***
В очередной раз она просыпается от топота копыт за пределами поместья. Подниматься не хочется, как и узнавать прибывшего, но почему-то с краю кровати примастилась тревога. Она запахивает расшитый фиалками халат и спускается вниз. Выходить она не будет, не ей ведь требуется. — Доброе утро, Лаура Альбертовна, — ошарашивает ее голос позади, но оборачиваться она не желает. Не хочет видеть виновато опущенные виридановые глаза. — К нам царь тотчас пожалует, хочет для наследника наряды приобрести. — Машенька отвлекается от чашки кофе со сливками и смотрит в спину графини. Та перестала быть разговорчивой, хотя на памяти Марии мало что изменилось. А вот на памяти ее бывшей хозяйки… — Здравствуйте, Лаура, — царь с порога велит казакам не заходить. Раскрывает руки для объятий, но та лишь делает шаг назад, не желая лишних контактов. — Тебя все также не узнать, должен признаться, что мне тоже скоро будет не в чем красоваться перед послами, не говоря уже о моей жене и приближенных, которые беспрестанно спрашивают о тебе. Пожалуйста, я все могу понять, но моему наследнику уже не в чем принимать поздравления. Я прошу тебя, сшей пару скелетонов с рубашечками, а потом я вновь покорно дозволю тебе опустошать винные погреба. — Он нервно усмехается и проходит внутрь, за ним заходит женщина с Федором на руках, боязливо озираясь на помещицу. Графиня в ярости стискивает край рукава. Ворваться в ее обитель без предупреждения, заставлять шить и приводить кого попало. В этом весь он. Может, в ней сейчас и львиная доля алкоголя, но здравый смысл ещё не покинул, ежели не согласится — последствия буду непоправимыми. — Только она дальше не идёт, — графиня тычет пальцем в женщину и указывает Маше взять наследника. — Вы можете идти с нами, сегодня я только сниму мерки, не пристало в таком виде мне работать. — Не то, чтобы царю нужно было разрешение или объяснение, он с ней всегда согласен.***
— Чтобы вы знали, это просто издевательство над чадом. Он даже спинку держать не умеет, а вы уже в костюмы облачать торопитесь. Сшила бы ему достойные платьица. Должна предупредить, что тика в тику все равно не выйдет, я такое не практикую. — Она снимает мерки для выкройки, почти соприкасаясь с её кожей. Стоит только поднять голову, и она бьётся об заклад — они столкнутся. Машенька затаивает дыхание, дрожа от столь близкого нахождения рядом с графиней. И будь только у нее пара стопок воспоминаний, ей бы не пристало сейчас страшиться женщины напротив. — И зачем я на этого согласилась? — Она делает пометку в купоросном альбоме и откладывает грифель, вновь принимаясь за мерки. — Ты хоть и пьяна, но ещё способна учитывать последствия. Я все же царь, не забывай. — Он не хочет раздора, не хочет нарушать и без того хрупкое равновесие, что поддерживается сыном. Лишь хочет прежние застолья, прежнего своего модельера и прежнюю её возлюбленную. Но сейчас можно вернуть только первое. Он выходит за дверь, спускаясь вниз и желая выпить. И у царя бывают тяжкие времена.***
— Ну, как продвигается? — Царь заглядывает в мастерскую, не намереваясь мешать творческому процессу. Поднимает брови и жаждет узнать, что его личный модельер, наконец, подпоясался ломом. — Он заснул, мы сняли мерки, можешь везти наследника беспокойной матери, она поди изошла на нет от столь долгого отсутствия. Я сообщу, как будут готовы. — Графиня убирает альбом в боковой кожаный карман, приделанный к безразмерному березовому столу и наблюдает, как трепетно Мария отдает в руки царя Федора. — Сам найдешь выход? — Александр Павлович лишь усмехается, дверь за ним едва поскрипывая закрывается, и Лукина обращается к ней. — Приберешь? Я зайду позже, — она знает, что Третьякова выполнит каждое ее поручение, и где-то глубоко в душе, надеется, что все будет как в тот раз. Она застанет Машеньку за любованием содержимого за потайной дверью, но в этот раз роптать не станет, лишь понадеется, что хоть толика воспоминаний поселится в этой светлой макушке. — Конечно, графиня, — она склоняет голову в знак уважения. Спасибо хоть назад не пятится. Прикусывает нижнюю губу и чувствует, как лицо обдает жаром. Когда дверь за графиней закрывается, она шумно выдыхает. Прекрасно понимает, как яростно и бойко графиня надеется, что Машенька что-то вспомнит, видит этот трепетный и жалостливый взгляд сквозь месяцы воспоминаний. Но сама похвастать этим не может, как бы не старалась, куда бы не ходила, всё насмарку. Порой ей кажется, что Лаура Альбертовна готова сдаться, хотя так оно и есть на самом деле. Стала бы она пить, запамятовывать о работе, переставать общаться с кем бы то ни было и выходить куда бы то ни