Зов крови

На Тортуге стояла душная, несовместимая с нормальным существованием ночь — влажная пора дождливого жара.        Тропики, скука, отлив. Просоленный, морской воздух носился тут и там, покрывая загорелые лица морских скитальцев и островитян пленкой липкого пота. Сухой ветер трепал нечесаные, жёсткие как просмоленная плеть патлы, утратившие последнюю схожесть с человеческими волосами примерно так навсегда. В лиловом от пьяных сумерек небосводе плясали жёлтые пятна назойливых светляков, жирных как мухи на скотобойне. В таверне «На повороте», принадлежавшей некогда сыну богатого француза — плантатора и контрабандиста — Мартена Дюбуа, а позже — его дружку-полюбовнику и младшей сестре Луизе, вышедшей замуж за удачливого корсара-испанца, было полно народу.       На дворе стоял мятежный шестнадцатый век, переваливший за половину, прямиком в шестидесятые годы. Это было время великих открытий и кровопролитных сражений. Это было время, когда на английском престоле сидела незаконная дочь законного отца — добрая королева-дева из рода Тюдор, а по всей Франции пылал костер религиозной войны. Это был век завоеваний Сулеймана Кануни и царствования Иоанна IV. Век Мартина Лютера и иезуитов, век «Непобедимой армады» и Мигеля де Сервантеса. Это были буйные шестидесятые годы. Через пять лет должна была прогреметь трагедия Варфоломеевской ночи, а через три года — завершиться Охота на ведьм, оставшаяся кровавым клеймом на теле истории. Это был век, когда множество отчаянных моряков, вчерашних пленников, рабов и сирот подавались в корсары, увлекаемые звоном монет и хмелем свободы. Это был век дипломатии, век великих союзов и проникновения в Азию, век торговли с Японией и поселенцев в Китае. Это был век, когда португальцы дивились странному нраву "ханьского племени", а те ещё носили ханьфу и косы до пят, издалека узнаваемые во всех европейских портах с единого полувзгляда. Это был Золотой век пиратства, век коварства и крови, век алчности и грабежей, век любви и свободы. Это был век жестокости и отчаяния, век необычных, безумных людей, не нашедших себя на земле или волей случая брошенных в суровое море. Это был век тех, кого манило богатство и кровь. И тех, кто слепо повиновался ее страшному зову, в итоге натыкаясь совсем на иное...       А наша история началась в конце января 1567 года. Ровно два года минуло с тех пор, как губернатор д'Ожерон вернул "цитадель свободы" под протекцию французской Короны, однако, не скрываясь, пользовался услугами флибустьеров. И хотя, Тортуга уже превращалась в слабую тень своей былой мощи, а влияние на нее Мальтийского ордена было до ужаса велико, однако, это место всё ещё было горячо любимо как пиратами средней руки, так и их легендарными собратьями, внушавшими трепет и ужас в сердца европейцев. Редко в порт заходили иные суда, ничуть не похожие на фрегаты и галеоны. Размером они были с хорошую каравеллу, однако, куда более быстроходные и вооруженные в два раза мощней. У них были странные, веерообразные, как плавники сказочных рыб или крылья драконов, паруса из красной бумаги, а сзади, близ кормового балкона, развевалось необычное знамя — белоснежный пион на фоне шитого золотом поля. Иные поднимали и тонкий, похожий на змеиный язык, флаг белого шелка, отороченный синей каймой. То было свободное знамя вокоу, особо чтимое ханьским пиратством. Так пиратское братство Азии, а особенно — ханьцы, выражали почтение своей группировке или же преданность господину патрону — главе тайного ордена Ланьлин Цзинь. Одно только ханьское судно не носило этих знамён. Кровавая джонка «Цзянцзай», успевшая печально прославиться за последние несколько лет, была лишена столь явной принадлежности к рядам кровавых разбойников. И возможно, именно потому многие купцы ни раз были обмануты, принимая ханьского головореза за своего брата, а его джонку — за торговое судно. Несчастные жертвы лишь в последний момент замечали реющее поверх кормового балкона чёрное полотно с кроваво-красным, отличительным признаком, казавшимся на первый взгляд чьей-то неудавшейся шуткой. Ведь кому придет в голову, что капитан-убийца с «Цзянцзая» сделал своим "отличительным знаком" детский леденец из жженого сахара? А между тем, именно он пылал кумачовым шитьем, предрекая неминуемую погибель каждому, кто мог его видеть.       «Цзянцзаем» руководил кровавый безумец, гордец и охотник. Никто не знал как и где он родился, откуда пришел и почему оказался с вокоу. Он был их лидером и вожаком, имел крутой нрав и твердую руку, а помимо прочего — приятельствовал с самим Цзинь Гуанъяо. Стоило ли удивляться, что такой человек за первый год-два подмял под себя пиратское братство Желтого моря, а последующие — потратил, чтобы запугать как можно больше народу? На Карибах ему придумали новое говорящее имя, разложили на несколько языков. Оно к нему и пристало, а настоящее — о, то вдруг стало каким-то менее важным. Отошло, затаилось, выжидая момента. Зато теперь абсолютно любой, едва завидев в порту ладное судно, похожее на морского дракона, сразу же понимал: капитан Кровь снова в Тортуге. Вновь его занесло в это веселое место, которое он на дух не выносил за чрезмерное скопление заносчивых европейцев. А дела раз за разом приводили капитана в сей город, заставляли бросить якорь в порту и коротать вечера в общении с неприятнейшими из людей. Европейские капитаны в глаза называли его Сюэ Яном — по имени, добавляя почтительное «господин». За глаза — поносили нещадно, кликали божью кару и все мыслимые несчастья, не скупясь на отборную брань. Капитан Кровь был в их глазах кровожадной свиньей, хитроумным безбожником, наконец, сумасшедшим, коему душегубство доставляло неописуемое наслаждение. И хотя, не единый корсар на Тортуге не мог похвастаться праведностью, Сюэ Ян был язычником "ханьского племени". Он был чужим. Непонятным. Карающим. Он был смел и удачлив, он непрестанно ходил по лезвию, безжалостно убивал и беспринципно торговал, он ненавидел весь мир, ловко вынуждая себе подчиняться. И те, кто считал себя обиженными страдальцами, льющими кровь, чтобы жить, невольно смолкали, бледнели. Капитан Кровь носил в ледяном сердце давнюю боль и презрение, ненависть к людям, а особенно — ненависть к европейцам. Надо сказать, его ненависть не была беспричинной.       Было в Тортуге и одно досадное, но нерушимое правило: самое жалкое и опустившееся существо, способное разве что пьяно хрюкать в грязи, и то не упускало случая ухватить за полу ханьфу или выплюнуть вслед парочку грязных ругательств. Сюэ Ян желчно усмехался в душе. Ему было смешно от мысли, что неграмотный оборванец, опустившийся пьянчуга и, возможно, бегущий от трибунала матрос, может считать себя выше него. Все они здесь были бандитами и отбросами, но неунывающий Сюэ Ян, капитан Кровь — Сюэ Ян, в своем расшитом шелками ханьфу, был куда лучше других... Лучше грязных оборванцев, умеющих лишь плеваться желчью и коряво выражаться на португальском или французском. Лучше вечно пьяных матросов, лучше безумных от вседозволенности развратников, лучше оказавшихся в плену мальчишек, лучше мечтательных перебежчиков. Он был лучше многих людей. В том смысле, что был в несколько раз хитрее, удачливее, а главное — не в пример беспощаднее. Сюэ Ян был наглядным примером того, как высоко может вознестись в меру удачливый и абсолютно беспринципный человек. Очень хорошим примером. Было ещё и другое, более старое и глубокое — страшный корень его животной, кровавой ненависти. Но об этом никто точно не знал, сплетен было достаточно много, а напрямую спрашивать у кровавого капитана мог только покойник. А тех не то чтобы было много. Сюэ Яна можно было узнать с первого взгляда. Среди ханьцев он выделялся лукавой миловидностью черт и хищной, жестокой улыбкой, которая так обманчиво шла его тонким губам. Не то чтобы он был высок, однако, силы и гибкости в нем было как в диком коте. Оружием