***
В нынешнем мире куда шумнее и оживленнее. Когда на следующее утро они спускаются с горы с помощью цингуна и добираются до ближайшего города к обеду, разница очевидна. Даже издалека они чувствуют, что воздух другой — горячий, влажный — и в нем витает куча незнакомых запахов. Чжоу Цзышу смотрит на Вэнь Кэсина — тот тоже глядит в ответ, слегка нахмурившись. Даже почва — другая. Неустойчивая, слишком жесткая. Их будто сильнее прижимает к земле, становится труднее дышать. Чжоу Цзышу совсем не к месту вспоминает все те времена, когда не получалось толком ни вздохнуть, ни выдохнуть из-за отравленных гвоздей, вбитых в грудь. Вэнь Кэсин приходит в себя первым и делает глубокий вдох. — А-Сюй, тут хотя бы не воняет навозом. Чжоу Цзышу морщится. Он не знает, почему так свербит в носу, но приятного в этом запахе мало. — Пожалуй, мне больше по душе навоз. Найденный ими город простирается на множество ли, и по его улицам слоняются десятки людей в странных одеждах. Более того — их тон и диалект звучат как чужой язык. Повсюду металл — переливается в лучах полуденного солнца и режет глаза. Квадратные строения возвышаются настолько высоко, что не видать крыш, а мимо то и дело проносятся огромные металлические повозки — непонятно только, что за механизм приводит их в движение. Лишь спустя минуту Чжоу Цзышу приходит в чувство. Но Вэнь Кэсин уже беззастенчиво прижимается к нему, скользя губами по ушной раковине. — Боюсь, ты был прав, А-Сюй. Мы провели в горах куда дольше, чем я думал. Минуло не иначе как… тысячелетие? Чжоу Цзышу не может сказать наверняка. Собравшись с мыслями, он берет Вэнь Кэсина за руку, а тот ободряюще сжимает его ладонь в ответ. Окружающие бросают на них заинтересованные взгляды. Одни таращатся и тычут пальцами, другие — проходят мимо, даже не обращая внимания на двух мужчин в старомодных одеяниях. Довольно смелая девушка в донельзя обтягивающей одежде останавливается перед ними, держа в руках странную прямоугольную коробочку, и улыбается. — Вы случаем не реконструкторы? Можно вас сфотографировать? — Сфотографировать? — Вэнь Кэсин тянет Чжоу Цзышу за руку, выступая вперед. Девушка поднимает прямоугольную коробочку. — Ага. Я делаю серию об уличной жизни. Вэнь Кэсин поворачивается к Чжоу Цзышу, произнося одними губами: «Уличной жизни?» Тот недоуменно передергивает плечами. Правда, они не успевают даже ответить — на несколько секунд их ослепляет яркая вспышка. Вэнь Кэсин вскрикивает, отпускает руку Чжоу Цзышу и, хмурясь, потирает глаза. — А это еще что? Девушка улыбается, бормоча: «До чего вжились в роль» — и уходит прочь. Два бессмертных, потеряв дар речи, глядят друг на друга, пока, оттесненные людьми, не оказываются в самой гуще толпы. Чжоу Цзышу снова нащупывает ладонь Вэнь Кэсина, хоть его сердце падает в пятки, и предлагает: — Может, отыщем, где пообедать? — Еда и вино — вот чего ему хотелось отведать больше всего. Разумеется, в этом дивном новом мире еда должна быть по-прежнему хороша — а может, даже и лучше. Чжоу Цзышу готов терпеть и толпы народу, и шум, и прочие причуды, покуда сможет поесть вдосталь. (До чего странно теперь сочувствовать Е Байи, который в свои последние годы наедался до отвала и напивался до беспамятства и ненавидел вмешиваться в мирские дела.) Вэнь Кэсин сжимает ладонь Чжоу Цзышу. Они добираются до центральной части города, следуя вниз по течению³ навстречу душистому аромату приготовленного мяса и специй. До чего приятно наткнуться на ряд уличных торговцев — знакомую часть прошлого, за которую можно зацепиться. Они останавливаются перед прилавком, ломящимся от мяса, риса и супов. Престарелый торговец улыбается, хоть его взгляд и цепляется за их одежды и прически. Чжоу Цзышу, в свою очередь, старается не пялиться в ответ — у мужчины отнюдь не пышная шевелюра, а короткая стрижка. Более того, его волосы торчат во все стороны. Вэнь Кэсин же, не удержавшись, удивленно ахает. — Господин, что стало с вашими волосами? — Хотел бы задать вам тот же вопрос, — ворчит старик. Они глядят друг на друга, не в силах произнести и слова, из-за чего ситуация становится еще более неловкой, пока наконец не берут столько еды, сколько могут унести. Когда Чжоу Цзышу кладет на прилавок кусочек серебра, торговец сокрушенно восклицает: — Это, по-вашему, деньги?! И что мне делать с этим камнем? Чжоу Цзышу удивленно моргает — кто бы знал, что не хватит. — Это серебро. Торговец смотрит на кусочек серебра с едва прикрытой неприязнью, а затем берет его, подносит к губам и пробует на зуб. В конце концов он обреченно вздыхает. — Так уж и быть. Но в следующий раз приходите с юанями, с жэньминьби. С настоящими деньгами. Они без понятия, что такое юани или жэньминьби, но покорно кивают, перед тем как попрощаться. Вэнь Кэсин восторженно озирается по сторонам, широко улыбаясь, изумленно ахает и показывает пальцем на все дивные вещи, встреченные по пути. Чжоу Цзышу, сам того не замечая, любуется профилем супруга — последней крепкой нитью, что держит его в этой жизни. Его не волнует, что стало с миром — хотя на самом деле до ужаса пугает, как много изменилось, — но благодаря детскому восторгу и блестящему взгляду Вэнь Кэсина стужа, поселившаяся внутри, начинает отступать. Если Чжоу Цзышу суждено прожить последний год здесь, то он рад, что его родственная душа рядом. Вэнь Кэсин поворачивается к нему, хитро улыбаясь. — На что это ты засмотрелся? Ты видел мое лицо тысячу лет. — Но еще не привык, — возражает Чжоу Цзышу. Он ловит себя на мысли, что обожает пользоваться беззастенчивостью Вэнь Кэсина против него самого. Даже спустя столько лет, услышав похвалу, Вэнь Кэсин очаровательно краснеет от груди до самых кончиков ушей. Вэнь Кэсин наклоняет голову, пытаясь скрыть очевидное, но Чжоу Цзышу фыркает и, смеясь, щелкает его по выглядывающему уху. — Лао Вэнь, даже спустя тысячу лет ты все так же краснеешь, когда я с тобой флиртую? — Еще не привык, — отвечает его же фразой Вэнь Кэсин.***
