Крещендо

      Стараюсь не дышать, не двигаться, ибо даже шум одежды может меня выдать. Стена очень холодная, особенно в сравнении с тем жаром, что вырывается изнутри. Хочется чихнуть. Наваливаюсь носом на стену, подавляю в себе рефлекс. Но не шмыгнуть носом не получилось. Мама! Меня сейчас засекут! Нет, не услышали. Может, выбежать, пронестись мимо них, так чтобы не заметили — что это за мышь? Но ведь он закрыл дверь на замок. Не выбраться! Нужно переждать и перетерпеть, но главное, чтобы меня не увидели. Как меня угораздило? Блин, и под коленкой сильно чешется, надо перетерпеть. Ещё хорошо бы не видеть и не слышать этого ужаса. Но глаза сами раскрываются, даже если я заставляю их не смотреть.       Этот Май! Он просто монстр. В принципе, это все знают. И он, наверное, тоже в курсе. Ему всё можно. Зачем этот олух ему в любви-то признался? Влюбился в монстра, так сиди и не жужжи! И вообще, как можно в такое влюбиться? Во-первых, парень. И это главное. Во-вторых, редкостный подонок. В прошлом году молодая математичка со скандалом вылетела с работы. Просто однажды все пришли в школу, а там огромные фотографии в половину ватманского листа, на которых Олечка Владимировна голая — и целует Мая. Скандал! И устроил его сам Май. Соблазнил молодого специалиста и нафоткал. Вот тебе и десятиклассник! Зачем он это сделал? Шептались, что Олечка Владимировна на первом же уроке в их классе указала ему «своё место»: велела заткнуться и вкатила пару. Вот он и устроил кампанию по дискредитации математички. А она была неплохой училкой. У нас тоже вела математику. Мы её любили. Весёлая, незанудливая, умела дисциплину поддержать в классе и, когда кто-то что-то не понимал, не говорила, что мы «дармоеды и тунеядцы», как это делает нынешняя престарелая Нина Андреевна. Но это не единственный факт! Когда Май был поменьше, занимался вымогательством, так он скопил денежки на свою первую «самостоятельно купленную» гитару. «Романтичная натура»! Когда он в девятом классе учился, то за то, что толстая Светка не дала ему списать, подкараулил её и вместе с двумя друганами раздел и голой выставил на улицу! Светка перешла в другую школу. Я уж не говорю о том, что он в открытую курит перед школой. Ребята говорят, что иногда курит анашу! Фактов море. И это он к одиннадцатому классу ещё остепенился, можно сказать. Надел на себя маску «тёмного рыцаря со взором горящим», только плаща за плечами не хватает, загадочно молчит, презрительно щурится на всех.       И как в него можно влюбиться? Да, он не урод. Можно даже сказать, красавец. Глаза голубые с искрой, брови вразлёт, рот правильный с пухлыми губами, нос прямой, вылепленный по-мужски грубовато. Волосы светло-русые, вьются. Есть и особая примета — яркая родинка странной формы на виске в виде кляксы. Одни говорили, что это звезда, намекая то ли на звёздность подонка, то ли на звезданутость. Другие сравнивали с меткой пулевого отверстия, намекая на то, что этот способен на всё. Что сам Май думал по этому поводу, неизвестно. Но родинку не прятал, наоборот: именно эту сторону своей причёски убирал за ухо. В общем, то, что он красив — тоже факт. Но мало ли красивых людей! Влюбиться в такого мерзавца невозможно. Это же просто опасно. Как этот Никита не понимает?       Вообще непонятно, зачем Никита ему это сказал? Чего хотел-то? В свою группу (называется «Маёвка» — это культ личности!) они его всё равно не возьмут, у них все так называемые музыканты на месте, дублёров не требуется. Да и какой из Никиты музыкант! Три аккорда на акустической гитаре, а для бэка не подойдёт — голос петушится. Май на гитаре играет неплохо, даже в музыкальной школе учился, уверенно тремоло на электрогитаре изображает. Да и голос у него негнусавый, подходящий под такие песни, с хрипотцой. Поёт чисто. Хотя все занятия хора пропускал. Ходил только на спецуху и сольфеджио. И Сергеев у них толковый клавишник, тоже из музыкалки. Хотя с таким цифровым синтезатором, как профессиональный KORG OASYS, купленным на денежки деевского отца, нетрудно лабать нехитрый подклад. Барабанщик — Дикий Капитоша — вообще уже не школьник, улетный курильщик с бешеными глазами и грязными патлами. Басы вот подкачали — Андрей Кабыкин как бы не Жако Пасториус. На знаменитого басиста он похож только пристрастием к выпивке, а играет слабовато. Но альтернативы Кабыкину в их группе нет. Хороших басов мало в природе. Чего ж ты, Никита, хотел? Чёрт, всё тело затекло, как бы поменять позу? И стена холодная, так и закашлять недолго. Но самое ужасное не простуда, а чтобы не выдать себя, иначе… Я даже не знаю, что будет иначе! Иначе Май меня даже не изнасилует, а просто убьёт. Как меня угораздило?       