In A Metal Coffin

Всё на самом деле началось с того первого удара. С того шеста, который вонзился в торс Итана, и всё это с легкого движения руки Гейзенберга. Если бы Итан не был так поглощен болью и шоком, он бы увидел, как губы Лорда приподнялись в тот момент. Если бы он не обращал внимание на куски металлолома, погребающие его, возможно, он бы заметил, как Гейзенберг наслаждался всем этим слишком сильно. Как бы то ни было, события оставшейся части дня, кажется, полностью стерли все мысли об этом из его головы, слишком сосредоточенной на выживании, чтобы думать о сексуальных наклонностях мужчины, которого он едва знал. Сидя на стуле и наблюдая, как Гейзенберг разглагольствует, с каждым жестом вонзая нож, он всё же немного вспоминает об этом. Рука Итана непроизвольно тянется к животу, к сморщенному шраму, где когда-то была его рана. Даже чертовски хороший препарат ничего не делает с фантомной болью, которая возвращается при движении. Ухмыляясь, Гейзенберг наклоняется перед Итаном, снимая очки, чтобы парень видел его глаза. Это было бы неотразимо, если бы это не заставило Итана нервничать. Его инстинкты подсказывают ему бежать как можно дальше и быстрее от этого существа. Но Итан не дурак — он точно знает, почему стул, на который его грубо толкнули, находится рядом с дырой. Одно неверное движение, одна попытка сбежать — и его без колебаний столкнут вниз. Однако это не мешает Итану послать Гейзенберга, когда тот осмеливается предложить использовать его дочь как какой-то инструмент. Лицо Гейзенберга искажается, улыбка исчезает. Но его глаза всё ещё открыты, и Итан видит пламя, которое разгорается в них. Выбивая стул из-под Итана и хватая того за предплечье, Гейзенберг выглядит слишком довольным тем, что парень рефлекторно потянулся вперед. Потянулся к нему. Итан чувствует, как его желудок сжимается. — Знаешь, — начинает Гейзенберг, понизив голос; кончики губ снова слегка приподнялись, — мне не нужно, чтобы ты был там, когда я убью ее. Мне просто нужно, чтобы ты убрался с моего пути. Это должен быть тот момент, когда он бросит Итана. Отпустит и позволит ему упасть вниз, где парень встретится лицом к лицу с тем ужасом, которого создал этот человек. Однако вместо этого его дергают вперед — Гейзенберг отступает в сторону, когда он небрежно швыряет Итана в дальнюю стену. Парень ударяется с глухим стуком и стоном, в ушах слегка звенит. Сколько раз он сегодня ударился головой? Слишком много. Ему повезет, если после всего этого у него не будет никаких повреждений мозга. Ему повезет, если он вообще останется в живых после этого, — вот что сообщает Итану мозг, когда металлические предметы вокруг него начинают медленно подниматься в воздух. Выругавшись, Итан хватает свой пистолет, оборачивается, чтобы встретиться лицом к лицу с Гейзенбергом. Несмотря на все трудности с кобурой, оружие просто вырывается прямо из его рук одновременно с небольшим жестом Гейзенберга. Охваченный паникой, Итан пытается быстро подняться с пола и убраться из комнаты. Внезапно тонкий металлический стержень с хлюпаньем вонзился прямо в его ногу — а вскоре такая же участь постигла вторую. Итан кричит. Огненные копья боли пронзают его ноги, и он клянется, что чувствует, как металл царапает его кости внутри. Цыкая, Гейзенберг достает из кармана пальто тряпку. Он вытирает немного свежей крови с лица Итана, когда второй стул подлетает. Схватив парня за волосы, он поднимает его с пола, игнорируя сдавленный звук, вырвавшийся из горла Итана, и толкает его на стул. — Ну же, Итан. Мы еще не закончили. Мне всё ещё нужно убедиться, что ты не сможешь уйти, — говорит он, прежде чем грубо сунуть окровавленную тряпку в рот парня. Его рука сжимает челюсть Итана, заставляя прикусить ткань. Голова Уинтерса запрокинута вверх, и он гневно смотрит в глаза Гейзенбергу. Мужчина улыбается ему, приложив палец к губам. «Тихо». Он