Неподалеку от ворот ближайшего храма они находят поросший травой островок. Вэнь Кэсин сбрасывает верхние одежды, стелет их на землю и усаживается в позу лотоса. Он утягивает за собой Чжоу Цзышу и устремляет мрачный взгляд в никуда. — Сомневаюсь, что мы привыкнем к здешней жизни. — Вэнь Кэсин надувает губы, ковыряясь в коробочке с белым рисом. Чжоу Цзышу замирает. Он не собирался задерживаться в этом городе надолго, но от одного вида помрачневшего Вэнь Кэсина его сердце сжимается. — Ты хочешь остаться здесь? — Я не об этом городе, а о мире в целом. Нам не слиться с толпой. — Вэнь Кэсин неопределенно водит рукой в воздухе, не отрывая взгляда от прохожих. Чжоу Цзышу подавляет непонятное чувство, вызванное его словами. Он откидывается назад, опираясь на ладони, и задирает подбородок. — Нам? Слиться с толпой? Лао Вэнь, даже в былые времена ты выделялся среди других. Вэнь Кэсин ахает и стукает его по руке. — А-Сюй, ты мне льстишь! Я же не виноват в своей красоте. Разве ты станешь винить своего возлюбленного в том, что ему смотрят вслед? — Кто сказал, что смотрят вслед ему? Может, другим любопытно, с чего красавец вроде меня позволяет какому-то безумцу таскаться за собой как собачонка. — Быть собачонкой такого прекрасного хозяина — честь для меня. — Вэнь Кэсин наклоняется вперед, едва не усаживаясь на колени Чжоу Цзышу, и скользит ладонями вверх по его бедру. Тот, улыбаясь, отталкивает его. — Лао Вэнь, твой обед стынет. Они без конца питались льдом и снегом и лишь изредка — горными фруктами. Разумеется, их чувство вкуса обострилось. Чжоу Цзышу скучал по теплой, хорошенько сдобренной специями пище и старается не стонать от сущей щепотки приправ, обжигающих язык. Вэнь Кэсин же, позабыв о сдержанности, довольно мычит с полным ртом. — Прости, А-Сюй, но, пожалуй, эта свинина мне по душе больше тебя. Он кидает кусочек свинины в коробочку Чжоу Цзышу, а тот, в свою очередь, делится с ним курицей. Вэнь Кэсин жадно ест, проглатывая мясо целиком и причмокивая губами. — Ты ужасен. — Тебе всё нравится, хоть ты и ворчишь, — дразнит Вэнь Кэсин, облизывая палочки для еды. Чжоу Цзышу краснеет. — Как так вышло, что, живя в горах, ты стал еще бесстыднее? — Дорогой А-Сюй, я постоянно забываю, что мы на людях. Мы так долго наслаждались обществом друг друга, что некому было упрекнуть меня за бесстыдство. — Вэнь Кэсин подмигивает и снова наклоняется — его белые волосы развеваются на ветру. — Не хочешь меня приструнить? — Еще одно движение — и я за себя не ручаюсь, — предупреждает Чжоу Цзышу. Уши Вэнь Кэсина краснеют еще сильнее. Он отстраняется и переводит взгляд на толпу, подтянувшуюся к храму. Группа людей с интересом смотрит в их сторону, и Вэнь Кэсин радушно машет им. Чжоу Цзышу тянет его за рукав и шипит: — Не привлекай к нам лишнего внимания! — А-Сюй, мы и так выделяемся из толпы. Почему бы не извлечь из этого выгоду? — Вэнь Кэсин играет бровями, и Чжоу Цзышу обреченно вздыхает. Люди неторопливо подходят ближе, оживленно перешептываясь. Некоторые из них держат в руках такие же прямоугольные коробочки, как и ранее встреченная девушка. Чжоу Цзышу опасливо наблюдает, Вэнь Кэсин же драматично поднимается, заводит одну руку за спину и кланяется. Юноша в первом ряду с любопытством разглядывает их. — Вы уличные актеры? Вэнь Кэсин оживляется и, бросив многозначительный взгляд на Чжоу Цзышу, снова отворачивается. — Разумеется! Мы отличные актеры! Вэнь Кэсин тянет Чжоу Цзышу за руку. Тот нехотя поднимается, с выражением едва сдерживаемого отчаяния ставит коробочку с едой на землю и следует за Вэнь Кэсином — подальше от их зеленого островка и толпы. — Лао Вэнь, что ты задумал? — шепчет он. — А-Сюй, мы разыграем перед этими простыми смертными представление! Не каждый день видишь, как два бессмертных мастера показывают всё свое мастерство. Кроме того, нам нужны деньги. Большую часть минувшего тысячелетия они сражались друг с другом и оттачивали свои навыки, но Чжоу Цзышу по-прежнему испытывает бурю эмоций каждый раз, когда они обмениваются ударами. Он вздыхает и едва не расплывается в улыбке. Вэнь Кэсин ни на мгновение не отрывает взгляда от Чжоу Цзышу, от его улыбки. Когда они сражаются, мир вокруг перестает существовать. Иногда Чжоу Цзышу думается, что именно поэтому все эти годы пронеслись так незаметно. Как вода медленно, но верно подтачивает камень в русле реки, так и целое тысячелетие пролетело будто за один день. От первого удара резко поднимается ветер и проносится по павильону. Чжоу Цзышу пытается дать Вэнь Кэсину в грудь, но тот ловко уворачивается и метит в его предплечье. Толпа потрясенно, неверяще ахает, но ветер заглушает все звуки. Чжоу Цзышу мчится навстречу Вэнь Кэсину, зная, когда именно тот уклонится, постарается ухватить за плечо и использовать его вес против него самого же. Чжоу Цзышу выгибается в спине за секунду до этого и с помощью техники Плывущих облаков разворачивается — Вэнь Кэсин звонко смеется. (Чжоу Цзышу исполнил бы этот танец даже во сне. Вспомнил бы прикосновение кожи к коже и гул ци вокруг них даже после смерти.) Когда мир вокруг них вновь обретает краски, Чжоу слышит, помимо биения собственного сердца, шквал аплодисментов со всех сторон и видит стопку денег, сложенных в одинокую шляпу на краю зеленого островка. Он не понимает, откуда те взялись. Вэнь Кэсин тянет Чжоу Цзышу за