***
В жизни Льва было достаточно тяжёлых, мрачных и неприятных дней. Однако этот день выделялся даже на их фоне. Именно этот день Лев не сможет изжить из памяти, наверное, до самой смерти. Сначала всё как обычно. Он проснулся, позавтракал с семьёй, отправился в школу, отучился день, пришёл в комнату студсовета. Неделя вышла загруженная — культурный фестиваль маячил на горизонте, и каждый день у них было много работы. Особенно у них двоих — у него, секретаря, и Президента. Все эти прошения, отчёты и графики давно бы свели Льва с ума, если бы не помощь тёти Цудзуры. Притом что Президент всегда брал большую часть работы на себя и не любил лишний раз нагружать своих помощников. Льва всегда восхищала эта его особенность, но в то же время он часто тревожился за душевное состояние своего кохая — а тот всегда лишь отшучивался... Но несмотря на увеличившийся объём работы, в целом всё-таки всё было как обычно. Оранжево-сияющий вечер, они двое в комнате студсовета, очередной отчёт, обсуждение, осторожные жесты для пояснения каких-то моментов... как оказалось, не такие уж осторожные. Лев просто стоял рядом с креслом Президента, слегка нагнувшись к нему и указывая на ровный ряд иероглифов, — и тут случилось это. Одно лёгкое, абсолютно случайное соприкосновение их рук — и по всему телу Льва прошла волна электрической ясности. Всего один жест — и осознание ситуации пронзило каждый его нерв тысячей маленьких игл. Этот нежный оранжевый закат, этот заливающий помещение воздух, этот запах бумаг и пыли и аромат недавнего дождя и гортензий. Эта мучительно-соблазнительная близость, в которой одно неосторожное движение рисковало закончиться прикосновением. Это шуршание кипы бумаг в руках Президента, это лёгкое поскрипывание его аккуратных коротких ногтей по листам. Это тепло его тела, смешанное с лёгким, свежим ароматом одеколона (у Льва такой всегда ассоциировался с уверенными в себе мужчинами: чем-то подобным пользовались что Отец, что Лаэрт с недавних пор). Наконец, это болезненное давление в груди, что-то среднее между счастьем и пыткой, которое Лев испытывал от всей этой ситуации. Да, если раньше могли быть сомнения, то теперь всё стало так кристально, так предельно, так невыносимо ясно: Лев не просто восхищается талантливым, добрым, умеющим найти подход к любому человеку Президентом — Лев его любит. Влюблён. Потерял от него голову. Влюблён в романтическом смысле. Как Джен Эйр в мистера Рочестера. Или как Фрэнк Черчилл в Джейн Фэрфакс. Или как Доротея Брук в Уилла Ладислава. Или как Роберт Локамп в Патрицию Хольман. Или как Елена Стахова в Дмитрия Инсарова. Или... Да вот только все эти "или", которые приходят на ум, имеют важное отличие от случая Льва: ни он сам, ни Президент, Сузуме Тоширо, — ни один из них не является женщиной. Всё это ужасное осознание пронеслось в голове Льва в какую-то жалкую долю секунды — но эта секунда для него длилась дольше всех предыдущих семнадцати лет его жизни вместе взятых. И, однако же, за исключением неловкого вздрагивания и довольно типичной для него смущённой улыбки, ничто в его виде и поведении не выдало того волнения, которое кипело в его душе. Обычная улыбка Льва не дрогнула, когда он извинился за "столкновение" и как ни в чём не бывало продолжил разъяснять непонятные места в отчёте. Обычная улыбка не дрогнула, когда он вернулся домой из школы и поприветствовал слуг и Клару, которая с нетерпением ждала его в коридоре. Не дрогнула эта улыбка и за ужином, пока он с умеренным рвением возил по тарелке рыбный стейк и кивал, когда к нему кто-либо обращался. И уж конечно не дрогнула она, когда Клара после трапезы подошла к нему и, подёргав за край пиджака, с важным видом осведомилась, не забыл ли он своё обещание. И лишь когда Лев наконец-то оказался один у себя в комнате, лишь когда дверь за ним закрылась на замок, улыбка дрогнула. Дрогнула — а затем изломилась кривой-кривой линией, и его плечи, и его руки, и всё его тело задрожало мелкой дрожью — и он бросился на постель, зарылся лицом в подушку, вцепился в неё ногтями, точно желая разорвать, согнулся пополам — и наконец-то дал волю всему, что копилось в нём с самого момента осознания ужасной истины. Лев дал волю рыданиям, дал волю мучительным стонам, дал волю горечи, отчаянию, страху, непониманию, отвращению — всему, всему, что разрывало его изнутри, что раздирало его грудную клетку, разъедало мозг и скручивало всё в животе в тугой жгут. Лев рыдал, беззвучно кричал в подушку и вгрызался в неё зубами, мечтая, чтобы эти эмоции его наконец-то уже разорвали и уничтожили. "Господи, за что?.. — мысленно спрашивал он. — Неужели я и правда заслужил всё это? Неужели я недостаточно выстрадал за эти семнадцать лет? Неужели ты наказываешь меня за то, что я думал, что это тело не может быть отвратительнее?.." Задаваясь этими вопросами, Лев сжался сильнее, точно пытаясь стать меньше, а то и вовсе в конце концов исчезнуть из этого мира. Словно он