Крещендо

      Всю дорогу мы молчали. А этот ублюдок (можно я так буду его называть, а то «Май» как-то по-весеннему приятно звучит?) курить начал в салоне, таксист не рыпнулся даже!       Подъехали к дому, он купюру достаёт и выходит вместе со мной. Я возмущаюсь:       — Чеши отсюда! Я и сам до дома дойду.       — Замолкни, мышонок! Я обещал твоей матери тебя передать с рук на руки. Ну и познакомлюсь между делом.       Я встаю как вкопанный, не пойду с ним. Мать в кои-то веки дома, а тут этот ублюдок! Он тащит меня за руку. И так как я упрямее, Май просто разворачивается и бьёт меня по щеке. Толкает в спину! Блин, десять лет я учился в любимой школе, и никто не обращал на меня внимания, десять лет я наблюдал сериал под названием «Подонок Май и его проделки» и ни разу в титрах не появлялся. Как меня угораздило-то?       Мама открывает дверь сама! О! Это высший знак переживаний за своё единственное чадо.       — Лёлик! — восклицает в своей манере мама, а за моей спиной весело хмыкает ублюдок. — Что случилось? Ах! Ах!       — Мама, всё нормально.       — Мне сказали, что у тебя что-то с зубом и ты описался.       — Мама! Я не описался! Мне шестнадцать лет!       — Ой! Молодой человек. Это, наверное, я с вами разговаривала? — мама хлопает глазами. — Что случилось? Что произошло?       — Ваш сын подрался. — И тут этот подонок совершает следующий финт: он целует маме ручку, улыбается ей нежно, просто зайка-котик.       — Ах! Подрался? Как ты мог, Лёля? — мама вновь делает ресницами взмах, как будто начинает исполнять пьесу на сцене. — А как же наши пальчики?       Мама хватает меня за руки, рассматривает пальцы, дует на них.       — А что у нас с пальчиками? — сюсюкает ублюдок.       — О! Милый мальчик. — Это она так ублюдка назвала? — Лёля — скрипач, у него будущее, ему нельзя ломать пальчики, лучевую косточку; нужно, чтобы запястье оставалось гибким для исполнения вибрато. Посмотрите, какие у Лёли пальчики! Вы знаете, он гений аппликатуры, мы уже закончили музыкальную школу, но занимаемся с самим Гельдовичем. Готовимся в консерваторию!       — Мама! Прекрати! Молодой человек уходит уже, — толкаю его спиной к выходу.       — Нет, нет, мне интересно! — ублюдок обходит меня, становится рядом с мамой и нежно так берёт мои руки, гладит пальцы, мерзкий тип. — Да, тонкие, сильные, красивые руки! Как это я сразу не рассмотрел? Да ты, Лёля, — он выпячивает именно эту позорную кличку, — ценный кадр. Твои ручки надо беречь и использовать…       — Ты меня довёз? Вали! — выдёргиваю руки из его мерзких лап.       — Лёля, какой моветон! — восклицает мама. — Стыдись! Может, чаю, молодой человек?       — Май, — подсказывает ублюдок.       — О! Какое волшебное имя. Так что, чаю? Заодно расскажете про эту ужасную драку.       Я поворачиваюсь и шиплю ему в лицо:       — Уходи!       Он мне шепчет в ответ:       — Попроси лучше!       — Пож-ж-жалуйста…       — Скажи, что ты мышонок.       — Я мышонок, уходи…       Он нагло улыбается:       — Извините, я спешу, приятно было познакомиться, как вас зовут?       — Наина Игнатьевна. Но можно просто — Наина.       — До свидания, Наина! — Я толкаю его локтем под дых. — Или, может, остаться?       Чёрт! Да что же это такое? Я толкаю его спиной на выход, пользуясь тем, что мама уже пошла по коридору, напевая мелодию романса Варламова, которую сейчас осваивала для аккомпанемента.       Выпихиваю ублюдка в подъезд. Тот хохочет.       — Всё, иди!       — Значит, ты музыкант, в консу собираешься?       — Уходи! — Я пытаюсь зайти обратно домой. Он хватает меня за шею так, что точно следы от пальцев останутся. Прижимает к двери всё за ту же шею:       — И в какой же школе ты учился?       — Имени Чайковского, — сиплю я.       — Почему же я тебя не помню?       — Потому что ты ублюдок и самовлюблённый тип, ты видишь только себя и ты был на классе гитары, а я там не был!       — Если я ещё раз услышу в свой адрес твои грязные высказывания, то я переломаю твои пальчики. Усвоил, мышонок?       — Всё, иди!       — Усвоил?       — Да!       — Кто я?       — Офигительный красавец, умница, отличница, просто хороший человек! Лучший из всех, кого я знаю!       — Можно без «отличницы». Меня зовут Май, Лё-о-о-лик.       — Май, катись!       — Пока, мышонок!       Он наконец выпускает меня и весело спускается по лестнице вниз. Я дождался, когда он будет на первом этаже, и крикнул вниз:       — И всё равно ты ублюдок, тебя все ненавидят, и я тоже!       Я забегаю и захлопываю дверь. Мама кричит с кухни:       — Лёля! Веди своего друга на чай.       Пошёл объяснять маме, что друг как бы и не друг. Что Маю («Ах, какое чудное имя, нужно было тебя так назвать») надо было уходить, у него важные дела. Мама грустно вздыхает и даже не вспоминает о какой-то драке, не видит мою вспухшую губу. Главное — пальчики.       Мне выпал крест родиться в музыкальной семье. Отец знаменитый пианист — Владимир Ли, он всегда на гастролях, и я подозреваю, что есть у него другая семья, потому что он элегантно нас не берёт ни в какие поездки. Но мама делает вид, что всё просто замечательно. Дом в достатке, шмоток дорогущих куча, машину раз в три года меняет, прислугу дома держит. Сама мама редко бывает дома. Она тоже музыкант, но птица не столь высокого полёта. Она — аккомпаниатор. Неплохой, выразительный, но в то же время не перекрывающий собой исполнителя. Это ценят. Наина тоже постоянно на гастролях, вот и сегодня — только что приехала. И эта её показушная забота обо мне. Вернее, о моих пальчиках.       Естественно, что Алексея Ли (меня, то бишь) в шесть лет отдали в музыкальную школу. На самый мужской инструмент — скрипку. Мне сначала не нравилось. Плакал дома, но истерики не закатывал. Истерики — это прерогатива нашей мамы. Но теперь вошёл во вкус, потому что получается. Могу на альте играть — это просто, всего на квинту ниже, ну и размеры, конечно, не совсем привычные. Воспитывала меня нанятая няня, пожилая наивная женщина — Анна Степановна, тётя Анечка. Она и водила меня в музыкалку, проверяла домашние задания, контролировала, сложив на животе руки, как я разучиваю новые этюды, кормила «правильной пищей». Всё сознательное детство посвящено ей — скрипке: пальцы, стойка, этюды, освоение всех штрихов, приёмы пиццикато и арпеджио, репетиции, концерты, конкурсы, экзамены, прослушивания, отставка для фортепиано, справка для физрука, чтобы был осторожнее с ценными руками. Физрук ржал, но в волейбол не ставил играть.       В школе вообще мало знали об успехах в музыкалке. Там я действительно мышь серая, хоть в чём-то ублюдок прав. Интересна только информатика. По математике неинтересно, но хотя бы успешен. Но литература — му-у-уть! Физика и химия — вообще бред. Английский — тупо зубрилово. А история с обществознанием — интересны, конечно, но исключительно в рамках уроков. Пока слушаю мадам Дудулю, офигеваю, рот открою, как и весь класс, рисую себе картины в башке: вот Дантон на казни смеётся над палачами, вот Гарибальди сбегает от австрийцев, используя страсть итальянцев к пению, вот красавчик Гапон, двойной агент, организует демонстрацию и потом скрывается всю оставшуюся жизнь от злобных эсеров и от хитрой полиции. Кино! Но как только открывал дома учебник — сразу в сон, здоровый, крепкий сон. Мадам Дудуля (это фамилия у неё такая весёлая, так-то и имя имеется — Ида Николаевна) просто артист театра и кино, так умела рассказывать. Вот такая история про историю!       