руку, прижимая к своей груди, и наклоняется, скользя губами по мочке. — Я победил. Значит… Чжоу Цзышу щелкает его по уху. — У нас ничья, и ты ничего не получишь. — А-Сюй, ты так жесток ко мне! Чжоу Цзышу собирается сострить в ответ, когда перед ними появляется высокий лысый мужчина в ярко-рыжих, как куркума, одеяниях. От неожиданности он выпрямляется, тыкая Вэнь Кэсина в ребра. Монах отвешивает глубокий поклон. — Мастера. Они тоже кланяются, а когда выпрямляются, Вэнь Кэсин поворачивает голову, осматривая монаха с макушки до пят. — Монашеские одеяния и правда изменились. Чжоу Цзышу еще сильнее тыкает Вэнь Кэсина локтем, виновато улыбаясь. — Вы оба обладаете даром цингуна, и уровень ваших духовных сил необычайно высок. Для этого простого смертного оказаться в присутствии двух мастеров — великая честь, — приглушенно говорит он, будто бы опасаясь чужих ушей. — Дар цингуна? — переспрашивает Вэнь Кэсин. — Разве нынче цингун не обычное явление? Монах внимательно их разглядывает, качая головой. — Боюсь, эта техника была забыта. Вот уже несколько столетий никому не удавалось постичь мастерство цингуна. Последний известный мастер умер в четырнадцатом веке. У Чжоу Цзышу сводит живот. — А что насчет мира боевых искусств? Во взгляде монаха проскальзывает понимание. Опасливо осмотревшись по сторонам, он наклоняется ближе и спрашивает: — Где вы обучались? Кто ваш наставник? — Мы — ученики владений Сицзи, — тихо отвечает Вэнь Кэсин, и Чжоу Цзышу даже не находит сил на упреки. В его взгляде плещется столько беспокойства, что Чжоу Цзышу только и может, что тупо смотреть в ответ. Монах так и не ответил, что стало с миром боевых искусств. Неужели мир боевых искусств… мертв? Похоже, слова Вэнь Кэсина наталкивают монаха на какую-то мысль. Он пораженно ахает, падает перед ними на колени и со всем почтением кланяется до самой земли. — Бессмертные, простите за то, что не узнал вас. Вэнь Кэсин, приподняв бровь, поворачивается к Чжоу Цзышу — на губах того играет неуверенная улыбка. Трудно — чуть ли невозможно — поверить, что даже спустя столько лет осталась горстка тех, кто их помнит. (Нет, даже не помнит… Лишь те, кто знал их лично, могли бы помнить, но они все уже давно мертвы. А теперь, похоже, они сами стали героями сказаний.) Вэнь Кэсин гонит эту мысль из головы и решает вернуться к более насущному вопросу. Он склоняется перед монахом и аккуратно кладет ладонь ему на плечо. — Так что стало с миром боевых искусств? Тот моргает, удивленно округлив глаза. — Его больше не существует.***
Что за благодать — оказаться внутри храма. Лишь поздним вечером туристы — как их называет монах Синьи, — разбредаются. После них рыхлая земля испещрена следами, а в воздухе стоит удушающий жар. Но ночью в храме царит умиротворение, а темнота уносит гнетущие воспоминания о тех, кто нарушил покой этой тихой обители, будто бы их и не было. Они направляются к монастырю, в котором Чжоу Цзышу и Вэнь Кэсину любезно предложили переночевать. На Чжоу Цзышу резко накатывает всепоглощающая усталость, чего не случалось с ним уже многие годы, и лишь благодаря руке Вэнь Кэсина он не заваливается в сторону. Пожалуй, Синьи куда разговорчивее, чем подобает монаху, но Чжоу Цзышу не может ни упрекать его за подобное воодушевление, ни отрицать своего интереса в мифе, в который превратилась их жизнь. — Я вырос на историях о бессмертных мастерах, что жили в горах. Как гласит легенда, два брата по учению из владений Сицзи оказались заточены в заброшенной библиотеке — хранилище знаний обо всех видах боевых искусств. Они обрели бессмертие, вместе практикуя эти техники, и пообещали уберечь библиотеку и все книги, а делиться этими знаниями лишь с теми, кого сочтут достойными учениками. Вэнь Кэсин недоверчиво приподнимает бровь. Чжоу Цзышу едва сдерживает смешок. История на удивление… достоверна, хоть и слегка приукрашена. Они не обещали уберечь библиотеку — только друг друга. И тем более были не заточены, а… …свободны. Синьи поворачивается к ним. С тех пор, как он узнал, кто они на самом деле, с его лица не сходит благоговейное выражение. Чжоу Цзышу старается не смущаться от подобного внимания. — Библиотека и по сей день стоит там? — Я её сжег, — совершенно невозмутимо отвечает Вэнь Кэсин. Монах неверяще бормочет: — Но ведь… — Мы дали обещание другу, — объясняет Чжоу Цзышу, с долей горечи вспоминая последнюю просьбу Е Байи, когда уже близился час его смерти. «Унеси эти тайны с собой в могилу». Они недолго жили на горе Чанмин. После смерти Е Байи, а затем и Чэнлина, трепетно хранимые воспоминания покрылись глубоким темным нарывом. Жизнь в месте, окутанном призраками прошлого, стала еще более неуютной и безрадостной. Они сожгли библиотеку вместе со всеми книгами, обратив историю в пепел, пока не остались единственными напоминаниями о прошлом. Тягостное молчание затягивается, но Синьи не настаивает на продолжении истории. Так они и добираются до монастыря. Синьи показывает им две отдельные комнаты, но Вэнь Кэсин уверяет, что достаточно и одной. Им не задают лишних вопросов. Синьи низко откланивается, задвигая двери и оставляя их в темноте. Чжоу Цзышу и подумать не мог, что соскучится по тишине. Но после дня неутихающего шума, бьющего по ушам и пробирающегося вглубь сердца, тугой узел, о котором он даже и не подозревал, наконец исчезает. Чжоу Цзышу рвано выдыхает, когда Вэнь Кэсин ненавязчиво вырисовывает круги на его груди. — Мой бедный А-Сюй так сильно потрясен, — воркует он. Чжоу Цзышу бьет Вэнь Кэсина по руке, без труда замечая его лицо в темноте. — Думаю, Лао Вэнь потрясен не меньше, пусть и не хочет этого признавать. Вэнь Кэсин пожимает плечами, постукивая