настолько ненавидел само своё существо, что хотел, чтобы оно исчезло. Впрочем, почему "словно"? Ведь чему-то с лицом, с телом Шимоцуки Кенджи и так преступно существовать в этом мире. А уж теперь, когда это нечто, это недоразумение, по какой-то нелепой задумке Господа Бога являющееся им, когда выяснилось, что это гадкое тело, оказывается, испытывает влечение к другим мужским телам... Да, испытывает и всегда испытывало. Иначе и быть не могло. Иначе почему та любовь, о которой он так робко мечтал с тех самых пор, как осознал её концепт, пала на человека его пола, пусть и такого замечательного, как Президент? Да потому что он никогда, никогда бы не смог полюбить кого-то противоположного пола, вот почему!.. Зато наконец-то всё встало на свои места: от того, как он всегда во время чтения любимой Остен так хорошо понимал героинь и их чувства к замечательным джентльменам, до того странного волнения, которое он каждый раз испытывал в раздевалке после физкультуры или, ещё раньше, в душевой в общежитии академии Какушин... Не прекращая рыдать, Лев невесело, с заметными даже ему самому нотками истерики захохотал. — Господи... как я устал, Господи... — бормотал он между всхлипами и смешками. — Господи... неужели... за грехи этого человека?.. Я... я не... "Да, само моё существование — уже грех, — подумал Лев и с неожиданной злобой впился ногтями в подушку. — И даже неважно, кто виноват: он, потому что у меня его кровь, или я сам, потому что ненавижу его и презрел тело, данное Господом. Какая теперь, к чёрту, разница?! Всё равно от этого не отмыться..." — ...так разве не лучше просто исчезнуть? — пугающе спокойно закончил вслух он, убирая подушку от лица и устремляя бессмысленный, воспалённый взгляд мгновенно высохших глаз в стену перед собой. О да, исчезнуть. Умереть. Ведь, на самом деле, всем было бы лучше, не существуй в этом мире такого человека, как Мизунохара Лев. Отцу бы не пришлось до самой смерти терпеть в своём доме мозолящего глаза ублюдка. Жизнь матери бы не сломалась, а шла своим чередом, и она бы взяла то, что принадлежало ей по праву, когда хотела, а не когда её вынудили обстоятельства. Да и этот человек, как бы Льву ни была противна эта мысль, наверняка был бы счастлив — он бы изначально смог быть с матерью, если б не родился он, Лев. И Лаэрт был бы счастлив, если б не пришлось с рождения терпеть существование ненужного брата рядом... Его существование. Причина, почему всем в этой семье плохо и почему никто не может быть счастлив. — Так почему же... — произнесли его губы, его пересохшие, как и горло, губы. — Почему я до сих пор существую? "Почему я до сих пор ничего не сделал, чтобы не существовать?" Этот вопрос остался невысказанным — но именно он вертелся на языке Льва, пока он прижимал к себе подушку и говорил совсем другие вещи. Действительно, почему он до сих пор ни разу не предпринял ни одной попытки как-либо исправить проблему, если в глубине души всегда о ней знал? Он ведь всю жизнь жил в стране, где ритуальное самоубийство — это честь! Он перешёл в чуждую своей стране религию совсем недавно — так почему же он сейчас думает оправдываться её запретами? Тем более теперь, когда он уже понимает, что единственный путь для его души после смерти — адские муки. Что бы он ни делал. Есть ли тогда разница между видами греха, если ничего всё равно не изменится? А ведь это так просто. Хоть сейчас пойти и во время вечерней ванной не держать голову над поверхностью воды, а нырнуть поглубже — и там вдохнуть поглубже, добровольно заполнить лёгкие жгучей водой. И постараться не дать инстинкту самосохранения одержать верх. Дать этой жуткой, безжалостной воде, некогда ставшей кошмаром бедных жертв крушения "Медузы", заключить в свои удушающие объятия, накрыть целиком, заполнить внутренности, самому в конце концов стать водой. Да, как хорошо бы самому стать водой и раствориться полностью, не оставляя и следа этого уродливого тела в этом мире! Сартр, кажется, тоже что-то такое говорил — что труп останется после смерти, будет распространять зловоние и гниение, следовательно, смерть не уничтожает существование. Или, раз уж раствориться не получится, было бы замечательно, если бы, как на картине Жерико, его тело стало кормом акулам. Хоть какая-то польза, а не просто кусок распухшей посиневшей плоти... — Господи, пожалуйста... я просто... просто хочу умереть... — вымученно произнёс Лев, чувствуя, как раскалывается голова от нового приступа слёз. После этого наступила тишина. Не только в комнате, где Лев, лёжа на кровати и глядя в стену, беззвучно плакал, — нет, тишина наступила в первую очередь в его голове. От всех этих мыслей и эмоций его мозг буквально перегрелся, и в какой-то момент Лев разом лишился всех чувств и способности мыслить. Всего этого было слишком много для него. Тишина продолжалась некоторое время. Всё вокруг было настолько статичным, что Льву в какой-то момент начало казаться, что он уже умер и больше