владел легко и изящно, но несколько бессистемно — как и во всем предпочитал заменять теорию практикой. Это-то и выдавало в нем босяка-самоучку. Ещё одна отличительная черта — плевое по меркам того мира увечье — у него на левой руке не хватало мизинца. И как нетрудно догадаться, это была ещё одна тайна в коллекции загадок кровавого капитана. Тех, кто знал подлинную историю потерянного пальца, Сюэ Ян уничтожал с маниакальной горячностью. Что в умах и на языках человеческих породило множество глупых сплетен. К примеру, господин атташе ханьского посла при испанском дворе — Сяо Синчэнь не пробыл в Тортуге и часа, а уже был досыта сыт той небывальщиной, которую болтали о "косоглазом дьяволе" Сюэ Яне.       Сяо Синчэнь оказался в Тортуге не то чтобы по доброй воле — вместе с экипажем судна «Бася» был взят в плен и перекинут на подспудную каравеллу, не принимавшую участия в схватке. Гораздо позже он выяснил, что капитан «Бася» как-то перешёл дорожку Цзинь Гуанъяо, а тот всего лишь позволил вокоу потопить судно и капитана к морским чертям. Как выпадет случай. Тогда его это не интересовало. Тогда он сидел под бизань-мачтой с заломленными руками и несколько утомленно удивлялся, что всё ещё жив. Меч у него отобрал сам капитан Кровь. Началом их знакомства можно было считать ту несчастную ночь, когда вокоу сожгли «Басю» и убили практически весь экипаж. В живых осталось семеро — трое перешли на сторону победителей, один попытался напасть на кровавого капитана и был изрублен в куски его же людьми. А ещё троих просто скрутили и подбросили до Тортуги, где горемычную троицу стоило срочно продать. И самим же сгинуть с глаз долой Сюэ Яна. По крайней мере, до тех пор, пока он не отпустит. Или, пока не разрешит своих разногласий с д'Ожероном — упрямый француз посчитал себя выше вокоу, за что должен был в скорости заплатить.       На берегу они пересеклись снова. Шел косой дождь, парило как в восточной бане, а воспоминания о бесчестной схватке с пиратами были ещё свежи как раны, оставшиеся на рёбрах Сяо Синчэня. Сюэ Ян прошествовал мимо, разряженный в роскошное, наверняка, краденое ханьфу, едва удостоив пленников взглядом. Но вдруг обернулся и на его лице появилась лукавая гримаса.       — Приятно было иметь с тобой дело, даос! — хмыкнул он, цокая языком. — До встречи. Прости, тороплюсь! Без прощального поцелуя, красавчик... А оружие у тебя ничего, ладное, я оценил. Он ловко поймал за шиворот пробегавшего мимо мальчишку и отнял у него светлый клинок чистого серебра, чьи бронзовые ножны украшал тонкий рисунок, удивительно схожий с изморозью по зиме. Покрутил в руках, вроде бы изучая, но в глубине светлых глаз плясали глумливые черти. И вдруг резко обнажил клинок, провел языком по всей длине дола, сколько хватило. Казалось, этот безвкусный спектакль был спланирован им заранее, к тому же, капитан Кровь был несколько пьян и излишне доволен собой. Сун Лань — давний друг Сяо Синчэня и ещё одна жертва этого дня — несдержанно плюнул под ноги пиратскому капитану, верно поняв его низкую шутку. Сам Синчэнь лишь недоуменно вскинул брови, не вполне понимая происходящее в силу своей порядочности. Ещё более он удивился, когда пьяно пошатывающийся капитан неожиданно ловко подскочил к Сун Ланю и, воспользовавшись его беспомощностью, с размаху зарядил точно в челюсть. Сун Лань издал булькающий звук и плюнул повторно, на этот раз — кровью и аккурат на сапоги ненавистного пирата.       — Прощай, даос — хмыкнул Сюэ Ян, обращаясь к Синчэню, однако, уже равнодушно. Былой интерес к пленникам был утрачен. Капитан уверил себя, что никогда больше не увидит этого утомительного святошу. За его спиной Сун Лань неприязненно фыркнул и процедил сквозь зубы проклятие.       — Почему он назвал меня так? — спросил у друга Синчэнь, всё ещё находясь в расстроенных чувствах. Сун Лань состроил гримасу.       — У этого типа ещё более ужасное чувство юмора, чем он сам, — кисло сказал он. — Он решил, что будет очень остроумным высмеять твою порядочность подобным образом... Не думай об этом. Мы должны бежать как можно быстрее, пока нас не зарезали в этом бандитском гнезде. Сяо Синчэнь поглядел через плечо, насколько ему это позволяли связанные руки. Пятеро матросов с «Цзянцзая», устроившись на перевернутой бочке, играли в кости, отбирая друг у друга награбленное барахло. К ним присоединились и несколько европейцев, из тех, кто и с чертями водиться не прочь, если это сулит какую-то выгоду. Они шумно переругивались на ужасной смеси нескольких языков, но пока были не настолько пьяны, чтобы затеять драку. Синчэнь со вздохом покачал головой.       — Нас убьют раньше, чем мы успеем перерезать веревки — печально улыбнулся он. По лицу Сун Ланя скользнуло лёгкое раздражение. Матросы, меж тем, бросили кости и принялись вести жаркий, малоразборчивый спор, будто бы кто-то имел неосторожность зацепить животрепещущую тему. Пленники подавленно молчали, невольно прислушиваясь.       — А с этими что?... — вдруг спросил один из европейцев, косо поглядывая в сторону Синчэня и его друга. — С девчонкой-то понятно что будет, а этих двоих куда? Разве что, как свиней перерезать...       — Капитан перекинул их на руки нашего, — лениво отвечал ему ханьский контрабандист с подспудного судна. — Наш продаст. Деньги они меж собой разделят — кто им помешает?       — И что, настолько ценны? Чё им без дела болтаться?       — А кто их там разберёт? — был ответ. — Особенно, Сюэ Яна? Это ведь он не велел этого, белого, трогать. И дружка его, если только в рожу, коль рыпаться будет... А так ждать. Жда-ать. Оба должны быть живыми, целыми, при чести и разуме, черт бы их драл... Следом за этим последовало несколько грубых, отрывистых выражений, от которых Сяо Синчэня передернуло против воли.       — Мне кажется, — тихо шепнул тот, повернувшись к приятелю. — Или капитан вступился за нас?... Сун Лань поморщился.       — Конечно! — язвительно хмыкнул он. — Разумеется! Какое редкое благородство!... Нас не тронут только потому, что у нас должен быть товарный вид, когда найдется подходящий покупатель. Мы окажемся в рабстве, Синчэнь! Тот побледнел, но в ответ не сказал ни слова.       — С чего бы это Сюэ Яну вступаться за них? — подозрительно спросил один из матросов, такой же тугодум как и Синчэнь. Его товарищ издевательски хмыкнул.       — Пойди и спроси, коль тебе интересно! Спрашивать, конечно же, никто бы не стал. Матросы были хоть и недалёким, но опытными людьми, и досаждать Сюэ Яну никогда не решились бы.       — Э, нет, — сказал один из ханьских контрабандистов, помолчав. — Женщины из рыбацких селений пугают своих чад двумя капитанами: бедой Сюэ Яном и Чародеем из Илина. А я советую каждому, кто хочет жить, не приближаться к ним и на тысячу чжаней!       — Чародей? — подозрительно спросил один из европейцев, придвигаясь чуть ближе. Он говорил по-ханьски, но совершенно ужасно, и очевидно, понимая это, старался не болтать слишком много. Честно говоря, у Сяо Синчэня возник похожий вопрос. Контрабандисты заозирались, словно бы неясный чародей мог прыгнуть на них из тени. Помолчали, хмуро переглядываясь между собой и пожевывая губами. Наконец, один из них кашлянул и медленно, неуверенно заговорил:       — Был тут один... Тринадцать зим миновало с тех пор, как его вздернули на рее, а-нет, люди все ещё помнят. У вас, желтоголовых европейцев, есть байка про дьявола морей Дейви Джонса, что возит туда-сюда души множества мертвяков. Илинский капитан-чародей был чем-то похожим. Он, представьте себе, ушел в вольное пиратство достаточно рано, однако, пошел по темному пути и окончательно сгинул. Захватил английское судно, сильнейшее на своем веку и... говорят, сделал с ним что-то, вроде печати в сердцевину вогнал. Назвал корабль иначе: «Чэньцин» — «Прежние чувства» — то есть, так это, кажется, по-вашему будет. Уж не знаю кому и что он хотел доказать, из гордыни, из