Крещендо

                    Какое чудесное утро с тётей Анечкой! С моей уютной толстой няней чувствую себя счастливым маленьким ребёнком. Когда тебя будят с «потягушами-порастушами», когда в ванну просовывают свежее душистое полотенце, когда на кухне тебя ждут горячие бутерброды и кофе, сваренный на молоке, когда с собой насильно засовывают в рюкзак пакетик с яблоком и маленьким кексом — это счастье! Прыгаю через квадратик с троечкой вслед за мелкой соседкой Настёной, болтаю с ней всю дорогу до школы, дядя Илья приглашает меня к ним на ужин, узнав, что мама на гастролях. Какие хорошие люди меня окружают! Кроме того типа, что стоит на крыльце и курит.       Опять меня поджидает? В этот раз не пойду через запасный вход, да и поздно, он меня увидел уже. Май глубоко затягивается, презрительным жестом запуливает окурок, двигается мне навстречу. Перед крыльцом лужа — видимо, дворник не успел её разметать. Май спускается с крыльца к самой её кромке, смотрит, как я приближаюсь, на лице самодовольство и высокомерие ко всем клопам, что мимо него шествуют. Как меня бесит этот заносчивый ублюдок! Встал ведь так, что ребятне приходится его обходить по этой самой луже. Пуп вселенной! А Май ещё и подзадоривает моё раздражение:       — Мышонок! Я ведь тебя здесь жду! Хочу задать вчерашний вопрос: придёшь на репу сегодня?       И я, разъярённый этим его «мышонок», впадаю, по видимости, в какой-то аффект, не ведаю, что творю! Ускоряюсь, подпрыгиваю и приводняюсь в эту самую лужу. Брызги жидкой грязи холодными лягушками разлетелись во все стороны, а значительная их часть — на навороченные светло-серые джинсы ублюдка, на его кеды-конверсы и даже на яркую жёлто-голубую толстовку. Получи, фашист, гранату! Май в прямом смысле слова онемел и обтекает, и никакого самодовольства в глазах! Только растерянность и брезгливость. Какой эффективный метод! Но я понимаю, что моё удовольствие, а также удовольствие всех тех, кто был невольным свидетелем столь удачного па, крат-ко-вре-мен-но! Надо бежать! И я вчистил внутрь школы! За собой услышал вой:       — Су-у-у-ука! Ты сейчас всё вылижешь своим мышиным языком! Убью-у-у!       Я никогда не отличался ни спринтерскими, ни стайерскими способностями, еле-еле в норму на «четыре» укладывался на физкультуре, но общеизвестно, что жертва, спасаясь от хищника, увеличивает скорость до рекордной. Вот и я личный рекорд поставил! Сквозь всё фойе первого этажа я промчался как ветер, а ублюдок — как торнадо, сшибая всех на своём пути, оставляя поваленные тела разного возраста. Наверное, эти тела и сбили спидометр моего преследователя. Однако на лестнице Май, перескакивая не через две, как я, а через три ступеньки, нагоняет, сцапывает за рюкзак, и... а-а-а... реверс! Мы зависли оба на рёбрах ступенек, он — удерживая меня за рюкзак, а я — силясь вытащить себя за поручень. Идея! Дёргаю рукой, поворачиваюсь в пол-оборота и стряхиваю с себя рюкзак назад! Свободен, противовес в виде ублюдка сброшен и летит с моим рюкзаком вниз, а я вверх.       — Су-у-ка! Ёб тебя! Мать твою! Что за?.. — раздаются крики под лестницей. Я выглядываю в пролёт, чтобы убедиться, что все живы.       — Эй! Ты жив хоть?       — Я-то жив! А ты готовься! — орёт мне ублюдок, откидывает прочь мой бедный рюкзак, и погоня продолжается! На втором этаже руки в боки стоит наша завхоз — Анна Александровна. Бегу к ней, как к спасительной крепости, тем более что по габаритам она действительно крепость. Но её достоинство в том, что она настоящая хабалка, пожалуй, единственная, кому наплевать на особое положение ублюдка в школе. Увидев, как я рассекаю к ней навстречу, она завопила:       — Это что за новости! Па-а-ачему мимо гардероба? Кто пропустил в куртке?       