Жизнь после вечности

      «Ноев ковчег» — подумал Щусь, глядя на собравшихся в самолете. «И этот ковчег в любой момент может пойти ко дну, мы слишком поздно вылетаем». Причина, по которой самолет их дождался — две причины — сидела на полу, спиной к спине, со спокойной уверенностью людей, хорошо выполнивших свою работу. Мирзалиев держал под контролем привалившегося к борту Васютина и не было никаких сомнений, что через какое-то время они поменяются местами с отдохнувшим уже Ивановым. Грамотно ребята работали, четко. Если все пойдет по сценарию, то надо будет забирать их себе. Таких самородков как калтыгинская группа больше не будет, но здесь определенно есть с чем работать. Надо будет Яшку уговорить… Он чуть повернул голову, посмотрел на Цыганковых. Ксанка сидела, привалившись к плечу мужа и, кажется, даже дремала или просто отходила от шока. Почувствовала его взгляд, открыла глаза, слабо улыбнулась и подмигнула. Его губы сами собой растянулись в непривычной уже улыбке. Все будет хорошо. Главное — она жива. Валерка, сняв очки, без конца протирал их, рассматривал на свет и снова протирал. Яшка выглядел странно спокойным - возможно, причина была в адреналиновом откате, неизбежном после недавнего боя, возможно, в Ксанке. Секретарь Гиммлера, укутанный немецкими шинелями — как же удачно подвернулось офицерье, идущее спозаранку по каким-то своим надобностям! — спокойно посапывал. Повезло, что Валерка оказался худее, чем планировалось и не весь препарат на него ушел, повезло, что и ампула не разбилась и что Ксанка справилась. И что живыми удалось уйти — тоже повезло. Во всем повезло. Самолет внезапно резко вильнул и начал набирать высоту. - Мессеры! — заорал в своей кабине капитан Устинович. *** То, что немцы попытаются срезать выступ, образованный фронтом на херсонском направлении, было очевидно для всех, кто мог читать карты. Судя по донесениям разведки, прорвать оборону должна была танковая дивизия, но передвижение техники засечь не удалось и еще несколько дней назад танки искали в двадцати километрах севернее, потом армейская разведка выяснила, что цистерны, стоящие на местной станции, пусты, и, значит, танков там тоже быть не может. Поиск продолжался и на земле и с воздуха, так что с самого рассвета истребители, прочесывая каждый квадрат, занимались несвойственным им делом — разведкой. К девяти утра видимость ухудшилась, появились облака, причем самые неприятные: кучевые, надежно глушащие звук и намертво перекрывающие видимость. Как ватным одеялом укрываешься, с той только разницей, что под одеялом с тобой приключиться ничего не может кроме плохого сна, а в облаках еще как может. Но про это мы потом подумаем, сейчас надо танки искать. Хорошо замаскированные, ждущие сигнала в атаку, танки. Хрипом ожил динамик. - Я третий, на восемь часов Дуглас. И точно — толстой рыбкой ныряет в облаках немецкий транспортник, летит в сторону наших позиций. Заблудился? Проблема с транспортными самолетами в том, что никогда не ясно кто в них летит — военные, гражданские или просто МТЦ перевозят. По инструкции подобные ситуации остаются на усмотрение командира. Сбить Дуглас просто, у него маневренности ноль, только потом исправить ничего не получится. - Второе звено, обеспечить посадку! И тут же из динамика раздается чуть ли не крик: - Ребята, я свой, свой я, партизан вывожу! Капитан Устинович! Мессеры на хвосте! Эх, капитан Устинович, лучше бы тебе действительно оказаться капитаном Устиновичем... Отделяется от строя звено, выполняет роспуск в воздухе, замыкают три истребителя транспортник в коробочку, ведут на аэродром. - Я не могу садиться, — вдруг наглеет Дуглас, — У меня сверхважное задание. Меня ждут в заданной точке! Вы ответите! Отвечу, не переживай. Перед тобой за принудительную посадку, перед командованием за сорванную разведку, перед Ленкиной матерью за то, что не спас, перед Мишкиным отцом за то, что выжил, перед своими родителями - за все. - Отставить истерику, капитан Устинович! Искра, я первый, отправляем вам посылку. - Я Искра, — отзывается аэродром Ванькиным голосом. — Принял. Ждем. - На шесть часов мессеры, — спокойно произносит ведомый. Облака на юге пронзают черные хищные тени. Семеро, и, возможно, кто-то еще пока не показывается. А вот и цена проявленного гуманизма: теперь их в два раза больше, чем нас. К черту! - Я первый. Принял. Атакуем. Семь, быть может, больше, следите! Время растягивается резиновой лентой, все замедляется, становится очень четким и резким. Снова слышен свист фугаса и песенка начинает звучать в ушах. Та самая. Недопетая в сорок первом. Полюшко-поле, полюшко-широко поле… И снова рвет осколок серебряный альт солиста, рассекает черная щель Ленкину белоснежную блузку и саму Ленку, скачет мир детским мячиком в преисподнюю. Но от этого морока есть лекарство — полный газ, и вперед, сквозь облака, в лобовую, так, что видно искаженное лицо немца. Не выдерживает фриц, пытается уйти вверх, подставляя брюхо под пулеметную очередь. И кувыркается, оставляя черный, быстро расходящийся столб дыма. Убитых не вернешь, но за них можно отомстить. То, что видел забыть не получится, но можно заглушить другими воспоминаниями. Ведомый, молодец, зашел сбоку к другому, пропорол очередью черный крест, закружилась в воздухе подбитая стальная птица. Самолет жаль, он не виноват, что его, вершину человеческого разума, сделали инструментом убийства. Летчика не