алчности иль от досады ушел в море — не спрашивайте. Только душ немеряно он сгубил, да совсем себя потерял. На службе у него, говорят, мертвецы одни были... Возможно, врут люди. Да только Призрачный Боцман Вэнь Нин был его правой рукой — слыхали? А, сгинул он после смерти хозяина, а куда сгинул — а пёс его!.. Люди-то капитана сущим демоном помнят, а иные, кто знал его, говорят, что человеком он был не дурным, да и в море от жизни собачьей подался. Тогда-то его иначе звали. Вэй Усянь — третий по красоте молодой господин, шутка ли! А все одно. Он и сам-то под конец себя позабыл, совсем тронулся среди мертвецов, один, неприкаянный, проклятый... Помолчали. Европейцы взирали на рассказчика и суеверно крестились, хотя и поняли далеко не все, что им было рассказано. Ханьцы молчали, неожиданно проникнувшись этой историей. Молчал и Синчэнь, всей своей благородной душой сочувствуя неизвестному капитану и уже заранее уверенный, что тот был вынужден стать тем, в кого превратился под конец своей безрадостной жизни.       — Говорят, призрак «Чэньцина» в последнее время рыбаки Жёлтого моря видали, — вдруг сказал один из контрабандистов, потупившись. — Не к добру это... Грядет буря и как бы нам не захлебнуться в ее волне. Да.

*** Разумеется, все это были лишь сплетни. И призрачный корабль, и его мертвый капитан, и его дьявольское проклятье. Так думал и хозяин покосившегося трактира, наливая в плошку вина запоздалому посетителю. Тот сидел, привалившись к стене и казалось, дремал, не обращая внимания на шум волнующегося моря и стук плошек о стол. Он был молод, однако одет очень просто, а на лице была странная маска, не дающая посторонним разглядеть его черт. Хозяин решил, что странник либо урод, либо болен лицом, а потому, быстро привык и перестал удивляться.       — Далеко ли до Сингапура, старик? — вдруг спросил посетитель твердым и удивительно звучным голосом. Хозяин смешался.       — О нет, совсем близко, — ответил он наконец. — Два дня ходу, если пешком, а так...       — Есть ли ещё кто-то в трактире? — спросил гость, жестом останавливая старика.       — Мой сын, господин — охотно ответил он. Странный посетитель кивнул, по его тонким губам скользнула улыбка.       — Пусть соберётся не мешкая, — сказал он вдруг. — «Бася» сгинул в пучине. Капитан Не был убит. Людям нужны поводы для беспокойства... О, я встречусь с ним завтра на набережной. Кстати, мне как раз нужна молодая душа! Близится время заявить о себе вновь. И ничего более не объясняя, он залпом выпил вино, бросил на стол мелочь и направился вон.       — Откуда?... — только и пискнул трактирщик, вконец переставая что-либо соображать. — Кто?... Что вы?... Гость обернулся, чуть приоткрыв дверь. Лунный свет лился у него из-за плеч, оттеняя скрытое маской лицо. Волны стонали и бились о источенный временем берег. И в этом свете одежды гостя казались ещё более выцветшими и поношенными, а тонкие губы, напротив, гнулись в странной усмешке.       — Море мне шепчет на ухо много чего, — проговорил он нараспев. — Но я изредка слушаю. Жаль, иногда это бывает очень забавно. Он развернулся на каблуках и вышел в ненастную ночь.       «Куда же он пойдет в такую погоду? — запоздало подумал трактирщик. — Не ровен час, унесет в море!» Он бросился к дверям. Снаружи бушевала стихия, острые брызги долетали до самых дверей, ветер взбивал песчаные вихри и гнал гребни морской пены в самое небо. У скалистого мыса скакало на волнах прекрасное судно европейского образца, просвечивая драными парусами. На носовой палубе была едва различима темная, мужская фигура, бесконечно маленькая и одинокая посреди стихийного беснования. Неизвестный смельчак стоял неподвижно и прямо, гордо вскинув свою бедовую голову в чёрное небо, и не переставая играл какую-то заунывную, рвущую душу мелодию.       Страшная как сама смерть музыка флейты была тиха, но без труда перекрывала вой шторма, бессильного перед ее странным хозяином...