Зов крови

С бывшим "атташе господина ханьского посла" Сюэ Ян столкнулся через пять месяцев на Карибах — на острове Барбадос. Сяо Синчэня там как раз продавали с торгов как бесполезный сервиз полоумной кузины. В смысле, чаялись сбыть очередному рабовладельцу за несколько жалких монет. А может, напротив, — для кучи любому желающему. Кто знает, насколько обременительным и бесполезным товаром оказался этот даос? Сюэ Ян был слишком хорошо осведомлен в этой области, чтобы понимать — бедняжка-атташе едва ли подойдёт для изнурительной работы на плантациях. А значит, продать его будет затруднительно. Таких, обычно, покупают садисты с специфическим вкусом. И жизнь их сокращается вдвое. Капитан «Цзянцзайя» криво осклабился. Судьбе праведника Синчэня можно было лишь посочувствовать. Стояло позднее утро, солнце уже приближалось к зениту, и в жарком мареве дня плавились булыжники набережной, отданной под торговлю. В яркой синеве ядовито-жгучего неба светился раскалённый диск золота. Жара утомляла. Сюэ Ян обмахивался веером из папиросной бумаги и коротал часы, шатаясь по пристани, приглядываясь к товарам и пошло подшучивая над хорошенькими цветочницами. «Цзянцзай» стоял на якоре уже больше недели, а его капитан откровенно скучал, ожидая сигнала. Море было неспокойно вторую неделю, но этого Сюэ Ян никогда особенно не опасался. А вот испанские галеоны, пущенные как гончие псы по следам морских разбойников, были куда серьезнее. Идти в открытую против европейских военных ему не хотелось. Во всяком случае, это была не его схватка, не его война, не его расприи. Капитану вполне хватало и тех неудобств, которые чинили контрабандистам солдаты императорской и наместнических армий. В дрязги европейских дворов и алчных корсаров он старался не лезть. Взгляд Сюэ Яна скользнул по бледному лицу Синчэня. Тот был изможден до предела, до полного отрешения от всего происходящего. Его глаза были мертвы и пусты как пыльные стекла, как окна сгоревшего дома. Он не глядел ни на кого, то ли не желая, то ли просто не замечая толпы, что ходила и говорила, поднимая пыль и создавая излишний шум. Его бескровные губы были сжаты в тонкую линию, а лицо отражало холодную, равнодушную усталость, бесконечную муку, дичайшую смесь унижения, боли и горечи. Казалось все замерло, надломилось в тонкой фигуре Синчэня. Капитан Кровь никогда не подумал бы, что увидит его таким... слабым. Страшно и отвратительно неприятно становилось при взгляде на это больное, едва стоящее на ногах от слабости и голода существо, грязное, исхудавшее, растрёпанное, с падающими на мокрое, лихорадочно-влажное лицо, серое от разводов пыли и грязи, волосами. В безвольно опущенных плечах, подрагивающих кистях связанных рук, нездорово полыхающем румянце на контрастно бледных щеках чувствовалась та трагическая обречённость, с которой гордые и свободные люди принимают в конце концов страшное бремя неволи. Сюэ Ян, сам когда-то давно переживший безнадёжный кошмар рабства, испытывал горькую смесь понимания и ненависти, в которой никогда не признался бы даже себе. Много воды утекло с тех пор, как мальчишку-сироту с рыбацкого суденышка сбыл желтоголовым уродам его пьянчуга-капитан. И за что сбыл, за бутыль рисовой водки! Но то было прошлое, отмщенное, живущее вечным напоминанием, прошлое другого, выигравшего в этой войне человека. Сюэ Ян был единственным ханьцем, поставлявшим на колониальные рынки партии арестантов из числа европейцев, обречённых на порабощение своей же Короной. Капитан Кровь отвернулся и зло сплюнул на землю. Острое, ненавидящее ощущение окрасило в маково-кумачовый оттенок его глухую к чужим страданиям душу. Захотелось отчаянно взвыть раненным зверем, захотелось вцепиться в глотку — а уж кривозубому торговцу или самому атташе — даочжану Синчэню — точно не ясно. Но, разумеется, он без труда подавил в себе это желание. «Так-то, господин даочжан, — желчно прошипел капитан, не понимая что именно его так заводит.