Разум графини и сердце крепостной. Том 2

У помещицы перехватывает дыхание от этой просьбы. Она совсем как тогда перед зеркалом, не знает, с чего начать. И в голове полная неразбериха, а как с этим справляться — она и подавно не знает. Шумно втягивает воздух и подает руку Марии: — Идем, я постараюсь! — обещает она и одобряюще улыбается, быть может, собственным мыслям. Они встают как тогда с той только разницей, что сейчас Лаура хочет лишь одного — уткнуться в алебастровую шею и вдохнуть аромат барбариса. Черт, без него она не может, как и без нее. — В ту ночь за две недели до… ты призналась мне, откуда шрамы, и… — она выпускает воздух через губы, чуть прикусывая щеку от волнения, и сдвигает брови. Она не хочет напоминать самой себе, через что прошла ее возлюбленная. — Черт возьми, — прикрывает ладонью глаза и обещает себе собраться. Не получается. — Всё хорошо, Лаура Альбертовна, я понимаю, сколько с тех пор утекло воды, и вы, возможно, не относитесь ко мне, как прежде… — Машенька трепетно касается ее ладони у лица, заставляя отнять руку. — Я переоденусь, и сделаем вид, что все по-прежнему, договорились? — она не хочет скандала, очередной ссоры, она хочет лишь взгляд пронзительных океанов на себе, пожирающий от бушующих чувств. — Я дам вам время, уж простите за дерзость, — Маша усмехается, — как будете готовы, я выслушаю и постараюсь вспомнить не только, похоже, бесконечные передряги между нами?! — бывшая крепостная взирает на графиню как прежде. Тот же невинный взгляд, полный надежды и желания любить, помогать, заботиться и становиться опровержителем жестокости. — Мне не нужно время, Машенька, мне нужна лишь ты! — она понимает, почему так трудно сказать это еще раз. В голове крутится буря мыслей и слов, которые нужно донести до Марии, а она попросту не может выбрать, что из этого важнее. — Я не хочу пугать тебя своими признаниями и не знаю, как помочь вспомнить. Знаю лишь, что кроме тебя никто и подавно мне не нужен. Ни знакомства, ни поощрение царя, ни заказы, ни богатства. Я лишь хочу… — она останавливается, не может произнести слова в лицо будущей жены, ведь не знает, как та отреагирует. Отходит от нее на пару шагов и поворачивается лицом к окну. И, пожалуй, даже солнце сегодня решает ей помочь, выглядывая из-под туч и подбадривая признать свою слабость, нежность и нужду в Третьяковой. — Я хочу только тебя, только с тобой просыпаться, засыпать, делать очередные шедевры, поражающие народ, если только ты захочешь. Хочу скакать по полю на лошадях, готовить пирожки с капустой перед твоим днем рождением, — она мечтательно улыбается, вспоминая те дни. — Хочу слушать, как ты играешь на рояле, как просишь поцеловать тебя, как просишь любить в свете масляных ламп и быть нежной, хочу слушать из твоих уст стихи, хочу все вернуть, но больше не причинять тебе боли. — Голова падает вниз от сожаления, но она отнекивается от этого и продолжает, зная, как Маша нуждается в воспоминаниях и признании: — Хочу видеть по утрам твои заспанные глаза, молчаливо желающие доброго утра, хочу просыпаться от кудряшек, прячущихся от твоих поворотов в постели, на моем лице. Хочу, чтобы только ты заботилась обо мне, выгоняя из мастерской и прося утолить голод. Хочу видеть улыбку, предназначенную только для меня и… — Лаура не знает, не будет ли это лишним, но все равно произносит то, чего так боялась: — Хочу называть тебя своей женой! — тараторит барыня и поворачивается в свете оттепельных лучей к Марии. Та стоит, пораженная признанием и таким откровением от графини. Кажется, между ними взаправду все было волшебно и загадочно. — До того момента, как все забылось тобою, я попросила царя подписать указ о твоей свободе, я хотела венчаться с тобой, но мой треклятый характер и желание взять лучшего учителя рояля для тебя сыграли со мной дьявольскую шутку. Я потеряла тебя. Совсем как сейчас. И ты была совершенно точно права в своем нежелании возвращаться ко мне, ведь перенести столько боли, столько грубости и пренебрежительности в свою сторону никто бы не смог. Ты ушла. Но когда узнала, что меня хотят лишить всех титулов и богатств, мчалась со всех ног во дворец царя, чтобы спасти. — Лаура Альбертовна утирает пару скатывающихся слез, прерывисто хватает воздух, но продолжает вскрывать всю подноготную. — Всё, чего я хотела, — вернуть на свои места потерянную твою любовь и внимательность, поэтому и согласилась на ту охоту, будь она