Когда поёт лира. Акт второй: Фарс о бессмертном алхимике

       Этот день не мог начаться паршивее. Особенно учитывая, что начался он с ночи.        Стоя в коридоре второго этажа восточного крыла, Лаэрт с тяжёлым вздохом прижался затылком к стене и опустил веки. Его вид и манеры этим ранним утром двадцать восьмого апреля были как всегда безукоризненны, но одним высшим сущностям (если, конечно, верить в их существование) было известно, какого труда Лаэрту стоило держать себя в руках. Ибо если посторонний наблюдатель увидел бы расслабленного, разве что немного уставшего молодого джентльмена, Лаэрт воспринимал себя абсолютно, крайне невыспавшимся, разбитым, ничего не соображающим куском мяса... от которого, к тому же, несло отвратительнейшими и тошнотворнейшими запахами, какие всяким Сартрам и не снились.        И какие сам Лаэрт, к сожалению, слишком ясно почувствовал вчера в реальности.        Они закончили борьбу с огнём где-то за полночь, когда к их жалким попыткам потушить пламя водой из вёдер присоединился наконец-то разыгравшийся ливень. Лишь тогда их отважная четвёрка из Лаэрта, Льва, Каина и Памелы, в какой-то момент с присоединением Хитклифа и Сида ставшая шестёркой, смогла наконец-то перевести дух, а женщины, таскавшие к дубу из дома "водное подкрепление", вздохнули спокойно. Угроза грандиозного пожара миновала.        Однако с какой стороны ни посмотри, эта ночь вышла... изнуряющей. После всех этих исчезновений людей, обнаружений трупов и борьбы с огнём Лаэрт, вернувшись в комнату, просто рухнул на постель, не раздеваясь, и так и заснул.        ...а когда проснулся, ему в нос ударила ядовитая смесь запахов обугленного гнилого дерева, горелого мяса, жжёных волос и свежей крови. И, судя по тому, как душили они вчера и как плотно въелись в его одежду и кожу, скорее всего, именно в сгоревшем сарае находились все те части тел исчезнувших, которые им не удалось найти. Впрочем, после такого ливня и от тех, которые остались нетронутыми, вряд ли будет какой-то толк для полиции...        Лаэрт вновь вздохнул и медленно приподнял веки. В воспалённые от недосыпа глаза ударил отвратительно тусклый свет из окна. Он поморщился. В этот момент в носу вновь защекотала гремучая смесь запахов смерти, и Лаэрт даже позавидовал миру — его-то сейчас омывал чистый моросящий дождик, ласково шурша между листьев деревьев. Сам же Лаэрт...        С самого момента пробуждения он с трудом подавлял рвотный рефлекс. Конечно, он быстро переоделся, первым же делом сходил в душ, чтобы смыть с себя всю эту грязь, и в качестве завершающего штриха не забыл брызнуть на себя одеколон, но... но...        Но что бы он ни делал, запах никуда не исчезал. Одежда словно пропиталась грязью и кровью, а жжёные волосы заменили волокна ткани. Сквозь неё запах проник на кожу, а затем — в поры, и сколько Лаэрт ни скрёб себя мочалкой, сколько ни старался протереть на макушке лысину, пытаясь смыть с себя этот запах, — всё безрезультатно. Запах будто стал его частью, и Лаэрт даже готов был вылить на себя полфлакона духов, лишь бы его заглушить... Остановили здравый смысл и присутствие других людей в комнате во время его утренних сборов. Особенно второе. Особенно одного конкретного человека, больше всех недостойного видеть его слабость.        Так что в итоге Лаэрту не осталось ничего, кроме как мириться и терпеть.        Едва он подумал об этом и хотел было болезненно нахмуриться, как справа от него раздался звук открывающейся двери. Лаэрт встрепенулся и, спешно изобразив на лице улыбку, отделился от стены, чтобы встретить ту, кого он всё это время ждал и кого должен был сопроводить на завтрак.        Из своей спальни вышла Мизунохара Мияко.        Уголок рта Лаэрта всего на секунду дёрнулся при виде неё: её расслабленная манера и свежий вид слишком резко контрастировали с его собственной выжатостью. Впрочем, чего ещё можно было ожидать, учитывая, что в эту ночь единственной выспавшейся в Лунной гавани была хозяйка?..        Мияко очень быстро заметила Лаэрта, и уголки её губ приподнялись чуть выше, когда она повернулась к нему и, прищурившись, изрекла:       — Yet here, Laertes?        Улыбка Лаэрта искривилась от подобного приветствия.       — И тебе guten Morgen, матушка, — произнёс он, слегка поклонившись. Видя, как позабавил её этот ответ, он не удержался от комментария: — А ты, я смотрю, в хорошем расположении духа.        Мияко поднесла кулак к подбородку, словно желая подпереть его рукой, и хихикнула.       — О, просто в замечательном: моё утро началось с описания группового изнасилования! — заявила она и, слегка наклонив голову вбок, добавила: — В такие моменты особенно хочется жить... Правда, ты, кажется, не разделяешь моих чувств, милый Лаэрт? — прокомментировала Мияко, приближаясь к сыну и заглядывая ему в лицо.        Лаэрт с трудом удержал почтительную улыбку на лице: сейчас он больше всего на свете хотел сдохнуть, чтобы забыть все события прошлой ночи — исчезновения, трупы, пожары, знакомые расплавленные кольца под дверями сарая — и наконец-то перестать чувствовать назойливый запах смерти. Мияко словно прочитала все его мысли по лицу и, усмехнувшись, заметила:       — Впрочем, полагаю, тебе после всей ночной беготни не до наслаждения жизнью. Хитклиф уже всё мне рассказал, — продолжала она ровным тоном, прикрывая глаза. — Значит, Такечи-сан, моя милая племянница и Сохей-доно? Что ж, прискорбно. Сохею-доно так вообще, думаю, вдвойне обидно: не просто умереть, а ещё и в первой партии...        Пользуясь тем, что мать не смотрит, Лаэрт на мгновение скривился. От рассуждений о прошлой ночи в его памяти живо всплыли картины двух трупов и сгоревшего почти до основания сарая, древесные останки которого смешались с обугленными кусками плоти. К горлу подкатила тошнота, и Лаэрт поспешил перевести тему.       — О, раз уж тебе всё известно, я так понимаю, мой тщательно подготовленный отчёт теряет всякий смысл? Что ж, тогда, — улыбка Лаэрта невольно стала какой-то неловкой, когда Мияко смерила его задумчивым взглядом, — мне не остаётся ничего, кроме как сопроводить тебя до столовой. В конце концов, бессонная ночь — не повод лишать королеву экскорта!        На этих словах он натужно хохотнул, стараясь сгладить впечатление от своей слабости. Однако взгляд Мияко оставался по-прежнему цепким, и Лаэрту стало ещё более неловко. В какой-то момент этой игры в гляделки он окончательно не выдержал и опустил глаза — лишь бы разорвать этот мучительный зрительный контакт с женщиной, которая несмотря на ужасные события рядом с ней продолжала сохранять спокойствие и даже беспечность. Однако едва он понурился...       — Ну-ну, мой дорогой Лаэрт, выше голову! — дразнящим тоном произнесла Мияко — и тут же уверенно приподняла его подбородок сложенным веером. Когда Лаэрт благодаря этому вновь встретился с ней взглядом, она усмехнулась и, смотря ему прямо в лицо, добавила: — Всё-таки ты — будущий глава семьи Мизунохара.        Услышав это, Лаэрт непроизвольно широко распахнул глаза — а затем моргнул и, быстро кивнув, улыбнулся в своей обычной уверенной манере.       — Верно. Спасибо за напоминание, мама.        Мияко ещё пару секунд мерила его изучающим взглядом — а затем удовлетворённо улыбнулась и также кивнула в ответ. После этого она наконец-то убрала веер от его лица и, развернувшись на каблуках, уверенно направилась в сторону лестницы. И пока Лаэрт мешкал, борясь с желанием вновь опустить голову, она усмехнулась себе под нос и пробормотала:       — Что ж, я рада, что наш диалог вышел продуктивным... Однако, боюсь, на этом цивилизованные беседы на сегодня закончатся.

***

       Второе утро двадцать восьмого апреля началось для Клары не с беготни, а с чинного и цивильного завтрака, типичного в доме Мизунохара. Впрочем, он выглядел ненамного лучше первого варианта.        Ещё до того, как спуститься в столовую, Клара успела вытрясти подробный отчёт о вчерашней ночи со Льва (Лаэрт оказался более изворотливым и сумел ускользнуть от её допросов), так что теперь, сидя за столом, она более-менее представляла картину случившегося. И, держа её в голове, Клара украдкой оглядывала присутствующих, пытаясь угадать, мог ли кто-нибудь из них совершить те кровавые преступления.        Обстановка была следующая: при составе, поредевшем на трёх человек, занять освободившееся место решилась лишь Мери, пересев на один стул ближе к Главе; стулья же, где ещё вчера сидели Такечи и Корделия, остались пустыми, своим видом напоминая о ночных ужасах. Впрочем, не одним лишь им: овдовевшая Цудзура то и дело бросала нервные взгляды на место почившего супруга, и было не до конца ясно почему — возможно, в этой ситуации её даже сильнее пугало, что она лишилась барьера, ограждавшего её от старшей сестры. В этом Клара тётю прекрасно понимала: даже она бы вряд ли смогла оставаться хладнокровной, если бы между ней и матерью не сидели братья. Не после того, как Мияко вела себя вчера и как после этого беспечно намазывала масло на тост сейчас. Льву, сидящему к ней ближе всех, Клара могла только соболезновать.        Последнее впечатление лишь усугубилось, когда в густую, точно то самое масло из маслёнки, напряжённую (такой она была, пожалуй, чаще во времена, когда был жив Отец, но никак не теперь) атмосферу вторгся пугающий своей невинностью вопрос Мияко. Вместо того, чтобы отправить кусок в рот, она неожиданно одарила хлеб с маслом задумчивым взглядом и, резко повернувшись к старшему сыну, спросила:       — Кстати, насколько я помню, сегодня у тебя официально закончился Великий пост, верно, мой дорогой Лев?        