***
Чимин затягивает мелкие кожаные ремешки на талии, задумчиво смотрит на себя в зеркало. Чувство мимолётной обиды растворилось ещё вчера вечером, и взамен пришла уже так хорошо знакомая вина. Омега застёгивает широкий ремень на талии, расправляет белую футболку с коротким рукавом. Как он вообще мог обижаться на Юнги? Эгоизм отравляет душу, и Чимину тошно от того, насколько явно он это ощущает. Настроение катится к чёрту, желание спрятаться где-то глубоко в себе одолевает всё сильнее. Омега накидывает на плечи большой чёрный пиджак и медленно застёгивает пуговицу. Это жуткое состояние, когда претит абсолютно всё, когда тошно смотреть на самого себя, но смотреть при этом всё равно не прекращаешь. Это разрушение завораживает. Чимин усмехается уголком пухлых губ. Эти чувства сводят с ума. Он быстро выходит из дома, никому ничего не говорит, только мчится по улицам Сеула, никого и ничего не замечая вокруг, минуя дороги, дома, людей. Всё это неважно, важно только успеть. Что успеть? Чимин не хочет признаваться в этом даже самому себе. Кажется, он пытался успеть искупить свою вину. Перед самим собой, снова. Здание университета нависает над головой, привычно устрашая. Чимин вздыхает, опуская взгляд. Не учёба вносит разлад в их отношения, далеко не она. Это лишь следствие проблемы более глубокой, значимой. Чимин прислоняется бедром к спинке скамейки, обнимает себя за плечи и принимается ждать — от волнения вышел слишком рано. В Юнги хочется верить, но что если он не смог? Он всякий раз справляется с завидным успехом, но что если не вышло сейчас? Чимин ёжится, но дело не в промозглом ветре. Просто страшно за чужое состояние. Умные взрослые твердят, что растворяться в человеке нельзя, но могут ли они быть во всём правы? Двери распахиваются и на улицу вытекает толпа студентов. Это странно, но Чимин находит его глазами за одно мгновение. Юнги выходит с пар в компании троих одногруппников, не торопится никуда сегодня и ни о чём не думает. После учебного дня в голове приятная пустота и одно сплошное ожидание выходных. Прошло всего ничего, но он уже недолюбливает своё вымученное существование от уик-энда до уик-энда. Юнги шагает рядом с другими альфами, отрешённо кивает и улыбается устало и не всегда впопад. Хочется просто лечь и вытянуть ноги, вот только у этого вечера на него совсем другие планы. На спину что-то внезапно давит, после того как позади запоздало угадывается топот ног, шею душат объятия, в ушах стоит звонкий смех, а друзья отшатываются от неожиданности, чего нельзя сказать о самом Юнги — он сразу же подхватывает руками чужие бёдра, гнётся вперёд для удержания равновесия и чуть подпрыгивает, усаживая свою ношу удобнее на спине. — Привет, конфетка, — голос тихий и так сильно усталый. Юнги разворачивает голову, чтобы поймать щекой свой заслуженный поцелуй и вместе с тем уловить удивлённый свист альф — ему не нужно смотреть, чтобы знать, что его омега чертовски хорош собой и привлекателен, так и не скажешь, что школьник. Юнги никогда особо не смотрел на внешность, но тут даже он не перестаёт отмечать, как сильно ему повезло. — Какие планы на сегодня? — мягко и абсолютно счастливо улыбается Чимин. Безграничное тепло накрывает в одно короткое мгновение. Не существует больше никаких тревога. — Да вот нарисовался тут один единственный, — довольно хмыкает Юнги. Голос омеги на самое ухо снимает любую усталость за считанные секунды. — Мне пора, чуваки, — он кивает беззлобно усмехающимся друзьям и гордо несёт своё сокровище к автобусной остановке. — Думаю, кто-то не оставляет попыток провести со мной время? — слышит тихое, но такое искреннее согласие в ответ. — Родители дома. Всё равно не против переночевать у меня? Чимин на секунду сжимается весь, быстро перебарывает себя. Не хочет даже думать о них, о том, что обязательно придется столкнуться. Но, кажется, Юнги важнее любых неудобств. Иначе они не смогут, потому и снова согласно хмыкает. Учится идти на уступки с самим собой. Омега несдержанно взвизгивает и душит его ещё сильнее, ёрзая в неудобной позе. Юнги роняет взгляд на его кожаные штаны и бросает короткое «классно выглядишь», на что получает до безумия довольное «это ещё не всё» и в предвкушении улыбается, не в силах сдерживать себя. Он опускает Чимина на скамейку на автобусной остановке и наконец-то получает возможность разглядеть. — Тебе идёт, — констатирует факт и тянется к пуговице черного оверсайз пиджака, — а внизу что? — Ничего, — Чимин мягко хлопает по руке. — Дома посмотришь. И правда посмотрит и, кажется, не только он.***