жаль. Едут да по полю герои, эх, да Красной Армии герои… Еще один вышел на угол атаки, но неееет, много вас таких было, штурвал вниз до упора, Як, умничка, клюет носом, послушно идет вниз, давай за мной, фриц или ганс, кто ты там, падаю я, падаю, видишь?!. Земля приближается с чудовищной скоростью и в какой-то момент становятся видны ровные, слишком ровные ряды невысоких холмиков. Есть! Отсчитать такты мотора — удары сердца — и штурвал на себя, что есть сил, самолет воет от напряжения, но взмывает над землей. Хороший самолет, и имя у него хорошее. Лично каждый винтик со Степанычем переберу, умница моя. Эх, да наши танки быстроходны! В небе за тучей грозные следят пилоты… Сквозь вой мотора пробивается страшный скрежещущий звук сминаемого металла — а вот не надо было трусить и скорость убирать, хер фашист, глядишь, в штопор не ушел бы! К небу поднимается столб тяжелого черного дыма. От авиационного бензина такого дыма не бывает. Так горит мазут. Так взрываются танки, искусно замаскированные под рельеф. На плотном слое облаков черные пятна от сбитых мессеров. Большая часть сбежала, кто бы сомневался. Трусливые они стали, потеряли наглость. Это не беззащитных людей, вжавшихся в землю, свинцом поливать, здесь и бурьяном в морду получить можно. - Первый, я Искра! Я Искра, ответьте! — кричит Ванька, почти как пилот захваченного транспортника. Ну простите, отвлеклись малость. - Искра, я первый. Потерь нет, четыре единицы сбили, идем назад. Танки в заданном квадрате, проверили, на них упал мессер. Нечаянно. - Принято! — У Искры ощутимо веселеет голос. Там, на земле, сейчас раздаются четкие резкие команды, бегут по своим машинам пилоты бомбардировщиков, застегивают на бегу шлемы, закрывают фонари кабин, готовятся смешать вражеские машины с землей. - Посылочку вашу видим, сейчас сядет, спасибо, дедуля, — совсем уже не по уставу смеется Искра. Сгибается, небось, от смеха прямо у передатчика. Теперь до конца войны зубоскалить будет. - На здоровье, яхонтовый! Земля мягко пружинит под шасси. Откинуть фонарь, снять шлем, поздороваться со Степанычем. Иванидзе машет от радиоточки. - Ну ты, дедуля, подкинул особистам работы! - В самом деле партизаны? - Говорят, да. Сейчас особый отдел разбирается. Как сбитых пишем? - На всех, конечно. - Принял. Ребята, сегодня первая эскадрилья проставляется, у них почти пол-литра набежало. Ну, четыреста грамм, но кто ж им считает кроме нас! Дружное ржание со всех сторон. - Я смотрю, это становится традицией! Первая только и делает, что проставляется. Ванька задирает длинный нос. - Ничего, мы свое еще наверстаем. Все, идите, отдыхайте. Задание выполнено. Бомбардировщики там уже все раскатывают. И, отводя в сторону, бормочет как бы сам себе. - Это не просто партизаны. Один из них у комполка спецсвязь затребовал. И что характерно, получил. Сейчас сюда спецборты летят. Вроде как особо ценного языка вывезли. - Да иди ты! - Правду говорю. Тебе еще орден выдадут, — Иванишвили картинно вздыхает. — А может быть, даже и аттестат за среднюю школу. Вот же паразит. Полюшко-поле, полюшко, широко поле, едут по полю герои, эх, да Красной Армии герои!.. *** Врачи авиаполка были очень заняты — среди партизан оказалось много тех, кому нужна была серьезная помощь — и Ксанка вообще не хотела мешать им, но Данька с Яшей настояли. Она послушалась: у нее было еще одно дело. Увильнув от врача - раз она до сих пор может на ногах стоять, то ничего страшного точно нет, Ксанка прошла в соседнюю комнату, к раненым. Дрожь из рук постепенно уходила. Васютин лежал на койке у окна. Левая нога от бедра до ступни была закована в гипс. - Почему? — спросила она. Васютин перевел взгляд с потолка на нее. - Извини, — равнодушно сказал он. — По-другому не получалось. Хорошо, что тебя не повесили. - Я тоже рада, — кивнула она. - Хочешь убить — убей, — внезапно сказал Васютин. — Я не буду сопротивляться. Ксанка покачала головой. - Это было бы слишком просто. Дай руку. Он протянул ей ладонь. Ксанка, подавив отвращение, взялась за нее, посидела так немного. - Готово. Прощай, Васютин. - Стой! — крикнул он ей в спину. — Что ты сделала? Она обернулась. Васютин смотрел на нее с ужасом. - Мы вместе воевали. Я отдала тебе последний кусок хлеба, а ты меня предал и обрек на смерть. Как ты думаешь, что я сделала? Она вышла, едва удерживая смех. Нервный смех, нехороший, но какой уж был. Ребята ее ждали. - Ты чего такая довольная? Все в порядке? Ксанка все-таки засмеялась. - Да, со мной все хорошо. А еще я прокляла Васютина. - Ксан, — Яшка обнял ее. Теплый. Родной. Живой. - Тебя обманули. Это все цыганские сказки. За его спиной захохотал Валерка, сообразивший в чем дело. - Главное, чтобы в них верил Васютин! - Будем исходить из того, что он поверил, — на лице Даньки играла непривычная улыбка. Яшка как-то странно напрягся. Она обернулась. В открытую дверь вошли люди в синих фуражках, стали стеной, отсекая их от выхода. - Здравия желаю, — козырнул один из них. - Мещеряков Валерий Михайлович, Цыганков Яков Семенович, Щусь Даниил Иванович, Щусь Оксана Ивановна — задержаны. Пройдемте. - А их-то за что? — спросил Яша. - Причину задержания поясните, — попросил Данька. - До особого распоряжения, — ответили ему. Их отвели в пустую избу в которой остались только натопленная печь и охапка сена на полу. - Осточертело все, — внезапно сказал Данька, — разбудите, когда нас расстреливать будут. *** Справедливости