Иногда

Иногда она не понимала, как можно настолько сильно тосковать по тому, кого никогда в жизни не видел. Хвататься за осколки чужих воспоминаний, кутаться в них, словно в дырявую простыню лютой зимой и пытаться согреться, убеждая себя в том, что это не бесполезно. Иногда она не понимала, как можно так сильно любить человека, чтобы потерять малейшую волю к жизни после того, как он ушёл. Как можно безвозвратно отдать своё сердце, что без него остаётся лишь поддерживать иллюзию бренного существования бесполезного тела. Как можно разделить весь мир надвое: на того человека и остальной мир, и стать безразличным к другим, тем, кто тебя любит. Безжизненные глаза отца, пустой взгляд, устремленный в никуда, однако, подтверждали некоторые из теорий и, как ни странно, вызывали некую зависть. Какой она была, чтобы НАСТОЛЬКО её любить?! Даже несмотря на то, что Бабл её никогда не знала, той невероятно её не хватало. Особенно прохладным угрюмым утром в первые дни лета, когда отец становился ещё более невосприимчив к внешнему миру. Ей казалось, что в такие моменты она почти может ощутить то, что чувствует он. Мир, несмотря на ясное голубое небо и яркие солнечные лучи казался лишь тенью себя настоящего. Звуки словно отдалялись, становилось морознее, словно холод шёл изнутри и от него негде было укрыться, а тело словно само следовало установленному маршруту. Бесполезному. Бессмысленному. Бесцельному. Перед глазами мелькали улицы за окном автобуса, смутно знакомые лица что-то говорили, а отец всё так же смотрел куда-то вне этого мира. Она понимала, что такие чувства теоретически возможны, но не верила в их существование до того дня. А после того дня. Тех дней. После она гадала, было ли лучше не знать всего этого и НЕ чувствовать столько всего. Он пролетел словно ураган. Пришёл в её жизнь так быстро и также быстро оставил её позади. Но ураган не проходит бесследно. У него есть дурная привычка делить мир на «до» и «после». И тогда она поняла, что то, о чём она так безудержно мечтала, наблюдая за терзаниями отца, могло быть и даром, и проклятьем. Неистребимая безудержная тоска по человеку холодными осенними вечерами была проклятьем. По человеку, который был по сути никем ей, которого не было рядом, он, вероятно, даже не помнил о ней. Но солнечные воспоминания тех летних дней были даром. Она куталась в них и грелась, когда ничего больше не согревало. Она вспоминала его солнечную улыбку, глотая горькие слёзы и сжимаясь в комок, сложно пытаясь если и не исчезнуть из этого мира, то по крайней мере, занимать в оном как можно меньше места. И его улыбка действительно согревала. Даже воспоминание о ней. Ведь он искренне улыбался ЕЙ. И это что-то да значило. По крайней мере, для неё.