Расстёгиваю куртку на ходу:       — АннаСанна! Я уже... Уже всё... Снимаю! Меня сейчас убьют! — и прячусь за неё.       Завхоз тут же кричит, как сирена, в сторону ублюдка:       — Какого растакого ты, бандит, в такой грязи здесь бегаешь?       — АннаСанна! — кричит бандит, задыхаясь. — Я уже... почти чистый! Сейчас убью эту мышатину и всё исправлю!       И мы бегаем вокруг завхоза, зыркаем друг на друга из-за её шестидесятого размера: он с яростью, я в страхе. АннаСанна тоже крутится, как баба на чайнике:       — А ну! Пошли вниз оба, быстро! Закружили девушку вусмерть, — завопила она. — Если ты, бандит, убьёшь этого цыплёнка и при этом что-нибудь разгромишь, то потом убью тебя сама!       — Договорились! — орёт Май, а я понимаю, что защиты не ожидается, и бегу на следующую лестницу. Ублюдок уже вновь догоняет меня. Хватает за куртку, но молния уже расстёгнута! Выныриваю из неё, Май опять валится чуть ли не кубарем, ладно хоть не с лестницы. Моя куртка летит куда-то в сторону. Где я потом буду её искать?       Это только в фильмах погоня имеет романтический дух, на деле от паники не соображаешь, что делаешь, а от страха совершаешь какие-то невероятно смелые поступки. Так, забежав на третий этаж, я выхватил из-за угла пластиковую корзину для мусора и метнул в ублюдка. В корзине было пару бумажек, но там же останки мела, вытряхнутые сюда из кабинета химии. Май теперь ещё и в меловой пыли на когда-то яркой толстовке! Разве я бы не в обстоятельствах погони осмелился на такой артобстрел?       — Ур-р-рою-у-у! — обещает ублюдок, и я сразу ему верю.       Мы забегаем в спортзал, где застаём физрука, расставляющего какие-то кегли — для началки, видимо. Большая часть кегель падает от нашего велотона, мы бежим по залу, огибая снаряды и самого Вадима Сергеевича.       — Ва-а-адим Сергеевич! Па-а-амагите-е-е! — кричу я. На что физрук запальчиво отвечает:       — А я говорил тебе, что надо тренироваться! У тебя для лёгкой атлетики все данные, ты же всё пропиликал! Не понимаю только, почему по залу не в кедах? Деев, давно зал не оттирал?       — Некогда переодевать, мы торопимся! Стой, поганец!       — Нет уж, Ли, беги, не останавливайся, бег полезен! — распоряжается физрук.       Обежав спортзал, устремляюсь вниз по лестнице, и тут навстречу поднимаются первоклассники, все в одинаковых жёлтеньких футболках, детей ведут на физкультуру. Чёрт, я ведь не ублюдок, сшибать эту мелочь не могу, поэтому резко по тормозам (по-моему, они аж завизжали)! Май втыкается в меня и не упускает свой шанс, захватывает вокруг своими клешнями, вжимает в стенку, благородно пережидает первошей, выворачивающих на нас головы, и только потом толкает меня за собой, яростно шипя мне в висок:       — Настал твой конец, мышонок Али!       Весело и пронзительно орёт звонок, достаточно быстро закрываются двери кабинетов, начинается первый урок, но не для нас. Ублюдок тащит меня в туалет, вталкивает, хлопает дверью. Я поворачиваюсь ему навстречу и даже пытаюсь оправдываться:       — Май, не знаю, как так получилось... Я не хотел! Извини, я мышонок... — этот и другой трусливо-извинительный бред вырывается из меня.       Но тому мало «мышонка», у ублюдка в глазах-щелях азарт и злоба одновременно. Он кулаком бьёт меня под дых, я отлетаю, сгибаюсь, пытаюсь дышать, но не могу! Только вдох, выдоха нет. Режущая боль пронизывает все мои внутренности, да ещё и мутит. Стою, ртом ловлю жизнь, как рыба, выброшенная на берег. Но не получается, всё плывёт, бо-о-ольно, тошно-о-отно! Чувствую, меня распрямляют и наклоняют на что-то мягкое, голову укладывают и успокоительно проводят по спине.       — Мышонок, нельзя же быть таким хилым! Пресса-то нет совсем. Тш-ш-ш... Дыши, выпрямляйся...       