Лев, вдвойне испуганный тем, что это внезапное обращение адресовано именно ему, вздрогнул и, торопливо подняв голову, одарил мать растерянно-напряжённым взглядом. Не найдя в полном любопытства выражении Мияко подвоха, Лев, наконец, деревянно кивнул и будто бы одними губами ответил "да" — но этого никто не услышал за ироничной усмешкой поблизости. То Лаэрт, пронаблюдав за внутренней борьбой брата, не сдержался.       — Не переживай, мама, мы уже ночью успели отпраздновать окончание поста жареным мясом, — с сухим смешком заявил он.        Мияко на это лишь хихикнула, оценив мрачную шутку. А вот Клара чем-то подобным похвастаться не могла: слова брата воскресили в её памяти вместе с не особенно пространным описанием Льва более "живые" ощущения — удушающий запах горелого мяса из подвала, источником которого оказался труп всё того же Сохея... Вспомнив его, Клара позеленела и невольно отложила столовые приборы, которыми до этого (больше для вида) ковыряла яичницу с беконом.        Заметив её состояние, Мери одарила Лаэрта неодобрительным взглядом и ровным тоном прокомментировала:       — Не самая удачная застольная шутка, Лаэрт-сан.        Лаэрт в ответ равнодушно покосился на неё, на что она молчаливо указала глазами на Клару. Лишь после этого заметив состояние сестры (хотя она и постаралась быстро отвернуться, лишь чтобы наткнуться взглядом на пустое место Корделии и ощутить очередной укол в сердце), Лаэрт со вздохом покачал головой и заявил:       — У нас за столом бывали разговоры и неприятнее.       — Вот только сомневаюсь, что они когда-либо были подкреплены... свежими событиями, — резко заметила Юкари, не глядя на него. С самого начала завтрака она сидела ровная, как палка, сложив руки на коленях и даже не притронувшись к еде. Всем своим видом она показывала неодобрение поведения хозяйки.        Впрочем, Мияко не выглядела особенно задетой её немым упрёком — как и, собственно, словесным. Преспокойно дожевав тост, она слегка подёрнула плечами, а затем изящным жестом утёрла рот салфеткой, оставляя на ней алый след помады, и взялась за столовые приборы. Лишь надрезав желток и выпустив на тарелку его ярко-оранжевое содержимое, Мияко с улыбкой произнесла:       — А я считаю, что актуальность — один из важнейших компонентов, делающих шутку остроумной.        И, усмехнувшись, с видимым удовольствием обмакнула свежеотрезанный кусочек жареного бекона в "соус" из тёплого желтка. Она настолько увлечённо пропитывала бекон жидким желтком, что совершенно не замечала, каким ненавидящим взглядом буравит её с расстояния пяти метров Сид.        А вот буквально все остальные это видели прекрасно. Они видели его сжатые на столе кулаки, его стиснутые челюсти, его вздувшуюся на лбу вену — и, конечно же, они видели его прожигающий насквозь взгляд. Если бы глазами можно было метать молнии, чтобы убивать объект ненависти, Сид, несомненно, всё утро именно к этому и стремился, своим видом привлекая подозрительные взгляды Хитклифа, преданно стоящего за спиной госпожи.        Однако при всём своём гневе Сид оставался обычным человеком. Именно поэтому Мияко со своими железными нервами без особого труда игнорировала его яростные взгляды, а главной жертвой, как обычно в подобных ситуациях, оказалась его мать, сидящая рядом: бедняжка Цудзура буквально сжалась под давлением ауры сына и боялась поднять глаза от тарелки с кашей.        Но когда Мияко наконец-то проглотила тот кусочек бекона, который всё это время так откровенно смаковала, и, прикрыв глаза, позволила себе довольную усмешку, у Сида наконец-то кончилось терпение. Ударив кулаками по столу, так что все приборы подскочили и, упав, жалобно звякнули, он воскликнул:       — Да сейчас вообще не до шуток, бля! Какого хрена ты такая спокойная?!        От его громкого голоса и далеких от изящества выражений Мияко поморщилась. Затем она вернула на лицо дежурную улыбку, медленно повернула к Сиду голову и, одарив убийственно вежливым взглядом, произнесла:       — Я была бы благодарна, мой милый племянник, если бы ты научился в приличном обществе обходиться без выражений, несомненно, таких необходимых тебе в твоих дурных и бесстыдных компаниях. Я понимаю, мать, — она презрительно покосилась на Цудзуру, заставляя ту ещё сильнее сжаться, — не смогла научить тебя таким элементарным вещам, но уж твой папенька, кажется, разговаривать всё-таки у...       — Не смей даже упоминать батю, ты, старая сука! — взорвался Сид, вскакивая с места и заставляя Цудзуру вскрикнуть. Впрочем, та уже в следующий миг схватила сына за рукав и умоляла:       — Сид, пожалуйста, держи себя в руках...        Мияко же на его выпад лишь вновь поморщилась. И пока окружающие наблюдали за ней, затаив дыхание и не зная, чего ожидать, она взяла в руки лежащий на столе веер и, прикрыв им нижнюю часть лица, холодно заметила:       — Во-первых, не такая уж я и старая. Во-вторых, постыдился бы так позориться, Сид. Истерики никого не красят, особенно — тебя...       — Да ты!.. — вскипел был Сид — но всё-таки каким-то чудом подчинился матери, буквально тянущей его за рукав на место. Злобно на неё покосившись, он вновь затих и продолжил буравить Мияко хмурым взглядом.        Наблюдавший всю эту сцену Лаэрт не выдержал и криво усмехнулся.       — Удивлён, что в "во-первых" тебя смутило лишь это, мама... — пробормотал он, отводя глаза.        Мияко, вновь отложившая веер на стол и взявшая в руку чашку кофе, покосилась на него и невинно хихикнула.       — Ну, другую часть этого эпитета я и не отрицаю! — с каким-то горделивым озорством ответила она. Когда Лаэрт вновь обернулся к ней и вопросительно вскинул бровь, она хитро прищурилась и добавила: — Думаю, не то что ты, но даже Лев при всей его мягкости не стал бы с этим спорить! Верно, милый Лев? — вдруг переключилась она на старшего сына.        "Не ставлю под сомнение твою систему ценностей, мама, но ты уверена, что этим стоит гордиться?" — ясно прочитала Клара на лице Лаэрта. Впрочем, эту мысль он благоразумно оставил при себе. Лев же, на которого пало внимание матери, поджал губы, слишком остро ощутив всю провокационность вопроса. Пару мгновений спустя он выдохнул и, взяв в руку чашку кофе и прикрыв глаза, ровным тоном произнёс:       — Я отказываюсь отвечать на этот вопрос. Впрочем, — продолжал он, медленно открыв глаза и скосив их на Мияко, с любопытством наблюдающую за ним, — хочу задать тебе встречный, уже озвученный Сидом. Как ты можешь оставаться настолько спокойной, — он вновь поставил чашку на стол, не отпив и глотка, и опустил взгляд, — когда в твоём доме так жестоко убили трёх человек?        Присутствующие вздрогнули. Лев озвучил вопрос, который вертелся буквально у каждого на языке всё утро — и который никто, даже Сид, не решался задать настолько прямо и развёрнуто, интуитивно чувствуя давление со стороны довольной Мияко. Каким-то удивительным образом она не говоря ни слова дала понять, что не потерпит, если кто-то неосторожно решится испортить ей настроение. Именно поэтому Лев, всё-таки дерзнувший это сделать, в глазах остальных теперь выглядел практически героем.        А лицо Мияко в этот момент резко превратилось в непроницаемую маску. Пару секунд она смотрела прямо на Льва невидящим взглядом — однако едва тот поднял на неё глаза и серьёзно взглянул на неё в ответ, неожиданно улыбнулась многозначительной улыбкой. Её тихая усмешка ненадолго разорвала напряжение и создала иллюзию, что кризис миновал.        Но уже в следующий миг её слова вернули давление с утроенной силой.       — А с чего мне переживать из-за чего-то столь предсказуемого и ожидаемого? — насмешливо поинтересовалась она.        Окружающие от удивления раскрыли рты. Даже Клара, имевшая некую фору в виде знаний о предыдущем мире и путешествий во времени в принципе, оказалась слегка выбита из колеи такой невозмутимой реакцией матери, что уж говорить об остальных, в ком ещё был жив здравый смысл. Больше всего, конечно, был шокирован Сид: пару секунд он тупо пялился на Мияко, прежде чем дрожащим голосом заговорить:       — П-пред-ска-зу?..        Но и его вопрос, и явно готовящийся язвительный комментарий Мияко на тему его непонимания сложных слов были перебиты осторожным замечанием Мери.       — Ожидаемость, я так полагаю, связана с содержанием книги, которую мы вчера обсуждали после обеда, верно, Мияко-сан? — тактично поинтересовалась она, не сводя внимательного взгляда из-за стёкол очков с хозяйки.        Упоминание книги вызвало достаточно разнообразную реакцию: Цудзура как-то виновато опустила голову, Юкари — мрачно закусила губу; Элизабет, до этого сохранявшая абсолютное хладнокровие, слегка вздрогнула и одарила Мияко заинтересованным взглядом, а со стороны Лаэрта и Льва Клара буквально физически почувствовала напряжение. Сама адресат вопроса лишь загадочно улыбнулась и слегка кивнула, подтверждая правоту собеседницы. Клара же...        "А ведь это отличный шанс выведать про дневник Коппелиуса из первых уст! — осознала она. — И даже если не узнаю ничего нового, дальше не будет проблем с тем, чтобы открыто задавать вопросы — ведь теперь-то все будут о нём знать, а не только присутствовавшие да я благодаря прошлому миру!"        С такими рассуждениями Клара обернулась к матери и как можно небрежнее и в то же время недоумённо поинтересовалась:       — О какой книге речь, матушка?        Мияко быстро повернулась к Кларе и, не меняя своей обычной улыбки, наградила её проницательным взглядом. Кларе стоило огромного труда сохранить подобранную маску под ним. Однако, похоже, её "недоумение" выглядело достаточно убедительным, так как Мияко в итоге слегка наклонила голову вбок и с готовностью объяснила:       — О, всего лишь наш небольшой ключ к тайной лаборатории бессмертного алхимика — дневник Коппелиуса!        