Друзей в классе тоже немного, чуть-чуть с Арсеном общался, зацепившись на теме компьютеров и гаджетов. Он повёрнутый армянин, будущее светило силиконовой долины. Но общались только в школе. После: я в музыкалку, он в свою цифровую нору. Даже дома у него никогда не бывал! Хотя друг он выгодный. Он мне на телефон всё установил, а когда дома комп полетел, пришёл и, потирая руки, с упоением чинил. И это в четырнадцать лет! Однажды накрылся винт у физика в кабинете, так Арсена с урока вызвали, так как даже учитель информатики восстановить не могла. О как!       Ещё был Тит. Страдалец от имени своего! У него родители дюже верующие. Протестанты. Куча братьев и сестёр. У всех апостольские имена. Одним повезло: Матвей, Иван, Пётр, Павел, Яков. А вот младшенького в многодетной семье назвали Титом. Чтобы отстоять своё право на странное имя, Тит наперекор родителям стал боевыми искусствами заниматься. И не то чтобы он мне был друг, но пару раз вступился за меня. Я-то хлюпик! Тит же конопатый увалень с арбузными кулаками. Он, правда, советовал мне джиу-джитсу заняться, типа там как раз сила пальцев востребована. Ага! Представляю, в каком ауте мама будет, когда я ей сообщу, что записался в секцию и буду там людей бить. Ах! Ах! Это совсем негуманно.       Вот так в тине и мути девять лет, десятый пошёл. На переменах с Арсеном иногда болтали или слушали косноязычные басни о том, как Тит на соревнования ездил. Хоть над чем-то хохотали. Тит двух слов связать не может, у него по сочинениям всегда оценки как счёт в футболе: «2:2». Хотя именно благодаря Титу меня никто по имени (кроме учителей) не называл. Ещё в начальной школе ему поручили зачитать список дежурных. Он по слогам и зачитал, а мою фамилию без слогов:       — Б. Ве-ли-ка-нов, С. Губ-ска-я, Т. Ко-ро-вин, А. Ла-ри-о-но-ва, Али.       Все тут же заметили. И с тех пор меня арабским именем называют. Ощущение, что и имени моего некоторые не знают! Однажды попросили сыграть этюд на скрипке на празднике для мам. И ведущая Танька так и объявила: «На сцене Али!» Ладно, хоть мама никогда на такие концерты не ходила. А тёте Анечке даже понравилось. Правда, это было только один раз, когда я участвовал в общественной жизни. Мы (с Арсеном и Титом) избегали всяких мероприятий — как общественно-полезных, так и хулиганских. Так, обычные зрители. Там в главной роли всегда ублюдок — Май Деев. Типа великий музыкант. Ну, это он так думал.       Свою группу Май организовал ещё в девятом классе. Это хоть как-то отвлекло его от основной программы паскудства, чем сильно облегчило жизнь всей школы. Состав его «Маёвки» сложился не сразу, на басах сначала девушка была, даже не знаю, как её звали. А потом она ушла из школы; говорят, из-за ублюдка. Стихи и музыку писал Май, вокал его же. Робкий бэк у Сергея Сергеева, но именно робкий, он не чувствовал второго и второго верхнего голосов, да и интонировал неважно. Песни а-ля рок. Мрачные тексты, много баллад про какие-то горные цветы и про одиноких путников, ритмичные композиции о том, что «люблю до упора посредством хард-кора» (суперпоэзия!). Пел-то нормально. Да кто ему поверит-то? Про горные цветы особенно! Выступали они на школьных мероприятиях, а потом и в районном клубе. Деевский папаша — благодетель школы, какой-то там олигарх — проникся увлечением сына и накупил им качественные инструменты. Синтезатор навороченный, да и гитары только Fender. Лучше бы сына куда-нибудь в дорогой закрытый интернат для дебилов устроил. Пользы для общества больше.       