по его ключицам. — А-Сюй, мы в дивном новом мире. Разумеется, я потрясен! Нужно столько всего увидеть, услышать и попробовать. Но, разумеется, мне интересен лишь ты — моя родственная душа и любовь всей жизни. Ничто другое не сравнится с твоей красотой. Так что, покуда ты рядом, я всем доволен. Вэнь Кэсин наваливается на грудь Чжоу Цзышу, горячо дыша ему в лицо, и скользит пальцами вниз по его животу. Чжоу Цзышу глубоко вздыхает, прикрывает ладонью пах, а затем хватает Вэнь Кэсина за запястья. — И что ты делаешь? Даже не видя лица Вэнь Кэсина, Чжоу Цзышу знает, что тот надувает губы. — А-Сюй, мы не касались друг друга целый день! Я чувствую себя обделенным и изголодался по ласке. Прошу, сжалься надо мной. — Мы в монастыре, — возмущается Чжоу Цзышу. — Раньше тебя это не останавливало, — беззаботно отвечает Вэнь Кэсин, пощипывая Чжоу Цзышу за скулу. — Лао Вэнь, я устал. День выдался длинным. Вэнь Кэсин вздыхает. — Мы вкусили еду смертных. А-Сюй, теперь наши дни сочтены. Время не щадит никого. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как от нас ничего не останется. Разве ты не хочешь напоследок повеселиться вдоволь? До чего подлый ход. Впрочем, Вэнь Кэсин никогда не славился скромностью. Воля Чжоу Цзышу начинает слабеть — как и всегда, когда дело касается его родственной души. Вэнь Кэсин чувствует, когда Чжоу Цзышу расслабляется, нехотя уступая, и, осмелев, скользит руками все ниже и ниже. — А-Сюй, А-Сюй, — шепчет он. — Я позабочусь о тебе. Чжоу Цзышу пытается отгородиться от остального мира. Как же легко было отречься от всего земного, когда они жили в горах… Даже сегодня днем, во время дружеского поединка, они словно остались вдвоем, наслаждались обществом друг друга в совершенно иной реальности. Восседая под самыми облаками, возвышаясь надо всем остальным миром, он позабыл, каково это — сосуществовать с царящим внизу хаосом. Чжоу Цзышу думает, что прошло слишком много времени. Слишком долго они прятались, и теперь всё, что они знали, мертво и бесследно утеряно. — Ты меня слушаешь? — спрашивает Вэнь Кэсин, подцепляя Чжоу Цзышу за подбородок указательным пальцем и вынуждая поднять взгляд. — Или витаешь в облаках? Чжоу Цзышу хочет упиться своими страданиями, в голос оплакать всё, что уже не вернуть. Но самое ценное на свете уже здесь — прямо под боком. Вэнь Кэсин улыбается ему и остается рядом, как и многие столетия. Чжоу Цзышу смаргивает слезу, берет Вэнь Кэсина за руку и улыбается. — Слушаю.***
Через день они уходят той же дорогой, откуда пришли, и направляются к долине, раскинувшейся у предгорья. С каждым шагом они все больше отдаляются от города и неутихающего шума и оказываются ближе к тому, по чему так скучал Чжоу Цзышу: пологим откосам рисовых полей, шелесту лавандовых лугов, серебристой гальке, усыпающей землю, и настоящему солнцу, ласкающему кожу. Чжоу Цзышу скучал по старому миру, но даже здесь, где должна царить природа, новый мир оставляет свой отпечаток — подобно крепким лозам он заполняет пустоты в земле и присваивает то, на что не имеет никакого права. Например, теперь на дорогах толкаются не люди или лошади, а огромные металлические повозки — машины, — которые решительно мешают наслаждаться пейзажем. Худо-бедно осилив пару-тройку чжанов, они уходят вглубь долины — подальше от дороги и гула. А еще в округе не найти ни диких ягод, ни зверей. Синьи собрал им еды в дорогу, так что они перекусывают сушеной вишней и миндалем, пусть и не грецкими орехами, к огромному разочарованию Вэнь Кэсина. Чжоу Цзышу не знает, куда они держат путь, но не теряет слабой надежды на то, что, возможно, именно там им удастся обрести некое подобие покоя. Вэнь Кэсин забегает в лавандовый луг, нюхая и срывая стебельки, и в конце концов собирает целый букет. Он бодро возвращается к Чжоу Цзышу и протягивает ему охапку цветов. — Для моего дражайшего А-Сюя. Сердце Чжоу Цзышу гулко бьется в груди, и он отворачивается, сминая хрупкие стебельки в ладони. — И что изволишь с этим делать? — Разумеется, любоваться! — Вэнь Кэсин посмеивается, а затем, выдержав паузу, добавляет: — Но я пойму, если ты не захочешь. Особенно когда безгранично любимый тобой человек стоит совсем рядом. Чжоу Цзышу цокает языком, не в силах вымолвить и слова, но Вэнь Кэсин лишь понимающе улыбается и продолжает вышагивать рядом. Позднее, когда Вэнь Кэсин увлеченно разглядывает маленькое птичье гнездо, Чжоу Цзышу вдыхает свежий цветочный аромат и любуется яркими лепестками на фоне зеленой поросли. (Он не помнит, когда в последний раз останавливался понюхать цветы.) Чжоу Цзышу не расстается с букетом весь день, а когда Вэнь Кэсин настаивает на том, чтобы заткнуть один стебелек ему за ухо, не возражает и старается не задохнуться от распирающей грудь нежности.***
Долина намного больше, чем кажется на первый взгляд. За тысячелетие бессмертия Чжоу Цзышу и Вэнь Кэсин исследовали множество горных долин, и каждая из них поражала своей исключительной красотой: оттенками и формами озер, цветом скал над головой и даже растительностью под ногами. Эта долина — не исключение. Подобно древним топольникам, над землей возвышаются поросшие сочной зеленью известняковые утесы, от которых веет солью и железом. К югу, где холмы сглаживаются и переходят в равнины, пестрят усеянные цветами и травами прогалины, перемежаясь между собой и порой сливаясь воедино. На мучительный миг Чжоу Цзышу жалеет, что Чэнлин не видит всего этого. Невзирая на свежий воздух, голова идет кругом. А затем Вэнь Кэсин переплетает их пальцы и настойчиво сжимает, будто бы почувствовав, что Чжоу Цзышу уходит в себя. Тот сжимает его ладонь в ответ. — Им бы понравилось