На этих словах Элизабет, всё это время напоминавшая скорее мраморную статую, чем человека, резко встрепенулась.       — Ключ к лаборатории? — быстро переспросила она, поднимая голову и одаривая Мияко недоверчивым взглядом. Встретившись с её расслабленной улыбкой, Элизабет поинтересовалась: — Вы и правда так желаете разворошить этот муравейник, Мияко-сан?..        Мияко склонила голову набок и хихикнула.       — Разумеется! — с готовностью отозвалась она и, прищурившись, добавила: — Я не потерплю других королев в своём доме.        Элизабет смерила её холодным взглядом, но ответила не сразу. Прежде она отвернулась, а затем сложила руки на коленях и отчётливо произнесла:       — Вы знаете правила этого места лучше кого-либо другого, но всё равно стремитесь к погибели?        Мияко откинулась на спинку стула и хихикнула в кулак.       — О, разве вы не знали, Элизабет-сан? Правила созданы, чтобы их нарушать! — заявила она.        Элизабет скосила на неё глаза и неодобрительно поджала губы. Однако как-либо комментировать этот пассаж она не стала, лишь вновь отвернулась, обречённо вздохнула и прикрыла веки. Зато Лаэрт нашёл что сказать: услышав слова матери, он присвистнул и, закинув руки за голову, воскликнул:       — Хорошенькие новости! Что ж ты раньше-то не сказала, мам? — Он усмехнулся. — Я бы тогда не потерял целых двадцать лет жизни...        Мияко хитро ухмыльнулась.       — Ну-у, это действует лишь в том случае, если ты готов встретиться лицом к лицу с последствиями, милый Лаэрт, — загадочно произнесла она, одарив сына каким-то особенно долгим и многозначительным взглядом.        Лаэрт на это как-то неловко усмехнулся, но ничего не ответил, лишь поднял руки в сдающемся жесте да отвёл взгляд.        Тем временем Лев потёр переносицу и устало поинтересовался:       — И всё-таки как именно связана книга со смертями?        Вместо всё ещё загадочно улыбающейся Мияко ему ответила Мери. Подняв палец вверх, она объяснила:       — Ну как же? У секретного места, хранящего тайны бессмертного алхимика, просто не может не быть "сигнализации". И, если наложить руки на инструкцию по его нахождению, сигнализация просто не может не сработать. А единственный способ отключить её — найти переключатель. Который, скорее всего, если не у хозяина, то в самой лаборатории. Как-то так я поняла содержимое дневника из его дурного английского, — заключила Мери, пожав плечами.        Лев нахмурился и пару секунд испытующе вглядывался ей в лицо. Не сумев прочитать её истинных чувств за тёмными очками, он, наконец, сдался и со вздохом поинтересовался:       — То есть, проще говоря, вы считаете, что какие-то мистические силы решили защитить философский камень и убить потенциальных грабителей?        Услышав это, Сид, в течение их диалога переводивший взгляд нездорово блестящих глаз с кузена на гостью и обратно, заметно вздрогнул. Уголок его губ дёрнулся, а пальцы сжались на скатерти, когда он пугающе, угрожающе тихо уточнил:       — То есть, вы говорите, что с батей сделали это из-за какого-то грёбаного булыжника?        Лев, в которого угодил этот вопрос, смущённо опустил глаза и от растерянности неловко пробормотал:       — Ну, насколько я помню, философский камень — необязательно камень в строгом смысле слова и вполне может быть, скажем, жид...       — Да срать я хотел, в каком состоянии может быть эта херня! — рявкнул Сид, вскакивая на ноги. Он буквально трясся, когда, оглядывая присутствующих, спрашивал: — Вы просто... вы правда хотите мне сказать, что батю убили из-за этого?!        Все, на кого падал его взгляд, могли лишь неловко опускать глаза: они слишком хорошо видели, насколько по Сиду ударила смерть отца, тем более — такая смерть, но абсолютно ничем не могли помочь. В этой ситуации самой виноватой выглядела (да и, вероятно, чувствовала себя) Цудзура. Буквально вчера она потеряла мужа, с которым прожила двадцать с лишним лет, — а теперь её сын мучился от потери отца, и она совершенно не знала, как его утешить. Возможно, будь у них близкие семейные отношения, они бы смогли поддержать друг друга, разделив горе...        Но в семье Мизунохара такие отношения — непозволительная роскошь.        Наблюдая всё это, Юкари сжала пальцы на юбке и, отворачиваясь, пробормотала:       — Какие бы легенды ни окружали философский камень, они явно не стоили человеческих жизней...       — Кстати! — возвысила голос Клара, понимая, что, если не отвлечь присутствующих, последствия могут быть катастрофическими — тот же Сид уж больно угрожающе поглядывал на Мияко, сжимая и разжимая кулаки, в то время как Хитклиф не сводил с него ответного безмолвного взгляда. Когда всеобщее внимание переключилось на неё, Клара сделала глубокий вдох и уже на обычной громкости продолжала: — Я вот думаю: если убийства — дело рук — или чего бы то ни было — мистических сил, почему они выбрали именно этих троих? Почему не начали, например, с самых опасных для тайны элементов — с тех, кто больше всего был заинтересован дневником? Ладно-ладно, Ямазаки-сан, да, — торопливо вставила она и подняла руку в останавливающем жесте, видя, как Мери порывается что-то сказать. Когда опасность быть перебитой миновала, Клара продолжала: — Но тогда почему с мамой или с Мери-сан всё в порядке? Ваша защита от оккультного оказалась лучше или что? Неужели тогда Ямазаки-сан не подготовился к чему-то подобному?        Мияко прикрыла глаза.       — Сохей-доно всегда был осмотрительным человеком, готовым к разного рода мистическим угрозам, а в выделенной ему комнате и подавно установил первоклассную защиту. Как, собственно, любой уважающий себя оккультист в месте накопления духовной энергии.        В этот момент Лаэрт не сдержался и вскинул бровь.       — А ты неплохо осведомлена об обустройстве комнаты Ямазаки-сана, да, мама?.. — с кривой улыбкой прокомментировал он.        Подобный дерзкий намёк мог стоить Лаэрту многого, в худшем случае — социальных связей за пределами дома (дети Мияко слишком хорошо знали, сколько рычагов давления есть на них у матери). К счастью, похоже, Мияко была в очень хорошем настроении, так как игриво хихикнула и, прищурившись, лукаво поинтересовалась:       — Уж не думаешь ли ты, дорогой Лаэрт, что в видимой материальной части этого дома есть что-либо, о чём я не знаю? Может, ты ещё и полагаешь, что твой милый "скелет в шкафу", который ты привёз в прошлый визит, для меня тайна?        При упоминании "скелета" Лаэрт широко распахнул глаза — а затем неловко хохотнул и, почесав щёку ногтем, смущённо опустил глаза. Клара на это вскинула бровь, гадая, о чём именно речь. "Уж не о том ли?.." — подумала она. Однако в этот момент Мияко переключила внимание на неё и произнесла:       — Но ты ещё не договорила, верно, милая Клара?        Клара опасливо покосилась на мать: она изначально не могла быть уверенной, что Мияко не воспримет её выступление в штыки и редкая инициатива не обернётся ей боком. Однако, похоже, Мияко скорее позабавило её поведение: сейчас она смотрела на неё со снисходительно-довольной улыбкой, глазами говоря продолжать.        Остальные же следили за Кларой с напряжением, пытаясь понять, куда её заведёт мысль и не окажется ли это путём к немилости Мияко. Особенно тревожными выглядели Лев и Лаэрт: они сидели, как на иголках, и на их лицах читалась борьба желаний остановить Клару, пока не поздно, и не перебивать её раньше времени, чтобы не испортить положительное впечатление матери. В любом случае, момент для остановки определённо существовал, и все трое детей Мияко это знали.        Также Клара знала, что этот момент ещё не наступил.        Кивнув, она продолжала.       — Допустим, Ямазаки-сану просто не повезло и он подобрал какие-нибудь неподходящие для конкретной ситуации амулеты, а защита остальных потенциальных жертв оказалась сильнее. Но тогда мистическим силам было бы логичнее выбрать жертву из второй группы неугодных — то есть, из нарушителей правил. И такие, — она многозначительно взглянула на Сида, так и не севшего на стул, а затем покосилась на Лаэрта, — у нас есть.        Поймав её взгляд на себе, Лаэрт хмыкнул.       — О, неужели я разочаровал тебя тем, что всё ещё жив, моя драгоценная младшая сестра? — ехидно поинтересовался он, скрестив руки на груди.        Пальцы Льва сжались на коленях.       — Пожалуйста, не говори подобных вещей даже в шутку, Лаэрт... — тихо попросил он. Лаэрт сделал вид, что его не услышал.        Клара закатила глаза.       — Я просто пытаюсь понять, как может работать логика защитников этого места, — устало вздохнула она. — И, учитывая, что один человек тут открыто проявил "неуважение к захоронениям", а дурость второго привела к небольшой порче, логично, что...       — Ко-тян убили из-за меня.        Тихий, обречённый комментарий, сказанный дрожащим тонким голосом, пробрал присутствующих до глубины души и вызвал такие холодные мурашки, точно с ними только что заговорил мертвец. Впрочем, ассоциация была не настолько далека от реальности — в конце концов, высказалась не кто иная, как Джессика, молчавшая практически всё время с момента вчерашнего появления за обедом.        Когда Джессика наконец-то проснулась этим утром и услышала страшную новость о смерти сестры, она не плакала — но на её лице отразился такой неописуемый ужас, словно она увидела изуродованный труп Корделии воочию. В этот момент она сказала лишь одно слово — "Ко-тян" — и больше не разомкнула губ. Джессика буквально ни на что не реагировала: ни на слова Памелы, Льва и Клары, ни на утешающие жесты Элизабет (Клара была даже удивлена такой поддержке со стороны сдержанной гувернантки) — буквально ни на что.        И вот теперь эта двенадцатилетняя девочка, прежде больше напоминавшая куклу, наконец-то подала признаки жизни. И, учитывая, какие это были признаки, Кларе подумалось, что, пожалуй, ей было бы комфортнее, оставайся Джессика "куклой".        