Солнце в подсолнухах

Он был окружён широкими жёлтыми лепестками вокруг пепельно-чёрных семечек на стеблях по самые плечи. Лучи согревали подсолнухи. Подсолнухи и его — самого как солнце. Тонкие пальцы легко обвивали зелёные веточки, едва шевелящиеся от слабого летнего ветра. Вокруг всё сияло, но он был самой яркой точкой среди пёстрых цветов. В леске неподалёку заливались соловьи, перебивая мягкое шуршание листвы. Солнечный свет создавал голубоватые переливы на светлой макушке, вплетаясь в шёлковые пряди. В этом месте словно собралась вся энергия мира. Белоснежная кожа была накрыта хлопковой белой рубашкой, доходящей до середины бледных бёдер, она как будто была сшита на кого-то в два раза выше и шире, игриво соскальзывая, подставляя кожу ненасытным лучам. Пуговицы, наполовину расстёгнутые, открывали вид на грудь и выступающие ключицы. Нежность. Так Сонхун назовёт картину. Если сможет сосредоточиться на полотне, а не на медово-шоколадных глазах, завораживающе прищуренных куда-то за спину художника. Нет, на холсте уж точно не родится произведение искусства лучше, чем то, что он перед собой видел. Сонхун боялся всё испортить, перекроить на свой лад и превратить красоту в пародию, от которой потом определённо появится желание отвернуться. Перед ним Сону, словно лесное божество среди подсолнухов и разноцветных стрекоз, весело жужжащих над поляной. Он сам и есть картина. Не для музея — для природы. Стоимостью в ту величину, в какую драгоценен для сердца Сонхуна. Весь мягкий и будто полупрозрачный. Совсем не как густая краска, ложившаяся уверенными мазками на белое полотно. Жёлтая, чёрная и зелёная для цветов солнца, голубая для чистого бескрайнего неба и белая — вся для него. Сонхун проводил кистью по холсту так же осторожно, как если бы касался его кончиками пальцев, ласково щекоча кожу. Подбирал цвета так же точно, как пропорции ингредиентов для его любимого лаймового пирога. Смотреть себе под руку, если честно, с каждой секундой хотелось всё меньше. Он бы всю жизнь наблюдал лишь за ним — его ангелом с венком на голове из переплетающихся ромашек и одуванчиков, сорванных где-то по пути, с редкими вкраплениями луговой герани. Сонхун этот венок ему сам собрал, заботливо переплетая хрупкие стебельки, и водрузил на голову, перед этим невесомо поцеловав в весок под тихий робкий смех Сону. Внутри чувств смешалось больше, чем травинок на всей поляне, они следом за кистью где-то в груди вырисовывали причудливые узоры, заставляя затаить дыхание, чтоб ненароком не спугнуть. Картина написана наполовину. — Ой! Сонхун смешивал краски, примеряя, сколько зелёного необходимо добавить, когда за плечо крепко ухватились цепкие пальчики. Сону вжался ему в бок, как крольчонок подозрительно осматриваясь вокруг. Венок опасно скользил вниз к спине, но Сонхун вовремя словил его, возвращая на место. — Ты чего, Сону? Он повернулся к Сонхуну, когда всё же не нашёл вблизи опасностей. Его глаза пытались переиграть солнце, сверкая изнутри личным светом. — Там был шмель. Сону не любит всё летающее. Смотреть на их фотографии — красиво, видеть вживую — страшно. Поэтому при любой угрозе появления рядом чего-либо с крыльями, он убегал как можно дальше. Сонхун на это в очередной раз лишь мягко расплылся в улыбке, откладывая палитру и ласково беря в ладони раскрасневшиеся щёки. — Он тебя не тронет, если ты не будешь слишком сильно махать руками. — Наверное, он летел к венку, — Сону кивнул, снимая с себя тревожный взгляд, податливо размякая под приятными поглаживаниями. — Ты и сам, как цветочек, пахнешь слаще жасмина. — Не смущай меня, — он довольно сщурился, в шутку пихнув Сонхуна в плечо, и следом накрыл его руки своими, рассматривая чистым взглядом, — хотя ты всё равно не послушаешь, я говорю это на протяжении двух лет. — Ага. Любовь между ними трепетала, как крылья бабочки, севшей на фиолетово-синий цветок, украшавший волосы Сону. Сонхун завороженно посмотрел на неё, не менее хрупкую и очаровательную. — Что такое? Голос снизу тихий, как шелест ветерка. — Бабочка. Губы Сону понимающе надулись. — А какая? — Шоколадница. Сонхун улыбался тепло-тепло, переводя глаза обратно на расслабленное личико, в момент забывая о бабочке, вспорхнувшей, стоило Сону слегка качнуть головой. Он уткнулся в него кончиком носа, плавно пару раз проведя из стороны в сторону, еле-еле прикасаясь. Веки Сону блаженно прикрылись, принимая во всей мере предложенные чувства, он и сам, как зеркальное отражение, растянул губы в улыбке. — Я вернусь на место, продолжим? Никакие картины уже не волновали Сонхуна. Он слишком близко подпустил Сону, накрытого одной лёгкой рубашкой, сейчас его желанием было лишь прикасаться. Гладить, обнимать, целовать, вызывать мурашки и согревать даже в такую тёплую погоду. — Поехали обратно в домик. Мы можем продолжить завтра. Он вновь погладил бархатную кожу, перехватывая ладошки Сону. Где-то за спиной громко защебетали птицы. — А дождь разве не обещали? — Тогда послезавтра. — А ты не потеряешь вдохновение? — Пока ты рядом — не потеряю. У самого уха пролетела стрекоза. Сонхун широко улыбнулся, переплетая пальцы. Он бы сказал намного больше. О том, какой Сону невероятный, восхитительный, волшебный. О том, что он — причина его творчества. Единственная модель и самый прекрасный пейзаж. Что согревает его в самые холодные зимние дни и успокаивает в самые тяжёлые будни. Рассказал бы обо всех его талантах, о которых он сам не подозревает. Но Сону уже на вздохе закатил глаза. — Ах, Сонхун. — Всего лишь говорю правду. Солнце лениво опускалось к горизонту, растекаясь розовыми полосами по всему небосводу, пока они неспеша собирали вещи. Краски, палитру, кисти. Плед, расстеленный, если захочется отдохнуть, но так и не тронутый. Термос с ягодным чаем. Поляна погружалась в тишину, которую не хотелось нарушать. Казалось, даже птичьи трели прекратились, чтобы насладиться вечерним покоем. Сону аккуратно сложил всё в сумку, пока Сонхун отряхивал и сворачивал плед, и неуверенно остановился перед холстом. — Красиво. И осталось совсем немного. Ты уверен, что хочешь остановиться на сегодня? Сонхун подошёл сзади, забираясь руками под тонкую рубашку, совсем оголяя ноги, и через его плечо осмотрел картину. — Уверен. Становится прохладнее, не хочу, чтобы ты заболел посреди отпуска. — Хорошо, — Сону стянул лежавшие на талии руки, поднося к губам и целуя поочередно, — тогда бери это добро, а я возьму сумку, — он ухватился за ремешок и накинул на плечо, следом цепляясь за локоть Сонхуна, уводя по тропинке с цветочной поляны. Солнце почти скрылось, когда Сонхун уселся на пассажирское сидение, осторожно держа в руках картину и напоследок кидая взгляд на поляну. Он без сожаления отпускал его, отворачиваясь к холсту. Перед ним смесью красок светило личное солнце. Солнце, затерявшееся в подсолнухах.