Правда, это сугубо моё мнение. Вон, Никита влюбился, например! Меня аж передёргивает! И это не только Никита! Хулиганы всегда привлекали пай-девочек! Те стаями ходили за Маем. На день Валентина в фойе школы для него какая-то влюблённая дура выложила из свечек сердечко, а в центре на цветочке умилительно написала: «I love, May». И? И он сжёг эту бумажку этими же свечками, гогоча на весь первый этаж, даже сигнализация сработала.       Но не дай бог, если кто-то оказывается в большем внимании у школьной публики, нежели его преподобие! В девятый класс к ним пришёл новенький. Колумбиец по имени Мигель. Ах, как он на гитаре-то играл! Этому недоноску и не снились такие переборы. При этом без понтов на концертах выступал, аккомпанировал одноклассникам, когда его просили «по мелочи», например, класснуху с днём рождения поздравить. Мигель быстро стал популярен. И где сейчас Мигель? А он в спецзаведении для несовершеннолетних преступников. Его обвинили в распространении в школе лёгких наркотиков и спайса. Нашли у ошарашенного колумбийца в портфеле. И пусть ненадолго, но Май избавился от конкурента. А то, что это сделал именно ублюдок, никто не сомневался. Даже учителя.       И вот сижу с мамой за чаем, типа внимаю её рассказу о чудесной филармонии в Екатеринбурге, как их встретили, что половина-то зала была, что публика славная, инструмент сносный… А сам думаю, чем мне теперь грозит столь близкое знакомство с ублюдком? Вообще-то страшно. Не чувствую в себе сил противостоять этому идиоту. Зато чувствую, что он почему-то заинтересовался моей персоной. Может, тревога и ложная? Нужен я ему! Ему нужно, чтобы в любви признавались и чтобы его светлый образ не загораживали. А Али и не претендует ни на то, ни на другое!       К ночи тревога улеглась. Продемонстрировал маме то, что из сонат Грига выучил, она мне подыграла, как смогла. Мама раскрыла мне карты своих дальнейших передвижений: через два дня они с певицей Бугаевой уезжают в Беларусь, а потом в Брянск. Опять её три недели не будет. Зато хоть Анечкиной пищи поем, а не эти бесконечные салаты из руколы. Уснул практически довольным. А зря.       На следующий день увидел Мая на крыльце школы, он курил и явно кого-то ожидал. Интуиция мне подсказала, что на глаза этому звезданутому показываться не нужно. И я, пока меня не заметили, обошёл здание и через запасный столовский вход проскользнул. Так спокойнее.       Ага! Так спокойнее было два урока физики. А потом на перемене мы отправились на сказочную историю, и в коридоре я наткнулся на ублюдка. Он почему-то рот открыл, когда меня увидел, но быстро с собой справился и крикнул мне через всё фойе, так что все повернулись на меня:       — Эй! Лёлик! Ты разве здесь? Я думал, что у тебя приступ неврастении и ты на больничном пребываешь! Собрался к тебе с апельсинами заявиться. Как это ты мимо меня прошёл? Или в семь утра уже проник сквозь замочную скважину?       Я гордо отворачиваю нос, не буду даже обращать на него внимания. Нашёл тоже Лёлика! А сам попятился, бочком и в боковой коридор, обойду вокруг придурка. Не получилось. Обошёл полшколы, но у кабинета истории обнаружил вчерашнего Никиту. У него красные пятна на шее выступили, как только он меня увидел. Но стоит, меня дожидается. Потом хватает меня за руку и, не смотря мне в глаза, хрипло говорит:       — Май велел тебя привести!       Я толкаю парня и яростно шепчу ему в ухо:       — Ты что, Никит, на побегушках у него? Почему? Ведь он… он… уничтожил тебя!       — Он. Велел. Тебя. Привести, — упрямо проговаривает Никита.       — Ты зомби, что ли, стал? — недоумеваю я. — Он ведь гад и ублюдок!       — Пойдём!       — Да никуда я не пойду, — вырываю руку из его хватки. — Тит! Ты сегодня учебник принёс? Поделись, а? — зазывно закричал я, и Тит хоть и не ума палата, но правильно расценил ситуацию. Стоит его тщедушный дружок, и рядом здоровый одиннадцатиклассник руку сжимает и тянет куда-то. Тит и подошёл:       — Учебник-тО я взял, нО у МОринки типО этО ОтсутствиёО егО, и я пОлОжил ей! — именно так, на «о» он всё и говорит, мой друг-интеллигент. При этом вырывает меня из лап Никиты, и тот цедит мне сквозь зубы:       — Ты же знаешь, что будет хуже, — и уходит, тем более что звонок заорал.       Прямо на уроке мадам Дудули вдруг без стука открывается дверь, и входит Май, прерывает сказочницу Дудулю наглым заявлением:       — Ида Николаевна, я заберу вот этого на пару минут, — и тыкает на меня. — Обещаю, верну в целости.       Историчка только крякнула, недовольная, но не тем, что меня похищают, а тем, что прервали её чудесный монолог об американской великой депрессии. Она только переспросила:       — Али, что ли?       — Что ли, Али! — скороговоркой нагло ответил ублюдок.       — Ну, идите, Алексей…       — А если я о Рузвельте хочу послушать? — вякаю я.       — Ну… — сказочница растерялась, зато Май не растерялся:       — Сюда иди! — рявкнул он мне. — Не доводи меня до греха!       — Да уж, до греха не надо, — вдруг поддержала ублюдка мадам Дудуля.       И так как я всё равно прирос к стулу, изображая тупое дерево, Май прошагал через кабинет, схватил меня за запястье и поволок за собой, разрешив историчке:       — Продолжайте!       Меня волокут подальше от кабинета истории. И я уже понял куда. В туалет. Я влетаю от толчка в спину, дверь захлопывается, ублюдок толкает меня к грязной стене, прижимает и хлещет меня по лицу справа, слева, справа… Потом захватывает за шею у самого подбородка и ядовито шипит в меня:       — Ты, мышонок, ничего не перепутал? Почему я должен за тобой лично приходить?       — Тебе лично надо, ты лично и приходи! — смело отвечаю я.       — Ах ты, мошка вонючая! Ты чего добиваешься?       — Чтобы ты отстал от меня!       — Неверные методы.       — Посмотрим! — И вот лучше бы я молчал, так как Май прямо взбесился.       — Посмотрим? У тебя какие-то надежды там есть? — это он стучит мне по лбу. — Так нет! Звук пустоты! Не смей. Мне. Сопротивляться. Будет хуже! Ты же знаешь!       — Знаю, — печально говорю я. — Что тебе надо? Я хочу на урок вернуться!       Он отпускает моё горло и царственно повелевает:       — Сегодня в семь быть в студии на репетиции, ты мне будешь нужен. Скрипку принеси.       — С чего это? В твой клуб я не вступал и не собираюсь! Да и без отсоса, сам понимаешь, нельзя. А я не готов к таким испытаниям.       Он на мгновение потерялся от моего заявления:       — Послушай, мышонок, если я захочу, чтобы ты мне отсосал, ты это сделаешь, поверь! Поэтому ты лучше мне не остри тут. Лучше просто приди, я буду добрым.       — Я не приду. У меня репетиторство у Гельдовича.       — По хуй мне. Чтобы был! Понял?       Я молчу.       — Мышо-о-оно-о-ок? Ты понял? — он опять надвигается на меня.       — Понял, понял, по хуй тебе!       — Умница! — он погладил меня по волосам, развернул и дал по заднице. — А вот теперь отправляйся на урок. Али... Хм… Классное имя!       Я ушёл. Настроение испорчено. И посоветоваться не с кем! За фига я ему на их рок-репетиции? Или он хочет всем показать, что у него новая маленькая собачка появилась, которая умеет на скрипочке пиликать? Хрен! Не пойду! И не пошёл.