Зов крови

Да, то было страшное и суровое время, не лишенное некоторой прелести, пускай и сомнительной. На дворе стоял мятежный шестнадцатый век, переваливший за половину, прямиком в шестидесятые годы. Это было время великих открытий и кровопролитных сражений. Это было время, когда на английском престоле сидела незаконная дочь законного отца — добрая королева-дева из рода Тюдор, а по всей Франции пылал костер религиозной войны. Это был век завоеваний Сулеймана Кануни и царствования Иоанна IV, век Мартина Лютера и иезуитов, век «Непобедимой армады» и Мигеля де Сервантеса. Это были буйные шестидесятые годы. Через пять лет должна была прогреметь трагедия Варфоломеевской ночи, а через три — завершиться Охота на ведьм, оставшаяся кровавым клеймом на теле истории. Это был век, когда множество отчаянных моряков, вчерашних пленников, рабов и сирот, подавалось в корсары, увлекаемое звоном монет и хмелем свободы. Это был век дипломатии, век великих союзов и проникновения в Азию, век торговли с Японией и поселенцев в Китае. Это был век, когда португальцы дивились странному нраву «ханьского племени», а те еще носили ханьфу и косы до пят, издалека узнаваемые во всех европейских портах с единого полувзгляда. Это был Золотой Век Пиратства, век коварства и крови, век алчности и грабежей, век любви и свободы. Это был век жестокости и отчаяния, век необычных, безумных людей, не нашедших себя на земле и волей случая заброшенных в суровое море. Это был век тех, кого манили богатство и кровь, и тех, кто слепо повиновался их страшному зову, в итоге натыкаясь на совершенно иное. А наша истоия — нет-нет, упаси небо, не вся, а только ее малая часть! — завершилась посреди мая 1569 года. Сюэ Яна, грозу-капитана, прославленного своей жестокостью и неукротимостью, изловили на исходе недели. Он был казнен вместе с несколькими людьми, оставшимися на «Цзянцзае» и решившимися хранить верность ему. В трюмах, правда, был обнаружен еще один человек — но его бросили одного, посчитав бесполезным и не стоящим того, чтобы пачкать об него руки. Человек был отдаленно похож на даосского монаха, однако же, он был слеп и нем, навсегда лишенный способности видеть и говорить об увиденном. Его пустые глазницы кровоточили, будто бы калека безмолвно плакал о чем-то своем. Его губы были стиснуты и подернуты тенью кровавой слюны. Его вытащили на палубу и бросили у средней мачты, лишь пнув пару раз и издевательски сообщив, что волей господина Цзинь Гуанъяо велено убить всех находящихся на борту. Однако слепец не проронил ни звука, а кто-то припомнил, что, кажется, звали того Сяо Синчэнем, и он имел позорную связь с капитаном. Это так развеселило его мучителей и палачей, что они, ровно псы, сорвавшиеся с цепи, хохотали и бесновались, придумывая все новые и новые оскорбления. Их жертва неизменно хранила молчание, и его лицо было холодно и отрешенно, нежно, как у ребенка. Возможно, по этому лицу когда-то текли слезы, но сейчас оно было сухо, и только шершавый язык соленого ветра временами касался его. Его ноздри улавливали прелый и горьковатый запах гниющих досок, железистый от въевшегося запаха крови. В его сознании было больно и остро, как будто раскаленный штырь вогнали с размаху, да так и оставили, предварительно провернув. Он слышал голоса, окрики и шелест движения, но не мог, не хотел понимать. Он не знал, что было вокруг него — день или ночь. Он не мог видеть людей, его окруживших, не мог защищаться, потому как был теперь слабее ребенка. Но как ему хотелось в ту минуту вновь прозреть и видеть небо и волны сурового моря, качающего на волнах некогда великолепный «Цзянцзай» с тоскливо обвисшими, порванными парусами! Сяо Синчэнь ныне был слеп, как новорожденный котенок. И это было ужасно и необратимо, а все остальное как-то терялось, не имея значения. Один из вокоу, который стоял