А всё Арсен. Дай да дай свой телефон! Пока переодевались в раздевалке перед физрой, он всё его изучал. А потом Вадим Сергеевич заорал, что его задрало нас, «одуванчиков», ждать. Что мы, как девки, копошимся. Прокладки, что ли, меняете? Ага! Он у нас такой, наш физрук, не задерживается у него ничего, понос словесный. Вот Арсен и положил быстренько мой телефон на шкаф. А после уроков и я, и Арсен забыли о несчастном «Самсунге». Я уже до дома почти дошёл, когда понял, что телефона-то и нет, погнал за ним обратно. И вот попал. Стою теперь, не шевелясь и ужасаясь тому, что вижу и слышу.       Пока шарил по раздевалке, пропустил момент, когда нужно было выскочить. Услышал только хлопнувшую дверь спортзала, бряцание ключей и сразу громкие голоса. Они прошли мимо раздевалки, в которой я искал телефон, не удосужились взглянуть — есть ли там кто? Я вжался за шкаф, прижавшись к стене, надеялся, что Май и Никита быстренько уйдут! Не на тренировку же они пришли! Дверь мальчишеской раздевалки открыта, мне из своего укрытия ползала видно. Дверь закрыть не могу, это ведь сразу заметят. Стою, не дышу, волосы шевелятся от поведения этого мерзкого Мая Деева, тошнота подступает то ли от страха, то ли от брезгливости…       — Хочу, чтобы ты повторил! — начал Май командным тоном, закрывая дверь на ключ.       — Тебе это неприятно, да? — блеет Никита, его одноклассник вообще-то.       — Ещё не знаю, приятно или нет. Ну, говори!       — Я тебя люблю. Так получилось. Я не мог больше молчать… — Никита говорит это как заученный текст — видимо, уже несколько раз это повторил ублюдку.       — Насколько ты меня любишь? — звонко и холодно спрашивает Май, подойдя к Никите и подняв указательным пальцем его за подбородок.       — Н-не знаю…       — И что ты от меня хочешь?       — Просто быть рядом, чтобы ты знал…       — А цена тебя интересует?       — Цена? Деньги, что ли?       — Ник, ты идиот? Я тебе деньги и сам дать могу!       — А что тогда?       Май тяжело вздохнул, как будто он учитель и изумляется тупости своего ученика. Похлопал Никиту по щеке (как унизительно!) и приказал:       — Становись на колени.       — Здесь? — просипел бедный парень.       — Ну, хочешь, пойдём в парк! Но там лужи — октябрь всё-таки. Смелей!       Никита становится на колени, и я вижу, что у него руки дрожат. Нахрена такая любовь?       — Как-то ты далековато встал. Не дотянешься! — всё так же мерзко командует Май.       — Не дотянусь? — Блин, даже я своим целомудренным умишкой уже понял, чего этот кудрявый рокер от него хочет. Мне хочется крикнуть: «Встань с колен! Беги от него! Не будь кретином!» Но если крикну, то сам буду кретином, сам окажусь на коленях рядом с ширинкой этого подонка.       — Подползай ближе ко мне! — крикнул Май.       Никита пошагал на коленях к Маю. Тот вдруг ухмыльнулся и начал медленно от него отступать, заставляя Никиту ползти ещё и ещё. Как мне плохо!       — Ладно. Я сегодня добрый! Да и ты ничего, смазливый, ротик у тебя добрый! — Это Май останавливается у спортивного коня и начинает расстёгивать ремень на чёрных джинсах, молнию, клёпку, приспускает штаны и вынимает член. Я еле удержался, чтобы не выпасть, так как ноги стали подкашиваться, успел рукой сжать рот, чтобы сдержать то ли стон, то ли рвоту.       — Ну, что встал? Давай ближе! Проверим: приятна ли мне твоя любовь? Вот тебе любовный орган, сыграй на нём!       Я залепил глаза. Но слышу, что у Никиты ещё какие-то крупинки здравого смысла остались:       — Май! Как же так? Я… — тихо говорит бедолага, и чувствую, парень задыхается.       — Вот и вся любовь! Ник! Видишь ли, любовь без секса — глупость. Секс без любви — блядство. Я не считаю себя глупым, а тебя не считаю блядью. Любишь? Ну так смелей! По-другому я с парнями сексом не занимаюсь. Так что? Вот она, цена любви ко мне.       — Я… я не умею. Я никогда… никогда раньше… — лепечет Никита. Боже мой! Беги уже от него! Как же ты терпишь это унижение? Я открываю глаза. И вижу, что Май начинает убирать свой член внутрь и заправляться… Фу… образумился!       — Тогда пшёл вон! — процедил подонок. И Никита буквально побежал на коленках к нему.       — Нет! Я смогу, я согласен, я докажу… — Блин... он начинает опять расстёгивать Маю ширинку, доставать его член. Мне опять плохо! А Май опёрся локтями на коня и презрительно улыбается, глядя сверху вниз на голову Никиты. А голова начинает шевелиться, и я понимаю, что парень всё-таки взял в рот. Как тошно-то! Что же он делает? Ради чего? И это любовь?       — Глубже возьми, — он ещё и управляет! — Умница! Ох-х-хуенно! — улыбка вдруг исчезает с лица Мая, он закатывает глаза и обе руки кладёт на чёрную голову Никиты. — Ник! Ты молодец! Вот теперь я тебя лю-у-у-ублю! Зубы осторожно! М-м-м… Тише-тише… Да!..       И дальше только дыхание, хлюпание и скрип от коня. Я опять закрыл глаза, чтобы не видеть. Меня сейчас вырвет. Конечно, я в курсе, что такое оральный секс, мне уже есть шестнадцать. Но вот так, наяву! Да ещё в такой унизительной форме! Но дальше хуже!       — А-а-а! — стонет Май. — Глотай!       У меня рвотный спазм, с трудом подавил, во рту горечь от желудочного сока. А из глаз текут слёзы. Надо успокаиваться! Сейчас они закончат и уйдут… Уже скоро, раз «глотай». О боже!       — Не смей на пол! Его вымыли только что! — вдруг крикнул Май. — Долизывай!       У меня лихорадка. Меня откровенно трясёт — по-моему, даже шкаф зашатался от моей трясучки. На лбу капли пота. Что я здесь делаю? Как меня угораздило? Когда же они уйдут?       — Ну? Всё хорошо? — как-то ласково спрашивает Май. — Всё ещё любишь?       Я открываю глаза. Мне даже интересно, что Никита ответит ублюдку. Не вижу его лица. Вижу, что он всё ещё стоит на коленях, а Май рядом на корточки присел и заглядывает к нему в опущенное лицо. Никита кивает. Это он любит его всё ещё? Что за бред? Май поднимает за плечи бедного влюблённого и опять хлопает его по щеке:       — Молодец! Принят в мой клуб! Членский взнос уплачен. Можешь приходить на репетиции. Ну! Не плачь только. Ты же знал, что я гад! И любил ведь?       Никита опять кивает.       — А отсосов много не потребуется. Если вообще потребуются, — типа успокаивает Никиту Май и добавляет шёпотом: — Ты у меня не один. Так что не дрейфь!       Этот ублюдок даже обнимает Никиту. Я бы на его месте… да никогда! Кроме отвращения, к этому Маю Дееву испытывать ничего нельзя.       И тут… Нашёлся мой телефон. Отличная полифония! Финал второго скрипичного концерта Паганини — знаменитая «Кампанелла» — этот позитив сейчас как нельзя кстати! Телефон гремит со шкафа. То-то я его не нашёл сразу! У меня метр шестьдесят пять, а тощий Арсен вымахал к десятому классу под метр восемьдесят пять, он и положил телефон туда, где ему было видно. Ему, а не мне! И сейчас я прыгаю, пытаясь достать музицирующий гаджет, который вдобавок и не на краешке лежит.       — Это что тут за Паганини? — тошнотный голос врывается в раздевалку. Всё, я пропал! Прекращаю прыгать и отступаю дальше, вглубь раздевалки, в ужасе наблюдая за Маем. Ублюдок спокойно достаёт мой телефон.       — Звонит мама! — елейным голоском объявляет Май. — Ответим?       Я мотаю головой, при этом непонятно, «да» или «нет». Он нажимает «ответить» и говорит пискляво в трубку:       — Аллё? — и хлопает театрально ресницами. — Кого?.. Алёшеньку?.. А это его друг говорит с вами!.. Ага… А Лёша не может подойти! Он у медсестры сейчас!.. Нет. Не волнуйтесь… У него зуб выпал, и он описался почему-то, вот я его довёл!.. Не беспокойтесь вы так! Он через полчаса будет дома!.. Я сам его доставлю… Всё, до свидания… — И нажимает «отбой».       — Ну здравствуй, зассанец! — Май азартно потрясывает моим телефоном и ухмыляется, разглядывая моё жалкое туловище. Медленно приближается.       — Не подходи ко мне, ублюдок! — выплёвываю ему что есть мочи, наступив на свой страх, так как то, что он сейчас наговорил в трубку, вытащило меня из футляра трусости. — Ты — мерзкая тварь! Ты уже столько наворотил, что должен ожидать, когда уже тебе вернётся всё это зло и паскудство! Тебя все ненавидят! Ты самовлюблённый псих, тебе доставляет удовольствие унижать людей! И ты поплатишься!       Он выгибает удивлённо бровь и говорит мне опасно ласково:       — Мышка моя! Уж не от тебя ли мне возмездия ожидать?       — Ты извращенец! Парень тебе в любви признался, а ты топтать! Ты сам-то знаешь, какой ты ублюдок? Не подходи ко мне!       — А почему бы мне к тебе не подойти? Ты же такой смелый мышонок! Что же ты всё это время сидел в своей норке? Выбежал бы, хвостиком вильнул и защитил мальчика Никиту!       — Не трогай меня! — позорно завизжал я, когда он бросился на меня как хищник, придавил, придушил и просвистел в губы:       — С-с-с-сучонок! Это я буду решать, кого мне трогать!       Отпустил, дёрнул за одежду, развернул, схватил за шкирку и поволок в зал. Там прямо в центре баскетбольной разметки стоял Никита, он в панике смотрел на нас с ублюдком. Май толкает меня к парню:       — Никит! Ты знаешь, кто этот смелый Мальчиш-Кибальчиш?       — Нет, — парень побледнел, покраснел, побледнел и опустил голову.       — Прикинь! Он всё видел! — победоносно возвещает ублюдок.       И я обращаюсь к Никите:       — Беги от него! Не верь ему! Он мерзок и уродлив! Как можно терпеть такие унижения? Ради чего? Чтобы тупо созерцать его на ублюдочных репетициях? Чтобы первому услышать бездарные опусы великого рок-исполнителя? А обо мне не беспокойся! Я могила!       — Ты-то? — встревает за моим плечом Май. — Ты-то точно уже могила!       — Никита! Я никому не… — И Май затыкает рукой мне рот, сильно сжав челюсть.       — Ты меня достал, крыса! Кто ты такой, чтобы лезть в мою музыку и судить обо мне? Ты — мошка! Просто прихлопну! — У меня стали подгибаться коленки от той злобы, что сочилась из него. — Ник! Ты со мной?       Никита опять кивает. Он со спермой язык, что ли, проглотил?       — Ник! Врежь ему! Он крыса! Врежь так, чтобы замолк! — требует Май и толкает меня на Никиту, тот поднимает на меня глаза и сжимает кулаки. — Ник! Я верю в тебя! Ты мой друг! Защити нас от этого мелкого паршивца!       И Ник бьёт меня в челюсть, я лечу на пол. Во рту солоно — кровь, от боли перестал дышать, пытаюсь отползти от этих придурков. Но меня догоняют и пинают в живот, по бёдрам, в пах, меня скрутило, я забыл про руки, пытаюсь ими закрыться, и если бы Май не оттащил Никиту, то пальцы бы к чертям были испорчены. Я скулю и кручусь от боли на полу, только положение лёжа спасло меня от потери сознания. Боль невыносимая!       Сквозь красную пелену вижу склонённое надо мной ненавистное лицо Мая, сквозь пульсирующий шум в ушах слышу его мерзкий голос:       — Ну вот, смелый мышонок! А теперь нужно домой! К мамочке! Ник! Ты перестарался, а если у него контузия яичек? Ай-яй-яй! Это может нарушить эрекцию! Давай-ка я посмотрю, нет ли травмы какой?       Чувствую, что он сильными руками переворачивает на спину, расцепляет мой кокон и начинает ощупывать. Челюсть, нос, рёбра, руки и в пах… Я дёргаюсь.       — Тс-с-с-с! Дядя доктор только посмотрит — нет ли крови?       Чёрт! И он смотрит! И трогает!       — А ты сладкий, мышонок! — выносит он свой диагноз. — Вставай! Кости целы! Может, зубики будут шататься, но, если их не трогать, гематома заживёт. Ты даже не обоссался! А я ведь обещал твоей матери! Ну-ну, не дёргайся!       Меня ставят на ноги.       — Ник, вызови такси! И давай до вечера! Приходи на репу! — обращается Май к Никите. — А ты, мышонок, приходи в себя — это раз, обещай мне, что будешь себя хорошо вести, — это два, и поехали-ка домой — это три! — И засовывает мне телефон в карман пиджака. — Далеко живёшь?       — Отвали! Я дойду сам!       — Тебе сказали вести себя хорошо! Где живёшь, уёбок? — быстро он меняет тон с ласкового на угрожающий.       — Около кукольного театра.       — М-м-м! Как это правильно! Такая куколка — и рядом с театром! Пошли!       Меня волокут за шкирку, на первом этаже мы забираем мой рюкзак, валяющийся на подоконнике, потом заталкивают в машину. Никита остался стоять у школы; мне кажется, что он в шоке. Я на него не злюсь, правда. Тот, на кого злюсь, кого ненавижу, рядом сидит.