот вечер стал первым, когда вместо преисполненного любовью «останься» Алекси услышал холодное «уходи». С той ночи, которую я провел в полном беспамятстве, надеясь погасить пожар отчаяния алкоголем, прошла неделя. Я не посещал репетиций да и вообще не выходил из дома, отмахиваясь от бесконечных вопросов друзей и выключив телефон. Мне нужно было побыть одному и осмыслить то, какую страшную ошибку я совершил, поведясь на авантюру Алекси. Ведь знал же, дурак, что все кончится плохо, но все равно поверил. Да и мог ли я от него отказаться? Тоска по Алексу была невыносимой, но я не позволял ему возвращаться. На сколько меня еще хватит? Та измена, то подлое предательство и беспощадно нарушенное слово глубоко ранили мое сердце. Но я со стыдом вынужден признаться хотя бы самому себе, что я уже его простил. Уже готов вручить ему нитку с иголкой и позволить зашить саднящую рану. Примирительные объятия — первый осторожный стежок. Нежный поцелуй — второй и чуть более уверенный. Ласки изученных до мельчайших шрамов рук — третий, пятый, десятый… И долгожданное «люблю» — последний и самый важный. Кроме него, на это никто не способен. Если Алекси не окажется рядом, проклятая рана так и продолжит кровоточить. Так и открытое в телефоне сообщение вновь привлекает внимание. Я ему нужен. А он нужен мне. Что может быть проще, чем запихнуть куда подальше то и дело укалывающую гордость и ответить Алексу простое и такое желанное «приезжай»? Думать о том, как он сорвется с места посреди ночи и без раздумий отправится ко мне, лишь бы скорее увидеть, оказывается приятно настолько, что я сдаюсь и тянусь к экранной клавиатуре. Однако прежде чем я успеваю начать писать ответ, мне приходит еще одно сообщение, от которого на лице появляется пьяная, глупая, но очень счастливая улыбка, а где-то там, где все еще кровоточит рана, зарождается надежда, что все еще будет хорошо, пускай не сразу, но будет:«Я люблю тебя, Йоэль. Можешь не пускать, но я все равно приеду».