не существует в этом бренном мире. Всё вдруг резко стало настолько неважным, настолько далёким, точно из другого измерения... Поддаваясь этому ощущению, Лев медленно опустил веки, мечтая уснуть и никогда не проснуться... — Братик Лев, пойдём на выходных в парк развлечений! Звонкий голосок из прошлой жизни, пронёсшийся в голове Льва, заставил его резко распахнуть глаза и в каком-то недоумении уставиться в стену. И, прежде чем его разум смог обработать воспоминание, диалог из прошлого уже живо продолжался в его сознании. — Извини, Клара-тян, на этой неделе в совете много дел. Ничего страшного, если мы отложим парк на следующую? Ладно?.. К звуковым образам добавляется визуальный: перед глазами Льва предстаёт его младшая сестрёнка Клара, какой он видел её незадолго до этого рокового дня. Это маленькое чудо с бантиком в волосах и в чёрном платьице поджимает губки, некоторое время смотрит недоверчиво, прежде чем осторожно кивнуть и, протянув свою маленькую ручку с выставленным мизинчиком, подозрительно поинтересоваться: — Это обещание? Лев улыбается, точно так же, как в момент того разговора. — Конечно, обещание... — повторяет он свои слова и протягивает руку — но вместо солнечной улыбки Клары натыкается лишь на стену. В этот момент наваждение рассеялось, и на Льва в полной мере навалилось осознание реальности — той жалкой, мучительной реальности, в которой он лежит в своей постели, заплаканный и измотанный переживаниями, готовый в любой момент сломаться — но теперь больше не готовый умереть. Ведь... — Клара-тян очень расстроится... — хрипло прошептал он, бессильно опуская руку на кровать. А в следующий миг он горько усмехнулся и, мотнув головой, убеждённо произнёс: — Нет, я не хочу, чтобы улыбка Клары-тян исчезала... "Я не хочу терять её улыбку, — подумал он. — Не хочу не видеть её". Да, как ни горько и стыдно ему это признавать, Лев, веруя и желая верить всем сердцем, слишком слаб, чтобы исполнить своё предназначение ради Господа Бога. Он — жалкий, ничтожный человек, который просто хочет видеть улыбку своей дорогой младшей сестры. Даже если она переживёт его смерть, даже если она забудет его и сможет улыбаться, Льву этого осознания недостаточно. Он глупо, эгоистично хочет видеть её счастливой сам. Своими глазами. Так же, как он хочет видеть счастливым и успешным Лаэрта... и тётю Юи, и тётю Цудзуру, и близняшек... "У меня слишком много земных привязанностей", — с новой невесёлой усмешкой мысленно заключил Лев и утёр глаза рукавом рубашки. Ещё некоторое время Лев лежал на боку, глядя в стену. Затем он перевернулся на спину и, сложив руки на подушке, которую он прижимал к животу, уставился в потолок. Долгое время на его лице можно было прочитать лишь мрачную сосредоточенность — а затем он вдруг поднял руки перед собой, позволяя подушке соскользнуть на кровать, и, с отвращением взглянув на свои ладони, сжал кулаки. "Никто не должен об этом узнать, — твёрдо сказал себе Лев, облизнув пересохшие губы. — Никто, ни одна живая душа. Ни Клара-тян, ни Лаэрт, ни тётя Юи, ни тётя Цудзура, ни Кора-тян с Джесси-тян. Никто. Особенно... — он невольно сглотнул, и его руки едва заметно задрожали, — мама..."***
— Ну что ж ты будешь делать?.. Раз уж ты не поймал — ты и иди! Лев смущённо опустил глаза в пол и, кивнув, развернулся и направился к лестнице. Даже спиной он всё ещё ощущал на себе недовольный взгляд брата, стоящего в дальней части коридора, скрестив руки на груди и тяжело вздыхая. Льву было очень стыдно, что он такой неуклюжий и постоянно упускает мяч, но, к сожалению, они оба понимали, что лучшего партнёра для игр у Лаэрта в этом доме просто нет. Не то чтобы они с братом так уж много играли вместе — из-за того, что оба много учились, возможность выпадала редко. Особенно у Лаэрта. И именно потому, что Лаэрту крайне редко удавалось вздохнуть свободно, Лев всегда старался прислушиваться к тому, что интересно младшему брату. Всё-таки в этом доме сложнее именно Лаэрту, от которого все постоянно чего-то требуют, а не ему, к которому требований всего два: не позориться и стараться лишний раз не показываться на глаза. Впрочем, второе именно сегодня было справедливо для них обоих: вскоре после обеда и завершения всех заданий они встретили в коридоре Отца, который выглядел очень озабоченным и приказал им держаться подальше от первого этажа. И они, видя, насколько он серьёзный, не могли не подчиниться. А теперь мяч, в который они решили поиграть в коридоре и который Лев не смог поймать, укатился на лестничную площадку. Повезло ещё, если только на неё, а не на первый этаж... В любом случае, забрать его надо: если Отец или мама увидят, что какая-то игрушка лежит внизу, они вряд ли станут разбираться, как именно это получилось, и им с Лаэртом обязательно влетит. Вот почему Лев так покорно направился туда, куда им было строго запрещено идти. Так хоть оставался шанс, что, если его там не увидят, их промах не заметят. К