капитану Устиновичу пришлось добиваться долго. Он изложил свое мнение о некорректном поведении летчиков особистам, но те пропустили его слова мимо ушей — и если вдуматься, этот факт тоже был оскорбителен, но все по порядку. Командир истребительного авиационного полка отсутствовал: в штаб армии уехал. Его заместитель, узнав подробности, отправил его к оперативному дежурному по полку. Оперативный дежурный оказался невероятно занят, не сходя с места набрал дежурного по полетам и велел немедленно разобраться — в советской авиации не место хамству! Пришлось идти обратно. Дежурный по полетам нашелся у радиоточки, досадливо смотрел на небо. - Вы простите, — сказал он — у нас тут сегодня большой слет. Сейчас два борта посажу, пока нас совсем туманом не накрыло, и разберусь. Устинович присел рядом, разглядывая облачное небо. Что-то странное происходило на этом аэродроме — из приземлившихся самолетов выходили гражданские по которым сразу было видно, что погоны они сняли только что. Что-то важное творилось и, возможно, это что-то было в прямой связи с его рейсом. Тем обиднее ему становилось. Дежурный закончил свои дела и повернулся к Устиновичу. - Я работаю в главном разведуправлении, — начал Устинович свою речь. - Мне сорок лет. У меня на счету десять вылетов за линию фронта. Есть правительственные награды. И когда какой-то мальчишка позволяет в мой адрес оскорбительные высказывания, я, товарищ дежурный, требую, чтобы к нему применили меры дисциплинарного воздействия. - Согласен, возмутительный факт, — кивнул дежурный. — Кто вас оскорбил опознать сможете? - Позывной у него был «Первый», — припомнил Устинович. — Подробнее сказать не смогу. - Это комэск-один, — кивнул дежурный. — Командир первой эскадрильи. Мы его накажем, обязательно. Что он себе позволяет?!. Он, конечно, вас спас, хотя мог бы и сбить, но это же не повод оскорблять! Обещание дежурного было лучше, чем ничего, но хотелось гарантий. - А как фамилия комэска-один? - Фамилия? — переспросил дежурный. — Да простая фамилия, легкая. Как у его отца. - Тааак, — протянул Устинович, сообразивший, что речь идет о сынке какого-либо генерала. — А какая же фамилия у его отца? - Вы не поверите, — дежурный развел руками. — Такая же, как и у его деда. *** Генерал Проскуряков искренне считал себя простым и незатейливым человеком, занимающимся абсолютно простым и незатейливым делом и его ни капли не смущало, что с обоими этими утверждениями не согласился бы никто из знающих его лично или по занимаемой им должности. Так что когда Чех прорвался через кордоны фронтовой спецсвязи и сообщил, что задание выполнено, причем выполнено согласно заветам Стаханова, Проскуряков просто сел в попутную машину и отправился в расположение истребительного батальона на встречу с любимым сотрудником, не забыв сообщить полковнику Костенецкому, что не согласен с его выражением лица. Задачи, стоящие перед его Управлением, Проскуряков делил на три части — обычные, интересные и здоровские. Здоровских задач было мало — с тридцать девятого года всего пять. Интересных было чуть больше и большей частью интересных задач ведал Чех. Впрочем, Чехом он стал не так давно, в тридцать девятом, по независящим ни от него ни от Проскурякова причинам. Когда в дверь проскуряковской квартиры ранним утром, пяти не было, постучался исчезнувший за год до того Щусь, Проскуряков сначала хотел перекреститься, затем едва удержался, чтобы по морде ему не смазать — за все хорошее. За десяток часов, проведенных в обсуждениях ЧП и разработке мер реагирования — два сотрудника пропали, два! За розыскные мероприятия, не приведшие ни к чему, мать вашу, ровным счетом ни к чему! За сотни новых нормативов и проверок — целый лес на ту бумагу положили, а он мог бы зеленеть и шуршать листиками, между прочим. За скандал между ГРУ и НКВД, хотя тут, конечно, надо бы благодарность объявлять: в кои-то веки чекисты сидели молча и обтекали. - Здравствуй, Даня. - А объясни-ка мне тот факт, что тебя год не могли ни мы найти, ни НКВД?.. Где ж ты был, родной, где ж таких баб выдают, чтобы год из-под перины не вылезать?!. Рассказ Щуся потянул на трагикомедию века. Вышел прогуляться перед сном, стал нечаянным свидетелем ограбления киоска, но грабитель сбежал, а подоспевший милицейский патруль арестовал его, невинную жертву, и, не слушая объяснений, оформил на первую же попавшуюся фамилию, отправив на исправительные работы сроком один год. По беспределу мусорскому, уууу, волки позорные! Проскуряков выслушал это с интересом — на дворе стоял тридцать девятый, вырваться в театр давно уже не удавалось. Опять же, по морде не смазал, хотя уже и с большим усилием, чем в первый раз. - А что же вы, Даниил Иванович, не упоминаете про убитых сотрудников НКВД, найденных той же, вне всякого сомнения, роковой, ночью в вашей квартире? Щусь похлопал круглыми глазами, изображая удивление, и моментально исторг из себя версию. - Так это ж за мной враги приходили, а чекисты преследовали их, но, значит, попали в засаду. Жаль ребят, не повезло им… - Даааа, — только и сумел выдавить из себя Проскуряков, подавившийся кофе. В голове вертелось слово хуцпа и много других слов, но уже русских. Но это было еще не все. Щусь времени зря не терял и, заглатывая предложенный Проскуряковым чай, излагал новую схему обучения агентов. Отсидка, судя по всему, оказалась для него необременительным мероприятием. Работа на