здесь, — говорит Вэнь Кэсин. («А Сян, Вэйнину, Чэнлину, Е Байи, Бэйюаню, У Си…») Чжоу Цзышу кивает и отвлекается на жар пальцев Вэнь Кэсина и дуновения осеннего ветерка. Он съеживается, пытаясь согреться. — Я знаю. Некоторое время они неподвижно стоят. Застарелая горечь в груди Чжоу Цзышу растекается и накатывает стремительными, болезненными волнами. Тысячелетие в горах пролетело как один день, но здесь и сейчас время утекает медленно, как песок в песочных часах. Чжоу Цзышу прижимается ближе к Вэнь Кэсину, боясь провалиться в забытье. — Смотри-ка, — шепчет Вэнь Кэсин и показывает на горный хребет вдали. Чжоу Цзышу следит за направлением его пальца и видит одинокую хижину, стоящую посреди луга с полевыми цветами — вдали от известняковых утесов, возле кромки блестящего, кристально-голубого озера. Последние лучи солнца озаряют водную гладь. Чжоу Цзышу слышит лишь ветер да биение собственного сердца. — Я ожидал нечто более впечатляющее, — говорит Вэнь Кэсин, когда они сдвигаются с места. Чжоу Цзышу бросает на него мимолетный взгляд и видит неодобрительно поджатые губы. — Как думаешь, кто здесь живет? — Давай узнаем! — Раздается смех. Одежды Вэнь Кэсина развеваются на ветру, и Чжоу Цзышу не может отвести изумленного взгляда от его спины. Он много что любит в Вэнь Кэсине, но именно его юношеский задор — пусть временами обескураживающий и раздражающий — заставил Чжоу Цзышу раскрыться, когда они только познакомились, и побуждал полагаться на него в те ночи, когда само существование казалось непосильной ношей. Юношеский задор Вэнь Кэсина — это нить, которая проникает под кожу и латает его раны, снова и снова возвращая волю к жизни. Вэнь Кэсин кружит в воздухе и элегантно опускается на землю, праздно проводя кончиками пальцев по лепесткам цветов и собирая пыльцу словно беззаботная медоносная пчела. — А-Сюй, иди сюда! Как думаешь, с нами поделятся чаркой вина? — произносит Вэнь Кэсин дразнящим тоном, усмехаясь. Чжоу Цзышу сдержанно посмеивается и идет следом. Когда они подходят к дому, их никто не встречает. Не слышно ни смеха, ни шкворчащей стряпни, ни треска огня в очаге, ни тем более тихого сопения из спальни. Зато сквозь трещины на окне Чжоу Цзышу чувствует слабые нотки вина и хлеба и замечает ряд трав, которые сушатся над бадьей. Дом явно жилой, но его хозяев нигде не видать. Когда Вэнь Кэсин тянется к дверной ручке, Чжоу Цзышу накрывает его ладонь своей. — Что ты делаешь? — Захожу внутрь, милый, — подмигивая, отвечает Вэнь Кэсин. — Тут же никого нет. — Уверен, многие говорили то же самое, когда взбирались на наши горы. — Вэнь Кэсин морщит нос. — Мерзкие невежды. — Странно слышать это от того, кто с невиданным радушием встречал любого, кто оказывался в сотне чжанов от наших владений. — Вот именно, А-Сюй! Будь хозяева дома, они разрешили бы остаться на ночлег. Так что предлагаю тебе думать об этом и ни в чем себе не отказывать. — Чжоу Цзышу собирается было возразить, но Вэнь Кэсин прикладывает к его губам бледный изящный палец. — А-Сюй, я смертельно устал. Давай выпьем вина, отоспимся и оставим все тревоги до завтрашнего утра. Идет? Спорить бессмысленно, и, если совсем начистоту, мысль хорошенько поесть и полежать на мягкой постели искушает. Кроме того, час уже столь поздний, что Чжоу Цзышу сомневается, вернутся ли хозяева сегодня. А если они уйдут с рассветом, то и не придется беспокоиться о встрече с этими людьми лицом к лицу. Чжоу Цзышу коротко кивает, и Вэнь Кэсин радостно хихикает, смачно целуя его в щеку. — Уверен, они не будут против, если мы сломаем и их кровать. Чжоу Цзышу бледнеет, а затем заливается краской, тараща глаза, когда Вэнь Кэсин скрывается в полумраке хижины. Он вздыхает и окидывает взглядом умиротворяющий пейзаж вокруг. Ветер стих, будто сам мир задержал дыхание, выжидая его решения. Разумеется, Чжоу Цзышу пересекает дверной порог вслед за Вэнь Кэсином. (Он пойдет за ним хоть на край света.)***
Хозяева не возвращаются ни завтра, ни послезавтра, и Вэнь Кэсин настаивает на том, чтобы остаться присмотреть за домом. Но Чжоу Цзышу не хочет оседать здесь. — Разве ты не хочешь увидеть как можно больше? — спрашивает он на вторую ночь, когда они лежат в обнимку на ворохе хлопковых простыней. У изножья постели, на полу, грудятся пустые бутылки из-под вина, и Чжоу Цзышу, как завороженный, глядит на покрасневшие губы Вэнь Кэсина. Тот хмыкает и переворачивается, подминая под себя Чжоу Цзышу. — Всё, что я хочу видеть, уже передо мной. — Я серьезно, — настаивает Чжоу Цзышу. (Меж его ребер — болевая точка, так и не заживший шрам на коже, к которому по-прежнему больно прикасаться, сколько бы ни прошло лет.) — А-Сюй, покуда ты со мной, я счастлив, — говорит Вэнь Кэсин, и его взгляд до того искренний и восторженный, что от него становится больно, невыносимо больно. Так больно, что Чжоу Цзышу не находит в себе сил посмотреть в ответ. Он едва не спрашивает: «Разве ты не хочешь отыскать владения Сицзи? Не хочешь отыскать их могилы?» Но Вэнь Кэсин настолько серьезно смотрит на него, что Чжоу Цзышу понимает: он наверняка догадывается, что его гложет. Как и всегда. Вэнь Кэсин вздыхает и переворачивается на спину, впиваясь пальцами в бок Чжоу Цзышу. — «Лишь здесь — небеса, // и земля — только здесь, // А не среди // людей!»⁴ И больше не нужны никакие слова.***