— Тут вам не мирные переговоры. Добро пожаловать в мир, не огражденный завесой ханьского шелка!» Но на душе было тяжко. Было больно глядеть на это униженное существо, величественное в своей чистоте. Сюэ Ян ненавидел его за глупое решение отправиться в море и попасться ему на пути. В самом деле, постигал бы дальше свое просвещение в окружении горных цветов — ничего не случилось бы! Капитан ни на секунду не сомневался, что в условиях голода и антисанитарии, в униженном положении рабского бесправия, Сяо Синчэнь скоро умрет. Недостаточно быть только лишь сильным духом, чтобы выгрзыть право на жизнь там, где у тебя отняли права. Напротив, смертельно опасно быть благородным. «Не думай об этом, — попытался вразумить он себя, отворачиваясь от бледной вереницы рабов. — Не твои это заботы». Однако, тонкое как у католического мученика — Сюэ Ян видел пару раз европейские полотна, посвященные их святым — лицо продолжало стоять перед внутренним взором. Казалось, невозможно просто так забыть о страдальчески сжатых губах, дрожащих ресницах, лихорадочной дрожи. В жестокой и безнравственной душе капитана, не способной на жалость, впервые проснулось нечто небезразличное по отношению к чужому страданию. Сюэ Ян подавил раздражение и вновь обернулся. Его взгляд встретился с мутным взглядом Синчэня. Тот пошатнулся и уронил голову на грудь, так, что грязные, спутанные волосы совершенно скрыли пылающее лицо. Не нужно было быть лекарем, чтобы понять — Сяо Синчэнь болен, и болен тяжело. Он бредил, его лихорадило. Ему было худо настолько, что он с трудом различал происходящее и не узнавал лиц. Сюэ Ян ощутил давящую тошноту. «Глупость какая, — зло подумал он, остервенело втягивая носом горячий, соленый воздух.— Что за дурь лезет в голову? Да плевать мне, пусть хоть сейчас подсохнет на этом трижды проклятом базаре. Фу, какое ужасное солнце... Глупости, ха!» Капитан «Цзянцзайя» скинул с себя гнетущее оцепенение и уверенным шагом двинулся прочь от несчастных рабов, от безнравственных торгашей, от бессовестных поработителей. Да, когда-то он сам, будучи сиротой семи или восьми лет от роду, был продан в рабство. Так поступали практически все, надо признать, Сюэ Ян иногда и сам продавал работорговцам "пороховых обезьян". Если на то была особая необходимость. Но это вовсе не значило, что он простил своему капитану подобной жестокости, нет! В течении мучительно-долгих, почти бесконечных, двух лет он вынужден был жить в тесной хижинке вместе с другими рабами, терпеть унижения и боль, молчать, трястись за свою жизнь и достоинство, работать до полного изнеможения на плантациях, под палящим, карибским солнцем. Два огненных года, два ямайских года насильного порабощения! Два года жары, мучений, режущей горло жажды, нестерпимого голода, едва перебиваемого манными лепешками и кусками солёной рыбы... Сюэ Ян за эти два года растерял все хорошее и человеческое, что только оставалось в его душе. Он научился ненавидеть, он созрел для убийства и закалился для мести. Он украл скальпель у раззявы-доктора в одну из безлунных ночей, когда тот приехал лечить подагру хозяина. Он перерезал горло надсмотрщику, мстя за изломанные в кровавую кашу пальцы левой руки. Он смог добраться на шлюпке до ближайшего корабля, как оказалось, пиратского. Он отыскал в Тортуге своего капитана и вспорол ему брюхо как жирной свинье. А потом было очень много всего — кровавая лента событий пронзала его жизнь, разрушала душу, превращая в чистую силу жестокости. И кто бы мог подумать, что один лишь вид страдающего Сяо Синчэня пробудит в нем понимание... И, может быть, даже жалость. Нет, это был глупый, бессмысленный вздор, порожденный перегревшимся разумом! — О нет, господин! — зачастил торговец, когда какой-то высокий мужчина, одетый по-европейски, видимо, местный плантатор, подошел и принялся разглядывать необычный товар. — Они не для продажи. Сюэ Ян присвистнул, испытав лёгкую заинтересованность. Любопытство вцепилась в него с такой силой, что он позабыл сколько и для чего уже шатался на пристани. Плантатор продолжал разглядывать рабов с таким видом, будто не слышал слов торговца. На его сухом, равнодушном лице было написано брезгливое высокомерие. — А с этим что? — холодно осведомился он, поравнявшись с Сяо Синчэнем. — Эй, он выглядит совершенно больным — того и гляди сдохнет! Как тебе только совести