счастью, мяч, хоть и не находился тут, наверху, первого этажа также не достиг: скатившись по ступеням до поворота в середине лестницы, он чудом наткнулся на стену и остановился на маленькой квадратной площадке. Лев облегчённо выдохнул и под наблюдением Лаэрта, взволнованно выглядывающего из-за двери из коридора второго этажа, как можно бесшумнее спустился по ступенькам и поднял мяч. Однако едва он выпрямился и хотел было возвращаться, дверь одной из комнат на первом этаже, не просматривающаяся с лестницы, с грохотом распахнулась, и оттуда буквально вылетела одна из молодых горничных и, не замечая их с Лаэртом, бросилась куда-то в сторону помещений для прислуги. От подобной резкости происходящего Лев в растерянности застыл. А пару мгновений спустя из-за не закрывшейся двери раздался громкий голос Отца. — Ты совсем с ума сошла?! — рявкнул он чуть ли не у Льва под ногами, заставляя того вздрогнуть. А в следующий миг Отец, понизив голос (Лев в этот момент слишком хорошо представил, как неодобрительно нахмурилась мать после его крика — она всегда делала такое лицо, когда Отец кричал), возмущённо продолжал уже на обычной громкости: — Я понимаю, эта шалава, но ломать жизнь уважаемому человеку из-за такой глупости... Его фраза была встречена саркастическим смешком матери, подтверждая догадки Льва о её присутствии. — "Уважаемому человеку"? — насмешливо переспросила она и вновь усмехнулась. — Горо-сан, я всегда знала, что ты не слишком-то притязателен и что ты испытываешь особенную симпатию к нему, но если для тебя он после подобного поступка остаётся "уважаемым человеком", а не грязным помоечным животным, то у меня для тебя плохие новости... Кряхтение Отца совпало с лёгким скрипом ступеньки рядом со Львом, и тот, вздрогнув, быстро повернулся на источник звука. Парой ступеней выше стоял Лаэрт. Крепко сжимая перила, он с напряжённым выражением вслушивался в перебранку родителей. А мать тем временем, не давая Отцу вставить и слова, скучающим тоном продолжала: — ...Впрочем, в одном прав даже ты, Горо-сан: с мусором надо разбираться тогда, когда он находится в доме, а не до того, как он попал туда. Так что радуйся: твой драгоценный приятель в безопасности, пока не наберётся наглости показать своё рыльце в моём доме... Но ты-то, надеюсь, более разборчив, Горо-сан? Внезапная смена тона на сдержанное любопытство, похоже, сбила с толку не только подслушивающих (Лев к этому моменту слишком ясно осознал, чем именно занимается, и ему за это было ужасно стыдно), но и собеседника, находящегося с Мияко лицом к лицу. — ...Что? — растерянно переспросил Горо после короткой паузы. Живо представлялось, как Мияко с невинным видом склоняет голову набок и таким же невинным тоном отвечает: — Как что? Я о твоих "развлечениях" на стороне, конечно же. Надеюсь, в тебе ещё достаточно достоинства, чтобы выбирать качественный "товар", а не бросаться на первую же копошащуюся под ногами крысу?.. Ах, прости, я, кажется, задела больную струну, Горо-сан? — участливо поинтересовалась она, пока на фоне раздавалось гневное пыхтение Горо, и издевательски заключила: — В конце концов, для твоих силёнок и меня-то одной многовато, верно? — Ты!.. — вновь вскипел Горо, но был перебит угрожающе-ледяным: — Советую не слишком-то размахивать руками, если не хочешь, чтобы повторилась та история девятилетней давности. Ты ведь не добиваешься того, чтобы твои коллеги думали, какой ты неуклюжий, что периодически ломаешь себе то пальцы, то запястья?.. Вот и славно. Раздражённый вздох Горо. Долгая пауза. Звук шагов, буквально двух-трёх, тут же затихший. Цоканье языком. — И всё-таки насколько надо не уважать себя, чтобы связаться с прислугой! — буквально выплюнула Мияко и со вздохом заключила: — Мерзость, практически как гомосексуализм... В этот момент впервые за весь разговор в усмешке Горо послышались самодовольные нотки. — О, неужели? — насмешливо поинтересовался он. — Но разве это не то, что так много описывают в твоих любимых книженциях? Вон, тот же престарелый немец, который волочился за польским мальчиком, или эта история про красавца с портретом... То, как резко он замолк, слишком ясно намекало, что в этот момент Мияко подарила ему один из своих особенных, оценивающе-насмешливых взглядов с нотками презрения. И действительно, в следующий миг она разочарованно протянула: — Горо-сан, я не думала, что можно опуститься в моих глазах ниже, чем ты уже сделал, но ты продолжаешь меня поражать. Я, конечно, знала, что твои жировые отложения скапливаются в основном в одном месте, и вовсе не там, где тебе бы — да и, что скрывать, мне бы — хотелось... Однако всё-таки смела надеяться, что, раз уж ниже тебя природа обделила, хоть чуть-чуть ушло вверх. Какая жалость, что твой мозг всё-таки такой же ничтожный и неспособен уяснить одну простую истину: реальность и книги — явления полярные, и не принимать чего-то, описанного в книгах, в жизни — совершенно естественно... — Довольно!!! — взревел