свежем воздухе, с людьми… Допивая кофе, Проскуряков думал о том, что сценарий, предложенный Щусем, может послужить основой для его восстановления на службе, после тщательной проверки, конечно. В конце концов, Щусевский послужной список пару раз обматывал по экватору земной шар, такими кадрами пусть НКВД разбрасывается, а у нас тут все просто. Факты подтвердились, Щуся весь владимирский исправительно-трудовой лагерь признал. Так и кричали — ба, да это ж наш Гриня! Копать глубже, доискиваться до причин ареста, означало новый виток конфронтации с чекистами, так что на проверке факта отсидки поставили точку. Вскоре стало не до мелочей. Началась война. Несколько лет Щусь, теперь уже Чех или, если требовалось звание, Летнаб, жил и действовал строго в рамках, отведенных ему Проскуряковым и войной, а потом, после старта операции «Уран», Чех, у которого появилось немного свободного времени, начал делать странные запросы аналитикам, разыскивая разведчиков со специфической национальностью. Проскуряков, у которого также появилось немного свободного времени, с интересом наблюдал за этим процессом, пытаясь понять, кого ищет Щусь. Интуиция подводила его редко. Неизвестно, сколько бы продолжались эти молчаливые розыски, но в перехваченной немецкой корреспонденции нашелся приказ Бёмма о направлении Васютина в округ Greuthungland. Сам Бёмм, спасибо Францисканцу, был уже на том свете, но приказ понудил извлечь из архива все, что было известно о Васютине, в том числе и фотографии времен Гражданской. И тут на Проскурякова снизошло не то, что озарение — истина. - По беспределу мусорскому говоришь? — спросил он у отсутствующего в кабинете Чеха. — Волки позорные?.. Проскуряков был человеком не ленивым и уже через четверть часа один из младших аналитиков рылся в архивах, собирая всю информацию об обоих Щусях, Цыганкове и Мещерякове, служивших с двадцатого года личной гвардией Смирнова. Группа Мстители. Собрал. И стало еще интереснее. *** «А вот это уже наглость», — подумал Проскуряков, зайдя в избу, служащую гауптвахтой, куда по его просьбе поместили задержанную группу. Оказывается, Чех все же иногда спал. Нда, с внезапной стороны открываются сотрудники. Так, неровен час, можно заподозрить, что он еще и ест. - Подъем, — гаркнул Проскуряков. Судя по тому, как медленно и нехотя просыпались товарищи Мстители, врасплох застать никого не удалось. Проскуряков полюбовался на непроницаемого Чеха и на широко улыбающегося Францисканца (черта с два его узнаешь в том подростке с фотографий). Цыганков помог жене встать (поднималась и стояла она с видимым усилием) и вытянулся в струнку, согласно уставу. - Оксаночка, вы прекрасно выглядите, синяки прямо под цвет глаз, — не удержался Проскуряков. — Садитесь, пусть мужчины стоят. - Постою, — недружелюбно сообщила она. Интересно, она-то как здесь появилась? Но сейчас были задачи поважнее. Францисканец и Цыганков в центре, Щуси по бокам. Странная расстановка. Если только… - У меня один вопрос, — задумчиво сообщил генерал. — Что именно вы, товарищ Мещеряков, рассказали Мюллеру? Посмотрел на изменившиеся выражения лиц и усмехнулся. - Ты, Щусь, действительно полагал, что вашу бредовую идею с якобы выданной под амиталом историей про лихую борьбу с бандитами, драку в трактире гитарами, сношением записками через дупло, внедрением в банду и прочей ересью я приму за правду? Так зря ты это думал. Рассказал Мещеряков Мюллеру все, что мог. А ты об этом знал, но все равно дружка решил вытащить. Как ты разведданные подменил я чуть позже разберусь, но ты во мне, Щусь, не сомневайся, я до правды докопаюсь, всегда докапывался. А знаешь, на чем вы прокололись? На имени. Гриня Кандыба — помнишь такого, Щусь? Тебя же Цыганков под этим именем упаковал в тридцать седьмом по сто шестьдесят второй статье, чтобы ты по расстрельной пятьдесят восьмой не уехал. Ну и откуда бы Мещерякову знать про Кандыбу, если он в то время в Германии безвылазно сидел?.. Не ожидал я от тебя такой топорной работы. Грубо ты сработал, Даня, очень грубо. Заигрался. Или не сообразил? Всю информацию я передам в СМЕРШ. Он прервался, чтобы вдохнуть воздуха и подумал, что самообладание у товарищей было потрясающее — ни движения, ни вопроса. Только Оксана, глядя в упор на брата, нервно потирала шею. - Ты, Цыганков, тоже не грусти. Ты у меня на службе не состоял, шпиона из тебя не вышло, так что пойдешь по уголовке, как муж пропавшей без вести жены. Как ты там говорил: когда жена пропадает, из ста девяносто девять, что муж постарался? Ну так ты тот самый муж и есть. Молчать. Ты хочешь сказать, что нету тела — нету дела? Не переживай, тело мы найдем, война все же, разгул преступности, болезни везде, лица гражданские гибнут без счета. Причину, по которой ты супругу убил, выберешь сам. Я сегодня добрый. А Оксаночка останется как есть. Оксаночка у нас, конечно, беглая гражданка, но, как мне уже сообщили, героиня подполья, а мы с гестапо все же разные задачи выполняем. Доказать, что она это она все равно не получится. Проскуряков снова замолчал, ожидая. Сейчас кто-из них должен отвлечь на себя внимание. В обычном, классическом варианте, имей он дело с дилетантами, это была бы женщина. Но дилетантами они не были еще в двадцатых. Проскуряков почти не удивился, когда заговорил Францисканец. - Даня, ты мне что-то про Глорию начал рассказывать, но не дорассказал. Про розы. - Лучше у Яшки спроси, он точно