было. Следуя велениям мыслей, она закрывает все дверцы на ключ, убирает в кожаные карманы все небрежно раскиданные швейные безделушки и только подойдя к стулу графини, подлокотники которого оббиты кожей, замечает слева дверь. Она прикрыта, и Марию пронзает чувство дежавю. Она нутром чувствует, будто знает, что за ней. Но страх касается сзади ее плеча, Машеньке отчётливо кажется, что она не справится с последствиями, ежели рискнёт приоткрыть завесу тайны. Тревога липкими пальцами касается ее в районе груди и рук, но Маше плевать. Она должна сделать это ради себя, ради графини, ради них, если они вообще когда-то были… Она хватается за ручку и приоткрывает дверь. Та открывается без скрипа, и мир роскоши, отменного вкуса и богатства отражается в её огромных глазах. Бесчисленное количество полок и ящиков, которые доверху набиты тканью. Комната кажется ей бесконечной, но взгляд цепляется за кровавое пышное платье, что стоит в стеклянном стеллаже. — Мария? — раздается строгий голос позади её спины, и она закрывает глаза, понимая, что гордое звание опровержителя жестокости графини ей не поможет и на толику. Она решается приоткрыть глаза и обернуться, но сзади никого нет. В глазах чуть темнеет, и она опирается на одну из полок, замечая внизу сундук, на дне которого мирно покоится платье. Низ с чуть пышным подолом был вышит из белой кисеи. Сверху — органза. Такая прозрачная и подчеркивающая лёгкость девушки, которой принадлежало это платье. Но покоряет Марию не это. Верх платья был полностью прозрачным. Укороченный лиф с ленточной оконтовкой, которая сзади завязывалась на элегантный бант. Сзади платье дропировалось волнами, переходящими в шлейф. И Мария усмехнулась, зная любовь графини к шлейфам. Лиф платья хоть и был прозрачен, но щедро украшен вышивкой из серебряных нитей и пайеток. Но ведь она помнит его не отсюда… Его раньше здесь не было, что-то не так. Но Маше нет никакой разницы уже через пару мгновений, она облачается в него в скупой надежде, что это поможет. Она хочет вспомнить, хочет понять, какого это, — быть любимой самой графиней, целовать её в ночи, ездить на балы и читать стихи в постели и, Бог знает, делать что впридачу. Она выходит из комнаты, становясь напротив зеркала. — Ты прекрасна в нем, — графиня не хочет напугать, лишь опирается на косяк и помнит, сколько важного сказала ей в тот вечер перед приездом Пушкина, перед дуэлью с Баевым, перед своим ранением. Сказала и ведь Машенька поверила, но сделает ли сейчас тоже самое? — Позволишь помочь? — Она взглядом указывает на бант позади платья. Сама уже переоделась в любимое альмандиновое платье с запа́хом и расправляет невидимые складки. Надо выглядеть подобающе. — Графиня, простите, молю вас, я не должна была заходить туда и тем паче надевать этот шедевр, — Машенька в расстройстве падает на коленях перед ней, закрывая бледное личико руками, но до помещицы и без этого доходят её всхлипы. — Перестань, Машенька, всё хорошо, оно было сделано для тебя, — Лаура присаживается перед ней также, и чуть влажными от волнения ладонями берёт её лицо в свои руки. — Прошу тебя, только не плачь, у меня сердце останавливается, когда вижу тебя такой. — Сердце помещицы падает к ногам Марии, когда та поднимает огромные виридановые глаза, наполненные слезами, на графиню. — Прости, что я причиняла тебе столько боли, знаю, ты не помнишь, но мне невыносимо думать об этом одной. Я ни в коем случае не желаю разделять эту ношу с тобой. Просто… — Она задумчиво прикусывает нижнюю губу и ласкает большим пальцем белёсый подбородок Машеньки. — Между нами был воз и маленькая тележка препирательств, мы очень долго шли к тому, что было между нами, но… — Лаура опускает руку и уже сама создаёт складки на платье. Ей страшно признаться, страшно сказать, сколько боли она причинила Машеньке из-за своего дурного характера. Но надо же когда-то решиться, ведь ром не бесконечен. — Но я как всегда всё разрушила, наговорила сдуру гадостей, и ты не смогла простить, я понимаю. Ты чересчур часто дарила мне свое прощение, ежели ты вспомнишь хоть что-то, я прошу тебя: поделись этой болью со мной, за нее должна расплачиваться я, молю тебя! — Она жадно хватает воздух и ожидает вердикта.Доверится ли она ей в тысячный раз и получит ли на этот очередной нож в спину, раскурочивающий её бойкое сердечко, отчаянное пытающееся любить графиню?
— Я помню, как мы стояли перед зеркалом в свете Луны и вы шептали мне, как я безбожно красива, — Машенька признается совсем робко, желая не считать это за дерзость. — Сделайте это для меня ещё раз, я вновь хочу чувствовать, какого это, — любить вас и быть любимой вами.