понимает, почему, когда стержни в ногах начинают двигаться. Свободная рука Гейзенберга тянется к бедрам Итана, когда парень начинает дергаться, пытаясь закричать даже через импровизированный кляп. Теперь он точно знает, что кости и металл соприкасаются, — их скрежет эхом отдается в его нервах, когда стержни обвиваются вокруг ножек стула. Они длинные — достаточно длинные, чтобы несколько раз обернуться вокруг его икры, — но Гейзенберг не торопится, двигая их кругами вокруг них. Зрение Итана тускнеет, чернота расползается по краям с каждым новым поворотом. Он не знает, когда перестает пытаться кричать; а, может быть, он даже не пытался, потому что он не слышал ничего, кроме скрежета собственных костей о металл. В этот момент Гейзенберг практически сидит у него на коленях, удерживая Итана достаточно неподвижным. Парень чувствует, как мужчина хрипло хихикает, — воздух обдувает его ухо. А потом, к счастью, все закончилось. Итан измучено откидывается на спинку стула; всё его тело слегка подергивается с каждым сдавленным вдохом, который он делает через нос. Его ноги кажутся практически расплавленными, и он достаточно умен, чтобы не пытаться пошевелить ими, по крайней мере, в ближайшее время. В ушах у него звенит, и всё по-прежнему слишком расплывчато, но, по крайней мере, он больше не чувствует движений стержней. Мужчина отстраняется, и руки Итана опускаются по бокам. Когда он успел схватиться за Гейзенберга? Он понимает, что не может ответить на этот вопрос, — в его сознании всё событие быстро превращается в красную дымку боли. Отстранив руку с чужой челюсти, Гейзенберг убирает потные волосы Итана со лба — и тот выкашливает тряпку изо рта. У него болит лицо. Итан уверен, что у него останутся синяки в форме пальцев. — Что… — говорит Итан, обрывая себя, когда его голос болезненно срывается. На этот раз Гейзенберг действительно смеется, похлопывая парня по щеке, как маленького ребенка, который только что хорошо пошутил. Затем он хватает спинку стула и тащит его. Зрение Итана на несколько мгновений становится белым — кровь приливает к ушам, когда движение толкает его ноги. Через несколько минут он уже оказывается за столом, задыхаясь и упираясь руками в твердую поверхность. Его левая кисть пульсирует знакомой болью. Гейзенберг прислоняется к столу с выражением на лице, которое можно описать только как голодное. От этого взгляда у Итана по спине пробегают мурашки, и он непроизвольно отстраняется от мужчины. — Ты собирался спросить, что я только что сделал с тобой, верно? Я думал, что это довольно очевидно. Я убедился, что ты не сможешь освободиться. Тебе когда-нибудь приходилось вырывать собственную кость из ноги, Итан? Потому что эти стержни идеально расположены между большеберцовой и малоберцовой костями. Единственный способ освободиться — это вырвать свою собственную кость, а затем дернуть ноги через стержени и содрать всю кожу. Не представляю, как было бы приятно на это смотреть. — Или, — говорит Гейзенберг, и его голос приобретает угрожающую интонацию, которая соответствует выражению его лица. — Ты можешь быть хорошим маленьким мальчиком и ждать, пока я вернусь и отпущу тебя. У Итана скручивает живот, во рту становится сухо. Он с трудом сглатывает, надеясь, что подергивание не выглядит так болезненно очевидно, как кажется. Страх пронизывает его ледяными лапами — и всё его тело медленно холодеет. Несмотря на все усилия Итана скрыть это, Гейзенберг прочитывает эмоции на его лице. Он посмеивается над этим: — Ты симпатичнее, когда боишься меня. Одна эта фраза кристаллизует что-то в груди Итана, и, прежде чем он успевает остановиться, он плюет в сторону Гейзенберга. Он не может собраться с силами, чтобы плевок попал на чужое лицо, но это все равно бьет его. Итан получает полсекунды удовлетворения, прежде чем что-то в лице Гейзенберга искажается и руки оказываются на его горле. Ножки стула визжат, царапая