Горо — и за его рёвом последовал грохот, сквозь который еле-еле различались усталый вздох Мияко и её бормотание: — Боги, и при этом ты ещё мазохист... В этот момент Лев, слушавший происходящее с затаённым дыханием и бешено колотящимся от волнения сердцем (скандалы Отца и матери всегда заставляли его нервничать), ощутил сначала лёгкое прикосновение к руке — а затем уверенную хватку на своём запястье. Выйдя из своеобразного транса, он повернул голову и встретился с серьёзным взглядом Лаэрта. "Пойдём, нам тут не место", — говорили его тёмные глаза. После короткой заминки Лев быстро кивнул и, крепко держа мяч в левой руке, покорно дал Лаэрту увести себя обратно на второй этаж. Тогда он и не догадывался, насколько сильно отложится эта вполне обычная ссора Отца и матери в его памяти и какую серьёзную роль сыграет в его жизни...***
Лев медленно приподнял веки и одарил затылок Каина долгим задумчивым взглядом. "Да, — продолжал мысленные рассуждения он, — когда-то я чувствовал себя ужасно ничтожным и жалким и правда думал, что не должен жить. Когда-то я был уверен, что ни одна живая душа не должна узнать о том, какой я на самом деле, не смог бы даже найти в себе смелости хоть кому-либо в этом признаться... а потом я встретил тебя. Если бы я тогда сдался, я бы лишился этого счастья. Поэтому... — Лев вгляделся во тьму между деревьев перед собой, — я не должен сдаваться и сейчас. Пока существует хоть крохотный шанс найти хотя бы одного из них живым, — он сглотнул, — я буду в него верить. До конца". Однако едва он об этом подумал, Каин неожиданно остановился, и в его хватке ясно почувствовалась напряжённость. — Что-то не нравится мне, как здесь пахнет... — сдавленно произнёс он. И все надежды Льва вновь затерялись во всплывшей из глубин сознания тревоге. Лев сглотнул и нервно огляделся. Освещённый участок не так давно оказался позади, и теперь они находились примерно на середине прямой тропы к сараю. Запоздало Льва настигло осознание, что вокруг них сейчас — сплошная непроглядная тьма. Полосы чёрных стволов деревьев чередовались с пропитанным ночным мраком воздухом, тропа под их ногами извивалась сероватым аспидом, а очертания сарая вдалеке казались угольной горой. И вот эту вот непроглядную тьму, эти многочисленные оттенки чёрного, прорезали лишь два жалких луча фонарика? Оставляя их с Каином беззащитными со всех прочих направлений? Льву начало казаться, что воздух превратился в нефть, настолько тяжело вдруг стало дышать. Стараясь хоть немного ослабить это мучительное чувство, Лев выдавил неловкую улыбку и как можно более ровным тоном поинтересовался: — Фигурально? Каин коротко, но решительно мотнул головой, и от его движения холодные онемевшие пальцы Льва выскользнули из его ладони. — Буквально, — ответил он — и, тут же невесело усмехнувшись, добавил: — Хотя, пожалуй, фигурально это тоже не очень-то хорошо... Лев весь похолодел. Он ужасно, ужасно не хотел соглашаться с Каином, хотел с ним поспорить, молиться, чтобы Каин просто ошибся... но слишком хорошо знал, что его нюху можно доверять. И, учитывая ситуацию, это не вызывало ничего, кроме сожаления. В этот момент Каин обернулся и одарил Льва вопросительным взглядом. Тот, постаравшись держать себя в руках, кивнул, после чего они, крепче сжав фонарики, медленно двинулись проверять, что же произошло у сарая. По мере приближения запах усиливался, так что очень скоро вместе с ночной свежестью в ноздри Льва проникла удушливая металлическая вонь. Ему очень хотелось бы ошибиться, но отрицать было невозможно: от сарая буквально несло кровью. Однако сама постройка оставалась в тени: в какой-то момент луну закрыло особенно густое облако, окончательно превратив сарай в чёрное пятно, а свет фонариков едва-едва дотягивался до стен, разбиваясь о растущие рядом кусты. Лев сглотнул. Даже не видя, он предчувствовал, что истина ему очень, очень не понравится... Внезапно под его ногой оглушительно громко хрустнула какая-то веточка, и у Льва едва не остановилось сердце. Каин также вздрогнул и резко обернулся к нему с испуганным видом. Именно благодаря этому тем, кто увидел новый "облик" сарая первым, оказался Лев, всё ещё глядящий вперёд. Ибо в этот момент тучи ненадолго расступились, и ярко-жёлтая луна осветила их — жуткие, напоминающие кровоподтёки алые пятна на сухом дереве двери. А затем тучи снова скрыли луну, погружая мир и чудовищную картину обратно во тьму. Однако даже одного мгновения хватило, чтобы увиденное чётко запечатлелось в сознании Льва. И теперь, застыв на месте, он тупо глядел на чёрный силуэт сарая, ясно видя вместо него деревянную постройку, забрызганную, нет, пропитанную кровью, точно салфетка, на поверхности которой проступают пятна завёрнутого в неё пачкающегося предмета... Лев не был уверен, легче ли ему от такого сравнения, учитывая, что оно предполагало наличие... источника крови внутри. Именно поэтому он только и мог, что смотреть, не зная, что и делать. Наконец, он перекрестился. — Эй? ...