хватило выставить его на продажу? Как он, по-твоему, будет работать, если того и гляди свалится замертво?! А?! Торговец принялся поспешно оправдываться, заикаясь и чересчур рьяно расписывая все достоинства мальчишки, тем самым тоном, каким иные пытаются всучить недозрелую хурму в обход зрелой. Сюэ Ян сам не заметил, как у него зло скрипнули зубы. Плантатор, тем временем, окинул Сяо Синчэня долгим взглядом с ног до головы. Потянулся, пощупал плечи, руки, тонкую, безвольно качнувшуюся от его прикосновений фигуру, пошло сравнил последнего с женщиной, надавил на впалые щеки, заставляя открыть рот — проверил зубы. — Шлюха косоглазая, — презрительно сплюнул он, и в нем говорила неясная ненависть к ханьцам. — Ты взгляни на него — и не разберёшь сразу кто он таков. Фигура бабья, волос длиннющий и повадка в нем нежная — разве таков настоящий мужчина? Одна ему дорога — в бордель. Вот матросы порадуются! Сюэ Ян отвел взгляд и со свистом выдохнул воздух. Он знал, что подобные низости говорятся в адрес детей Поднебесной чуть ли не в каждом порту. Не в Сяо Синчэне дело. Он уже был близок к тому, чтобы плюнуть на принципы и встать на защиту раба. —...Впрочем, не мое это дело, — хмыкнул наконец плантатор. — Но вот если этот мальчишка доставит беспокойство капитану, с коим я имею честь заключить сделку, то он нас обоих пустит на корм рыбам... Чем он болен? Однако, ему не суждено было узнать ответ. Взгляд Сяо Синчэня не без усилия воли прояснился, стал на мгновенье осмысленным. Невольник дернулся, мотнул головой, в спокойных чертах скользнула откровенная злость. И вдруг он отчаянно, как человек, у которого не осталось сил бороться, но внутренний стержень всё ещё цел — сощурился и плюнул европейцу в чванливую физиономию. На мгновение все трое участников этой комедии замерли: двое в полнейшем изумлении, третий — в полном упадке сил. Даже огромные, чернокожие рабы, сопровождавшие плантатора и не выказывавшие ни единой эмоции, принялись с интересом вытягивать шеи. «То-то, — мстительно подумал Сюэ Ян. — Не ожидали напороться на зубки, а? Уроком впредь будет. Ха-ха!» — Он посмел... плюнуть в меня! — выдохнул европеец, сам не свой от сильнейшего изумления. — Он плюнул в меня, он, этот мерзкий, грязный червяк, он сделал это, он...он, этот ничтожный мерзавец, косоглазая собака! Ооо, он пожалеет... И резким движением отерев лицо, плантатор выхватил из рук остолбеневшего тогроговца бамбуковую дубинку, предназначенную специально для наказания провинившихся рабов. Свистнул косой росчерк воздуха и безжалостные, сильные удары посыпались на истощенное тело Синчэня. Вполне возможно, что обезумевший рабовладелец при иных обстоятельствах забил бы свою жертву если не до смерти, то до потери сознания. Однако, стоило только ужасным отметинам обезобразить тонкое, несмотря на грязь и усталость, всё ещё прекрасное лицо, а пятнам крови расплыться по ткани, как плантатор усилием воли заставил себя остановиться. Другие рабы покорно молчали, не смея вздохнуть и стараясь не глядеть в сторону несчастной жертвы. — Почему он так слаб? — зло выдохнул европеец. — Думаешь, господин капитан возьмёт на свое судно раба, который не только одной ногой в могиле, да ещё, и возможно, заразен? — Что я, лекарь вам, что ли? — сварливо откликнулся торговец. — Он попал ко мне уже таким. К тому же, его не велено продавать, как и некоторых других. — Вот как? — притворно и криво удивился Сюэ Ян по-английски, будучи не в силах более наблюдать эту сцену. Он ловко надвинул на глаза соломенную шляпу, столь удивляющую европейцев, и с грацией дикой кошки скользнул между спорщиками. — И почему же? На него посмотрели с лёгким изумлением, если не сказать — с раздражением. Однако, роскошное ханьфу из дорогих тканей, к тому же, богато и искусно расшитое, чудной работы пояс, а главное — несколько заряженных мушкетов испанского образца и широкий, азиатский клинок, возымели решительное воздействие. Торговец кашлянул и, хотя всё ещё глядел настороженно, решил проявить вежливость. Сюэ Ян усмехнулся, наблюдая за его метаниями. — За них уже заплатили, — нехотя буркнул он. — Некто сэр Джонатан Олсопп. Он обещал