неладна. — Графиня зажмуривается, не желая вспоминать череду ужасных событий. По щекам текут солоноватые ручьи, отражающие ее сожаления. — Тише, Лаура, я рядом, — Машенька хватает ее в плен своих объятий, заставляя забыть те невзгоды. И Лукина находит утерянное утешение в этих ощущениях. Она совсем позабыла, какого это, — слышать произнесенное девичьими губами имя и чувствовать ладони, бродящие по спине, в непоколебимом желании отпустить боль и ужас прошедшего. — Я помню тот день… — Маша жадно сглатывает, держа в ладонях смущенное лицо помещицы, — на охоте и помню твою болезнь после моего отказа вернуться, всё после этого, и ни момента до. — С досадой признается Мария, — но обещаю стать женой, как только все вспомню и полюблю вдвойне сильнее прежнего! — она касается своими губами ее, совсем невесомо, едва ощутимо и трепетно, вспоминая, как это делала Лаура Альбертовна в ее день рождения. Касается губами этих пухлых, мягких, нежных губ, которые будто по инстинкту обхватывают её верхнюю губу так робко и несмело. Даёт ей привыкнуть и лишь спустя несколько мгновений все так же несмело оттягивает её нижнюю губу. С ума сойти, как она хочет большего. И Маша позволяет. Приоткрывает рот чуть шире и вздрагивает, когда языки соприкасаются. Сейчас она готова на все, лишь бы продлить этот момент, когда языки сплетаются в доселе неведомом танце нежности, а Маша совсем не боится. Румянец спадает с щек, и от стыда не остаётся и следа. Она смелеет и поражается, как все оказывается было легко и просто. Не нужно было быть гением, дабы догадаться, как это делать. — Помню наш первый поцелуй, — робко признается Мария, отпрянув от губ напротив, и только сейчас Лаура решается открыть глаза, наполненные успокоением и желанием все исправить. Она хочет низко пошутить, но добавлять в этот девственно чистый момент пошлость, не решается и лишь задает вопрос: — А Надюшу помнишь? — она усмехается, надеясь, что в памяти Марии появятся моменты их ночи любви, заставляя прикрыть пунцовые щеки волнами волос. — Ты взаправду хочешь это знать? Или не осмеливаешься спросить, почему ее мне подарила Татьяна Алексеевна? — Маша выжидающе поднимает брови, чувствуя, как напрягается женщина напротив. — Что ж, я помню, как она, ничуть не стыдясь, осматривала меня, заставляя задирать и снимать одежду, приоткрывая то, что должно доставаться только тебе! — Машенька откровенно смеется над помещицей, оголяя верхний ряд зубов. — Прекрати переживать, — тоненькие ручонки обвивают шею графини, и она прижимается к ней всем телом, — ты ведь запретила ей, еще как грубо, помнишь? Наверное, в тот день ты уже покорила мое сердце… — робко признается Мария, вдыхая запах не выветренного рома. — Прекрати это, — повторяет она ей на ушко и просит обнять в ответ. Графиня отвлекается от раздумий, лишь когда ладони касаются поясницы. Машеньку хочется вжать в себя, притянуть настолько, чтобы услышать хруст косточек, но не слова протеста. — Я месяц потратила, Господи, — она шумно выдыхает в шею бывшей крепостной, завидя мурашки, карабкающиеся под платье. — И на что? — она отнекивается от этих мыслей, от мыслей, что могла собрать волю в кулак и помочь Маше, а не предоставлять ее самой себе в огромном поместье без капли воспоминаний и желания находиться здесь. — Прости, я безмерно виновата перед тобой! — Маша понимает, что Лаура плачет, когда прохладные капли касаются плеча, прося успокоить возлюбленную. — Ты пыталась, Лаура! — Третьякова разрывает объятия, смотря в красноватые льдины напротив, — ты даже не представляешь, как мне опостылело видеть каждое утро горстку врачей, ищущих что-то в книгах и пытающихся мне помочь. Спасибо тебе, что вовремя оставила эту затею, иначе я сбежала бы в одну из ночей… — открывает правду Маша, завидя в графине крупицу облегчения. — Тогда идем на озеро, — она хватает ее за руку, отмахиваясь от назойливых мыслей. Она все делает правильно. — А разве там еще что-то было? — и Маша даже не представляет, сколько всего: Не помнит, как поймала там купоросный альбом графини, таящий в себе многолетние труды, не помнит, как гуляла с Надюшей в ночь перед тем, как помещица показала ей мастерскую, не помнит, как возле него встретила Пушкина, не помнит, как пыталась раствориться в чертовой воде, когда будущая жена сражалась за нее на дуэли, не помнит, как искала утешения в застывающих водах, когда барыня обижала грубыми словами. — Наверное, там и начались мы…