деревянный пол, и внезапно весь мир Итана опрокидывается назад. Его ноги словно пылают, гравитация заставляет их двигаться вдоль ножек, пронзая икры этим движением. Он уверен, что сейчас издавал бы довольно жалкие звуки, если бы не пальцы, обхватившие его горло и болезненно сжимающие. Как бы то ни было, его руки рефлекторно поднимаются, чтобы бесполезно царапнуть чужие запястья, удерживающие его на месте. Его ногти даже не оставляют ни единой царапины на коже Гейзенберга. Сердце колотится в ушах, Итан снова встречается взглядом с Гейзенбергом. Мужчина, увидев страх на его лице, ослабевает хватку ровно настолько, чтобы Итан смог сделать один вдох. — Извинись. — Что за х- Пальцы вокруг его горла снова сжимаются. — Извинись, или я сломаю твою блядскую шею. На этот раз Гейзенберг ждет, когда легкие Итана начнут гореть — чтобы в глазах парня появилось выражение чистой паники, — прежде чем он снова ослабит хватку. Итан кашляет, беспомощно хватаясь за запястья Гейзенберга, пытаясь набрать воздуха, чтобы заговорить еще раз. Чужие грубые пальцы не двигаются со своего места, выжидая. Предупреждая. — Прости. Стул резко падает вперед, возвращаясь в устойчивое положение, когда Гейзенберг отпускает шею. Итан вскрикивает, когда агония пронзает его ноги. Задыхаясь, он даже не осознает, что его руки все еще обхватывают запястье Гейзенберга, пока другой мужчина не начинает разжимать его пальцы. Итан сразу же дергается от него, как от огня. — Вот. Ты останешься здесь, а я убью Миранду и заберу себе всю эту проклятую деревню. Ты понял? Он стоит там долгое мгновение, и Итан с запозданием понимает, что Гейзенберг ждет ответа. Не в силах произнести ни слова, всё, что он может сделать, — это неуверенно кивнуть, стараясь не думать о постоянной пульсации, которая теперь начинается в его ногах. Гейзенберг ухмыляется, поднимая руку, чтобы на мгновение подержать Итана за щеку, не обращая внимания на то, как парень рефлекторно отшатывается от него. Затем он притягивает к себе молот, прежде чем выйти из комнаты, оставив Итана одного. Тишина нарушается только его собственным болезненным вздохом и тем, что, черт возьми, находится внизу, в дыре.

***

Итан не знает, когда он потерял сознание; просыпаясь, он понимает, что находится в другом помещении. Он всё еще сидит на стуле, и стержни всё также обмотаны вокруг его ног — почти как веревки, если бы не тот факт, что они торчат из плоти. В какой-то момент с него сняли обувь, и пальцы ног стали холодными и липкими; кровь все еще вяло вытекала из повреждений на икрах. В комнате есть кровать и камин. Здесь холодно, и сквозняк, просачивающийся через единственное окно, не очень помогает делу. Он видит, как снаружи бушует метель, сквозь металлические прутья за стеклом. Ох, так мучительно близко к свободе и всё же так далеко. Звук шагов, поднимающихся по лестнице, заставляет его повернуть голову в сторону одной из двух дверей в комнате. Итан с замиранием сердца понимает, что она запирается снаружи. Как, черт возьми, он собирается выбраться отсюда? Со скрипом открывается дверь, и появляется Гейзенберг. Его руки полны дров, и он выглядит слишком довольным собой, из-за чего Итан настораживается. Через несколько мгновений его разум напоминает ему, что дверь не щелкнула, прежде чем открыться. Мужчина был так уверен в том, что Итан никуда не денется, что даже не стал беспокоиться об этом. Стиснув челюсти, Итан молча наблюдает, как Гейзенберг разжигает небольшой огонь, — тепло быстро начинает распространяться по комнате. Это было бы приятно, после всех тех часов пребывания на холоде, если бы не тот факт, что это также медленно начинает возвращать ощущения к его ранее онемевшим ногам. Ему хочется зашипеть от боли, но вместо этого он довольствуется свирепым взглядом на Гейзенберга. Более крупный мужчина, наконец, поворачивается, чтобы посмотреть на него, слегка ухмыляясь. Одно