К счастью, тихий, встревоженный оклик Каина быстро вернул его в реальность. Однако даже его не было достаточно, чтобы вместе с чувством реальности вернуть Льву дар речи — так что вместо ответа Лев поднял выше руку с фонариком и настойчиво посветил лучом на сарай. Каин понял намёк — и, обернувшись и также подсветив, не сдержал испуганного: — Что за?!.. Пару минут спустя они вдвоём уже стояли на более-менее приемлемом расстоянии и опасливо разглядывали сарай со всех сторон. Более близкий осмотр только усугубил дурноту, которую уже некоторое время чувствовал Лев. То, что напоминало подтёки, с такого расстояния слишком хорошо сложилось в отпечатки ладоней, так что теперь казалось, что, что бы ни было в сарае, оно не просто там "лежало" — оно ещё какое-то время пыталось вырваться. "И ведь в комнате дяди Такечи мы обнаружили именно руку..." — некстати вспомнилось Льву, отчего его пробрала дрожь. Наконец, Каин, выглядящий так, словно его вот-вот вырвет ("Бедняга, он же ещё более чувствителен к запахам..." — сочувственно подумал Лев), кое-как выдавил: — Думаю, стоит сходить за ключом... Он в комнате прислуги, на крючке возле двери, подписан. Займёшься? От неожиданного вопроса Лев вздрогнул и удивлённо распахнул глаза. Каин тем временем, при всей болезненности своего вида, выглядел абсолютно серьёзным... что не могло не тревожить. Лев нахмурился и осторожно уточнил: — Я? А что в это время будешь делать ты? На лице Каина появилась кривая, мученическая улыбка. — А я буду тут ждать и сторожить, чтобы никто не влез в сарай раньше нас, — заявил он. Степень удивления Льва настолько повысилась, что он почти забыл о чувстве тревожности из-за вида сарая. Пару секунд он продолжал растерянно смотреть на Каина, пытаясь понять ход его мыслей, — и, наконец, покраснел и возмущённо поинтересовался: — С ума сошёл?! Я не оставлю тебя тут в одиночестве, если есть риск, что где-то блуждает маньяк! — отрезал он, нелепо взмахнув рукой и от этого чуть не выронив фонарик. Кое-как удержав его, Лев шумно втянул ноздрями воздух (в нос с новой силой ударил запах крови, но Лев постарался его проигнорировать) и уже скорее увещевающим тоном продолжал: — Давай лучше пойдём вместе? Или, если тебе так принципиально оставить это страшное подозрительное место под охраной, давай уж лучше я... — Нет, — неожиданно резко перебил Каин, решительно мотнув головой. Видя растерянность Льва, он объяснил: — Если вдруг маньяк реально придёт сюда, я смогу убежать, а ты, — он окинул Льва быстрым взглядом с ног до головы, — явно никак нет. Мало твоей физподготовки, так ты ещё и дорогу эту знаешь ещё хуже, чем я, точно в темноте споткнёшься... Так что... Видя, что Лев, хоть и прекрасно понял его аргументы, всё ещё не до конца убеждён, Каин вздохнул и вдруг сделал шаг в его сторону. А в следующий миг он, заглядывая Льву в глаза, положил ладонь ему на плечо и тихо, но твёрдо попросил: — Пожалуйста, сделай так, как я прошу. Возможно, пока мы тут говорим, мы теряем последние шансы их спасти. Так что давай не будем терять времени. Доверься мне. Пожалуйста? На последних словах он выдавил улыбку — не обычную очаровательную, а какую-то устало-умоляющую. Лев сглотнул: ему было слишком трудно сказать "нет", видя Каина таким. Именно поэтому он, после некоторой внутренней борьбы, наконец, кивнул. — Хорошо, я доверюсь тебе, — медленно произнёс он — и торопливо добавил: — Но только пообещай мне одну вещь: ради Бога, береги себя! Услышав это, Каин улыбнулся чуть расслабленнее. Быстро кивнув, он ободряюще похлопал Льва по плечу и, убирая руку, заверил: — Буду на стрёме — в конце концов, я всё ещё не хочу умирать! Губы Льва дрогнули в слабом подобии его обычной мягкой улыбки. Каин сделал шаг назад — а Лев, поддавшись порыву, дёрнулся было ближе к нему, чувствуя острое желание поцеловать на прощание. Однако уже в движении он в последний момент удержался — и вместо поцелуя поднял руку и быстро перекрестил Каина. — Господь с тобой, Каору-кун... — торопливо пробормотал он — и, спешно развернувшись, бросился в сторону дома, стараясь не глядеть на оставленного позади Каина... и на жуткий сарай. — И ты там осторожнее на пути!.. — донеслись до него негромкие, но отчётливые слова Каина из-за спины. Лев не сдержал благодарной улыбки. Довольно быстро Лев понял, что оценка Каина была справедливой: ещё до поворота он несколько раз умудрился споткнуться о какие-то корни и чуть не сбиться с тропинки куда-то в кусты. Фонарик также не очень помогал делу: от бега его луч скакал из стороны в сторону, а уж с того момента, как где-то на полпути до дуба небо заволокло особенно густой тучей, стал и вовсе бестолковым. Наконец, уже на повороте Лев ощутил, как ему на лоб упала прохладная капля. "Замечательно, только дождя нам сейчас не хватало!.." — с досадой подумал он, стараясь хоть немного подавить волнение, которое в одиночестве гораздо настойчивее