Они решают перезимовать. В прохладе, пусть и бодрящей, мало приятного, но им не привыкать. В долине водится немного зверей, но они охотятся, питаются зайчатиной, барсучатиной и олениной и используют пушнину для утепления заношенной одежды. И хотя хозяева, судя по всему, оставили свое жилище, они не осмеливаются брать чужие вещи и тревожить слой пыли, которой те покрылись. (Иногда Чжоу Цзышу кажется, что он живет внутри чей-то усыпальницы.) Вдали от людских толп, окруженные природой, они возвращаются к привычной размеренной жизни. Днем устраивают дружеские поединки, а по вечерам — занимаются любовью, чтобы согреться. По ночам Вэнь Кэсин подползает к Чжоу Цзышу, закутывается в простыни, как в кокон, и обвивает его руками и ногами. Хижина содрогается от ветра, завывающего снаружи. Чжоу Цзышу шепчет успокаивающие слова — Вэнь Кэсин, не мигая, таращится в бесконечную пустоту. Блеск в его глазах мало-помалу тускнеет, подобно лучам заходящего солнца. Чжоу Цзышу старается изо всех сил достучаться до него. Но на этот раз они хуже переносят снега и холода. Прожить тысячелетие на горных вершинах — легче легкого для бессмертных мастеров, но чем больше они начинают походить на обыкновенных людей, тем быстрее мерзнут и тем скорее их начинает пробирать холод. Но хижина стоит крепко, хоть и содрогается от основания до самой крыши.***
Весна наступает слишком рано. Как только распускаются первые цветы, они выдвигаются на север — подальше от покрытых снегом гор и промозглых ветров, поближе к предгорьям. Они не заглядывают в города и не ходят по мощеным дорогам. Их цингун уже не тот, что прежде, но годится для дальних путешествий. Вэнь Кэсин не идет — плывет, нерешительно улыбаясь с каждым новым днем. Он крепок и непоколебим, как древний дуб. За многие годы горестей он отрастил толстую кожу и словно окружил себя защитным барьером. Когда последние морозы отступают, отступает и тоска Вэнь Кэсина. (Только с холодами он уходит в себя.) Чжоу Цзышу хочет спросить об этом и пытается множество раз, но Вэнь Кэсин неизменно отмахивается от него, кривя губы, осыпает сладкими речами, чтобы отвлечь, и говорит: — А-Сюй, к чему упиваться своими печалями? Каждый день, когда мы просыпаемся в объятиях друг друга, сам по себе — подарок. Разумеется, он прав. Не иначе как использует философию Чжоу Цзышу против него самого же. Он покрывается потом, когда вспоминает, с какой легкостью встретил смерть много-много столетий назад. Теперь должно быть легко. Легче легкого, но… …в середине зимы у Чжоу Цзышу появились первые седины. Их обнаружил Вэнь Кэсин, когда расчесывал непослушные влажные волосы. Он зажал тонкую белую прядь между большим и указательным пальцами и пощекотал кончиком нос Чжоу Цзышу. — Мы скоро станем как братья-близнецы, — лишь сказал он, а затем пустился в монолог о том, каким несравненно величественным станет Чжоу Цзышу с возрастом. Его слова, сдобренные ласковым поцелуем, должны были развеять тревогу, успокоить. Но Чжоу Цзышу лишь еще чаще стал разглядывать волосы и еще больше переживать с каждым днем, когда находил новые белые пряди. Они прожили больше, чем заслужили, и теперь время забирает подаренные годы. (Чжоу Цзышу еще столько хочет сделать. Он хочет путешествовать с Вэнь Кэсином, вусмерть напиваться и объедаться острой едой, пока не онемеет язык. Хочет повернуть время вспять. Сбежать от прошлого — и вцепиться в него мертвой хваткой. Хочет нежиться под лучами палящего солнца, держась за руки с Вэнь Кэсином. Чжоу Цзышу не боится смерти. А вот терять Вэнь Кэсина — боится, всегда боялся. Даже тогда, когда даже не позволял себе и помыслить о подобном.) — А-Сюй, ты что-то притих. Не расскажешь этой бедной старой душе сказку? Чжоу Цзышу тут же невольно стукает его по плечу, улыбаясь. — Я старше тебя. — Мы оба уже древние старики. Какая, в самом деле, разница, кто из нас шисюн? — Большая. Даже в следующей жизни ты будешь моим шиди. — Ну шисюн, — ворчит Вэнь Кэсин. Но страх, холодный и безжалостный, как острие меча, сковывает сердце Чжоу Цзышу. Он берет Вэнь Кэсина за запястье. — Пообещай мне. Вэнь Кэсин надолго замолкает. Он смотрит отсутствующим взглядом — то ли любуется стаей птиц вдали, то ли борется с мыслями, тревожащими разум. Чжоу Цзышу ждет и между тем заплетает густые волосы Вэнь Кэсина, собирая их в аккуратный пучок на макушке. В его ладони остается целая прядь, и он пускает её по ветру. Вот бы время остановилось. — «Одинокая, она как цветок среди облаков, // Выше вижу синеву и глубь небес, // Ниже вижу зелень и неугомонность вод…»⁵ — Вэнь Кэсин поворачивается к Чжоу Цзышу, хмурясь. — Ты — душа моей души. Сердце моего сердца. Кровь моей крови. Я уже говорил, что буду следовать за тобой до самой смерти и даже в посмертии. Разумеется, я всегда буду твоим шиди. Чжоу Цзышу пытается выровнять дыхание. Долгие месяцы ему казалось, что всё идет наперекосяк. Что мир перевернулся с ног на голову, а он сам будто бы плывет против течения, придавленный бурным, стремительным потоком. Вэнь Кэсин трясет Чжоу Цзышу за плечо, прижимаясь к нему теплым покрасневшим носом. От его кожи едва уловимо пахнет цветущей сливой и потом. — А-Сюй, не покидай меня сейчас. Слышишь? Я не хочу тебя терять. Чжоу Цзышу качает головой. — Да и я тебя тоже. По лицу Вэнь Кэсина текут слезы, и сердце Чжоу Цзышу разрывается. Он проводит большим пальцем по порозовевшей щеке, ловит соленую каплю и подносит её к губам. — Вставай-ка. Найдем реку и смоем в ней все свои печали. До чего нелепая мысль. Они оба знают, что ни источники, ни чарки вина не помогут им забыть. (Он и не хочет забывать.) Чжоу Цзышу кивает и берет протянутую руку Вэнь Кэсина. Он теплый, как солнце. Крепкий, как древний дуб.***
