Когда с гор сойдет снег

Пиала стукнулась о пиалу. Цзин Бэйюань с удовольствием пригубил вино, смакуя, катая на языке резковатый пряный вкус. Давно он не встречал этот сорт. Вспомнить бы, пили они его последний раз до войны или после? — После, — уверенно ответил Чжоу Цзышу, разливая новую порцию. Негоже позволить такому сокровищу выветриться. — С нами был У Си. Цзин Бэйюань согласно улыбнулся. Туманная дымка воспоминаний, никогда не покидающая его лисьи глаза, стала гуще, а каждая черточка лица дышала нежностью. Он купался в прошлом, как в знакомой реке, ступал по нему уверенно, не боясь ни острого камня, ни скользкого ила, ни ледяных течений. Вот ночь, когда они пили на крыше уцелевшего дома, пока внизу ликовал свободный народ, наконец-то отвоевавший себе мирное небо над головой; а за несколько недель до этого он целовал изрезанные осколками пальцы У Си, стараясь, чтобы его злые отчаянные слёзы не бередили порезы; а сотню лет назад он красовался перед мужем в западном костюме, чтобы после его безжалостно порвали на лоскуты ко всеобщему удовольствию. Они прошли вместе такой долгий путь, что все предыдущие жизни Цзин Бэйюаня казались лишь песчинкой по сравнению с вечностью. Но ему, стоящему на краю небытия, всегда было и будет мало. — Я хочу вернуться. Цзин Бэйюаню понадобилось несколько мгновений, чтобы выплыть из омута памяти и поднять на друга удивленный взгляд. Вроде бы ничего не случилось, Чжоу Цзышу лишь катал вино по пиале и мягко улыбался чему-то невидимому. Но теперь его взгляд, обычно похожий на едва тлеющие угли, блестел, как отсвет луны на влажной речной гальке. Поразительно живой и что-то для себя решивший, он пугал Цзин Бэйюаня до спертого дыхания. Чжоу Цзышу уже смотрел на него так. Когда всё, чем он дорожил в жизни, ушло, и ему осталось лишь выполнить последнее обещание, которое он дал сам себе. Больше не было корней, которые смогли бы его привязать к земле, и то, что он цеплялся за неё сам, было лишь иллюзией, пустышкой для посторонних глаз. Вот только, пусть они не были родными душами — слава богам! — но и не были чужими. Цзин Бэйюань не обманулся. Словно не замечая этого, Чжоу Цзышу снова посмотрел ему в глаза. Его душа пела, а щеки раскраснелись, словно вино наконец-то подействовало и разогнало кровь в охладевшем после потери сердце. Цзин Бэйюань смотрел на него и мечтал удавиться, а лучше исчезнуть вот прямо сейчас! Это было невыносимо. Чжоу Цзышу продолжал: — Мы так давно не виделись, и лао Вэнь наверняка отчитал бы меня за холодность и трусость. Пора бы ему это позволить. — Цзышу… — Цзин Бэйюань обреченно склонил голову. Он знал, что друга невозможно переубедить, что он не отступит, а ещё, что он даже со всем своим мастерством не сможет дойти до цели. Патовая ситуация, к которой Цзин Бэйюань должен был быть готов. Но как к такому можно было подготовиться? — Я не хотел тебе говорить, но на горе Чанмин сошла лавина. Я отправил людей, чтобы разгрести завал, но на это уйдет время. Мы пока не знаем, пострадал ли Арсенал. — Что? Выдержка Чжоу Цзышу была слишком хороша, чтобы пиала выскользнула из ладони или, тем более, чтобы упасть на ровном месте, как часто показывали в фильмах. Но пальцы сдавили колено с такой силой, будто стремились его расколоть на костяную крошку. Цзин Бэйюань поспешил вновь поймать его взгляд. — Цзышу, я понимаю. Вспомни, я не останавливал тебя тогда, и не буду сейчас. Ты мой друг, и мне тяжело видеть, как тебе больно. Я не обманывал тебя. Я просто надеялся, что получится закончить работы раньше, чем эта мысль пришла бы тебе в голову, и… — Я должен был знать, — и раньше, чем Цзин Бэйюань успел бы сказать хоть что-то, продолжил. — Но это все равно моя вина. Я должен был решить всё для себя раньше. — Ты держал обещание, — не мог смолчать Цзин Бэйюань, зная, что Чжоу Цзышу все равно потерялся в своих мыслях и вряд ли его услышал. Вино горчило на языке. Цзин Бэйюань видел смерть. Он обрывал чужие жизни, провожал в последний путь близких и закрывал остекленевшие глаза чужим. Он белой лентой украсил собственную шею, а затем переходил из перерождения в перерождение, как страдающий бессонницей человек бродил бы по комнатам своего дома. Устав, он врос в мертвую землю рядом с камнем Трех Существований, и плеск реки Забвения заменил ему игру лучших живых музыкантов. В конце концов, он бегал от смерти сотни лет, уцепившись за руку мужа и боясь её отпустить. Они не знали, ждет ли У Си новое перерождение, но Цзин Бэйюань уже потратил все, данные ему судьбой возможности рождаться и умирать. Эта грань будет для него последней. Но Чжоу Цзышу был другим. На этой земле его держал не страх и любовь, но любовь и обещание. И там, где Цзин Бэйюань находил радость каждому новому дню, где он стремился познать людей, где У Си, его маленькое ядовитое создание, удивлял его снова и снова — там Чжоу Цзышу просто существовал, и лишь изредка в его душе вспыхивало что-то живое и жадное. Даже сейчас он пил с ним, вспоминал былое, но половина его души осталась среди снегов, добровольно запечатавшись в Арсенале у могилы Вэнь Кэсина. Он уже давно мог бы встретить своего возлюбленного, наверняка терпеливо его ждущего. Цзин Бэйюань, помнящий Диюй также отчетливо, будто покинул его только вчера, легко представлял этих двоих, идущих по мосту Беспомощности с той же уверенной легкостью, с которой они цингуном прыгали по тончайшим веткам деревьев. Будь он на месте Цзышу, он бы тут же ушел за У Си и отчитал бы его, не стесняясь адских стражей и других душ. Но он не на его месте. — Всё хорошо? Цзин Бэйюань привычно натянул улыбку раньше, чем увидел собеседника. Им оказалась малышка Ли Цянь. Иронично, что Цзышу спас её именно от той же участи, к которой стремился сам. — Вспоминаем прошлое, — ответил он, и малышка Ли, бросив на Чжоу Цзышу заботливый и встревоженный взгляд, тут же ушла обратно в зал. Какой чудесный, понимающий ребенок. Прогорела бы палочка благовоний, прежде чем Чжоу Цзышу спросил его: — Сколько твоим людям понадобится времени, Бэйюань? — Несколько месяцев. А дальше зависит от того, пострадал ли Арсенал. Чжоу Цзышу молча кивнул. Пиала с тихим звуком опустилась на стол, коротко скрипнул отодвигаемый стул, хлопнула дверь, оставляя у барной стойки лишь одного. Цзин Бэйюань только и мог, что с грустью, грозящейся его утопить под собой, смотреть на собственное отражение в остатках вина. Наверное, так падал свет, но вместо привычного лица ему виделось серебро волос и тьма, из которой больше никогда никто не родится.