Люмин.
Внезапно нагрянет, подобно звезде падающей, встрянет в память да там и останется пятном яркого ослепляющего света. Тарталья всё выкинуть из головы не может янтарь глаз да выдержанную на солнце спелую пшеницу волос. — Бессмысленно. Путешественница уйдёт — он знает. Путешественница не задержится надолго — у неё есть цели поважнее. Чайльд понимает, прекрасно это понимает и задержать не смеет её. Где-то там Люмин ждёт семья — её брат, её дом, её надежда. Мизинцами клятва скреплена крепко-крепко. Нежная девичья ладошка в его чуть ли не утопает — он сам не осознаёт, как гладит её легко по костяшкам. Минутой позже ловит непонимающий взгляд подлинным огнём горящих глаз, и ладошку тотчас выпускает. Свидетели их обещания лишь луна, объятая привычным полнолунием, да трава, что под ногами едва шелестит. Обстановка должна успокаивать, но сердце, напротив, бьётся, как бешеное. В горле ком. Перед глазами проносится образ Снежной: иссиня прозрачные толщи льда, снежное одеяло, что простилается до самого горизонта и зловещий шёпот вьюги — случайному путнику его родина не будет рада, но Люмин — дело совсем другое. Тарталья самолично проведёт спутницу к лучшим местам: туда, где небо пламенеет от мороза, где обитают диковинные звери, где разливают огненную воду, пусть и не положено ей пока испить ту — им лишь бы увидеться вновь. Люмин не возражает, когда щеки касаются чужие прохладные губы. Сама вздыхает у склонённого к ней виска, не решаясь коснуться, и стыдливо прячет блестящие глаза, лишь раз тронув рыжие кудри. Ей нужно уйти. Их обещание дороже бумажных договоров, а касания нужнее слов. Оставлять Люмин — горечь, и тут же — необходимость. Хлёсткий удар поддых, едва обретаешь крылья, и сладостное предвкушение новой встречи…...которую Тарталья будет ждать с особым трепетом, потому что иначе не может.