— Как, по-твоему, старый зануда решился на это? — однажды вечером спрашивает Вэнь Кэсин. Они купаются в ближайшем ручье, и по их телам, озаренным светом полной луны, стекает вода. Чжоу Цзышу любуется мельканием бледной кожи перед собой и прекрасными, резко оттененными изгибами фигуры. Вэнь Кэсин оглядывается через плечо и, видя, что так его увлекло, смеется — радушно и ласково. Затем он поворачивается лицом к Чжоу Цзышу и, мягко улыбаясь, проводит носом по его коже. — Ну как, нравится? Чжоу Цзышу закатывает глаза. — Еще спрашиваешь. Вэнь Кэсин хмыкает себе под нос и накрывает ладонью щеку Чжоу Цзышу, заправляя за ухо белую прядь. — Для любого, кто натолкнется на нас посреди ночи, мы — все равно что призраки. — Для всех, кроме меня, ты — тень, — ворчит Чжоу Цзышу, — которая повсюду следует по пятам. В ответ Вэнь Кэсин лишь сдержанно посмеивается, хоть его улыбка и слабеет, и обхватывает Чжоу Цзышу за талию. — Так как, по-твоему, старый зануда решился на это? — снова спрашивает он. Чжоу Цзышу хочет тяжко вздохнуть, но сдерживается. — Старейшина Е был несчастлив на горе Чанмин. Возвращение в мир людей стало для него подарком судьбы. Мы были счастливы в горах, потому что жили вместе. — Разве мы не должны быть счастливы здесь, покуда все еще живем вместе? — Губа Вэнь Кэсина подрагивает. Чжоу Цзышу целомудренно целует его. — Мир так изменился. — Зато мы — нисколько. Чжоу Цзышу погружается в раздумья. Он не привирает, но и не до конца честен. Благодаря Вэнь Кэсину он полностью изменился, стал совершенно другим человеком. Он выдержал тысячелетие среди снегов и льда, живя рядом с раскаленной печью, и оттаял, а от мрачной наружности, которая отпугивала любого, кто осмеливался посягнуть на его сердце, не осталось и следа. Без Вэнь Кэсина его жизнь потеряла бы всякий смысл. Благодаря нему он выжил и продолжил жить. А теперь готов и умереть ради него. Вся его жизнь крутится вокруг Вэнь Кэсина. Но тот беспокойно поджимает губы и всем видом показывает, что не прислушается к уговорам. Чжоу Цзышу опасливо спрашивает: — Жалеешь, что мы не остались в горах? Вэнь Кэсин резко качает головой, даже не дослушав вопроса. — Нисколько. Я был серьезен, когда говорил, что устал. Я хочу прожить наш последний год в свое удовольствие… Всё правда замечательно, но, А-Сюй… — Вэнь Кэсин всхлипывает. — Ты и не представляешь, насколько мне грустно. Всё время. — Нет ничего зазорного в грусти. И в скорби — тоже. — Чжоу Цзышу смахивает с глаз набежавшие слезы, а после треплет Вэнь Кэсина за скулы. — Лао Вэнь, улыбнись мне. Тот выдавливает из себя лишь жалкую, слабую улыбку, но Чжоу Цзышу всё равно ободряюще поглаживает его по плечам. — Как смотришь на то, чтобы прогуляться завтра до города? Чжоу Цзышу хочет, чтобы Вэнь Кэсин наслаждался этим дивным новым миром так же, как и он сам. (Им и так осталось недолго.) Неподалеку, словно в знак согласия, стрекочет кузнечик.***
Летом их кожа начинает покрываться морщинами. Бессмысленно скрывать это, равно как и заострять лишнее внимание. Спустя несколько месяцев они начинают чувствовать тяжесть, легшую на плечи, словно сама земля зовет их, пытаясь поглотить без остатка. Вэнь Кэсин нежится под золотистыми лучами, задрав подбородок к небу, и размеренно, глубоко дышит, а его белые волосы переливаются на солнце. Неземное зрелище. — А-Сюй, у нас получилось. Мы нашли теплое и спокойное местечко. Темно-бирюзовая рябь мелькает под их ногами, а желто-зеленые водоросли цепляются за обмелевшее дно. Небольшой косяк рыбы невозмутимо проплывает между ступней неподвижного Чжоу Цзышу. Они старались привыкнуть к городской жизни — наедались до отвала, искали поэтические сборники, выступали за деньги на улицах и любезно пользовались гостеприимством местных монастырей, где охотно давали кров легендарным бессмертным мастерам. Но уже вскоре им наскучили жара, толпы народу и шум, и они, собрав как можно больше провизии, отправились дальше на север. Они пытались отыскать владения Сицзи, как и могилы Цао Вэйнина и Гу Сян, но ни то, ни другое не пощадило время. Так что они отправились дальше. Они набрели на это место, которому было суждено стать лишь временным пристанищем, по счастливой случайности. Небольшая заброшенная лачуга, окруженная с трех сторон предгорьями, стояла на окраине леса неподалеку от водопоя. Они только посмотрели друг на друга и поняли, что именно здесь осядут и наконец уйдут на покой. Чжоу Цзышу снова бросает взгляд на Вэнь Кэсина, который лежит с закрытыми глазами и довольно улыбается. Единственное, чем он хочет любоваться в этом мире, уже перед ним. — Лао Вэнь? Вэнь Кэсин улыбается еще шире, но не отзывается. Чжоу Цзышу толкает его плечом. — Лао Вэнь. — Чего? — Как же чудесно чувствовать себя живым, нежась под лучами солнца рядом с тем, кто зовет тебя по имени. Вэнь Кэсин покачивает головой, поворачиваясь к Чжоу Цзышу. — Интересно, А-Сюй, от кого я мог слышать столь поэтичные речи? Чжоу Цзышу смеется. Он медленно поднимает ногу над водной гладью, а затем ударяет по поверхности. Капли стекают по лбу, а после — по переносице Вэнь Кэсина, но тот все равно не распахивает глаз. — А-Сюй, какой же ты проказник. Разве ты еще не усвоил, что можешь и не надеяться переплюнуть меня в проказах? Вэнь Кэсин чуть приоткрывает глаза, щурясь, и окидывает якобы испепеляющим взглядом. От одного лишь вида Чжоу Цзышу смеется. — Лао Вэнь, разве ты еще не усвоил, что тебе и подавно не переплюнуть меня в гримасах? Вэнь Кэсин вздыхает. — И правда. Мой А-Сюй строит просто превосходные гримасы. Я и не надеюсь сравняться с ним в этом искусстве. Вэнь Кэсин кладет влажную ладонь на затылок Чжоу Цзышу и резко опускает лицом в воду. Тот дергает изо всех сил за колеблющиеся среди водорослей одежды, и Вэнь Кэсин бултыхается рядом с ним. Не дав Чжоу Цзышу всплыть на поверхность, он утягивает его в поцелуй, сильно, до крови, кусает за нижнюю губу и отталкивает в сторону. От