помнит. Цыганков кивнул. - Розы, да, у них лепестки как будто окровавленные. Как тогда. - Когда — тогда? Цыганков, не ответив, прижал руку к левой стороне груди, и Проскуряков понял, что его не просто отвлекут, нет, все будет решено изящнее. Цыганков сейчас потеряет сознание или забьется в падучей. Это будет выглядеть достоверно — психика у разведчиков горит первой, сколько их списывается, прямиком в психушки. Ему станут помогать двое, третий — третья, женщина, чей муж только что был чудовищно и несправедливо обвинен — кинется с гневом и проклятиями к Проскурякову, и его судьба будет решена. Оксаночка, отлично знающая как работает организм человеческий, не просто так потирала шею — кратковременного пережатия сонной артерии с учетом его возраста и лишнего веса, будет достаточно для вывода генерала из строя. Но она в плохой форме, она не справится. Справится Щусь, который будет ее якобы оттаскивать. А если этот план не сработает, то у Цыганкова в сапоге последним аргументом наверняка припрятан НР-40. А Мещеряков прекрасно метает ножи. А у Щуся достаточно изворотливости чтобы объяснить внезапную смерть руководителя. Нет, все же, не обморок, а падучая — больше свободы действий. Что ж, пожалуй, все, что он хотел, он увидел. *** Осознав, что ждать милостей от природы, то есть командования авиаполка бесполезно, капитан Устинович отправился на розыски комэска-один самостоятельно, но тот положительно был неуловим. Устинович посетил штаб полка, казарму, палатку военторга, медсанбат и даже прачечную, пытаясь выведать хотя бы что-то, но тщетно. Раздобыть удалось только фамилию — в самом деле, простую, легкую и неинформативную. Из всех опрошенных более-менее развернутый ответ дала врач медсанбата, но, увы, частота сердечных сокращений комэска-один (по словам врача, находившаяся строго в пределах нормы) была Устиновичу совершенно неинтересна. Устав, он плюнул на розыски и сел на лежащее тут же у избы медсанбата бревно, заметив, что на этом же бревне сидят разведчики, с которых все и началось. - Я надеюсь, — Устинович закурил, — командование примет все меры для расследования этого бесчинства. Иванов пихнул в бок Мирзалиева. Мирзалиев посмотрел на Иванова. Оба промолчали. - Где ваш командир?.. - Допрашивают его, товарищ капитан. — вздохнул Иванов. — Вот, сидим, ожидаем. Надеемся, что он по морде никому опять не заедет. Привыкли мы к нему как-то. - Дождетесь, — с удовольствием кивнул Устинович, — все вы дождетесь. Товарищ старший лейтенант, подождите! Мимо шел давешний дежурный по полетам. Кивнул черной кудрявой головой и подошел поближе. - А, вы по вашему вопросу, товарищ, — будто вспомнив, сказал он, глядя в упор черными бешеными глазами. — Не беспокойтесь, меры приняты. Комэск-один за допущенное в ваш адрес хамство расстрелян. - Кккак расстрелян?.. - Обычно. По приговору трибунала. Здесь фронт, здесь нет места бескультурию. Отдал честь и ушел, оставив Устиновича ошарашенно смотреть ему вслед. *** - Девятка, Чех! — рявкнул Проскуряков. Код конца проверки был озвучен вовремя. Чех, будто наткнувшись на преграду, медленно, оценивая правдивость его слов, опустил руку. Цыганков, все еще держащийся за сердце, распрямился. Оксана убрала руку с шеи. Что-то неуловимо изменилось в присутствующих — в позах, в выражениях не то, что лиц — глаз. Напряжение, висящее в воздухе как грозовой разряд, ослабевало. Не до конца. - Бурнаш, — отчетливо произнес Чех. — Атаман Бурнаш после ареста в двадцать третьем давал показания. Про Кандыбу в этих показаниях тоже говорилось. Проскуряков кивнул. То, что имя Григория Кандыбы Щусь использовал еще в девятнадцатом, он, разумеется, знал, но как прикажете проверять реакцию группы на непредвиденную угрозу, а? - Отбой, — сказал он. — Проверка завершена. Во-первых, поздравляю с удачным выполнением заданий. Я рассчитывал, что вы объединитесь, так и произошло. Чех, сколько препарата и куда именно вы вкололи фигуранту? - Ноль один миллиграмм в сонную артерию. - Значит, скоро очнется. Спрашивать, почему в самолете оказалось на двадцать человек больше, не буду — мы и ради этих двадцати воюем. А вот почему, майор, у Васютина колено прострелено — спрошу. - А что б не сбежал. - Радикально. Но действенно. - Что ж, присаживайтесь, товарищи. Поговорим о вашем будущем. Он сделал паузу, посмотрел на лица слушателей. На лицах было сосредоточенное внимание, только у Францисканца немного дернулся уголок губы в подавленной усмешке. - Хочу вам байку рассказать. - Про Красного Призрака или про Белого Тигра? — поинтересовался Цыганков. - О, — на лице Францисканца все же проступила улыбка. - Я тоже знаю. Про Черного Барона. - Именно! — Проскуряков поднял вверх палец, тактично не заметив, что просьба присесть проигнорирована. — И это, безусловно, важная часть нашего повествования. С чего бы начать?.. Начну-ка я с начала. С дел давно минувших дней. Например, расскажу про боевую группу Мстители, бывшую в личном подчинении у Смирнова с того самого двадцатого года. Тогда они выкрали некие документы из сейфа начальника ялтинской контрразведки и хоть ценность этих документов оказалась сильно преувеличена, и взятию Крыма они никак не помогли, зарекомендовали ребята себя прекрасно. Группа, как можно судить, была идеальная. Слаженная, сработанная, с явным лидером, отсутствием личных и, что особенно нетипично для групп подобного состава и возраста, сексуальных конфликтов. Судить о