Ибо Джессика сидела, обняв себя за плечи, смотрела в одну точку на столе широко распахнутыми глазами и, вся дрожа, повторяла:       — Ко-тян убили из-за меня... Это я виновата... Опять она из-за меня... Вместо меня...       — Джесси-тян... — с болью пробормотал Лев, сочувственно глядя на кузину.       — Джессика-тян... — удивительно мягко произнесла Элизабет и осторожно положила ладонь Джессике на плечо.        Джессика вздрогнула — а затем её глаза в мгновение ока наполнились слезами, она согнулась пополам и, всхлипнув, забормотала:       — Прости... прости... прости...        Сердце Клары сжалось. Кузина была слишком близко, так что ничто не отделяло Клару от её горя — и Клара слишком хорошо видела, как дрожат её узкие плечи от рыданий. "Всё-таки девочки всегда были близки..." — сочувственно подумала она и, закусив губу, опустила глаза в тарелку, надеясь, что так не будет видеть Джессику боковым зрением.        А вот некоторые другие присутствующие так хорошо сохранять хладнокровие не могли.       — И ты ещё... — угрожающе начал Сид, уже успевший вновь сесть, но теперь опять готовясь подниматься, — но был неожиданно опережён Юкари.       — Нет, я категорически не понимаю, Мияко-сан! — в негодовании воскликнула она. Когда Мияко подняла на неё заинтересованный взгляд, Юкари в ответ одарила её пылающим — было очевидно, что она слишком долго сдерживалась, прежде чем наконец-то дать накопившимся эмоциям выйти наружу. И, гневно глядя на Мияко, она продолжала: — Хотите ставить свою жизнь на рулетку — никто вам и слова не скажет, но других людей не вмешивайте! По-вашему, все радостно должны умирать, когда вы им скажете? Все: ваши гости, ваши приятели, люди, которые на вас работают, дети, в конце концов?.. Другие люди — не ваша собственность! — в негодовании заключила она.        Услышав это, Лаэрт вдруг невесело хохотнул.       — О, разве? — спросил он — и, покачав головой и разведя руками, заявил: — Боюсь, Котобуки-сан, в доме Мизунохара дети чем-либо иным, кроме собственности, никогда не считались.        Огорошив Юкари этим заявлением, Лаэрт с очередным сухим смешком откинулся на спинку стула. Лев и Клара помрачнели. Мияко же в этот момент...        Мияко в этот момент с обычной спокойной улыбкой доливала в свою чашку кофе из кофейника. Точно только что её родной сын не намекнул на её безразличие как матери. Точно ей и правда было абсолютно всё равно, а Лаэрт лишь озвучил очевидный и совершенно естественный факт...        Впрочем, уже в следующий миг тот же Лаэрт, с интересом глядя на мать, произнёс:       — Хотя кое-чего я всё-таки не понимаю. Кора-тян ещё ладно, а с дядей Такечи вообще всё очевидно, — продолжал он, когда Мияко подняла на него полный дружелюбного любопытства взгляд, — но Ямазаки-сан?.. Вы ведь такие близкие друзья, — на этих словах Лаэрт не сдержал кривой улыбки, — неужели тебе его совсем не жалко? И да, что ты там наверху говорила, — он резко посерьёзнел и, подавшись вперёд, положил сцепленные в замок руки на стол перед тарелкой, — про "первую партию"?        Сказав это, Лаэрт одарил мать долгим внимательным взглядом, тщетно надеясь прочитать за её обычным выражением её истинные чувства. Остальные присутствующие невольно напряглись. Уже одного факта жестоких убийств трёх человек было достаточно, чтобы вселить в них тревогу, но подобные формулировки со стороны хозяйки ясно показывали: это только начало. Иначе она бы вряд ли стала разбрасываться словами про "первых". "Как ты там говоришь, братец Лаэрт? "Сказал "А" — говори "Б"?" — подумала Клара, украдкой окидывая столовую взглядом и слишком легко считывая настроение остальных.        Особенно выбитой из колеи ей показалась Юкари: после слов Лаэрта на ней буквально лица не было, настолько вытеснил все прочие эмоции ужас. Юкари точно догадалась об истинном смысле формулировки Мияко раньше остальных и теперь всем существом пыталась отрицать слишком очевидное. Это впечатление лишь усилилось, когда она неожиданно разомкнула губы и пролепетала:       — О чём вы...        И тут же замолкла, и в её взгляде возникла неожиданная сталь.        Мияко на всё это лишь усмехнулась, утирая уголок губ салфеткой.       — О, так ты запомнил, милый Лаэрт? — поинтересовалась она, глядя прямо на сына и прищурив блестящие озорным блеском глаза. Затем она откинулась на стуле и, покачав головой, с неприкрытым удовольствием объяснила: — Всё очень просто: дневник прямо обозначил стихотворение на гобелене как инструкцию. И, если немного подумать, можно заметить сходства случившегося этим утром с содержанием первого терцета. Клара, — вдруг со сладкой улыбкой обратилась она к дочери, отчего та едва не вздрогнула, — не была бы ты так любезна вновь зачитать нам первые строки стихотворения? Вчера за обедом ты замечательно справилась.        Сказав это, Мияко хихикнула. Клара сглотнула: это внезапное обращение выглядело как-то неожиданно тревожно, точно Мияко собиралась таким образом вытянуть у Клары какую-то информацию. "Но что можно узнать, если я просто повторю то, что зачитала вчера? — лихорадочно думала Клара. — Не выдам же я себя знанием, которое уже продемонстрировала! А вот промолчать, пожалуй, будет подозрительнее... Если только..."        Руки Клары сжались на коленях от нехорошего предчувствия.        Помощь пришла с неожиданной стороны.       — Если подумать, — заговорила Мери, — разве три трупа не оказались примерно в тех частях света, которые упоминаются в стихотворении? Более того, — продолжала она в ответ на обрадованный взгляд Мияко, — количество жертв тоже может быть подсказкой: в конце концов, в дневнике было написано обратить внимание на форму, а стихотворение с гобелена как раз написано трёхстишиями... То есть, получается, нам стоит ждать несколько партий жертв по три человека — по количеству терцетов, — заключила она, пожав плечами.        Сидящая рядом с ней Юкари цокнула.       — И как вы можете так спокойно рассуждать о смертях людей, Мери-сан?.. — с ненавистью поинтересовалась она, отворачиваясь.        Мери безразлично взглянула на кончики своих пальцев, облачённых в белую перчатку.       — Благодаря тому периоду моей жизни, когда я примерно за полтора месяца увидела жестокие и разнообразные смерти с десятка человек, я полагаю? — равнодушно отозвалась она.        Юкари неприязненно поёжилась. Мияко же подалась вперёд и с наигранным удивлением заметила:       — А уж вы-то вообще не должны удивляться происходящему — в конце концов, разве подобная схема вам уже не знакома, Котобу-уки-сан?        От этих слов Юкари вздрогнула и быстро повернулась к Мияко. Встретившись с её самодовольным взглядом, она вновь цокнула и, отворачиваясь, процедила:       — Я, кажется, вчера ясно сказала, что не имею к той давней истории никакого отношения. Прекратите, пожалуйста, намекать мне на неё, Мияко-сан.        И, словно боясь сказать что-то лишнее, Юкари закусила нижнюю губу. Мияко на этот жест лишь посмеялась.        Наблюдая за их обменом, Клара вскинула бровь. "На что именно намекает мама Котобуки-сан, да ещё и не впервые?.." — задалась вопросом она. Невольно она напрягла память, стараясь обнаружить в ней какой-нибудь намёк на ответ из предыдущего двадцать восьмого апреля... В этот момент Лаэрт, видя, как неприятен Юкари этот разговор, постарался отвлечь внимание Мияко на себя.       — Я понимаю, мама, ты у нас сторонник мнения, что ответы к настоящему лежат в прошлом... — осторожно начал он, заставляя Мияко одарить его заинтересованным взглядом. Видя, что цель по сути уже достигнута, он улыбнулся и заключил: — Но не думаешь, что всё-таки сначала стоит взглянуть на то, что у нас есть сейчас?        После его слов на некоторое время повисла тишина. Мияко всматривалась Лаэрту в лицо, пока остальные с какой-то затаённой тревогой ждали её ответа. Клара в этот момент искоса поглядывала на брата: тот смотрел на мать, сохраняя на лице прежнюю очаровательно-вежливую улыбку, но в его тёмных глазах читалось напряжение антилопы, встретившейся с ягуаром, а лежащие на скатерти пальцы слегка подрагивали. Клара могла ему только соболезновать: если уж его волнение видела она, то Мияко — и подавно.        Соболезновать Лаэрту — и бороться с желанием схватиться за сердце, чтобы попытаться унять такое знакомое предчувствие нехорошего.        А Мияко наконец хихикнула в кулак и, прищурившись, заговорила.       — Интересный вопрос, дорогой Лаэрт. Однако позволь мне задать встречный, как я считаю, не менее интересный...        Едва она это произнесла, все трое её детей и Цудзура с противоположной стороны стола резко побледнели. Они слишком хорошо знали этот "жанр" диалогов с главой, когда та с такой улыбкой задавала какой-нибудь абстрактный и крайне провокационный вопрос... и слишком хорошо знали, как опасно не удовлетворить её ответом. И Мияко, прекрасно понимая, как они в эти моменты себя чувствуют, неизменно получала садистское наслаждение, наблюдая за их метаниями.        Члены семьи могли лишь молиться, чтобы Лаэрту достался не слишком мучительный вопрос.       — ...Ты, как и многие присутствующие, хотел узнать, чувствую ли я что-либо по поводу случившихся вчера вечером смертей, — тем временем продолжала Мияко. — Как мы уже поняли, я — бессердечная тварь, которую случившееся ничуть не огорчило...       — Мы вовсе не считаем тебя бессердечной, матушка... — вставил Лаэрт, слишком ясно, впрочем, ощущая свою беспомощность.       — Со мной мы всё поняли, — повторила Мияко, прикрыв глаза и всем видом показывая, что больше перебить себя не позволит. Затем она подняла веки и, одарив Лаэрта снисходительным взглядом, спросила: — Но что насчёт тебя, мой милый Лаэрт?        