Тёплая рука на спине под пиджаком выдавливает из меня выдох, и ещё один, и ещё... Мне становится лучше, боль в животе притупилась, я маленькими дозами дышу и прихожу в себя. Оказывается, я в повисшем состоянии украшаю тело Мая, прикорнув щекой на его плече. Тот крепко обнял меня, а я его. Но потом я понимаю, что рука ублюдка не просто под пиджаком, она под рубахой, она гладит меня в районе талии, поясницы и лопаток.       — Убери свои руки, ублюдок... — тихо и совсем негрозно говорю я, продолжая висеть на нём. Сил на борьбу нет.       — Я ещё не подобрел, и за «ублюдка» можешь схлопотать, — угрожает мне Май. — И вообще, я весь в пятнах, как гепард! Ты не боишься меня, что ли?       — Боюсь, — сознаюсь я.       — Что-то не видно этого! Короче, ты тоже сейчас в пятнах будешь. Только цвета другого!       — Меня нельзя по лицу бить, я через неделю на отчётном выступать должен, — скулю я, вспоминая слова специалиста.       — Я приду на тебя посмотреть!       На этом моменте Май прислоняет меня спиной к стене, вбирает правой рукой волосы на затылке и приближается ртом к шее. Он вампир? Нет, он ублюдок! Втягивает, кусает мою кожицу на шее, в простонародье это засосом называется! Блин, останутся синяки! Гад! И не вырваться, впечатан им в стенку, руками упёрся в его плечи, да разве я смогу пересилить? Да и страшно, расцарапаю его, так он вообще меня убьёт! Ублюдок ставит один засос, второй, третий, четвёртый, каждый раз присасывается надолго, урчит от удовольствия, извращенец! А я могу только лепетать:       — Что ты делаешь? Я больше не буду! Прекрати, пожалуйста! Я лучше постираю тебе штаны, я умею! Не надо! Я обещаю, что приду на репетицию! Сыграю хоть «Мурку»! Май, ну не надо! Прости меня, мне нельзя, у меня концерт! Ты — чёртов ублюдок, как я тебя ненавижу! — за последнее получаю ещё одну отметину.       Он отрывается от меня, облизывает губы, сглатывает, с удовлетворением рассматривает мою измученную шею, потом внимательно исследует лицо:       — Не могу удержаться! — с восторгом сообщает мне. — Может, и заживёт до концерта. А если нет, замажешь!       И ставит засос по центру лба:       — А во лбу звезда горит! — цитирует Пушкина ублюдок и тут же ставит засос в щёку, рядом с губой. И мне становится всё равно: и его волнительная близость, его жар, его левая рука, которая, видимо, бессознательно шарит по моему боку, спине и заднице, его жестокие губы и те знаки, какими он меня пометил. Я сосредотачиваюсь на одном: не зареветь. Стискиваю зубы и сжимаю веки. Не буду реветь! Не дождётся! Ублюдок напоследок опять выдыхает в меня:       — Не могу сдержаться! Хочу!       И заглатывает губы, мучит, жуёт. Агрессивно, жадно, по-хозяйски. Там тоже будут синяки? Я не впускаю его язык, стараюсь вывернуть голову, мычу ему в губы:       — Ублюдок, ненавижу, не приду, отомщу... — Но я думаю, что вместо этих слов он слышит лишь возмущённое «м-мем-мам-мим-му». И он даже что-то отвечает мне, гудит в меня : «М-м-м-мом. М-м-мому мымонном». Сомневаюсь, что это «извини».       Когда у него закончился воздух, оторвался от меня и с восторгом и упоением оглядел моё лицо!       — Класс! Вот теперь я отомщён! И ещё... Стой, не рыпайся!       Он лезет куда-то во внутренний карман, под толстовку, достаёт оттуда маленькую шариковую ручку. Рукавом стирает свои слюни с моего лба, левой рукой прижимает меня за шею. И ручкой что-то старательно пишет на лбу. Потом освобождает от себя и подталкивает к зеркалу. «Здесь был я!» — с ужасом читаю я буковки на красном лбу, вижу пунцовые пятна засосов, всклокоченные волосы, опухшие губы, дрожание влаги в моих глазах. Ублюдок становится за мной и придерживает меня за плечи, с гордостью взирает на результаты своего «творчества» в зеркало.       — Хорош! Не понимаю, как я раньше тебя не замечал? — искренне и почти влюблённо заявляет Май.       — Не понимаю, как я умудрился перейти дорогу такому ублюдку, как ты? — отвечаю я почти без слезы в голосе, получаю нежный подзатыльник — видимо, мучитель насытился издевательствами.       — Ну, а теперь на уроки! Учиться, учиться и ещё раз учиться! Жаль, что мы в разных классах! Пойдём, ещё двадцать минут до конца урока.       Я вырываюсь из его рук и молча иду вон. Во-первых, нужно шмотки свои собрать по школе. Во-вторых, ни на какие уроки я идти не собираюсь, позорище! Пойду домой. Тётя Анечка что-нибудь придумает, как-нибудь залечит! Есть и в-третьих: не могу больше видеть того придурка, а то, что он ещё не отцепился от меня на сегодня — это факт.       Иду по школе, мысли вразбег, и ярость, и обида, и стыд, и возбуждение какое-то во мне. Всё перемешалось, как бы ещё никого не встретить из тех, кто может спросить: что это со мной? Ублюдок весело идёт за мной, в собирании вещей не участвует. Когда же я благополучно дошёл до входной-выходной двери с курткой в охапку, он подскочил ко мне и схватил за руку:       — Куда?       — Домой! Меня только что перевели на домашнее обучение, чтобы не встречался с некоторыми... хорошими людьми.       — Ты идёшь в класс! Более того, если я увижу, что ты стёр надпись, изувечу твои пальчики! Понял? — И, не дожидаясь ответа, ибо у меня отнялся голосовой аппарат от предвкушения позора, Май потащил меня мимо гардероба, где закинул мою куртку в угол, и дальше в кабинет математики. Он даже расписание моё посмотрел! Ублюдок постучал, открыл дверь, втолкнул меня в кабинет и выкрикнул:       — Не ругайте парня, он у директора был!       Нина Андреевна сначала начала причитать:       — Что это за наглость! Я тебя, Ли, намечала сегодня спросить, а ты где-то шляешься, о чём ты думаешь? О ЕГЭ надо думать...       Но потом учительница уловила, что, во-первых, класс шокированно молчит, во-вторых, я трусь у двери, низко опустив голову. Нина Андреевна подошла ко мне, подняла мою голову, прищурившись сквозь очки, прочитала лобовое извещение и вдруг меня обняла. Мне захотелось плакать ещё сильнее.       — Ступай в лаборантскую, там есть жидкое мыло, сотри...       — Мне нельзя, — шепчу я.       — Льзя! — решительно заявляет Нина Андреевна.       — Он мне пальцы сломает!       — А ты ему жизнь! Следующий урок сидишь на алгебре, на перемене в лаборантской, а потом иди домой — под мою ответственность. Подонков слушаться нельзя!       Я даже улыбнулся от такого её настроя и пошёл в лаборантскую. На третьем уроке, когда наши пошли на русский, а к Нине Андреевне пожаловал седьмой класс, я выскользнул из школы и на такси поехал домой.       Вскоре я получил эсэмэску: «Мышонок, ты и вправду смылся? Надеюсь, что температура не помешает тебе быть на репетиции! В 7!»       Через сорок минут ещё одна: «Быстро ответил мне! Тебе плохо?»       Через двадцать минут: «Мышь! Вызвать скорую?»       Ещё через пять минут: «Али, я не сержусь, что ты стёр надпись».       Ещё через три минуты: «Ты спишь, что ли? Проснёшься, позвони».       Ещё через две: «Только попробуй не позвони!»       Ещё через минуту: «Ты сам во всём виноват!»       Ещё: «в 77777777 вечера».       Ещё: «Вредная мышатина! Я ведь приеду!»       И ещё двенадцать эсэмэсок! Идиот! Неужели он думает, что после того, что он устроил сегодня, я приду? «Подонков нельзя слушаться!» Пусть мне будет хуже! В начале седьмого иду на ужин к соседям и остаюсь у них ночевать. Дядя Илья выдаёт мне мазь от синяков, мне пришлось ему про сегодняшнюю экзекуцию рассказать. Сосед тоже Мая ублюдком окрестил. Как много хороших людей меня окружает!