мнении Смирнова о своих сотрудниках можно уже по тому, что он лично контролировал решение бытовых вопросов. Вот теперь реакция была. Мужчины синхронно удивились, Оксана покачала головой с извечным выражением всех женщин, столкнувшихся с мужской наивностью. - А вы действительно думали, что новая форма в шкафу самозарождается? — спросила она куда-то в пространство. Проскуряков хмыкнул про себя и продолжил. - Однако в двадцать пятом году Смирнов от своих сотрудников избавился. Буквально за пару дней. Что же произошло в том году, товарищ Мещеряков? Францисканец поправил очки на переносице. - Кажется, в двадцать пятом Ксанка родила. Ксан, так ведь?.. Она кивнула. - Вот, я все правильно помню. И год со дня смерти Ленина был. Еще у меня в квартире прорвало батарею. - Да не прорвало батарею, а кран кто-то из твоих баб не закрыл, — уточнил Цыганков. — Затопило два этажа и твои соседи пытались меня побить. - Почему тебя? - К тебе в гости зашел! Но баб там уже не было, если что, — уточнил он специально для жены. - Были только какие-то злые люди. Я по крышам уходил. - Погодите, — вмешался Чех, — мы же в двадцать пятом Кривецкого брали, тогда еще опытом с ленинградцами поделиться пришлось, ну тогда, когда вы с Яшкой повели их гулять и догуляли до Пятницкой, а меня потом Смирнов ругал, потому, что они полезли купаться на Балчуге и утопили оружие. - В двадцать четвертом мы его брали, ты путаешь. Я с ними пила, значит, не беременная была. - Ой, как будто тебя это остановило бы! - Ну, знаешь ли… Проскуряков слушал их краем уха, не вникая в детали, рассыпанные по диалогу с тем расчетом, чтобы отвлечь слушателя. Правильный он вопрос задал, значит. Не просто так Смирнов своих преторианцев разогнал, причем трое лишились карьеры, а один под чужим именем отправился за рубеж. Что-то не так было с Францисканцем, причем это нечто не потеряло актуальности и за двадцать прошедших лет, иначе они тут балаган не устраивали бы. - Я думаю, — продолжил он, глядя, как улыбка Францисканца становится еще шире — дело в происхождении товарища Мещерякова и, возможно, в партийной принадлежности его родителей. Вот только снова не начинайте!Итак, товарищ Мещеряков был надежно спрятан и, хочу вам сказать, эта командировка явилась едва ли не одним из лучших решений Смирнова при всем уважении к его огромнейшим заслугам перед нашим государством. Ликвидация проекта «Дора» это подтверждает. Щусь согласно кивнул. Мещеряков пожал плечами. - Вы спросите, а что же было дальше? Один уехал, но трое-то осталось. А дальше начинается самое интересное… Он говорил долго, так долго, что пересохло в горле, выкладывая все, что удалось найти аналитикам и понять самому. Про глупый, нелепый арест Щуся, вернее, попытку этого ареста. Про то, что во всей истории с арестом Григория Кандыбы есть несколько непонятных обстоятельств. Первое — то, что оперуполномоченный Цыганков уволился из МУРа за две недели до того как отправил на нары Кандыбу. Яков Семенович, поясните, как это у вас получилось? - Поясню, — кивнул Цыганков. — У нас в МУРе была традиция. Каждый год, первого января, мы с товарищами писали рапорты об отставке с открытой датой. Мало ли. Вот и пригодилось. Проскуряков кивнул. - А брак у вас был незарегистрирован. - Откуда ж у цыгана жена, — усмехнулся Цыганков. — У него только конь, гитара да вольный ветер. - Логично, — согласился Проскуряков. — И еще один момент мне неясен. У тебя, майор, было меньше часа на принятие решения, а ты ни одной ошибки не сделал. И говорит это только об одном. - О том, что я умница? - Судя по тщательности проработки деталей — очень скрупулезной, женской, я бы сказал, план был готов задолго до того как товарищи из опричнины, которая как все мы знаем, является лучшей и самой передовой организацией нашей эпохи, захотели ночью у товарища Щуся воды попросить. И причины этой готовности мне, по большому счету, пока не важны. Но я знаю, что они были. Он помолчал. Заходящее солнце разукрасило розовыми квадратами пол избы. Где-то далеко бухали выстрелами орудия. - Что ж, — наконец заговорил Проскуряков. — Как я вижу, группа Мстители все еще активна и готова к действиям. Пойдем, Чех, обсудим детали. Чех чуть кивнул, успокаивая остальных, и вышел следом. На улице Проскуряков остановился, достал портсигар, затянулся, глядя на истребители. - Я начинаю радоваться, что я тебя не сдал. Чех промолчал. - Один вопрос, Чех. Скажи мне, на чем все это — он кивнул в сторону избы — держится? Я вижу конгломерат, но я не понимаю, что его создало. - Что создает конгломераты? Давление. - Поэтичный образ. Осиротевшие дети встретились посреди войны и не только сумели выжить, но в процессе выживания стали единым целым. Здесь напрашивается целая поэма о выборе, воспитании, приоритетах и прочем, но я реалист и смотрю на вещи просто. Эта общность накладывает некоторые ограничения, ты согласен? Чех хмыкнул и впервые за все время разговора посмотрел в глаза Проскурякова. - Если вы про невозможность применить некоторые методы управления агентами, то у вас есть я. - Заложник. Ты предлагаешь себя в заложники. - Это взаимно. В вашей речи я насчитал три опасных для вас пункта, у Мещерякова меньше вводных но и он наверняка углядел два. Цыганков не будет заниматься подсчетами, он просто будет действовать. Действует он с максимальной эффективностью. - А Оксаночка? - Она уже прикидывает худшие из возможных последствий и