только выражение его лица говорит Итану всё, что ему нужно знать о судьбе Миранды, но чертовски мало о том, что случилось с Розой. — Знаешь, твои маленькие друзья, которые околачивались поблизости, думают, что ты мертв. Сбежали сразу же, как только эта сука умерла. — И почему мне должно быть не наплевать на то, что делает Крис? — спрашивает Итан, вкладывая в слова как можно больше гнева. Ухмылка Гейзенберга становится шире. — Потому что, — беспечно говорит Гейзенберг, — именно они забрали ребенка, когда я закончил. Итан чувствует себя так, словно его ударили под дых. Его дыхание застревает в горле, а разум внезапно замирает. Роза ушла. Роза жива. Роза в безопасности. Здесь слишком много о чем нужно подумать. Гейзенберг пересекает комнату, опускается на корточки перед Итаном, обхватывая его лицо руками. Итан даже не осознает, что плачет, пока Гейзенберг не смахивает слезы большими пальцами. Руки Уинтерса дрожат, он крепко сжимает живот, вжимаясь в то место, где его пырнули ранее. — Что не так, Итан? — Гейзенберг говорит таким тоном, который можно описать только как пение колыбели: — Твоя дочь сейчас в надежных руках, вдали от этой деревни. Ты ведь этого хотел, верно? Единственное, что Итан заставляет себя сказать, — это просьба вынуть стержни из его ног. Это каким-то образом делает выражение лица Гейзенберга еще более хищным, как у кошки, которая загнала мышь в угол и теперь играет со своей едой. — Ох, но я не могу позволить тебе сбежать от меня сейчас, не так ли? — говорит он тихо и сладко. Разговаривает как со своим питомцем, почти по-доброму. Но его слова звучат так, словно лезвие ножа скользит по спине Итана. — Но не волнуйся, — он делает паузу, снова залезая в карман. — У меня есть несколько вещей, чтобы держать тебя в узде. Затем быстрее, чем Итан может уследить, он что-то надевает на его шею. Ошейник. Затем с размаху он надевает толстый висячий замок, запирая конструкцию. Ключа нигде не видно. Итан отшатывается, просовывая руки между ними, чтобы оттолкнуть Гейзенберга от себя. Это дает мужчине прекрасную возможность схватить его за запястья и защелкнуть наручники на каждом из них. К каждому из них прикреплена одна петля, очевидно, на случай, если к ним когда-нибудь понадобится прикрепить цепь. Зарычав, Итан пытается вывернуться, но Гейзенберг резко дергает парня вперед. Итан вскрикивает, и его пальцы рефлекторно вцепляются в куртку мужчины, когда он пытается удержаться на ногах. Его мышцы ужасно болят. — Ты хотел, чтобы они ушли, верно? Тогда веди себя прилично. Нет такого ответа, который не возымел бы отрицательного результата, поэтому Итан предпочитает смолчать. Гейзенберг ухмыляется, притягивая голову Итана, чтобы положить себе на плечо. Это почти нежно. Но затем эта нежность разбивается вдребезги, когда металл внезапно и яростно начинает разворачиваться вокруг его ног. В этом нет той медлительности, с какой он вставлял их в первый раз. Итан кричит в агонии, прежде чем его лицо грубо прижимается к шее Гейзенберга, заглушая звук кожей. Через несколько секунд стержни вырываются из его ног, скрежеща по кости и разбрызгивая кровь повсюду одним резким движением. Итан обмякает, перед его глазами проплывают черные пятна. Он задыхается, все еще сжимая куртку Гейзенберга, но теперь крепче. Более отчаянно. Он едва может ощущать свои ноги, не чувствуя ничего, кроме жгучей боли. Рука меняет его положение, полностью поднимая со стула, — колени с тихим стуком ударяются об пол. Итан всхлипывает. — Ш-ш-ш. Я дам тебе какое-нибудь лекарство, и ты будешь как новенький, не так ли, Итан, — мурлычет Гейзенберг на ухо. Итан хочет отпрянуть, но не может даже заставить свое тело двигаться. Поэтому он беспомощно сидит, пока Гейзенберг меняет его положение, прежде чем вылить содержимое очень знакомой бутылки на ноги парня. Он еще раз шикнул на Итана, когда тот зашипел от боли; ждет, пока