потрясения Чжоу Цзышу замирает на месте. Он выныривает из-под воды, резко хватая воздух, и бросается на Вэнь Кэсина, едва выбравшегося на берег. — Ты — чудовище! — Зато твое чудовище, — самодовольно произносит Вэнь Кэсин. Чжоу Цзышу рычит ему в спину и откидывает в сторону волосы, обнажая бледную шею. Он как можно сильнее вгрызается в кожу Вэнь Кэсина, наслаждаясь его дрожью и вздохами, и слизывает кровь. Когда он отстраняется, на шее расцветает — наливается, как сочный плод, — синяк. Чжоу Цзышу усмехается и едва ощутимо прижимается губами к чувствительной коже. — Теперь мы квиты. — А-Сюй, до чего ты простодушен! — восклицает Вэнь Кэсин, широко улыбаясь. Он хватает Чжоу Цзышу за загривок, притягивая ближе, и невозмутимо направляется к лачуге. Чжоу Цзышу, нисколько не противясь, повисает на руке Вэнь Кэсина и посмеивается, когда тот недовольно бросает: — И упрям. Ты заслуживаешь наказания… Чжоу Цзышу выскальзывает из его хватки, вскакивает на ноги и поднимает руки, блокируя следующий удар. — Кто сказал, что я заслуживаю наказания? Вэнь Кэсин качает головой, но смягчается, когда их ладони соприкасаются, а мимо проносится порыв ветра, сотрясающий деревья. Теперь их движения не столь стремительны, как прежде, но их переполняют неудержимые чувства. Что за благодать — умереть вот так. Может, мир и изменился до неузнаваемости, зато они остались такими же, как и раньше.***
Несколько дней спустя, когда они лежат в постели, тесно прижавшись друг к другу, Чжоу Цзышу понимает: им осталось недолго. Сон упорно не идет, и он любуется чертами лица Вэнь Кэсина, выводя строки древнего стихотворения⁶ на коже цвета пергамента. Чжоу Цзышу сжимает его пальцы — ледяные, невзирая на жару. Когда он поднимает взгляд, Вэнь Кэсин, нахмурившись, смотрит на него. Чжоу Цзышу наклоняется вперед, не обращая внимания на дрожащие руки, и разглаживает складку меж бровей. — Спи крепко, Лао Вэнь. До скорой встречи. Чжоу Цзышу еще сильнее стискивает его пальцы в отчаянной, безмолвной мольбе — еще чуть-чуть, останься со мной, останься, останься… — Я с тобой, — хрипит он. Чжоу Цзышу не отпускает его руку — и ни за что не отпустит. Даже когда хватка Вэнь Кэсина слабеет, а он сам испускает последний вздох. Никакой смерти не разлучить их.***
На берегах Желтого источника куда оживленнее, чем представлял Чжоу Цзышу. Рука, которую он держал во сне, исчезла. Когда Чжоу Цзышу оглядывается по сторонам, светло-белой макушки Вэнь Кэсина нигде не видать. — Лао Вэнь! — исступленно зовет он, обливаясь потом. Кто же знал, что даже в посмертии он будет потеть? Чжоу Цзышу бредет вдоль реки, задевая спины тех, кто сидит, свесившись через край, и бездумно разглядывает свои отражения. С их ладоней падают капли супа Мэнпо. По спине пробегает холодок. Чжоу Цзышу опасается худшего. Неужели Вэнь Кэсин выпил суп Мэнпо? Неужели не дождался, когда он последует за ним? (Сотня жизней. Целая вечность. Всё впустую.) Нет. Вэнь Кэсин точно не забыл бы его. — А-Сюй! — позднее — может, через несколько часов, а может, и дней — до Чжоу Цзышу доносится слабый, отдаленный голос, но он сразу же оживляется. — Лао Вэнь! Лао Вэнь! Чжоу Цзышу пробирается через толпу призраков — все как один медлительно и потерянно шатаются с приоткрытыми ртами. За их головами ничего не разглядеть. Чжоу Цзышу уже собирается взреветь от раздражения, когда сильные холодные руки обхватывают его за талию, а на плечо ложится донельзя знакомый подбородок. — Я нашел тебя. Чжоу Цзышу толкает его локтем. — Прицепился хуже пиявки. А ну-ка слезай. — Вы двое, ваш час пробил. Пошевеливайтесь… — Из никуда появляется призрачная фигура и показывает в сторону одинокой лодки, качающейся неподалеку на воде. Протягивает им красную нить, но больше не произносит и слова. Вэнь Кэсин поворачивается к Чжоу Цзышу со слезами на глазах. Между его пальцев болтается тонкая красная нить. — Встретимся в нашей следующей жизни? Чжоу Цзышу молча протягивает руку, позволяя обвязать запястье. От прикосновения красной нити к коже его сердце переполняется радостью. Чжоу Цзышу вспоминает все красные вещи из прошлой жизни: кровь на руках, ярко-красные тени и такие же одежды хозяина Долины призраков, румянец на груди, шее и ушах Вэнь Кэсина, тысячи сливающихся друг с другом рассветов и закатов. Красный — красивый цвет. Резкий и яркий, но вместе с тем чувственный и нежный. Чжоу Цзышу обвязывает свою нить вокруг запястья Вэнь Кэсина. — Вместе жить и вместе умереть. И снова вместе жить. — И снова, и снова, и снова. — Вэнь Кэсин наклоняется вперед, ловя губы Чжоу Цзышу. — Волнуешься? — Когда я с тобой? Еще чего. — Чжоу Цзышу фыркает. — Вот и прекрасно. — Вэнь Кэсин снова хищно ухмыляется, точь-в-точь как в их юные годы. Пожалуй, они без труда найдут друг друга. Может, Чжоу Цзышу и не знает, какими будут их имена, внешность и происхождение и где они пересекутся, но в глубине души уверен наверняка: они обязательно встретятся. Они вместе садятся в лодку и зачерпывают ладонями воду из реки. Чжоу Цзышу в последний раз украдкой смотрит на Вэнь Кэсина — родственную душу, шиди, возлюбленного — и натыкается на внимательный взгляд смоляно-черных глаз, который будто бы пытается навек запечатлеть воспоминания. (Вэнь Кэсин уже однажды испил воду забвения. Чжоу Цзышу не удивится, если он сможет перебороть её силу вновь.) Он подносит суп Мэнпо ко рту и пьет, не отрывая взгляда от Вэнь Кэсина. Тот пытается что-то сказать, но с его губ не слетает и звука. В ушах Чжоу Цзышу начинает звенеть, а затем… …всё глохнет. Будто бы пробуждаясь ото сна, он чувствует лишь едва уловимый запах цветущей сливы и слышит слабый шепот: — А-Сюй, дождись меня.