***
Горячей воды не было, и Варя с удовольствием постояла под ледяной. Потом отутюжила выстиранную вчера вечером гимнастёрку. Порывшись в навесном шкафчике, достала двухлитровую банку малинового варенья, обтёрла её мокрым полотенцем, обернула газетой и убрала в ранец. Подумала и забросила туда же фляжку с водой, пару ломтей свежего хлеба и рабочие перчатки. Серёжа предлагал ей съездить к Даньке вместе, но Варя отказалась. Почему-то именно сегодня ей хотелось побыть одной. И к Даньке поехать тоже нужно одной. Кажется, им есть о чём поговорить. Но это — позже. Варя подхватила ранец и закрыла дверь на ключ.***
К утру Данька вдруг понял, что чувствует себя не так уж плохо. Во-первых, банду взяли меньше, чем за неделю. Во-вторых, голова уже не кружилась; если глубоко не вдыхать и не двигаться, то и рёбра почти не болели, а рука беспокоила не сильно. В-третьих... Что «в-третьих», Данька сам не знал, но догадывался, что это было как-то связано с тёмными, похожими на смородины глазами. Валерка проснулся около шести и уехал на службу. Данька встал, умылся холодной водой и снова лёг. Потом заходила медсестра, светловолосая, бойкая, смерила температуру, чем-то уколола его и похвалила за то, что он проспал почти сутки подряд. — Как вас зовут? — спросил Данька, которого никогда раньше не хвалили за хороший сон. — Анна Евгеньевна, — улыбнулась медсестра и что-то повесила на спинку стула. — Ваша гимнастёрка. Только что принесли из прачечной. Да вы не переживайте, мы из карманов всё достали. Вот... Она выложила на тумбочку Данькины документы и небольшую твёрдую фотокарточку. На снимке Данька в новенькой, с иголочки, форме обнимал невысокую девушку с мальчишеской стрижкой. Он улыбался, глядя куда-то вслед улетающей птице, а девушка смотрела на него и чему-то смеялась. Снимок был очень чётким. На Данькиной щеке был заметен ещё совсем свежий шрам, а на приколотых к гимнастёркам комсомольских значках — аккуратные буквы. — Скажите, а можно мне выйти погулять во двор? Анна Евгеньевна подошла к окну и распахнула створки, впуская в палату весну. — Конечно. Только после обеда и потихоньку, договорились? Прямо в палату Даньке принесли обед, состоящий из ломтика хлеба и тарелки с водой, где плавала пара кусочков варёной морковки. После, к удивлению Даньки, забежал Демненко и привёз из общежития вещи: бельё и пару рубашек. — Лежи, не вставай, я на минуту! Отменно выглядишь! — радостно сообщил он, протягивая руку. — Варька сказала, вечером придёт. Слушай, а как ты это сделал? Полухина — р-раз, и готово. Научишь потом? Данька кивнул. Покопавшись во внутреннем кармане, Демненко протянул ему блокнот и пару карандашей. — Ты в отделе оставил, когда мы на вокзал уезжали. Данька пролистал несколько последних страниц. Цифры, таблицы. Торопливо нарисованная схема кладбища. Поезд, перрон, клубы чёрного дыма, вокзальная толпа и в ней — маленькая фигурка в платьице и косынке. Мраморный ангелочек с отколотым крылом. Спящая девочка под грубым сукном шинели. Серёжа деликатно отвернулся, и взгляд его упал на принесённую медсестрой твёрдую карточку. — Дань... А кто это? — Сестра моя. — Так я её... кажется... видел только что на проходной. — Что?! — подскочил Данька и тут же, закашлявшись, упал обратно на койку. — Да лежи ты, — испугался Серёжа, хватая Даньку за плечо. — Она там с Цербером ругалась... Воды налить? — Нет... С кем ругалась? — беспокойно спросил Данька, не понимая, откуда могла взяться в госпитале Ксанка. — Да неважно. Её пропустили, а с ней ещё один. Цыган, что ли. С серьгой в ухе. Вот его наотрез пускать отказались. — А сам ты как прошёл? — Так они пока шумели, я и проскочил, — улыбнулся Демненко, поднимаясь. — Ну я на службу. Ты не хулигань тут. Поправляйся. Он протянул Даньке руку, легонько хлопнул его по плечу и исчез. Данька медленно сел, прислушиваясь к чьим-то шагам в коридоре. Через пару минут дверь распахнулась, и в палату влетела Ксанка.***