придти за товаром сегодня. — По счастливой случайности, сэр Джонатан Олсопп — это я, — насмешливо бросил плантатор, расправляя плечи и принимая ещё более напыщенный, горделивый вид. — Действительно, этих людей купили от моего имени, вот расписка. Я ожидаю одного господина, капитана известного многим из нас судна «Цзянцзай», по прозвищу «Кровь», если уж называть имена. Весь его вид выражал абсолютное превосходство, будто бы сам капитан Кровь назвал его другом и братом. «Идите-идите, — словно говорил он назойливому оппоненту. — Не вам стоять рядом с такими людьми, как я... как мы». Хотя, возможно, хитрый европеец добивался именно такого эффекта — всё-таки, капитан «Цзянцзайя» запятнал кровью многие судовые журналы, наводя ужас на многих островитян далеко за пределами Китайского моря. Сильнее него боялись только легендарного колдуна-капитана из Илина, но тот был южным крестом на фоне тусклого неба, один-единственный в своем роде. Однако, их двоих было вполне достаточно, чтобы заставить капитанов панически бояться азиатских судов, идущих в Европу. — А вы не называйте, — неприятно осклабился Сюэ Ян. — А то как бы языка не лишить. Случайно. Вдруг. Раз! И все. И он четко отточенным жестом вытащил короткий кинжал, опасно блеснувший на солнце. Рванулся вперёд подобием ядовитой кобры и запрокинул голову, давая европейцу увидеть свое лицо. И медленно-медленно улыбнулся плотоядной улыбкой, ловя страх в переменившемся взгляде плантатора. — Надеюсь, — шепнул он в самое ухо господина Олсоппа, изгибаясь как готовый к убийству змей. — В адрес раба вы сказали не то, что может думать в мой. Я не люблю такое. Очень не люблю такое. И вы тоже любить не будете. Плантатор быстро-быстро замотал головой, воодушевленный не столько нескладной угрозой, сколько холодным остриём кинжала, прижавшимся к его шее. Он хорошо понимал, что эта корявая речь опасна как мерное покачивание змеиного тела, как почти улыбчивое обнажение ядовитых клыков. А значит, играть в эту игру следовало с осторожностью. — Прошу вас... — глухо просипел Олсопп. Сюэ Ян криво осклабился, мягко проводя лезвием по обнаженной шее плантатора. А затем резким движением отстранился. Его тонкие губы, имеющие красновато-мягкий оттенок, всё ещё улыбались. А взгляд ледянисто-серых глаз гипнотизировал скрытой властью. — Хорошо, — просто сказал он, щурясь. — Кончили с этим. Приказывайте. Свои чернокожим псы загонят товар в трюмы «Цзянцзая». Мы пока рассчитаемся. Но-но, все по уговору! И разойдемся... — тут он сделал паузу и улыбнулся слащавой улыбкой. — Как корабли. Согласен? Сэр Джонатан Олсопп махнул рукой, подзывая невольников. — Поживее, вы, ну, — недовольно буркнул он, изрядно раздосадованный, что китайский контрабандист так ловко и недвусмысленно указал ему на место, пусть даже и едва говоря на чужом языке. —Чернозадые свиньи! Сделайте все так, как повелит вам господин капитан. Гм! Я могу рассчитаться хоть прямо сейчас, если вам, разумеется, будет угодно. Сюэ Ян засмеялся, обнажая заострённые как у лисицы клыки. — Угодно-угодно, — ласково проговорил он. — Давайте. Скорее. Я не пущу собак к себе. «Цзянцзай» — особенный... Судно. Капитан. Европеец поморщился, но так и не понял — было ли последнее прямым оскорблением или же сказанно так, для красного словца. А потому, он молча протянул кровавому капитану холщовый мешочек шести дюймов в длину, туго набитый чем-то навроде гороха. — Все по чести? — быстро спросил капитан, в чьем взгляде блеснули алчные искры. — Полторы тысячи фунтов стерлингов жемчугом, — сквозь зубы ответил европеец. — И товар будет передан в нужном месте без ненужных вопросов. А так же, вы забудете о моем участии в этих грязных делах. Улыбка Сюэ Яна стала ещё шире. Он грациозно потянулся и бережно положил мешочек за пазуху. — Да, сэр Ослопп, — мягко согласился он, намеренно искажая фамилию напыщенного плантатора. — Я все забыл. Прощайте. И капитан «Цзянцзая», махнув полами черного ханьфу, по краям короткого извивались серебряные драконы, направился летящей походкой за нестройной группкой рабов. Хорошее настроение, изрядно приправленное долей коварного вдохновения, вновь завладело им.