ближе других и пах прелым запахом пота, спирта и водорослей, вдруг подошел к нему со спины. — Эй, Сюэ Ян, подзаборная шавка! —крикнул он и, кажется, засмеялся, с противным бульканьем вырывая звуки из горла. — Нешто покрасивше даоса сыскать не сумел? А раз так, чего тебе тогда в Желтых морях не сиделось? По чью душу все семь морей исходил, во имя кого милостивого господина Цзинь предал? Сяо Синчэнь вздрогнул, ткнувшись лицом в палубу, и невольно подался вперед, будто бы слепо ища что-то. Сюэ Ян хмыкнул и отворотил голову. Его лицо хранило смесь насмешливого высокомерия с брезгливым пренебрежением пополам. Он не глядел в сторону своих палачей, не глядел на Сяо Синчэня, не глядел на жалкие остатки некогда обширной команды. Последние, еще вчера лившие кровь и творившие зверства у него под началом, теперь были похожи на груду рухляди, сдвинутой в кучу. Они стояли отвратительные и покорные, полные унизительного страха перед смертью, но смирившиеся с ее неизбежностью. И вовсе не таким было лицо их кровавого капитана. Сюэ Ян стоял ровный и прямой, сияющий, как дикая сталь, и ничто в мире не могло стереть с его лица надменной игривости. Руки у него были связаны, да и сам он был нечесан и грязен пуще обычного. Однако он был хорош, в сотню раз лучше всех прочих. Он не был святым, нет, и не святостью лучился весь его облик. Но он сиял, как новенькая монета, и сияли его глаза — темные омуты-бездны. — Безумец треклятый! — пробормотал кто-то и сплюнул под ноги. Сюэ Ян запрокинул голову и расхохотался. Другой же, тоже из вокоу, облаченный в желтые тряпки, вдруг рванулся со своего места. Казалось, что этот матрос, оказавшись больше не в силах выдерживать глумливое веселье низложенного Сюэ Яна, вдруг решил доказать ему что-то. Но тот поступил иначе, кинувшись не на капитана, а на несчастного даочжана. Тот лежал на палубе ничком и даже не пытался сопротивляться, понимая, что силы не равны. Все его тело болело от пинков и побоев, которые сыпались почему-то именно на него. «Очевидно, — решил он про себя. — они понимают, что Капитан Кровь всё ещё опасен. И будь я зрячим, меня бы они тоже не трогали… Но теперь я лёгкая добыча». От этих мыслей ему стало тошно. — Посмотри сюда, беда-капитан! — окликнул Сюэ Яна вокоу, а потом вдруг с силой схватил Сяо Синчэня за волосы, спутанные в грязный комок, и подтащил за них к низложенному капитану. — Посмотри на своего святошу! Говорят, ты любил его, если такая псина, как ты, способна любить! Не хочешь ли попрощаться с ним? — Эй, даочжан! — болтал другой голос, хриплый, пьяный, и у голоса были руки, которыми он хватал Сяо Синчэня за подбородок и щеки. — Не хочешь ли оплакать своего капитана, которому служил верой и правдой в койке? Но в ответ им была тишина, одинаково гробовая и разделенная на два голоса, упорно не желающих вырываться за пределы одинаково сомкнутых губ. Сюэ Ян молчал, отворотив голову. Его лицо было и пасмурно, и безоблачно — лишенное мысли. Он не обращал внимания на беснование шавок вокоу, потому, как считал себя недостижимо лучше, чем все они вместе взятые. Да так оно и было, по правде сказать. Матросы же, желая развлечься, а в ответ получая глухое молчание, злились сильнее. Один из них вился вокруг кровавого капитана, но трогать боялся. Другой же теребил и пинал Сяо Синчэня, напротив, ничуть не смущаясь. — Неужто и правду говорят, что ты был предан ему, даочжан? — шепелявил матрос, приглушая голос до шепота и придвигаясь ближе к Синчэню. — Неужто ты и правда столь глуп, что продался, как шлюха, выродку из выродков? От губ матроса несло гнилью и затхлостью. Сяо Синчэня тошнило. Его лицо было прямо и полно задушенной боли, он был бледен и нежен, но и сталь билась в нем, казалось бы, раздавленном слепотой. Матрос с хохотом сорвал с него повязку, пропитанную бледно-коралловой кровью. Сюэ Ян повел