раны закроются, прежде чем подхватить парня на руки. Итан находится в замешательстве, пока они не входят во вторую дверь, которую он заметил ранее. Это ванная комната. Тоже неплохая. И когда Гейзенберг поворачивает кран, один только пар говорит Итану, что здесь есть горячая вода. Дрожа, Итан пытается высвободиться — мысль о том, чтобы быть чистым, гораздо более соблазнительна, чем он хотел бы признать. Однако он не освобождается. Вместо этого Гейзенберг начинает снимать с него одежду. Сразу же Итан начинает сопротивляться еще больше, только для того, чтобы его руки внезапно дернулись над головой против его воли. Черт, наручники. Они металлические. Теперь обещание Гейзенберга держать его в узде начинает приобретать гораздо больший смысл. Всего через несколько мгновений Итан оказывается смущающе голым. Руки Гейзенберга на мгновение оказываются в опасной близости от его бедер, прежде чем парень быстро погружается в воду. За все время, пока он моется, Итан отказывается смотреть Гейзенбергу в глаза и не признает ничего из того, что он говорит. Уинтерс крепко сжимает челюсти, упорно игнорируя боль в них. Как только он заканчивает, ошейник дергается на шее Итана. С криком его выдергивают из воды, при этом он чуть не падает на пол. — Что за чертову игру ты затеял, Гейзенберг? — он рычит, делая вид, будто в данный момент не находится в болезненно уязвимом положении. За это он получает сильную пощечину и, схваченный за запястья наручниками, падает на колени. Давление не ослабевает, как только они оказываются на полу, и Итан с болью осознает, в каком положении он сейчас находится. — Полагаю, я недостаточно ясно выразился, не так ли, Итан? Длинный ответ состоял бы в перечислении всех способов, которыми твои реакции и тело созданы для того, чтобы я мог наслаждаться, — говорит Гейзенберг, снимая пальто и поправляя брюки. Сердце Итана бешено колотится. — Но я полагаю, что короткого ответа достаточно — ты мой, и ты останешься моим надолго. И с этими словами он стягивает штаны ровно настолько, чтобы вытащить свой член. Паника быстро накатывает — Итан дергается, несмотря на наручники, отчаянно пытаясь подняться с пола. Ухмыляясь, Гейзенберг хватает его за затылок. Другой рукой он засовывает большой палец Итану в рот, просовывая его между самыми задними зубами. Это заставляет Итана открыть рот, не в силах укусить достаточно сильно, чтобы избавиться от вторжения. Сжав пальцы под челюстью Итана, Гейзенберг подносит член к чужому рту. Извиваясь, Уинтерс изо всех сил пытается отстраниться, когда головка опускается ему на язык. Чужой член стоит только наполовину, но Итан уже чувствует, как он стремительно твердеет во рту. — Теперь Итан. Я собираюсь трахнуть тебя сегодня вечером, что бы ты ни делал. Так что либо ты будешь умничкой и хорошо поработаешь языком, либо я просто войду в тебя без всякой смазки. Чего ты хочешь? Итан хочет уйти от этого всего как можно дальше, и он показывает свой протест, изо всех сил дергаясь в хватке Гейзенберга. В отместку мужчина хватает ошейник своими силами и дергает. Через несколько секунд член Гейзенберга находится на полпути в его горле, большой палец все еще мешает ему прикусить. Задыхаясь, Итан отчаянно дергает за наручники, нуждаясь в каком-то рычаге, но не находя его. — Итан, — говорит Гейзенберг, и его голос утратил прежнюю мягкость — теперь он раздражен. — Это твое последнее предупреждение. Работай. Загнанный в метафорический угол с невозможностью дышать, Итан делает единственное, что он может сделать. Он сжимает губы так сильно, как только может, и сосет так, насколько это возможно в его нынешнем положении. После нескольких напряженных мгновений, в течение которых он оставался на месте, Гейзенберг, наконец, ослабляет хватку на ошейнике настолько, чтобы парень мог отодвинуться и попытаться дышать. За исключением того, что этого было недостаточно, чтобы Итан полностью