протягивало к его сердцу свои крючковатые руки. Вот почему, когда он обогнул старый дуб и на горизонте наконец-то замаячили тёплые огни дома, Лев почувствовал себя спокойнее. О да: ведь дом означает свет, дом означает ровный путь, дом означает людей... Радость Льва была недолгой. Очень скоро близорукий взгляд Льва зацепился за странное светлое пятно на земле неподалёку от крыльца. Лев едва не остановился от неожиданности — но напомнил себе об оставшемся у тёмного сарая Каине и вложил дополнительную силу в ноги, заставляя их нести его вперёд. А странное пятно по мере его приближения к дому приобретало всё более и более отчётливые, даже тревожные очертания, всё более осязаемый объём и знакомый силуэт... "Господи, пожалуйста, пусть это окажется ошибкой! — думал Лев, чувствуя, как его лицо покрывается холодным потом, вовсе не связанным с бегом. — Господи, скажи, что я ошибаюсь, что это как всегда я дурак! Пожалуйста, пожалуйста, пусть это окажется не тем, что..." Однако в паре десятков метров от объекта Лев окончательно понял: это именно то, чем кажется. Ноги, которые до этого несли Льва пусть и с некоторым сопротивлением, но всё же относительно уверенно, резко налились свинцом. Буквально за пару шагов он непроизвольно замедлился, а затем, не сумев поднять безвольно волочащуюся ступню, споткнулся, с трудом удержал равновесие — и спустя пару секунд всё-таки рухнул на колени в десятке метров от объекта. Боль от удара, грязь сыроватой ночной земли, редкие прохладные капли начинающегося дождя — всё это меркло на фоне того, что Лев сумел так хорошо разглядеть из этой позиции. — Кора... тян... — с болью выдавил он, не отрывая взгляда от кузины. От маленького, хрупкого тела кузины, безвольно распластавшегося на сырой земле у крыльца дома в ярком квадрате света, льющегося из окна. Именно благодаря этому свету её очертания вырисовывались особенно чётко: её светлые, разметавшиеся волосы, полностью закрывшие лицо; её тоненькая девичья фигурка, облачённая в белую ночнушку; её неестественная, изломанная поза, точно у брошенной на пол куклы; её руки, связанные за спиной... и оканчивающиеся запястьями, а вовсе не кончиками пальцев, как положено рукам любого нормального человека. Ведь у Корделии не было кистей рук — и её белое платье, её бледная кожа, даже её волосы — всё было пропитано кровью. Увидев свою кузину, эту беззащитную двенадцатилетнюю девочку в таком состоянии, Лев не мог не прийти в ужас. Впрочем, это была лишь самая первая его эмоция — но очень скоро на смену ей пришла боль. Безграничная жалость к замученной девочке, разрывающая сердце на тысячи кусочков. Лев сдавленно вдохнул. — Кора-тян... — дрожащим голосом повторил он — и, сглотнув, позвал ещё раз: — Котоко-тян... И, не до конца отдавая себе отчёт в своих действиях, подался вперёд, протягивая руку к кузине. — Ты же будешь девочкам таким же хорошим братиком, как Кларе-тян, да, Лев-кун? ...лишь чтобы, забыв, в каком положении находится, вновь поскользнуться на сырой земле и неуклюже завалиться набок, больно ударившись локтем. Впрочем, все его физические ощущения уже были атрофированы душевной болью, так что Лев, не давая себе и секунды прийти в себя и повторяя имя кузины, продолжил движение в её сторону ползком. Когда же он, наконец, достиг цели, когда его протянутая рука коснулась плеча Корделии, а на костяшки его пальцев упала особенно колючая капля дождя — Лев со всей ясностью понял. Корделия мертва. — Ох, Лев-кун, извини, я не... — Всё в порядке, тётя Юи. Девочки ни в чём не виноваты. Конечно, я постараюсь о них позаботиться. Позаботиться. О да, Лев замечательно позаботился о своей единокровной сестрёнке. Настолько, что она сейчас лежит мёртвая, а он, он... А где был он, пока её убивали? Что он делал? С кем он был и кому отдавал своё внимание? Ощутив, как на глаза наворачиваются слёзы, Лев закусил губу. "Какой же я... — Лев бессильно уткнулся лбом в землю, — жалкий... Бесполезный и ненадёжный... — Ладонь правой руки сжалась в кулак, захватив немного земли ногтями. — Не смог позаботиться о тех, кого мне доверили..." Чувствуя, что ещё секунда — и он не выдержит собственных эмоций и разрыдается в голос, Лев сильнее впился зубами в губу, словно желая прокусить её до крови. И он бы и правда прокусил, если бы в этот момент... Внезапно откуда-то слева послышался сдавленный крик. Негромкий, короткий звук — но Льву хватило мгновения, чтобы узнать этот голос и, быстро подняв голову, вслушаться в воцарившуюся тишину. Тихий шорох моросящего дождя, его затаённое дыхание — но ни намёка на повтор крика. И всё-таки Лев не сомневался... — Лаэрт... — пробормотал он — и, побледнев, тут же вскочил с земли. Лев сменил положение настолько резко, что у него закружилась голова, в глазах потемнело, а к горлу подступила тошнота. Чтобы немного успокоить свой организм, он быстро опустил голову. С такого ракурса он, когда его зрение немного прояснилось, во всей красе увидел её — бездыханную Корделию с отрезанными кистями рук. Лев сглотнул и одарил её полным жалости взглядом. А в следующий миг... Лев зажмурился, быстро перекрестил Корделию и скороговоркой прошептал: — Прости, Кора-тян: я выбрал быть хорошим братом не тебе... И, с виноватым видом отвернувшись, бросился туда, где за пару секунд до этого раздался крик. Картина, которую Лев застал на углу западного крыла дома, оказалась ненамного более приятной. Первым тревожным звоночком стал луч фонарика, пересекающий дорожку чуть поодаль, точно натянутый каким-то шалуном канат. За этим знаком последовал следующий — уже знакомый металлический запах крови. А уж когда Лев завернул за угол, он непроизвольно остановился и испуганно затаил дыхание. В паре метров от стены дома стоял Лаэрт, совершенно один. Вот только остановился он явно не для того, чтобы отдохнуть от поисков: его поза выглядела какой-то деревянной, а на лице даже во мраке неосвещённого участка (свой фонарик Лев благополучно потерял ещё где-то у крыльца) ясно читался ужас — ужас, вызванный зрелищем на стене дома, от которого Лаэрт не мог отвести взгляд. Опасаясь смотреть в ту сторону, Лев решил сначала проверить брата. Медленно приблизившись, он негромко позвал: — Лаэрт... Лаэрт отреагировал не сразу: ещё несколько секунд он смотрел вперёд, как загипнотизированный, так что Льву пришлось позвать его во второй и даже третий раз. Лишь после этого Лаэрт наконец-то вздрогнул и оторвал взгляд от чего-то. Медленно, точно механическая кукла с плохо смазанными винтиками, он повернул голову к обеспокоенному Льву и, после пары секунд гляделок (Льву стоило огромного труда не отвести глаза от его непроницаемого лица), вдруг улыбнулся. Впрочем, назвать это выражение улыбкой можно было с очень большой натяжкой: то, как изломились губы Лаэрта, то, как после этого приоткрылся его рот, скорее напоминало прошедшую по его лицу трещину. А Лаэрт, указав раскрытой дрожащей рукой на стену перед ними, с нервным смешком объявил: — Нашли!.. И продолжил жутко посмеиваться. Лев всё-таки не сдержался и поёжился. Впрочем, теперь, когда Лаэрт прямо указал на причину своего состояния, Лев больше не смог игнорировать стену, так что, собрав волю в кулак, наконец-то взглянул на неё. И тут же издал звук, средний между сдавленным криком и хрипом. Ещё пару минут назад Лев был уверен, что страшнее изуродованного трупа Корделии уже ничего не увидит. Однако теперь, глядя на прибитое к стене дома тело, он понял, как жестоко он ошибался. Ведь если Корделия выглядела жалко и горько, то это... это было действительно страшно. Изрезанный, чёрный от пропитавшей его крови коричневый костюм. Сломанные в нескольких местах руки, так же, как и у Корделии, оставшиеся без кистей. Неестественный угол наклона головы... и кровавое месиво на месте лица и кожи на макушке. От скальпа не осталось и следа. Неудивительно, что Лаэрт при виде этого оказался в ступоре — даже Лев, "подготовленный" видом мёртвой Корделии, не смог оставаться хоть немного спокойным. И всё же, и всё же... "Лаэрту ведь сейчас должно быть ничуть не лучше..." — подумал Лев, сглатывая и переводя сочувственный взгляд на младшего брата. Тот уже вновь мрачно смотрел на труп дяди, и даже в темноте Лев видел, как его колотит мелкая дрожь. Проникнутый жалостью, Лев протянул руку к брату, чтобы коснуться его плеча и хоть немного поддержать его. Резким, злым движением Лаэрт оттолкнул её и раздражённо скрипнул зубами. — Вот дерьмо... — прохрипел он, закрывая лицо дрожащей ладонью. Затем он скосил глаз на Льва, прижимающего отвергнутую руку помощи к груди, и сухо заметил: — Надо рассказать об этом остальным. Хитклиф и Сид как раз скоро вернутся в гостиную, так что и нам стоит пойти в дом... Кстати, где Каин? И, — Лаэрт окинул Льва оценивающим взглядом, — почему ты выглядишь так, словно извалялся в земле? Напоминание о доме и Каине живо воскресило в сознании Льва события последних десяти-пятнадцати минут, отчего он едва не подскочил на месте. Заметив его движение, Лаэрт убрал руку от лица и вопросительно вскинул бровь. ...Подходя вслед за Лаэртом к крыльцу, Лев как раз заканчивал отчёт об их с Каином поисках взволнованным описанием трупа (который, собственно, Лаэрт отсюда видел и без него), когда в поле их зрения оказался ещё один участник этой истории. Увидев Каина, буквально выскочившего из дома с ведром в руках, Лев остановился и растерянно-смущённо спросил: — Каин-кун? Ты?.. Каин тоже быстро заметил их и, лишь немного притормозив и не обращая никакого внимания на Корделию, торопливо заговорил: — Отлично, вы как раз вовремя! Я уже сбегал наверх и сказал Памеле-сан, пока вода набиралась, — на этих словах он красноречиво тряхнул ведром, в котором плескалась вода, и перевёл сбившееся дыхание, — но вы тоже должны помочь: когда я ждал у сарая, он вдруг загорелся! Так что теперь нам срочно надо тушить пожар, пока огонь не перекинулся на лес! Иначе мы тут просто все сгорим!