головой и хмыкнул, уловив в выражениях пьяных лиц некоторое омерзение. Молча и ровно, сверху вниз смотрел он творение рук своих. В его глазах пузырилась черная морская вода, полная яда истинного помешательства. Сяо Синчэнь не мог сидеть ровно. Он лежал, избитый, тяжело привалившись на левую руку, и берег силы, справедливо полагая, что если его не убьют, то покалечат на славу. Все его лицо было в кровавых разводах, и тяжело, винно-вишнево кровоточили воспаленные слепые глазницы, пустые и взбухшие, уродливо лишенные глаз. Сяо Синчэнь стал не просто слепцом, он был обезображен, и его уродство действительно было весьма и весьма неприятно. И только в одном лице из смотревших в тот момент не полыхнуло невольного отвращения. — И всегда ты был так уродлив? — наконец пришлел в себя пьяный матрос. К нему подковыляли двое других, оценивающе глядя и так, и сяк. — Говорят, сюэяновых рук дело, — сказал один неуверенно. — а раньше красив был. Это капитан после, что б ему в Городе Теней сгинуть, постарался. — И на кой ему это? — резонно возразил другой. — Чтобы на других не заглядывался? И захохотал, а вслед за ним захохотал и кто-то еще, потому что такое предположение звучало воистину странно. — Чтобы не видел лишнего, — прозвучал медовый и властный голос. — Капитану-беде не нужны свидетели. Я прав, Сюэ Чэнмэй? Сяо Синчэнь уловил слабый запах ароматных масел и тонкого шелка, услышал шелест подола и постукивание подвески о ножны клинка. Сюэ Ян, чуть повернув голову, увидел невысокую фигуру в складках золотых одежд. Гнусно осклабился. —Капитану-беде не нужен никто, — уронил он, ехидно смеясь всем лицом, потешаясь. — Какая честь, Глава, я поль-щен. Выражение лица Цзинь Гуанъяо стало приторным и насмешливым. Сюэ Ян, знавший его уже много лет, не без удовольствия засмеялся, легко поняв, что достопочтенный Глава раздосадован. — И многих низложенных шавок наш милостивый хозяин прибывал казнить лично? — пропел он, склоняясь в сторону и хохоча без зазрения совести. Тонкие губы Главы стянулись в линию и зло побелели. — Значит, вот так ты, — сказал он хмуро. — Умен. Нет никого в мире, кто бы мог разболтать твои тайны. Ты позаботился, не правда ли, Сюэ Чэнмэй, чтобы дивный подарочек талантливого чародея не попал ко мне в руки. Единственный человек, которого можно было ломать по суставам, пока он не выдаст твоего секрета, слеп и несведущ. Я могу сгноить твоего калеку в застенках, но толку-то? Как без толку пытаться лишить его жизни, это ни чем не тронет тебя. Я пригрел на груди змею. Непростительная оплошность. Сюэ Ян скорчил рожу и вновь засмеялся. — Достопочтенный Глава позабыл, кто таков этот Сюэ Ян, Капитан Кровь, — сказал он. — он вдруг подумал, что сможет управлять им, а тот будет так глуп, что принесет своему хозяину на блюдечке то, что ему, этому хозяину, хотелось иметь больше всего на свете. Вы понимаете меня, Глава, не так ли? Вы были так глупы, когда полагались на меня. А я вас предал и обокрал, потому что я предатель и вор худой крови без роду и племени. И тайна нахождения той вещи погибнет вместе со мной. «Цзянцзай» лишился своей опоры, как и своего капитана. А Цзинь Гуанъяо, выходит, лишился игрушки. Сяо Синчэнь в тот миг готов был поклясться всем святым и чистым на свете, что слышал скрип зубов одураченного Цзинь Гуанъяо. — А может быть твой даочжан что-нибудь слышал, как думаешь? — задумчиво проговорил Глава Сингапура, и в это же мгновение жестом велел своим людям поставить связанного Сюэ Яна на заботливо уложенную доску. Матросы с опаской взяли низложенного капитана под локти, но тот и не думал сопротивляться. Его подвели к доске и оставили так, а он, насмешливый, обернулся и показал язык оторопевшему Главе. — Хочешь напугать меня, что станешь пытать слепого? — спросил он, улыбаясь. — Небо с тобой, Глава, не гневи богов, не дразни демонов. Тебя