оторвался от члена мужчины. Теперь он вернулся в исходное положение — только головка касается его языка. Тяжело дыша через нос, Итан совершает ошибку, поднимая глаза. Гейзенберг наблюдает за ним сквозь прищуренные глаза, жадно впитывая зрелище между его ног. Рефлекторно Итан пытается вырваться, но его снова опустило к основанию члена. Всхлипывая, он заставляет свою челюсть расслабиться в попытке уменьшить боль и быстро отводит взгляд вниз. Не то чтобы вид лобковых волос Гейзенберга был намного лучше. После нескольких толчков большой палец, все еще зажатый между его зубами, отступает. Немедленного толчка достаточно для предупреждения, если Итан что-нибудь попытается предпринять. Царапая ногтями холодный пол под собой, он делает все возможное, чтобы мысленно быть где угодно, только не здесь в этот момент. Где-нибудь, где его глаза не слезятся и где он не чувствует, как его собственная слюна стекает по подбородку, когда каждый толчок становится все более и более небрежным. Но это становится невозможным, когда его толкают до самого основания, прижимая нос к тазу, когда Гейзенберг издает глубокий, долгий стон. Его член дергается во рту Итана, а затем по языку течет горячая жидкость. Задыхаясь, пальцы Уинтерса царапают плитку, когда он отчаянно пытается отстраниться. Но чужая рука тут же ложится ему на затылок, поворачивая шею в положение, которое еще глубже засовывает член Гейзенберга ему в горло, и любая надежда, которая раньше была у Итана на то, чтобы уйти, рушится. — Глотай, милый. Я уверен, что ты хочешь пить. Прошло несколько часов с тех пор, как ты в последний раз питался. О боже, он звучит так чертовски самодовольно. Итан пытается гневно взглянуть на него, но на полпути давится. Он не может дышать. Слегка выгнувшись, как будто это вообще ослабит давление, Итан не может делать ничего, кроме того, что ему говорят. Гейзенберг держит его так еще несколько минут, наблюдая, как Итан корчится на месте, медленно теряя все больше и больше кислорода. После, кажется, вечности, он одним плавным движением отрывает Итана от своего члена. Губы Уинтерса издают хлюпающий звук, когда они отрываются от члена мужчины, и это из всех вещей больше всего смущает Итана. — Чертовски великолепно, — мурлычет Гейзенберг, все еще глядя на Итана, пока тот кашляет и отплевывается, не в силах выдавить сперму, все еще липнущую к горлу. Без всякого предупреждения наручники внезапно стягиваются — из-за резкого движения Итан чуть не упал лицом вниз. Петли со скрипом раскрываются и оборачиваются друг вокруг друга, создавая между ними достаточно пространства, чтобы Итан мог вывернуть запястья и не прикасаться к другой руке, но больше ничего. Причина перемены становится достаточно очевидной, когда Итана дергают за ошейник вверх. С трудом поднявшись на ноги, он пытается не отставать, когда Гейзенберг тащит его обратно в спальню. Его сердце замирает, когда мужчина останавливается у кровати, окидывая взглядом его обнаженное тело, прежде чем медленно снять рубашку. Итан сглатывает: — Гейзенберг. — Да. — Не делай этого. Всё, что делает Гейзенберг, — это смеется, почти лениво стаскивая ботинки. — Разве ты не обратил внимания, милый. Ты мой, — почти рыча говорит он. От этого у Итана волосы на затылке встают дыбом, и он ловит себя на том, что молится, чтобы кто-нибудь, пожалуйста, пришел и спас его из этого ада. Черт, он бы даже предпочёл кого-нибудь из других гребаных Лордов. По крайней мере, у них хватило бы порядочности просто убить его. — Я не хочу этого. — Мне плевать. — Гейзенберг, пожалуйс-… — Итан обрывает себя, заметив, как мужчина вскинул голову при первом звуке этого слова. Он усмехается — медленно, лениво, зловеще, прежде чем откинуться назад, будучи наконец полностью обнаженным. — Я заставлю тебя умолять всю ночь, Итан. А потом его снова дергают за ошейник вперед. Оказавшись достаточно близко, Гейзенберг