Лаэрт, ожидавший всякого и в то же время не знавший, чего ожидать, моргнул.       — Меня? — растерянно переспросил он, одарив мать смущённым взглядом.        Выражение лица Мияко ничуть не изменилось — она всё так же спокойно-испытующе смотрела на Лаэрта, поясняя:       — Что именно почувствовал ты из-за смерти этих троих? Горечь? Сожаление? Страх? Отчаяние? Или, может, — уголок её губ приподнялся выше в издевательской ухмылке, — радость и облегчение?        Казалось, ещё миг — и она негромко рассмеётся, наблюдая за внутренней борьбой Лаэрта. А наблюдать было что: дрожь его пальцев стала гораздо заметнее, в то время как на лице застыла непроницаемая маска с плотно сжатыми губами и потемневшими, будто ввалившимися глазами. Лаэрт даже прекратил дышать в этот момент, настолько его поразил выпущенный в него вопрос. Клара (до своего предыдущего двадцать восьмого апреля) никогда его таким не видела. Ей бы хотелось помочь ему, как-нибудь облегчить удар — но она знала, что может лишь принять этот удар на себя.        А Клара, как и, очевидно, Лаэрт, не готова была говорить правду и обнажать своё сердце.        Наконец, в гнетущей тишине раздался тихий вдох Лаэрта — и, еле шевеля губами, он едва слышно произнёс:       — ...я бы предпочёл воздержаться от ответа, если ты не возражаешь, матушка.        Мияко хихикнула в кулак.       — Тогда другой вопрос: что ты чувствовал, мой дорогой Лаэрт, когда умерли предыдущие трое?        Лаэрт вздрогнул всем телом, и его пальцы сжались на скатерти. К такому вопросу он был точно не готов — как, собственно, и все остальные присутствующие. И пока гостьи могли лишь в недоумении наблюдать за ними, в глубине души догадываясь, что Мияко только что затронула очень больную тему, родственники со всей силой ощутили глубину этой не заросшей раны, в которую она запустила пальцы. "Предыдущие трое" — Ичиджо Горо, Шимоцуки Кенджи и Мизунохара Юи, все погибшие тяжёлой смертью... и все крепко связанные с живыми, сидящими тут, за столом. Их крест, их бич, их травма — или их единственный луч света в этом тёмном царстве, именуемом семьёй Мизунохара. И про этих-то людей решила спросить Мияко, и эти-то раны побередить? "Бессердечная" — слишком мягкое слово для её описания после такого.        И пока Лаэрт тупо смотрел на мать, как на какое-то неотвратимое бедствие, пока она с жестокой улыбкой ждала его ответа, остальные члены семьи (за исключением, пожалуй, Сида, просто находящегося в тихом бешенстве из-за упоминаний отца) пребывали как минимум на грани нервного срыва. Цудзура, единственная не находящаяся в поле зрения Мияко, смотрящей в сторону детей, схватилась за голову.       — Сестра, пожалуйста... — со слезами в голосе попросила она, раненная напоминанием о другой, любящей и любимой сестре.        Однако её голос не был услышан за выступлением другого человека. Нарочито громко звякнув столовыми приборами по тарелке, Лев неожиданно холодно попросил, нет, потребовал:       — Прекрати, пожалуйста, мама. Ты зашла слишком далеко.        Одного этого было достаточно, чтобы внимание Мияко переключилось на Льва — и Клара смогла вздохнуть свободнее, учитывая, что он был дальше от неё, чем Лаэрт, и благодаря этому испытующий взгляд матери больше не задевал её. Лаэрт также слегка расслабился, что было заметно по тому, как его пальцы перестали комкать скатерть.        Для Льва же всё только начиналось.        Мияко несколько секунд вглядывалась в его хмурое лицо, прежде чем склонить голову набок и с невинной улыбкой заявить:       — Раз ты решил вмешаться, милый Лев, вопрос переходит к тебе. Что ты чувствовал тогда, одиннадцать лет назад? А пять лет назад? Что ты думаешь о смертях этих троих?        Лев пару секунд стойко выдерживал зрительный контакт — а затем прикрыл глаза и, вздохнув, ровным тоном начал:       — У меня нет права на что-либо роптать — на всё воля Гос...       — Меня интересует мнение не твоего бога, а твоё, — довольно резко перебила Мияко. Её улыбка не изменилась, но взгляд стал острее.        Лев медленно поднял веки и смерил мать долгим взглядом. Затем он опустил глаза и тихо, но твёрдо произнёс:       — Мой ответ тебе не понравится.        Едва он сказал это, с лица Мияко впервые за долгое время пропала улыбка. Ей не нужно было дополнительных пояснений, чтобы понять, что именно он имеет в виду, — и даже подобный уход от ответа сам по себе оказался тем самым ответом, который ей не понравился. С непроницаемым выражением на лице она глядела на сына, одними потемневшими глазами требуя от него раскаяния.        Лев пару секунд продолжал сосредоточенно смотреть в тарелку, точно в зажаренном в яичном белке кусочке бекона содержался какой-то ответ. Затем он, наконец, поднял взгляд на мать — и Клара едва не поёжилась, осознав, что в нём нет и намёка на чувство вины. Учитывая настроение Мияко, спокойное, даже упрямое поведение Льва было худшим способом поведения в данной ситуации. "Лучше извинись поскорее... — в этот же момент явно мысленно говорил Лаэрт, сжимая кулаки. — Извинись, если не хочешь угробить нас всех".        Немое противостояние упрямств матери и сына практически достигло пика... но интуиция Клары по какой-то причине не трубила об опасности. И в следующий миг Клара прекрасно поняла почему.        Внезапно тарелка с практически не тронутым завтраком и чашка кофе перед Кларой дёрнулись прочь от неё, так что на белой скатерти появилось несколько чёрных капель, — а затем с противоположной стороны стола раздался грохот и яростный крик:       — Достало!        Присутствующие, только что полностью поглощённые происходящим во главе стола, вздрогнули и быстро повернулись на источник звука: это Сид, вскочивший со стула, с красным, перекошенным от гнева лицом глядел на Мияко и разве что не дымился. Когда и сама объект его внимания соизволила одарить его недовольным взглядом, не предвещающим ничего хорошего, он фыркнул и угрожающе тихо продолжал:       — В твоём доме, блядь, умерли люди. Батя, Ко-тян, этот твой оккультный хмырь — они, сука, мертвы. А ты сидишь тут и рассуждаешь о какой-то философской хуйне и лезешь к людям с тупыми вопросами?.. Я сыт по горло этой хернёй! — вдруг перешёл на крик он — и, двинувшись в сторону Мияко, прошипел: — Готовься, что я тебе твою наглую рожу разукрашу, тварь...        И, больше не тратя сил на разговоры, направился к тёте.        Сид выглядел поистине ужасающе: его глаза, смотрящие лишь на Мияко, налились кровью, мощные кулаки грозно сжимались, а зубы обнажились в каком-то животном оскале. Он шёл, словно безудержный локомотив, и ничто не было способно его остановить — робкая попытка Цудзуры воззвать к голосу его разума и успокоить закончилась тем, что он грубо оттолкнул её протянутую руку, отмахнувшись, как от какой-то мухи.        Точно в замедленной съёмке, Клара наблюдала происходящее: как Цудзура, потирая ушибленную руку, сжимается в предчувствии ужасного; как Мери и Юкари с тревогой смотрят на Сида, не зная, как его остановить; как Элизабет искоса поглядывает на взбешённого племянника Главы, всё ещё держа руку на плече затихшей Джессики; как Лев и Лаэрт подскакивают со своих мест; как Мияко наблюдает приближение угрозы со скучающим выражением на лице; как её скука лишь больше распаляет Сида, как он уже протягивает к ней руку...        И как резко Хитклиф, всё это время верной тенью стоявший за плечом своей госпожи, достаёт из-за спинки её стула ружьё и уверенно направляет его на Сида.        Его действия отрезвили Сида: он резко остановился, упёршись грудью в дуло, и испуганно воззрился на старика, спокойно глядящего на него в ответ. Пара секунд — и, покачав головой, Хитклиф невозмутимо констатировал:       — Боюсь, Сид-сама, я не могу позволить вам причинить вред госпоже Мияко.        Это событие произвело эффект разорвавшейся бомбы: едва до присутствующих дошёл смысл случившегося, в столовой поднялась паника. Цудзура в ужасе выкрикнула имя Хитклифа, а Юкари — Мияко; Лев и Лаэрт также обратили свой шок и ужас на мать, первый — буквально рухнув обратно на стул и перекрестившись, второй — оставшись стоять и переводя полный тревоги взгляд с Мияко на Хитклифа и Сида и обратно. Все наблюдали происходящее в ужасе, все не знали, что сказать и сделать. Клара же...        Клара в напряжении следила за ситуацией, мысленно отмечая: "Так вот как, должно быть, чувствовали себя братец Лев, братец Лаэрт и дядя Такечи в прошлый раз, когда поднялись в комнату мамы..."        О да, в прошлый раз. В конце концов, в отличие от остальных, Клара не была шокирована появлением ружья — она знала о его существовании из прошлого мира. А вот другие к такому сюрпризу готовы не были.        Наконец, побледневший добела Сид немного отошёл от первичного шока и, опустив глаза на ствол, испуганно пробормотал:       — Какого?..       — Ах, всего лишь небольшая предосторожность для таких случаев, — невозмутимо заявила Мияко, небрежно махнув рукой. И пока Сид медленно скашивал на неё глаза, она, взяв чашку с кофе, с расслабленной улыбкой на лице продолжала: — От призраков, разумеется, не защитит, но неплохо сбережёт нервы, когда придётся иметь дело с буйными необузданными мужланами, которые по какой-то причине непременно появляются в подобных ситуациях. Ну как, мой милый племянник, — она повернулась к Сиду с невинной издевательской улыбкой, — всё ещё хочешь "разукрасить" мою "наглую рожу"?        Сид было дёрнулся, но плотнее упёршееся в его грудь ружьё слегка поумерило его пыл, так что в итоге он только и мог, что цокнуть и бессильно процедить:       — Сука...        Тем временем Лаэрт, по-прежнему не сводящий взгляда с матери, сжал пальцы упёртых в стол рук и напряжённо начал:       — Мама, это...        