и так ждут в посмертии слуги демонического князя, что сидит на троне Диюя. Цзинь Гуанъяо против воли подался вперед. — А что, твой слепой способен сболтнуть лишнего? — спросил он. Сюэ Ян зацокал языком. — Не шути так, — сказал он лукаво. — мой даочжан лишился не только глаз, но и языка. Слепой и немой свидетель. На что он тебе? — Тогда я прикажу казнить его вслед за тобой! — вспылил Глава, против воли выходя из себя, взбешенный ужимками и насмешками низложенного капитана. Сюэ Ян картинно зевнул до треска в челюсти. — Валяй, — бросил он равнодушно. — убей несчастного калеку, над которым надругалась судьба. Если бы не твой приговор, я бы задержался и поглядел, как о Главе Цзинь Гуанъяо пойдут грязные слухи. Никто не любит тех, кто приводит свору для убийства сирот, стариков и калек. Цзинь Гуанъяо сжал кулаки до боли. — Скиньте же его с доски, наконец! — бросил он зло. — Надоел пуще неволи. Сяо Синчэнь, сам не зная почему, вскинулся и задрожал. Мир слепца — страшное место, особенно, ели не осталось ничего, кроме боли, и даже кричать столь же легко и чисто, как это бывало раньше, не сплевывая сгустки крови, больше не получается. А потому, он не кричал, но отчего-то знал точно, где сейчас стоит Сюэ Ян, и невольно желал видеть его, хотя это и не представлялось возможным. По щекам даочжана то ли от боли, то ли от тяжести расставания, абсолютнее которого нет ничего, текли кровавые слезы. — Монах плачет, — сказал кто-то. — а говорили, о шавке Сюэ Яне и плакать некому. А-н нет, безумный калека льет по нему кровавые слезы. И вокруг засмеялись. Капитан Кровь обернулся и поглядел сверху вниз на столпившихся на палубе людей. Его взгляд сиял и смеялся, рассыпаясь миллиардом лучистых искр на поверхности смертоносной океанской волны. Сяо Синчэнь дернулся к нему навстречу, будто почуяв взгляд, но его тут же оттащили назад за волосы. — Я вас и из гроба достану! — во всеуслышание объявил Сюэ Ян и громко захохотал. После он поглядел на Сяо Синчэня, чуть склонив голову, и сделал шаг назад, не отворачиваясь. Лицо его стало вдруг болезненно и отрешенно, ласково и печально. В тот момент, когда он пошатнулся и камнем полетел вниз, в бурлящую воду, его губы шевельнулись в тихой улыбке, произнеся что-то горькое и короткое. То было похоже то ли на «прости», то ли на «прощай». И это был последний вздох кровавого капитана, оставшийся незамеченным для всех тех, кто остался жить за ним и после него. Черные воды с ревом сомкнулись, поглотив его. Он чувствовал тяжесть мокрых одежд и смерти, а море увлекало его все дальше и глубже, давя толщей вод. То место и ныне считается проклятым — могилы безумцев редко любимы народом. Сяо Синчэнь с минуту сидел неподвижно, а потом рванулся вперед, и уткнувшись лицом в колени, беззвучно заплакал, вздрагивая плечами. И эта картина, искренняя и простая, была столь удивительна, что даже Цзинь Гуанъяо замер, в удивлении приоткрыв рот. — Сумасшедший, — решил наконец он. — мне он без надобности. Делайте с ним, что хотите. Можете даже убить, если есть желание столь ничтожно мараться. И проходя мимо борта, Цзинь Гуанъяо невольно остановился и покачал головой. — Прощай, Сюэ Чэнмэй, — сказал он. — жаль, что так рано. Но в этом виноват ты, и никто иной. Прощай и спи в толще вод, как и положено подобным тебе. Глава обернулся и внимательно поглядел на своих людей. Те как раз справляли вслед за Сюэ Яном остатки его людей. Трое других, стоя отдельно от прочих, издевались над Сяо Синчэнем, орудуя короткими тупыми ножами и временами хрипло переговариваясь между собой. — Если даос останется жив, привезите его в Сингапур, — подумав, бросил Цзинь Гуанъяо одному из своих псов, стоявших поблизости. — и под замок, в каменный колодец, во тьму и сырость. Пусть сгниет заживо без солнца и свежего воздуха. Его чистота меня раздражает.

Конец первой части