продумывает пути отхода. - Что ж. Идем в штаб, не на улице же операцию обсуждать. *** - Это очень недобрый дядя, — сказал Цыганков, когда за Проскуряковым и Данькой закрылась дверь. — И у него чрезвычайно опасное дело. Ксанка устало опустилась на сено. - Не понимаю, где шмеерзоновское расследование. Он нашел протоколы допроса Бурнаша и незначащие распоряжения Смирнова. Почему не нашлось шмеерзоновское дело?.. - А оно было? Она пожала плечами и легла. - Всю жизнь я полагала, что да. Теперь уже не знаю. Муж сел рядом с ней, поморщившись, достал из голенища сапога нож, вогнал его в деревянный пол. - Если бы мы не думали, что оно есть, Даньку бы расстреляли еще тогда, в тридцать седьмом. - Пойду, прогуляюсь, — сказал Мещеряков, посмотрев на них. — Заодно русский вспомню. Они синхронно кивнули, не повернувшись в его сторону. Валерий усмехнулся про себя, почему-то вспомнил Эрну и вышел. На улице было прохладно и сильно пахло авиационным бензином. Истребители стояли в ряд, напоминая то ли птиц, то ли экзотических насекомых. Вокруг них суетились механики. Светловолосый летчик сосредоточенно проверял вращение винта. Мещеряков прошел мимо, любуясь машинами, уловил обрывок разговора: - Сам-то зачем, а я на кой?.. — спрашивал механик. - Не обижайся, Степаныч, я когда из пике вышел, пообещал, что каждый винтик сам переберу, — объяснил летчик. Данька курил у высокого крыльца избы-штаба и странно озирался, как будто пытался кого-то отыскать. - Потерял кого-то? - А, да, то есть нет. Все нормально. Мы еще не обсудили все детали, но, кажется, все хорошо. - Под хорошо ты имеешь в виду… - Либо Балканы либо Балканы, — Данька усмехнулся. — Там будет жарко. И вас там будет просто легализовать. - С учетом всех озвученных твоим руководством деталей, звучит как идеальный выход из ситуации. - Да. Где Цыганковы? - Я сделал подлость и оставил их вдвоем. Жаль, конечно, Яшку, хороший был цыган. Данька посмотрел на него округлившимися глазами. - Ты о чем? - Смотри. Яшка тебя посадил, так? Ты меня расстрелял. Я отвел Ксанку в гестапо. Как ты думаешь, что она с ним сделает? Круг должен замкнуться. - Какие, все-таки, мы веселые ребята, — Данька втоптал окурок в землю. — Так. Устинович идет. Его опять кто-то обидел. Меня здесь не было. Мещеряков пошел дальше, к пункту связи. На него вдруг налетел капитан Устинович. - Где товарищ Чех? — требовательно спросил он. - Разговаривает с генералом Проскуряковым. Устинович досадливо махнул рукой, затоптался на месте. - Да тут такое дело, понимаете… Мне Чех нужен, вот с этим поговорить, мне эта нерусь чушь какую-то несет, — он кивнул в сторону узла связи, где стоял высокий брюнет с погонами старшего лейтенанта. Мещеряков посмотрел на него, протер очки и посмотрел еще раз. «Этого не может быть, — подумал он. — Это невозможно». - Ну вы подождите, — машинально сказал он Устиновичу и направился к летчику. - Здравствуйте. Моя фамилия Мещеряков. Мне кажется, я работал с вашими родителями в Москве в двадцатых. В ВЧК. «Он похож на отца, — думал Мещеряков, слушая приветствие лейтенанта. — Очень похож. Копия. Это не совпадение, это что-то другое… Судьба». - Мещеряков?.. Кажется, отец действительно упоминал про вас, — сообщил старший лейтенант. - Вы знаете, где ваши родители сейчас? - Нет, я не знаю. В июне сорок первого они были на Украине, — после паузы медленно ответил летчик. — Отца из Москвы по работе перевели, я уже там доучивался. Надеюсь, они живы. Вы же видите, кто я по национальности, — он очертил кругом свое лицо. - Мама у меня русская, но она никогда бы отца не бросила. Они всю жизнь вместе, с Гражданской. - Как вы на фронт попали? - Обычно. В школе сдал нормы БГТО, ходил в аэроклуб, поэтому в сорок первом был направлен в летное училище. Учился в Батайске, потом нас эвакуировали в Азербайджан, оттуда на фронт. Был ранен. Вот и все. Все как у всех. Мещеряков кивнул. - Не ходил бы ты, Валерка, здесь, — внезапно произнес лейтенант, глядя куда-то за плечо Мещерякова. - Я твоему московскому другу уже сказал, что тебя расстреляли за оскорбление его чести и достоинства. - Спасибо вам за защиту, товарищ Шмеерзон, — прозвучало в ответ. Мещеряков посмотрел на подошедшего светловолосого летчика. Светлые волосы резко контрастировали с загорелым лицом. Загар? В ноябре?.. - Обращайтесь, товарищ Цыганков, — кивнул Шмеерзон и, повернувшись к Мещерякову, пояснил. - Лейтенант Цыганков, командир первой эскадрильи. Он вас сегодня и посадил. - Не я лично, конечно, — засмеялся командир первой эскадрильи. Смех и улыбка были очень знакомыми. - Вы простите, но летчик ваш настоящий сутяга — с утра бегает и на меня всем жалуется. Меня уже расстрелять успели, а он все жалуется. Для того, чтобы сложить все части головоломки, Мещерякову понадобилось несколько секунд. - Здравствуйте, Валерий Яковлевич, — сказал он. — Я ведь правильно понимаю, что у вас в документах датой рождения примерно двадцать третий год указан? Вас иначе бы на фронт не взяли. - Точно! Приписал себе два года и вломился в наше родное Батайское летное с требованием выдать ему самолет, — жизнерадостно сообщил Шмеерзон. — Он был уже седой, поэтому подвох распознали только при выпуске. Цыганков-младший тяжело вздохнул. - Будьте знакомы: старший лейтенант Хаим Исаакович Шмеерзон, командир второй эскадрильи, пламенный коммунист, отличный летчик и надежный товарищ. Отчаянное трепло. Но да, я приписал себе два года при