Все, что осталось

      «Кейске колотит и трясет. Он сидит на полу в коридоре больницы и смотрит в одну точку. Я точно знаю, что он сейчас чувствует. Я чувствую тоже самое. Абсолютное ничего. В голове совершенно пусто, мозг больше не способен соображать от этой всепоглощающей безысходности, выходящей наружу мелкой дрожью и бледностью лица. Страх, каким мы знали его раньше, более не существенен. Мы дошли до той точки, когда бояться уже незачем, осталось только ждать. Скоро наш мир окончательно рухнет и не останется ничего!       Из-за двери, ведущей в палату, раздаются крики и стоны, изредка прерывающиеся строгими требованиями Цунаде подать ей тот или иной инструмент. Операция идет полным ходом. И вместо наркоза пациент привязан к кушетке толстыми ремнями. Ее режут на живую, потому что даже малая доза любого препарата мгновенно отправит ее на тот свет, а вместе с ней и нашего малыша, который скорее всего уже мертв. Но пока есть хотя бы маленький шанс на то, что он жив Касуми отказывается сдаваться. Она лежит там на операционном столе, извиваясь в страшных муках, а мы сидим здесь в коридоре, потому что никому из нас не хватило духу зайти туда и поддержать ее в такой момент.       - Надо зайти, — говорю я осипшим от ужаса голосом.       Кейске отчаянно замотал головой.       - Я не могу, — говорит он и из его глаз рекой струятся слезы, - о, Господи, я не могу!       Я поднимаюсь с пола, набрасываю на плечи белый халат, висящий на вешалке рядом со входом в палату, и открываю дверь. Касуми лежит на операционном столе, крепко вцепившись руками в связывающие ее ремни. Она стонет и кричит, пытаясь отстраниться от разрывающей ее боли. А Цунаде со спокойным сосредоточенным видом копается у нее в животе и строго командует ассистентами. Ее руки по локоть в крови, вокруг разбросаны окровавленные ватные тампоны, салфетки и полотенца. Эта картина способна наполнить ужасом даже самого стойкого человека, но весь медицинский состав, проводящий эту сложную операцию, абсолютно спокоен. Казалось, будь у них сейчас время поболтать, они с удовольствием обсудили бы предстоящий обед или скидки в магазине напротив.       Когда я вошел в палату, Касуми вздрогнула и повернулась ко мне. Ее рука дернулась, она хотела протянуть ее, но ремни держали слишком крепко. Я подошел и положил ладонь на ее руку. Она вцепилась в меня из-за всех сил. Я почувствовал, как хрустнули пальцы, но это ерунда, проживу и без них. Касуми смотрела на меня с благодарностью, она была рада, что я пришел к ней в такой момент. Чувство вины захлестнуло меня, я должен был сделать это сразу. Но я слишком труслив и слаб, мне понадобилось время, чтобы отважиться на такой поступок. Даже сейчас, находясь внутри палаты и следя за ходом операции, я был не готов к этому. Я был в ужасе, не мог произнести ни одного подбадривающего слова.       - Еще чуть-чуть, я уже вижу его, — сказала Цунаде.       Мое сердце екнуло и на мгновение остановилось. Цунаде попросила что-то ей подать, ассистент мгновенно отреагировал. Потом она попросила еще что-то и еще. И вот спустя несколько мгновений сложных медицинских манипуляций Цунаде извлекла из живота моей жены маленькое окровавленное сужество, бледное и неподвижное. Несколько секунд Цунаде осматривала малыша, а потом произнесла привычным трагически-заученным тоном:       - Мне очень жаль…       Вот и все. Все кончено. Касуми еще жива, но это больше не имеет значения. Все месяцы стараний и надежд разбиты, все зря. Я больше не сдерживал слез. Я уткнулся носом в руку своей умирающей возлюбленной и рыдал, как ребенок.       - Отвяжи меня, — шепотом попросила Касуми.       Руки плохо слушались меня, но я повиновался. Операция завершена, больше нету смысла сковывать ее движения. Освободившись, Касуми протянула руки к нашему мертвому малышу.       - Дай мне его, — попросила она, — дай…       Цунаде осторожно завернула малыша в пеленку и положила его Касуми на грудь. Наш маленький комочек счастья не дышал, не пытался открыть глазки. Он был совершенно не подвижен — он был мертв. Я осторожно поцеловал нашего малыша в крохотный лобик, он уже начал остывать. Потом я поцеловал Касуми и крепко обнял их обоих. Касуми не плакала, она нежно гладила малыша по головке и шептала мне:       - Я о нем позабочусь, не переживай. С ним все будет хорошо.       В этот момент Цунаде сорвала с рук перчатки и бросила их на пол. Я заметил стоящие в ее глазах слезы. Теперь, когда операция окончена, она имеет право на эмоции. Цунаде быстро направилась к выходу из палаты, чтобы не смущать своими чувствами нас, действительно, имевших право на большое горе. И вдруг, за миг, до того как главный врач покинул операционную, один из юных докторов, ассистирующих на операции, расширив глаза от ужаса закричал:       - Цунаде-сама! Там что-то шевелится, — он указывал на развороченный живот моей возлюбленной и кричал не своим голосом, — Там еще кто-то есть!»       Какаши резко захлопнул тетрадь и бросил ее на землю. Ветер тут же подхватил легкие листочки и разнес их в разные стороны. Но Какаши не тревожило это, он не собирался читать дальше. Он больше не мог. Он легким движением спрыгнул с ветки дерева и пошел прочь от дневника его отца. Он уже не уверен, что прочесть эти записи было удачной идеей, все-таки есть в этом мире вещи, которые лучше не знать. По крайней мере Какаши предпочел бы не понимать, что надпись на могиле его матери, гласившая: «Инудзука Касуми и ее маленькое сердце» — имеет особый скрытый смысл. Он предпочел бы не знать, что там под землей в холодном деревянном ящике рядом с его матерью лежит его маленький братик проживший рядом с ним несколько месяцев тесной внутриутробной жизни. Какаши предпочел бы не знать, что те слова, что один не лучше, чем два, но лучше, чем ноль, были адресованы не его отцу, а ему самому — Какаши. Но теперь он знает это и уже ни что не сможет вытравить эти знания из его головы. Ну, а читать дальше не имеет смысла. Счастливого конца тут не дождешься, а несчастий с него хватит. Лимит исчерпан, сил больше нет.