Мияко скосила на него заинтересованный взгляд.       — ...подтверждение, что за вчерашними убийствами стою я? — закончила за него Мияко — и тут же с саркастическим смешком поинтересовалась: — Ты и правда думаешь, что я могла бы на это пойти, милый Лаэрт?        Лаэрт пару секунд смотрел на неё — а затем опустил голову и, слегка качнув ей, тихо, но уверенно ответил:       — Нет, не думаю. — Он помолчал. — Ты не из тех, кто стал бы марать руки, даже руки Хитклифа-сана. Ты слишком уважаешь Хитклифа-сана и слишком брезгуешь для такой грязи сама. Как Иван Карамазов.        На это замечание оба упомянутых улыбнулись.       — Благодарю, что вы видите уважение госпожи Мияко ко мне, Лаэрт-сама, — с искренней признательностью изрёк Хитклиф — не опуская, впрочем, ружья, и не сводя по-прежнему внимательного взгляда с угрозы своей госпоже.        Мияко же хихикнула в кулак.       — А я рада, что ты вспомнил Достоевского, мой милый Лаэрт, — тепло проговорила она — и, переведя взгляд на Сида, иронически заметила: — Пожалуй, ты и эта очаровательная игрушка — единственные хорошие вещи, оставшиеся после Горо-сана. Моего давно почившего супруга, — неожиданно пояснила она для гостий. Когда обе женщины неуютно поёжились, она вновь покосилась в сторону своих детей и с усмешкой заключила: — Впрочем, пожалуй, вас с Кларой, в отличие от коллекции ружей Горо-сана, стоит всё-таки считать за разные пункты, да?        Клара, видя, как вновь сжались пальцы Лаэрта на скатерти, и прекрасно понимая, насколько он уже утомлён диалогами с матерью, решила взять ответ в свои руки.       — При всей моей любви к братцу Лаэрту, я была бы благодарна, если бы меня считали отдельно, а не в комплекте с ним, — как можно спокойнее заявила она, прикрыв глаза.        В последний миг она успела заметить, каким благодарным взглядом одарил её Лаэрт, и убедилась: она всё сделала правильно. Мияко также была удовлетворена её ответом, так как кивнула и наконец-то полностью переключила внимание на Сида, всё ещё стоящего под дулом ружья.       — Что до тебя, дорогой мой племянник... — заговорила она. — Признаться, я весьма огорчена твоим уровнем воспитания. Понимаю, твоя мать, — она прикрыла глаза, и её губы тронула недобрая ухмылка. — Я, хоть не согласна со своими родителями практически во всём, не могу отрицать, что они были правы, называя её разочарованием...        На этих словах Цудзура, которая всё это время сидела ни жива ни мертва и о которой теперь шла речь, закусила губу и низко опустила голову. Мияко же продолжала:       — ...Но что твой отец, Сид-кун? Неужели при всей его гордости в нём не нашлось и капли чувства ответственности, чтобы привить собственному сыну хорошие манеры? Неужели он и правда считал, что позволять тебе буйствовать — лучшая педагогическая тактика?        Услышав это, Сид побледнел, и его губы задрожали от гнева.       — Да как ты смеешь так о бате... — грозно начал он, вновь подавшись было вперёд и совершенно игнорируя ружьё. Мияко наградила его скучающим взглядом и, опять прикрыв глаза, с усталым вздохом произнесла:       — Хитклиф.        И большего Хитклифу было не нужно.        Уверенным жестом оттолкнув Сида, так что тот невольно сделал пару шагов назад, чтобы удержать равновесие, Хитклиф резко навёл ружьё на окно в дальней части помещения (через его приоткрытую форточку в столовую проникали прохладный воздух и влага дождя, едва ли остужающие царящий в помещении накал страстей) — и выстрелил.        Грохот. Крики. Запах пороха. Зажавшие уши руками женщины. Пошатнувшийся, но, к счастью, не упавший Лаэрт. Бледные, полные ужаса лица практически всех присутствующих. Всё ещё открытое, но ничуть не пострадавшее окно. Невозмутимая Мияко во главе стола. Спокойный Хитклиф, держащий в руках дымящееся ружьё.        Спустя пару мгновений тишины Хитклиф вновь направил ружьё на Сида, теперь стоящего не вплотную к нему, и нарушил немую сцену насмешливо-угрожающим:       — Как видите, Сид-сама, ружьё в полной боевой готовности, и ничто не мешает мне выстрелить ещё раз. Так что, пожалуйста, будьте добры стоять там, где стоите, если не хотите, чтобы следующая пуля оказалась в вашей груди.       — Да-да, мой дорогой Сид, будь добр не подходить ближе угла стола — надеюсь, хоть это научит тебя ценить чужое личное пространство! — вторила ему Мияко, издевательски улыбаясь. И пока бледный Сид в бессилии скрипел зубами, она склонила голову набок и, прижав палец к щеке, продолжала: — Так о чём я говорила? Ах да, твоё воспитание. Что ж, милый Сид, раз уж твои родители, — она красноречиво покосилась на Цудзуру, отчего та сжалась, — не озаботились твоим воспитанием, позволь уж тёте взять дело в свои руки, раз представилась такая возможность. И главным уроком для тебя на сегодня, — Мияко выпрямилась и приложила палец к губам, — станет урок сдержанности.       — Сдержанности? — хмуро переспросил Сид, всё ещё ощущая тепло ружья у своей груди.        Мияко кивнула.       — Сдержанности, — повторила она. Пересев поудобнее, она объяснила: — И я говорю не об одной лишь твоей реакции сегодня — я говорю о твоём образе жизни в целом. Половое безумие и заигрывание с запрещёнными веществами редко заканчивается чем-либо хорошим — почитай хоть "Нана" Эмиля Золя или "Морфий" Михаила Булгакова. Если, конечно, осилишь хоть рассказик, — не удержалась от комментария она. Видя, как Сида затрясло, она со вздохом продолжала: — Впрочем, алкоголь тоже до добра не доводит, как показывает, например, судьба Себастьяна Флайта из "Возвращения в Брайдсхед" Ивлина Во. Знаешь, милый Сид, — она нарочито небрежно перевела взгляд на чашку, где оставалась буквально пара капель кофе на дне, и провела пальцем по краю, — в романе есть хороший эпизод, где герои едут из борделя на машине пьяными и их задерживает полиция, а затем их вытаскивает из тюрьмы жених Джулии, сестры Себастьяна...        На описании этой ситуации глаза Сида широко распахнулись. Судя по всему, эта история была для него чем-то большим, чем простым эпизодом романа, о котором он впервые слышал. Точно Мияко описывала эпизод из его жизни. Мияко подняла глаза на Сида и удовлетворённо улыбнулась.       — ...Вот только, милый Сид, боюсь, в жизни не всегда будет Рекс Моттрем. В твоём случае, — многозначительно возвысила голос она, вовсю наслаждаясь моментом, — не всегда будет папочка, который вытащит из тюрьмы после очередного бурного кутежа и замнёт дело... ой, прости, его ведь уже нет.        На этих словах она с откровенной издёвкой хихикнула в кулак. Сид пошатнулся. На его лице читалась смесь шока, ужаса, гнева и стыда.       — Откуда?.. — наконец, выдавил он.        Мияко вздохнула.       — Боги, дорогой мой, с тем шумом, которые наделывают некоторые твои гулянки, я удивлена, как твоему отцу удавалось вообще хоть что-то замять! — отозвалась она, глядя на Сида, как на неразумного ребёнка, и пояснила: — У женщины, знаешь ли, нет возможности махать кулаками в каждой неудобной ситуации, так что приходится полагаться на другое средство войны — информацию. Но в твоём случае всё настолько прозрачно, что даже скучно! Никакого удовольствия в том, чтобы уничтожить такое примитивное создание... — И, словно чувствуя, что ещё недостаточно его унизила, Мияко взяла со стола веер и, прикрыв нижнюю часть лица, объявила: — Я понимаю, если бы в подобной ситуации удивился Лаэрт — он, в отличие от тебя, прекрасно подчищает концы после себя, при этом оставаясь душой компании...        Услышав своё имя, Лаэрт невесело усмехнулся.       — А ты не думаешь, что я просто веду себя, как пай-мальчик, мама? — с горькой иронией поинтересовался он, не поднимая на неё глаз.        Мияко одарила его быстрым взглядом и хихикнула.       — Я думаю, что ты знаешь, что такое баланс и когда какие крайности можно себе позволить, а когда лучше воздержаться, — ответила она — и, обмахиваясь веером и вновь поворачиваясь к Сиду, продолжала: — Впрочем, неудивительно, что тебе, милый Сид, всё это было не от кого узнать. В конце концов, Такечи-сан тоже не всегда умел держать себя в руках... и у него тоже был приятель, который вытаскивал из омута в случае беды. Ты, полагаю, не помнишь, так как был совсем ребёнком, — она вдруг сменила тон на оживлённый, точно вспомнила преувлекательнейшую историю, и отложила веер, — но некогда твой отец очень, очень меня разозлил. А вскоре после этого его компания оказалась на грани банкротства. Думаешь, это совпадение? Или, думаешь, я веду к тому, что почти смогла разорить Такечи-сана? О нет! — Мияко угрожающе посмеялась. — Я веду к тому, что я не разорила его исключительно потому, что часть его вины принял на себя его драгоценный близкий друг. Ах, эта тесная мужская дружба, когда разучиваешься полагаться на самого себя! У наших мужей были невероятно нежные и трогательные отношения, не так ли, Цудзура? — вдруг обратилась она к сестре, не прекращая посмеиваться.        Цудзура на это могла лишь неловко, страдальчески улыбнуться и отвести взгляд, прекрасно уловив намёк сестры. Лев тем временем с беспокойством покосился на помрачневшего после слов матери Лаэрта и, нервным жестом взявшись за галстук, попросил:       — Пожалуйста, давай больше не будем об этом, мама...        Мияко скосила на него скучающий взгляд. Пару секунд она смотрела на Льва — а затем пожала плечами и ответила:       — Как пожелаешь, дорогой Лев. В общем, Сид, — вновь вернулась она к племяннику, — надеюсь, урок усвоен. Теперь, пожалуйста, будь хорошим мальчиком и займи своё место, ладно?        С этими словами она улыбнулась милейшей из своих улыбок. И это могло бы даже кого-то обмануть, если бы за её плечом всё ещё не находился Хитклиф с ружьём наготове.        