Широка река, глубока река, Не доплыть тебе с того бережка. Тучи низкие прячут лунный свет. Полететь бы мне, да вот крыльев нет. исполнитель: Н. Кадышева
Хуа Чэну снится кошмарный сон. Его колят тысячей иголок, дёргают за правое веко, вставляют трубки во все места, включая нос и горло. Хуа Чэн задыхается, его тошнит, но не получается ни пошевелиться, ни что-то сказать. Невыносимо хочется пить или хотя бы сглотнуть. Болит всё, а сильнее всего голова. Хуже, чем тогда, когда он в сессию не спал несколько ночей. Протез, который Хуа Чэн давно перестал замечать, словно начинает распирать глазницу с такой силой, будто вот-вот треснут кости. Грудь режет, как от кинжала. Очень хочется уснуть, давящая усталость требует спать ещё часов десять. Очень хочется проснуться, вынырнуть из этого ужаса. Сквозь туман полубреда доносятся голоса: — ...Если он сдохнет, что будем делать?.. — ...У нас вообще есть аппарат ИВЛ?.. — ...Да ему пока не надо. Позвони… — ...В больницу его надо, сегодня, у нас же не... Страшно до слепой ярости. До захлёстывающего с головой порыва убить всех вокруг, а потом себя. Когда Хуа Чэну удаётся успокоиться, его уже никто не трогает. Только рядом что-то попискивает. Собраться с мыслями мешает жуткая сонливость и боль во всём теле. Дышать становится ещё тяжелее, чем вчера. Хуа Чэн сосредотачивается на дыхании через рот. Через нос воздух не проходит. Его хотят увезти из Сухоруслово. Догадка оглушает, как мешком по голове. Лучше умереть, чем позволить это сделать. Но… как не позволить? Что он может предпринять теперь, когда не способен и пальцем пошевелить? Ему нужно дышать. Хуа Чэн пытается расслабиться, вдыхать и выдыхать медленно и глубоко. Это не сонный паралич. Для сонного паралича слишком долго. Проверить контроль над языком не удаётся. Его Хуа Чэн не ощущает вообще, только холод и покалывание вокруг губ. При дыхании слышится шелест, а челюсти что-то распирает. Ему вставили эндотрахеальную трубку? Зачем, если нет аппарата для вентиляции лёгких, да и вообще он может дышать сам? На всякий случай? Достаточно было не затыкать нос. Он не должен уезжать из Сухоруслово. Потерять Се Ляня страшнее, чем остаться инвалидом. Хлопает дверь. По полу стучат каблуки. Шаги приближаются к кровати. Не её шаги. Кто-то несколько минут стоит над ним, а после отходит. Кажется, в сторону окна. Обострившийся слух улавливает телефонные гудки. — Я в его палате, — произносит ставший ненавистным голос Цзюнь У. Пусть попробует забрать его в Москву! Он разведётся с ней, даже если после этого лишится бизнеса и вылетит на улицу с голым задом. Хотя это ещё вопрос, кто и чего лишится! — Нет, вообще нет. Лежит, как труп, только сопит. Слова того, с кем она разговаривает, разобрать не удаётся. Слышно только, что голос мужской. — Нет, он сам, я не ночевала в этой недобольнице. Да и зачем? Я же тебе говорила, что я не собираюсь его убивать. Я вообще не в него хотела стрелять, а в эту его дуру, Се Ляня. Он мне все планы сбил, когда выскочил перед ней в последний момент. Ему это… не снится?! — Ну, Се Лянь, я тебе про неё рассказывала, — поясняет Цзюнь У, прохаживаясь по палате. — Та, которая его в детстве спасла, не знаю, от чего. Нет, это он был в Сухоруслово, не знаю, зачем. Да, да, она. Не знаю, на что, его спроси, если хочешь. Вот это тем более не понимаю. Когда я к ней пришла и сказала, что мы помолвлены, помнишь, я говорила, я тогда ещё позвонила ему как будто свадьбу обсудить, у неё было такое лицо, хоть живьём закапывай, чтоб не мучилась, а потом рыдала всю дорогу до вокзала. Сама, да, я должна была убедиться, что она правда уедет, а не полетит к нему на крыльях любви. Нет, я не решила ещё. Чёрное пламя ярости выжигает душу Хуа Чэна, и вместе с душой хочется спалить всю палату. Цзюнь У осмелилась сначала прогнать Се Ляня из Москвы, а восемь лет спустя стрелять в неё?! Нет, он не просто разведётся. Он убьёт Цзюнь У, как только сможет хотя бы моргать! — Да, у меня, я забрала, когда приходила вчера, а что? Это я уже пробовала. Ну ты смеёшься что ли? Зачем мне просто его телефон без всех данных? Слушай, а вот об этом не подумала. Вечером попробую, сейчас не взяла с собой. От негодования пережимает горло. Если Цзюнь У получит доступ к его банковским счетам, контактам и прочей информации, справиться с ней будет гораздо труднее даже с помощью Хэ Сюаня. Но Хуа Чэн что-нибудь придумает. Обязательно. Осталось только