хватает его за связанные запястья и тянет за собой на кровать. Она огромная и мягкая, но Итан отшатывается от простыни, как от огня. Его ноги царапают одеяло, с силой пиная ноги Гейзенберга. Зарычав, мужчина хватает его за лодыжку и выворачивает. Громкий треск отдается в ушах Итана. Шок останавливает его от того, чтобы издать нечто большее, чем сдавленный крик боли, прежде чем Гейзенберг прижимает Уинтерса лицом к подушке — ошейник удерживает его голову и шею на месте. Все еще не оправившись от сломанной лодыжки, Итан не успевает подготовиться, как в него грубо вонзается палец. Парень дергается, наручники слегка лязгают, когда он пытается отползти от оскорбительного вторжения. Но из-за того, что его запястья связаны вместе, и из-за руки, которая сжимает его бедро, он никуда не может сдвинуться. Делая глубокие вдохи и закрывая глаза, Итан пытается притвориться, что не чувствует, как палец постыдно растягивает его. Все, что он делает, когда к нему присоединяется второй, — это слегка шипит, хватаясь за одеяла под собой в надежде на какое-то чувство облегчения. Он просто молится, чтобы Гейзенберг решил поскорее покончить с этим дерьмом. Проблема в том, что он этого не делает. Нет, он долго держит два пальца внутри, осторожно двигая ими. Будто ища что-то. Пока, наконец, он не поворачивает их правильно, и Итан реагирует, задыхаясь. Мужчина хихикает и снова вдавливает пальцы в тот же маленький комочек нервов. Итан непроизвольно приподнимает бедра, но рука, все еще удерживающая их на месте, к счастью, спасает его от унижения. Итан думает, что его сейчас стошнит. Содрогнувшись, он утыкается лицом в подушку под собой, пытаясь спрятаться от мира. В ответ на это Гейзенберг отпускает его бедро, хватает за больную лодыжку и сжимает. Издав сдавленный звук, Итан пытается отдернуть ногу. Вместо этого его еще глубже вдавливают в матрас, пальцы неподвижны внутри него, но не уходят. — Я хочу видеть твое лицо, Итан. А теперь пошевели головой, или я сломаю и другую, блять, тоже, и оставлю тебя неподвижным. И если это не достаточно убедительная угроза, Итан не знает, что это такое. Дрожа, он наклоняет голову набок, чтобы мужчина мог его видеть. Словно вознаграждая его за послушание, Гейзенберг снова прижимает пальцы к простате, ухмыляясь тихому звуку, который слетает с губ Итана. Уинтерс не знает, как долго Гейзенберг делает это — заставляет его чувствовать себя хорошо. В конце концов он добавляет третий палец, а затем вскоре после этого начинает говорить всякие грязные вещи; но к этому времени Итан уже мысленно был не здесь. Притворился, что он просто не настоящий, и отключился от реальности происходящего. Подальше от его прерывистого дыхания, вздрагивающих бедер и его твердого, как камень, члена. И все это из-за того, что мужчина нашел одно местечко в его заднице. Было бы забавно, если бы кто-нибудь знал, что это на самом деле понравится Итану. Не то чтобы кто-то, кроме Мии, больше интересовал его в постели. До сих пор. Мысль о том, чтобы она сделала с ним такое, была бы приятна несколько месяцев назад. Теперь он даже не уверен, сможет ли когда-нибудь снова сделать что-то подобное. Не думая о бороде, царапающей его спину, когда Гейзенберг покусывает его за лопатки. Не думая о его пульсирующей лодыжке и ноющих синяках по всему телу. Не без мысли о вкусе, все еще сохраняющемся у него во рту и который нечем смыть. Он даже не замечает, когда пальцы покидают его вход, пока Гейзенберг не нависает над ним — кончик его члена крепко прижимается к его заднице. Подергиваясь, паника пересиливает все разумные доводы, когда мозг Итана говорит ему убираться. Но хватка Гейзенберга остается верной, и парень не может сдвинуться с места. Мужчина сильнее прижимается к нему, и Уинтерс чувствует, как его вход начинает гореть от растяжения. — Пожалуйста! — он плачет, отчаянно пытаясь выгнуться дугой. Гейзенберг тут же