поступлении. Документы сгорели при бомбежке, а мне надо было вернуться домой. Командование в курсе. - Я так и подумал, — кивнул Мещеряков. — Но перед капитаном Устиновичем, кажется, вас извиниться все же обяжут. И это будет не командование. *** 195… год В прибрежном ресторанчике было шумно и весело, как всегда бывает в подобных заведениях летними вечерами. Все столики были заняты и случайному посетителю едва нашли место в глубине зала. - Мне, пожалуйста, кофе и десерт, — попросил он. — Вот этот. Вишневый штрудель. И, пожалуй, эклер с мятным кремом. И вот этот пирог… «Деревенский»? Очень необычное название. - О, этот пирог печет госпожа хозяйка по особому заказу, господине. Уточню, есть ли он сегодня у нас в меню, — официантка улыбнулась. - Говорят, у вас бывают концерты? - Прекрасные концерты! — с энтузиазмом произнесла девушка. — Как раз сегодня у нас концерт, и вы должны это слышать. Это нечто невероятное! Пойду принесу ваш заказ и узнаю насчет пирога. Дожидаясь исчезнувшую официантку, мужчина задумчиво пил кофе, стараясь растянуть удовольствие — и штрудель и эклер были отменными. Официантка не возвращалась. Концерт не начинался. Он вздохнул, глянул на часы и решительным шагом прошел по служебному входу на второй этаж. Кабинет управляющего не был заперт. - Прошу прощения, но я все еще жду свой пирог, — сообщил он. Хозяйка ресторана, на миг отвлекшись от своего занятия, молча протянула ему белую картонную коробку, источающую умопомрачительный запах свежей выпечки, и продолжила опустошать стоящий тут же сейф, складывая деньги и бумаги в чемоданчик. - Спасибо, — поблагодарил ее посетитель. — А концерт сегодня будет? - Все будет, — кивнула женщина. — Сегодня будет абсолютно все. Она выложила пачку денег на стол, закрыла чемоданчик, чиркнула зажигалкой, закинула горящий коробок спичек в сейф и закрыла дверцу. Внутри немедленно начало что-то гореть и взрываться. Женщина взяла чемоданчик и направилась к двери. Мужчина придержал ее. - Я помогу, — предложил он. — В благодарность за пирог. - Очень любезно с вашей стороны, — кивнула она. Черная лестница была не освещена, приходилось идти медленно, держась за руки. - Ксана, вы все собрали? - Да, ребята уже в машине. Что случилось? - На вас выданы ордера на арест. - Уууу, тогда бежим. Даня, как у нас вообще дела? - Ваши внуки растут, мои дети растут, все хорошо. Я на корабле подробнее расскажу. Они вышли во двор, сели в машину. - Куда? — спросил водитель, поправляя очки. - В порт, Валерка, в порт. Корабль отправляется через час. - Ехать четверть часа, успеем. Паспорта у тебя? Даня? - А, да, у меня, — Щусь пытался развязать бечевку на коробке. — Яш, дай нож? - У меня только струна, ей неудобно. Мимо, по направлению к ресторану, промчалась кавалькада полицейских машин. - О. Это за нами. Опаздывают ребята. - Это не полиция, — внезапно сказал Цыганков. — Это кто-то другой. - Да, это американцы, — чертова бечевка, наконец, поддалась и коробка распахнулась, обнажив розово-песочные ломтики теста. — Вкусно! - Еще бы. Валер, давай быстрее, надо пройти таможню до того, как они поймут, что мы уже ушли. Мещеряков внезапно выкрутил руль и затормозил на обочине. - Подожди-ка. Через час отправляется марсельский рейс. Пароход идет в Одессу. - Да. Билеты у меня, сейчас отдам. Яша, у тебя нет ножа, но хотя бы платок у тебя есть?.. - Платок у меня есть, держи. А еще у меня есть ощущение, что пароход называется «Глория». - Я об этом же! Опять чертова «Глория». - Поехали уже. - Да еду, еду… Господи боже ты мой! Я пережил вторую мировую, убил десятки людей, был расстрелян, свидетельствовал в Нюрнберге, открыл лучший ресторан в этой стране, трижды сидел в тюрьме, был дважды женат, причем на одной и той же женщине, лично ругался с доставщиками, страховыми и налоговыми агентами и все это для чего?.. Для того, чтобы тридцать с гаком лет спустя опять плыть с Данькой в Одессу на марсельском пароходе «Глория». Пароход зайдет в Одессу?.. - Судя по выражению его лица, мы знаем не все, — сообщил Цыганков. Машина снова остановилась. - Выкладывай. - Хотел рассказать все на борту, ну да ладно. За операцию «Хольмская Библия» вам вынесена благодарность и представление к правительственным наградам. Так что пароход зайдет в Одессу, и можно будет провести какое-то время дома. Отдохнуть. - Какое время? - Пока неясно. Я бы лично оставил вас в покое и сам ушел в отставку, но Проскуряков считает, что ценными кадрами разбрасываться нельзя. В чем-то он прав. Вот, держите новые паспорта и билеты. - Василий Васильев? Серьезно?.. - Яша, чем ты недоволен?.. - Да хорошее имя, чего ты. - Я ничего. Но Данька рассказал не все. Вот, например, про этот паспорт он умолчал, а Валерке будет интересно. - Черт! Ну по моим-то карманам зачем же шариться?.. - Привычка. Я тебя с американским консулом перепутал. Эрна, оказывается, плывет с нами. - С ней мы встречаемся в порту. Она получила советское гражданство. Паспорт ее отдай? - Валер, ты это слышал? Хочешь, я у него пирог заберу? - Я слышал, я не против Эрны, я к ней привык, а пирог Данька все равно добровольно не отдаст. Мы приехали. Выходим. Море было спокойным, солнце опускалось в него раскаленным диском. Они остановились на набережной, глядя на корабль у причала. «Глория» была готова поднять якорь. - Ну что, — спросила Ксанка. — Все? Приключения заканчиваются? - Это вряд ли, — ответил ей брат. И как всегда был прав.