Сид пару секунд стоял неподвижно, глядя на Мияко. Наконец, он сглотнул и сделал осторожный шаг назад. Затем ещё один, и ещё, и ещё. Когда он оказался у своего стула, Хитклиф наконец-то опустил ружьё — но не отвёл от Сида внимательного, изучающего взгляда, в любой момент готовый вновь взяться за оружие и без колебаний защитить свою госпожу.        Рука Сида легла на спинку стула. Ещё несколько мгновений он не разрывал зрительного контакта с Хитклифом, продолжая смотреть на него с непроницаемым выражением... И вдруг его лицо исказилось злобой, пальцы на спинке сжались — и с криком "Твою мать!" Сид опрокинул стул, резко развернулся и зашагал прочь из столовой.        Едва дверь за ним захлопнулась, Лаэрт, единственный не провожавший его взглядом, быстро вскинул голову и спустя пару секунд сердито цокнул.       — Нельзя оставлять этого идиота одного... — пробормотал он, выпрямляясь. Затем он повернулся к матери и, коротко поклонившись, произнёс: — Прошу меня извинить!..        И поспешил вслед за кузеном, оставив на столе нетронутый завтрак.        Не успел он выйти из помещения, встревоженный Лев также поднялся с места. Пару секунд он колебался, прежде чем глубоко поклониться матери и, пробормотав: "Извините, что приходится вас так резко покидать... и бросать готовку Памелы-сан..." — последовать за Сидом и Лаэртом.        Оставляя Клару без присмотра.        А Кларе только это и надо было. Она слишком хорошо понимала, что, останься братья тут, в момент опасности они обязательно замнут разговор и оттянут внимание на себя. Ей же для её детективной работы нужно коснуться некоторых неудобных тем.        Пока она внутренне ликовала и думала, как бы лучше начать эту беседу, Мери задумчиво косилась на двери столовой. Наконец она повернулась к Мияко, которая в тот момент нажимала кнопку на столе, призывая Памелу с десертом, и поинтересовалась:       — Учитывая всё сказанное ранее, не кажется ли вам, Мияко-сан, что отпускать молодых людей втроём — не лучшая идея? Мы будто подаём господам призракам вторую партию жертв на блюдечке, — с кривой улыбкой пояснила мысль Мери, когда Мияко одарила её заинтересованным взглядом.        Пока остальные неуютно ёжились от подобного комментария, хозяйка лишь усмехнулась в кулак.       — Чему быть, того не миновать, Мери-сан! — ответила Мияко — и, принимая у подошедшей на вызов Памелы черничный чизкейк, продолжала: — Поверьте, если призраки решат кого-то убить, их не остановит даже толпа народу — они своё возьмут даже отсюда. Забрали же они малышку Корделию и Такечи-сана из-под носа у Элизабет-сан и Цудзуры!        При упоминании близких Цудзура и Джессика слегка вздрогнули, и первая низко опустила голову, точно чувствуя себя виноватой в том, что не уберегла супруга. А вот Клара наоборот оживилась: она наконец-то нашла формулировку, за которую можно уцепиться.       — Но ведь когда мы обнаружили пропажу Корделии-тян, Элизабет-сан с Джессикой-тян были без сознания, — напомнила она.        "Наградой" ей были недоумённые взгляды окружающих и дрогнувшая рука Памелы, забирающей её недоеденную яичницу и ставящей перед ней чизкейк. Мияко, впрочем, довольно быстро сменила удивление на интерес. Подавшись вперёд, она с неприкрытым любопытством спросила:       — К чему ты ведёшь, дорогая Клара?        Клара сглотнула. Прямое внимание матери всегда было сложно переносить, и этот момент напомнил ей, что, помимо преграды к опасному обсуждению, братья также всегда были её опорой и поддержкой. "Нет, нельзя! — резко сказала себе она. — Я уже решила разбираться с этой проблемой самостоятельно".        Глубоко вдохнув, Клара отвела взгляд (в поле зрения оказалась удаляющаяся с тележкой Памела, одарившая её предостерегающим взглядом, а также в меру заинтересованная Элизабет и Джессика, одними глазами молящая не напоминать ей о пережитом ужасе) и нарочито небрежно ответила:       — К тому, что при таких данных как минимум Корделию-тян похитить — дело, посильное человеку. Кто знает, сколько именно Элизабет-сан с Джессикой-тян находились без сознания? Да и, — продолжала она, в итоге не выдержав взгляда кузины и вновь поворачиваясь к матери, — Ямазаки-сан находился в комнате один, насколько я помню. Если удачно рассчитать время, никакие призраки для их убийства не нужны.        Клара замолкла и напряжённо посмотрела на мать. Мияко ничего не ответила, точно ждала чего-то ещё. Зато Цудзура вскинула голову и пару секунд болезненно вглядывалась Кларе в лицо, прежде чем хрипло поинтересоваться:       — Но как кому-то удалось убить Такечи-сана за то короткое время, что меня не было в комнате, Клара-тян?..        Клара повернулась к ней, ухватившись за её выступление, как за спасательный круг и возможность разорвать зрительный контакт с матерью. Покачав головой, она произнесла:       — Если убийца успел до этого разобраться с двумя людьми, один для него вряд ли был проблемой. Ворваться в комнату, одним внезапным ударом атаковать дядю Такечи, быстро отрубить руку, скажем, мясницким ножом... а затем как-нибудь сделать ту надпись... — неуверенно добавила она, чувствуя, что её рассуждения становятся шаткими.        Это не укрылось и от Мияко: последние слова дочери потонули в её не слишком громком, но звонком и откровенно саркастическом смешке. Когда Клара повернулась к ней, Мияко смотрела на неё снисходительно, потирая подбородок и издевательски улыбаясь.       — И как ты это себе физически представляешь, моя дорогая? — насмешливо поинтересовалась она. — Допустим, некий человек действительно успел убить Такечи-сана, даже, как ты выразилась, быстро отрубить ему руку — хотя, позволь заметить, это только в аниме и фильмах Тарантино конечности так легко отделяются от тела, а в жизни это требует усилий — в общем, даже если бы убийца успел убить Такечи-сана и даже каким-то чудом организовать сцену, как ты думаешь, куда он делся вместе с трупом после этого? Напомню тебе, дорогая Клара, — она вновь издевательски усмехнулась, — что движение в том районе вечером было оживлённое, народу много. Или, может, Цудзура очень долго пила свои таблетки внизу?        От насмешливого взгляда старшей сестры Цудзура низко опустила голову.       — Нет, не очень долго... — прошептала она.        Клара сжала лежащие на коленях кулаки: мать явно была настроена разбить её теории в пух и прах. И, что самое неприятное, она была достаточно умна, чтобы видеть объективные недочёты её рассуждений. Ну действительно, даже если убийца каким-то чудом успел расправиться с Сохеем и Корделией заранее, разве у него было много времени до возвращения Цудзуры на убийство физически сильного Такечи, а затем ещё и побег с трупом взрослого мужчины? Да ещё и со всем тем "украшением" обстановки в комнате... Клара и сама всё это прекрасно это понимала. Но это вовсе не значило, что она собиралась сдаваться — не тогда, когда на кону была жизнь её семьи. Сделав ещё один глубоких вдох, Клара медленно начала:       — Ты права, мама: времени сбежать с трупом практически не было. Но! — Клара вскинула голову и отважно посмотрела на мать. — Что если убийца не сбегал до возвращения тёти Цудзуры?        Цудзура растерянно моргнула. Пару секунд она откровенно не понимала, о чём может идти речь, — а затем на её лице отразилось осознание, и, побледнев, она заговорила:       — То есть, ты хочешь сказать, Клара-тян, что, когда я зашла в комнату...       — ...убийца всё ещё был там с трупом, просто где-нибудь прятался, например, в шкафу? — с каким-то внезапным оживлением подхватила мысль Юкари — и, кивнув сама себе, произнесла: — Да, такое, кажется, не невозможно...        Клара быстро одарила её благодарной улыбкой: весь вид писательницы говорил, что она на её стороне, и это вселяло надежду.        Тем временем Мери рядом задумчиво потёрла подбородок.       — Для подтверждения этой теории надо, чтобы Цудзура-сан или кто-либо ещё не осматривали комнату, чтобы у убийцы была возможность исчезнуть с трупом после того, как движение в коридоре уляжется. Так ли это?        Мери одарила Цудзуру вопросительным взглядом. Та поёжилась от неприятных воспоминаний.       — Ничего я не осматривала... — подтвердила она. — Мне хватило вида крови по всей кровати и отрубленной руки Такечи-сана...       — А после братец Сид тоже не очень-то задержался в комнате, как мы помним, — с готовностью подхватила Клара, чувствуя, что наконец-то вышла на верный путь. — Да и потом мы ничего не осматривали толком — так, я заглянула, а затем братец Лаэрт увёл меня и сказал ничего не трогать и оставить дело полиции.        "Что мы сможем сделать не раньше прибытия лодки, как все уже поняли", — мысленно добавила она, вспомнив, как до завтрака Юкари возилась с телефоном и она объяснила ей ситуацию со связью в Лунной гавани. Однако удовлетворилась Клара рано: Мияко вдруг ухватилась за то, чего она уж точно не ожидала.       — О, Лаэрт так сказал? — вдруг оживлённо переспросила она.        Клара вздрогнула. Одно невинное уточнение со стороны матери — и по телу резко прошлась волна тока, а затем всё её существо сковал холод. "Нет... нет-нет-нет... — испуганно подумала Клара, чувствуя, как на лбу выступает холодный пот. — Только не говорите мне, что это оно?"        Впрочем, подтверждения или опровержения бы ей не очень помогли. Ведь Клара слишком хорошо знала, что это оно.        Предчувствие.        Клара деревянно повернулась к матери и кое-как изобразила на лице улыбку. Мияко смотрела на неё горящими глазами, в которых читалось какое-то недоброе, садистское настроение. В такой ситуации было слишком очевидно, что, что бы Клара ни сказала, это обернётся против неё. И всё-таки она заговорила.       — Верно, — как можно спокойнее ответила она, с тревогой отмечая, как приподнялись уголки губ Мияко, — братец Лаэрт не хотел, чтобы я осматривала такие жуткие места...       — ...или же Лаэрт не хотел, чтобы ты там что-то нашла? — с неприкрытой издёвкой перебила Мияко. Клара невольно сжалась. Мияко же выпрямилась и, отломив ложечкой кусочек чизкейка, с самодовольным видом подытожила: — Что ни говори, а в подобной ситуации такое поведение крайне подозрительно, не находишь? Как у человека, который знает, что в комнате находится что-то нежелательное.        Клара почувствовала, что её ногти уж слишком больно впиваются в ладони, и не сдержала досадливого цоканья.       — У братца Лаэрта нет причин покрывать убийство или тем более убивать дядю Такечи, — мрачно возразила она.        "Не считая того, как дядя то и дело напоминает ему об Отце, бередя раны..." — ну держалась она от мысленной ремарки, вспоминая прошлый мир и множество аналогичных ситуаций до этого.        Мияко проглотила кусочек чизкейка и хохотнула.       — А кто сказал, что труп, который мы обнаружили, принадлежит Такечи-сану? — вдруг спросила она. На звяканье столовых приборов сразу с нескольких сторон она пожала плечами и, отламывая следующий кусочек, продолжала: — Насколько я помню из подробнейшего отчёта Хитклифа, труп "Такечи-сана" был изуродован практически до неузнаваемости. Я, конечно, не специализируюсь конкретно на детективах, — Мияко подняла ложечку с чизкейком на уровень рта и одарила её насмешливым взглядом, — но очень может быть, что некто хотел, чтобы мы подумали, что убит именно Такечи-сан. В конце концов, из двух пропавших мужчин мы ведь нашли всего одно полноценное тело...       — А убивать Ямазаки-сана у Лаэрта-сана причины были? — с искренним любопытством поинтересовалась Мери.        Мияко отправила чизкейк в рот и невозмутимо подёрнула плечами.       — А почему нет? У Лаэрта хватало поводов не любить Ямазаки-сана — да и, чего греха таить, он ему всегда был противен, — отозвалась она и, облизнув губы, продолжала: — Так что, если уж так хочется обвинить во всём человека, эту версию отметать нельзя. Или, моя милая Клара, — Мияко прищурилась и повернулась к дочери с настолько жуткой издевательской улыбкой, что у той по спине прошла волна мурашек, — ты хочешь найти гипотетического убийцу, избегая определённых теорий? Извини, родная, игры в детектива так не работают!        С этими словами Мияко рассмеялась. Клара покраснела и пристыженно опустила голову. В этой ситуации она досадовала даже не на то, что её аргументы разбили или что ей в лицо кинули одну из самых неприятных вероятностей, а на то, что мать была совершенно права. "Я ведь сказала себе, что моя маска для этой "игры" — детектив, — думала она, сжимая под столом дрожащие кулаки и едва сдерживаясь, чтобы не закусить губу. — Так к чему эти полумеры? Разве я не оттачивала своё искусство подражания до совершенства? Разве возможно вообще выжить в этом чёртовом доме, если не отдаёшь себя до предела? Так всего один путь — на помойку!"        Думая обо всём этом, Клара допустила ещё одну неосторожность: она позволила матери прочитать своё смятение. А Мияко, видя чужую слабость, в свою очередь не могла за неё не ухватиться.        Отложив ложку на блюдце, Мияко вновь взялась за веер и, принявшись им помахивать, расслабленно продолжала:       — Впрочем, оставим пока в покое труп Такечи-сана и обсудим-ка смерть малышки Корделии. Если, как ты говоришь, она была похищена и убита заранее, разве не логично убить её первой из этой троицы, отдельно, чтобы не бегать в другое крыло дома? А кто там живёт по соседству с комнатой девочек и кому далеко ходить не надо? Кажется, дорогая Клара, в числе ближайших соседей у нас ты... но тебе, думаю, это было бы сложно провернуть, — с усмешкой поправилась она, видя, как побледнела Клара, — и тут же многозначительно протянула: — А вот твоим братьям...       — Ни один из них бы не навредил девочкам! — не выдержала и вскинула голову Клара — и тут же по насмешливому взгляду матери поняла, что угодила прямо в ловушку. Ибо в ответ Мияко дразнящим тоном поинтересовалась:       — Да ну-у? А вот я точно знаю, что один из твоих братьев очень, очень не любит всё, что связано с их отцом. Я бы даже сказала, ненавидит. Так не разумно ли предположить, что он с удовольствием бы изничтожил всё, что осталось от Кенджи-сана в этом мире?..        В этот момент Мери не сдержала протяжного хмыканья.       — Удивительно, как легко вы говорите о собственных сыновьях, как об убийцах, Мияко-сан... — прокомментировала она.        Мияко на это лишь невинно улыбнулась.       — Ох, Мери-сан, поверьте, у меня много врагов, но ни один из них не может желать мне смерти настолько сильно, как моя собственная семья! — беспечно отозвалась она, захлопнув веер.        Мери на это неловко усмехнулась, Цудзура — сжалась, а Юкари цокнула языком, с неприкрытым отвращением глядя на Мияко. Клара же, всё ещё задетая словами матери, только и смогла пробормотать:       — Как бы братец Лев ни ненавидел своего отца, он бы никогда никому не причинил вреда...        В этот момент откуда-то справа от неё раздался всхлип. Клара вздрогнула и резко обернулась на звук.        Там, через один стул от неё, сидела дрожащая, заливающаяся слезами Джессика. Очевидно, с прошлого своего всплеска эмоций она успела успокоиться, а нынешний плач был чем-то иным, принципиально новым. Слезы явно текли по её щекам уже некоторое время, но только сейчас она наконец-то позволила своему лицу выразить ту боль, которую больше не могла скрывать. Клара было растерялась при виде эмоций кузины — но быстро догадалась, что, должно быть, они были вызваны упоминанием её отца, её любимого папы, которого она потеряла в одно время с мамой, их с сестрой защитницей. И действительно, в следующий миг Джессика ссутулилась и, сжав пальцы на коленях, с болью прошептала:       — Папа...        А затем вдруг резко вскочила с места и, не обращая ни малейшего внимания на Элизабет Лавенцу, кинулась вон из столовой.        Уход уже четвёртого человека вогнал всех в ступор — особенно учитывая прежнюю безжизненность девочки. Даже Элизабет, казалось, не была готова к подобному, а уж остальные и подавно.        Клара пару секунд смотрела на захлопнувшуюся за кузиной дверь. Внезапно она ощутила резкую боль в груди, точно её сердце слишком сильно сжалось при виде боли Джессики — боли, которая самой Кларе была незнакома. "Нет, это что-то другое..." — тут же подумала Клара, прислушиваясь к собственным ощущениям. И действительно, уже в следующий миг она распознала в этой незнакомой боли знакомое предчувствие, порыв. Точно её душа требовала последовать за Джессикой, пока не случилось чего-то нехорошего...        "Когда меня так тянуло уйти в прошлый раз, в гостиной после этого не досчитались Памелы-сан и Коры-тян", — вспомнила она — и, решившись довериться голосу интуиции, уверенно поднялась с места.       — Похоже, мои слова огорчили Джессику-тян, — ровным тоном констатировала она. — Я верну её. Прошу меня извинить.        И, в движении изобразив какую-то неуклюжую смесь поклона и книксена, торопливо направилась прочь из столовой, стараясь не смотреть на оставшуюся за спиной мать. Впрочем, уже у самых дверей до неё всё-таки донёсся её иронический комментарий:       — Сразу видно сестру своих братьев...        Клара постаралась его проигнорировать.        К счастью, искать Джессику долго не пришлось: едва Клара прикрыла за собой двери столовой, её ухо уловило звук голоса кузины. Однако порадоваться этому факту Клара не успела: что-то в его тоне было определённо не так. Уж больно плавно, неестественно он звучал. Точно Джессика скандировала, читала какое-то заклинание... или стихотворение? Чувствуя, как тревожное ощущение в груди усиливается, Клара сглотнула и принялась искать Джессику взглядом.        Нашлась Джессика также быстро. И, как и в случае её голоса, её вид Клару вовсе не обрадовал.        Джессика стояла на лестнице, на площадке, после которой та разделялась на два потока ступеней. Её поза с висящими вдоль тела руками и слегка запрокинутой назад головой была какой-то застывшей, пустые серо-голубые глаза зафиксировались на какой-то одной точке где-то сверху — шевелились лишь губы, которыми она бормотала то странное стихотворение. И, учитывая, что смотрела Джессика на правую лестницу, с которой пять лет назад упала её мать, Клара была готова к тому, что эти губы произносят строки с гобелена у входа.       — Джесси-тян?.. — осторожно позвала Клара, чувствуя, что если не прервёт эту странную сцену, то просто сойдёт с ума.        Не до конца соображая, что делает, она неуверенно подошла ближе к лестнице... и остановилась у первой же ступени, наконец-то поняв, что читает Джессика.       — ...Я в брак не стану       Вступать, как сёстры, чтоб любить отца.        "Монолог Корделии из "Короля Лира"..." — узнала Клара — и, пошатнувшись, схватилась за перила, чтобы не упасть. На неё мигом навалились воспоминания о том, как несколько лет назад она, прочитав пару страниц знаменитой трагедии Шекспира, наткнулась на монолог "оригинала" имени кузины; как она тут же бросила чтение, чтобы показать этот монолог девочкам; как все вместе они решили, что Корделия просто обязана выучить этот замечательный монолог; как позже та хвасталась папе, зачитывая его практически без запинки, а тот тепло улыбался и ласково гладил её по голове; как хихикала её мама, наблюдая за ними; как фыркала Джессика, заявляя, что выучит что-нибудь "круче и длиннее, что Ко-тян ввек не запомнит!".        А теперь не было ничего. Ни папы, ни мамы, ни Корделии.        Только Джессика да проклятая лестница, отнявшая жизнь Мизунохары Юи и сломавшая несколько других.