замолкает, прижимаясь еще сильнее к спине Итана. Его борода царапает шею парня, а дыхание щекочет ухо. — Пожалуйста «что», милый? Все тело Итана напряжено и дрожит. Он чувствует тошноту, и это так-так отвратительно. Он просто хочет, чтобы это закончилось. — Пожалуйста, — шепчет он, закрывая глаза, когда его голос срывается. — Пожалуйста, остановись. Я не хочу этого. Пожалуйста. Он чувствует, как Гейзенберг улыбается, прямо перед тем, как схватить Итана за бедро и одним резким движением дернуть его на себя. Итан издает громкий крик, сжимая одеяло между пальцами, как спасательный круг. Это обжигает; глубокая затаенная боль, которую он никогда раньше не испытывал. И по мере того, как Гейзенберг двигается, лучше не становится. Внезапно Итан осознает, что не может уйти от всего этого, ему слишком больно, чтобы погрузиться в собственные мысли. Стиснув зубы, он пытается не обращать внимания на слезы, которые появляются в уголках его глаз при каждом толчке. Затем, это происходит снова, — Гейзенберг находит это идеальное место. Итан знает, что мужчина замечает это, потому что, когда у него перехватывает дыхание от вспыхнувших в глазах звёзд, Гейзенберг останавливается. Принимает к сведению. А потом снова вонзается прямо туда. Застонав, Итан пытается игнорировать толчки, проходящие через его тело, особенно вниз, к члену. Но у Гейзенберга другие планы. Он хватает Итана за бедра, отпуская его ошейник, который удерживал его голову опущенной, и тянет его вверх и к себе на колени. Гравитация толкает его член до упора в Итана, посылая небольшие волны боли и удовольствия вниз по позвоночнику парня. Задыхаясь, он слегка откидывает голову назад, но только для того, чтобы она ударилась Гейзенбергу в грудь. Рука мужчины находит путь к члену Итана и, несмотря на протесты, обхватывает его. Это то, что, наконец, ломает Уинтерса — дуэль ощущений поглаживаний и толчков. С прерывистым криком Итан откидывается назад и сдается. Всё превращается в размытое пятно задыхающихся просьб, рычащих приказов и множества грязных разговоров. Все это проскользнуло прямо сквозь Итана, он едва осознавал что-либо, кроме своих голых чувств. Единственное, что он отчетливо помнил, — это как кончил. Как он выгнул спину, как Гейзенберг впился зубами ему в плечо, как все это потрясло его. Гейзенберг последовал вскоре за ним, кончив глубоко внутри Итана. Теперь Уинтерс лежит неподвижно, уставившись в потолок, обхваченный чужой рукой за талию, крепко, собственнически. Он тяжело дышит, но не помнит, сколько минут прошло с тех пор, как они оба закончили вот так. Итан чувствует себя грязным. Его бедра липкие, и он весь в поту и крови из-за укусов Гейзенберга. Ему кажется, что его сейчас стошнит, если он будет думать об этом дальше. Он пытается свернуться калачиком, отодвинуться подальше от того места, где лежит Гейзенберг. Его просто притягивают обратно во все еще горячую грудь. Извиваясь, Итан пытается остаться там, где он уже лежал. Гейзенберг тихо рычит ему в ухо, и внезапно наручники очень сильно прижимаются к матрасу, эффективно обездвиживая его. Они остаются в таком положении еще несколько минут, Итан слегка дрожит, несмотря на то, что его тело горит. — Если тебе когда-нибудь удастся сбежать, Итан, — говорит он низким, угрожающим голосом. — Я выслежу тебя. Я притащу тебя прямо сюда. Я заставлю тебя служить мне снова и снова. И я заставлю тебя смотреть на то, как я буду убивать твою дочь. Это не просто угроза — это обещание, и от убежденности, с которой мужчина это говорит, у Итана пересыхает во рту. С трудом сглотнув, он кивает, тупо уставившись в дальнюю стену. Гейзенберг издает довольный звук, притягивая Итана под простыни. Это странно по-домашнему, мило. Особенно когда он прижимает Уинтерса к своему подбородку, обнимая его, как огромное одеяло. Это заставляет желудок Итана скрутиться в тугие узлы. Господи, во что он ввязался?