прийти в себя. Хуа Чэн отчаянно пытается хотя бы сжать пальцы. — Это опасно, — голос Цзюнь У настораживающе стихает. — Ты понимаешь, что будет, если кто-то узнает? Ты вообще думаешь, что говоришь?.. То, что у меня есть диплом фармацевта, ещё не делает меня… Нет. Любая неосторожность может меня выдать. Приезжай и сам сделай это. Напряжённая тишина убивает. Что Цзюнь У задумала, мать её?! — Ну, только если так. Но это очень сложно. Думаешь, Се Лянь глупа настолько? Голос в трубке что-то доказывает, на чём-то настаивает. — В принципе, ты прав, — соглашается Цзюнь У и будто даже веселеет. — Я уже сама понимаю, что в живых его оставлять опасно. Не смогу же я держать его дома на цепи, чтобы он снова к ней не умчался. Сегодня вряд ли получится, я же не планировала его травить, я не подготовилась. Завтра, наверно. Давай я тебе перезвоню с улицы, а то тут может за дверью кто-то ходить. Решительные шаги Цзюнь У удаляются к двери. Хуа Чэна прошибает холодный пот. Он просто обязан выйти из комы сегодня, иначе Цзюнь У убьёт его и, что ещё хуже, повесит убийство на его ангела.***
Мысли мечутся в голове, как бешеные. У него очень мало времени. У него вообще нет времени. Хуа Чэн медленно вдыхает и выдыхает. Он должен взять себя в руки и сосредоточиться на том, чтобы найти способ запустить свой мозг заново. Если он не сделает это немедленно, Се Ляню конец. Она не заслужила того, чтобы сидеть в тюрьме, тем более из-за него. На ум приходит повторять про себя иностранные слова. Говорят, это помогает при сонном параличе, вдруг сработает и сейчас? Не зря он с детства учил китайский. Дверь снова открывается. Хуа Чэн задерживает шелестящее дыхание, не веря своим ушам. Это… шаги Се Ляня?.. Она медленно подходит, садится рядом и… Берёт его за руку. Сердце Хуа Чэна замирает. Как было бы прекрасно умереть сейчас, когда его ангел рядом с ним. В момент самого большого счастья за всю жизнь. До того, как Цзюнь У успеет отравить его. — Хуа Чэн, ты слышишь меня? — спрашивает Се Лянь и гладит его пальцем по ладони. Больше всего Хуа Чэн боится, что это галлюцинация. Воздух кончается, и несколько вдохов и выдохов всё-таки приходится сделать, но после он снова задерживает дыхание, чтобы не шуметь и лучше слышать её голос. — Не надо переставать дышать. Только не умирай, — ласково просит Се Лянь и сильнее сжимает пальцы. В её голосе явственно слышится грусть. Хуа Чэн медленно и осторожно вдыхает. Его радость, его счастье, его несбыточная мечта не должна переживать из-за такого ничтожного человека, как он. Будет правда лучше, если он умрёт. Они были знакомы недолго, скоро она его забудет, а когда его не станет, она получит по завещанию всё его имущество. Хэ Сюань станет новым владельцем его сети медцентров и позаботится о Се Ляне. Хуа Чэн взял с друга клятвенное обещание, чтобы тот поступил именно так, а не иначе, и передавал основную часть доходов в распоряжение Се Ляня. Она будет счастлива и обязательно встретит того, кто достоин её чистой души. Кто гораздо лучше интригана, лгуна и убийцы собственного отца — Хуа Чэна. Нужно только отвести от неё подозрения. Умереть самому. Он не сможет прокусить себе язык, но вдруг получится захлебнуться во время кормления через нос? — Выживи ради меня. Пожалуйста, — просит Се Лянь и всхлипывает. На его руку, на татуировку с её именем, записанным иероглифами, капает её слеза. Всё внутри болезненно сжимается. Он жил ради неё, достигал всего, что имеет, ради неё. Теперь для него будет величайшей честью умереть для неё. Но он не стал и не станет тем, кто сделает её счастливой. Зачем она плачет? Он приносил ей только несчастья. Се Лянь прижимает его ладонь к лицу, и её слёзы обжигают кожу. — Не умирай, — повторяет она. — Я не переживу, если из-за меня что-то случится ещё и с тобой. Как с мальчиком, которого я бросила здесь одного, с Хун-хуном. Прошу тебя, Хуа Чэн, я забуду все обиды, только живи. Ради меня. Не надо уходить. Её боль — самое жуткое, что когда-либо видел Хуа Чэн. Слушать её плач невыносимо. Ещё отвратительнее от осознания, что она столько лет напрасно мучила себя чувством вины, а он так и не решился заговорить с ней о том, что произошло. Зачем он ходил вокруг да около и делал туманные намёки? Почему вообще не написал сразу, как только родители вернули ему телефон?! Он не только эгоист, но ещё и дурак! Под веками Хуа Чэна становится мокро, а дыхание сбивается, как от плача.