— Ну-ка рассказывай всё, — потребовала сестрёнка, вцепившись в Данькин рукав. — Подожди, Ксан. Ты откуда здесь? Где Яшка? — Мы в ночь дежурили, — хмуро сообщила Ксанка. — Нам позвонили. Сказали, что тебя... Мы думали... — Ксан. Не надо, Ксанка, — попросил Данька, притянул её к себе забинтованной рукой. — Перестань, ну? Всё в порядке. Только руку слегка поцарапало и ребро... треснуло. — Хорош порядок. — Ксанка сердито вытерла мокрые глаза и неожиданно спросила: — Почему ты уехал, Дань? Тогда на вокзале смотрел — как навсегда прощался. — Тебе показалось. — Данька задумчиво провёл ладонью по жёсткому ёжику волос. Надо же. А ведь ещё неделю назад думала отпустить косы... — Зачем, Ксан? — Ерунда. Бороться неудобно было. Больно тебе? — Нет. — Не ври. Что с тобой случилось? — Бандита взяли на Курском, — коротко ответил Данька. — Яшка где? — Здесь, — донеслось от окна. Цыган легко перемахнул через подоконник. — Синоптики бьют тревогу, — сообщил он. — Над Москвой пролился обильный солёный дождь. — Болтун — находка для врага, — заметила Ксанка. Яшка с хохотом увернулся от затрещины. — Честное комсомольское, командир, экипаж «Муромца» чуть не утонул прямо в небе! — «Муромца»? — Ну помнишь, батя рассказывал. Такой древний товарищ. Лежал, лежал, а потом вскочил — и сразу на коня. — Да я не про то... Вы почему самолётом-то? — Торопились, — пожала плечами Ксанка, сурово глянула на Яшку, потом, теплее, на Даньку — и наконец улыбнулась.***
Утром Варя пила малиновый чай у Семёныча в радиорубке. Потом со случайным извозчиком добралась до кладбища, подёргала сорняки на маленькой могиле с мраморным ангелочком и оставила там букет луговых цветов. С кладбища возвращалась уже после полудня — пешком, потом на автобусе, потом снова пешком; выйдя к Чистопрудному бульвару, села на берегу, в траве, где недавно сидели с Данькой. Подумала обо всём спокойно, в тишине, и отправилась в госпиталь. Был тёплый майский вечер, и сквозь листву пробивались золотые лучи заходящего солнца. Чугунные ворота были распахнуты настежь. В густо-зелёном дворе гуляли пара старичков с тросточками и молодой мужчина — он медленно шагал по дорожке, слегка припадая на одну ногу и с улыбкой рассказывая что-то медсестре в белом халате. В дальнем углу больничного сада, на скамейке, Варя увидела Даньку. Рядом, обхватив руками его шею и прижавшись щекой к его плечу, сидела девушка. В холщовой рубашке, с короткой мальчишечьей стрижкой. Симпатичная. А может, просто счастливые люди выглядят как-то по-особенному? Варя шагнула в сторону, в густую прохладную зелень деревьев. Ведь он же ничего не обещал вам, Варвара Александровна, безжалостно напомнил ей противный, но справедливый внутренний голос. Дал рубашку и налил кружку чая? Не смешите. Сколько вы знакомы? Неделю? Всё это детские фантазии... Как же быть теперь? Подойти, поздороваться и сделать вид, что ничего не случилось? Или просто потихоньку уйти? Но сбежать от человека, рисковавшего ради тебя жизнью, это уж совсем... как он сказал тогда? Свинство? Как раз оно самое и есть. Когда Варя выглянула из-за дерева, Данька стоял на тропинке и смотрел вслед удаляющейся девичьей фигурке. — Даня, — тихо окликнула Варя. Он обернулся. — Что с тобой? Всё, о чём думала Варя минуту назад, вдруг показалось ей мелочным и ненужным. — Ничего. Всё это глупости... — Пойдём. — Данька взял её за руку, и они медленно пошли по безлюдной дорожке больничного сада. — Рассказывай. — О чём? — спросила Варя, чувствуя в своей руке его крепкую ладонь. Нужные слова почему-то никак не находились. Данька вздохнул и тут же пожалел об этом — поморщился, зажал локтем забинтованный бок. — Болит? — тихо спросила Варя. — Немного... Варя вдруг быстро повернулась к Даньке и уткнулась носом куда-то в ворот его гимнастёрки. — Ну что мне делать с вами, — тихонько обнимая Варю, серьёзно сказал Данька. — Сперва сестрёнка слёзы льёт, теперь ты, Варюша. Вы просто пытать меня решили, честное слово. Или утопить? — У тебя есть сестра? — почти неслышно спросила Варя, боясь стряхнуть его руку со своего плеча. — Да. Соскучилась и примчалась из Харькова. Всего на пару часов. Жаль, вы разминулись... А что? Варя помолчала секунду, а потом Даньке показалось, что... Нет, не может быть. Или может? Варя несмело подняла на него блестящие глаза — и они сказали ему больше, много больше, чем те три слова, которые он не расслышал.