Всё растворяется, любая мысль, страх, волнение — всё уходит в небытиё. В квартире Юнги вечером пусто и темно, и это так сильно нравится. И пусть это одна лишь видимость — альфа не просто так за руку тянет в комнату — плевать. Чимин сам захлопывает дверь, как обрывает себе любую возможность остановиться, и надвигается на своего парня с живым огнём в глазах. Юнги тонет в его расширенных зрачках и совсем этого не скрывает, обнимает, сжимает, со вздохом упирается спиной в дверь — ломается под его напором. — С чего это ты решил меня так порадовать? — спрашивает куда-то в волосы, влажно целует нежную кожу за ухом и ладонью плотно притягивает к себе за шею. Омега в его руках безгранично податливый, тёплый и словно раскрытый для него одного. — Тебя нельзя радовать просто так? — он отстраняется, вскидывает бровь, глядя при этом только на губы. Похотливо, горячо, притягатально. — Вообще-то есть повод, — наигранно обижается Юнги, чуть ослабляя хватку. — Не хочешь спросить, как я сдал зачёт? Чимин резко стреляет глазами, чуть клонит голову вбок, заставляя вздрогнуть розовые пряди, и опускает руки с чужих плеч. Расслабленные кисти повисают вдоль туловища, и Юнги кажется, он держит не живого человека. Чимин ровно выдыхает: — Мне плевать. Смотрит в лицо, усмехается глазами. Юнги видит издёвку, улавливает нечто странное в темноте, всё равно позволяет лёгкой обиде прокатиться по телу. Разжимает ладони, позволяет ему выскользнуть из рук. Чимин рывком разворачивается и кидает уже через плечо: — Я знаю, что ты справился. Юнги не успевает поймать упавшее всё. Это о тотальном обвале внутри. Он быстро шагает следом, ловит своего омегу в плен рук, прижимаясь со спины, скользя по щеке носом, губами. — А ещё я люблю тебя не за твои успехи, — добавляет Пак, всё ещё показательно уклоняясь от его поцелуев. — Чимин… — тихо стонет альфа, сжимая его до невозможности, пытаясь передать каждую нотку своих чувств без слов. — Да, так тоже можно, — поясняет немного обиженно, но оба понимают, что это лишь напускное — он ведь правда любит его несмотря ни на что. Омега разворачивается, закидывает руки ему на плечи, скрепляя в замок на шее, долго и сладко целует, не давая чуть покрасневшим глазам ронять слёзы. Чимин отступает назад, пока не упирается в высокий бортик кровати, углубляет поцелуй и греется накрывшим их двоих теплом, наслаждается этим моментом и радуется про себя тому, что Юнги и правда снова смог. Не от того, что это круто и сложно, а от того, что важно для его альфы. Чимин всегда радуется, когда у него получается, пусть тихо и только про себя. Момент растворяется в полумраке его комнаты, растягивается, не обращая внимание на тиканье часов, а потом безбожно ломается, трескает от разрушающего звука извне: — Юнги, — это папа громко зовёт с кухни, и Чимин млеет от того, как вздрагивает и тут же зажимается его альфа. Его Юнги, секундой назад мурлыкавший от счастья, в момент отпускает и шагает назад пугливо. Они оба знали, что может принести следующий разговор. — Сейчас вернусь, — шепчет альфа и исчезает за дверью. Чимин запрещает себе двигаться, но всё равно делает шаг, заставляет себя стоять на месте и даже не пытаться отравить себе душу чужими словами, но все равно подходит к захлопнувшейся двери и поворачивает ручку. Он знает, что о нём думают, и не хочет слышать это снова, но всё равно замирает перед щёлкой, позволяя дорожке света падать на вмиг потускневшее лицо. Слушает. — Как это называется? — у папы Юнги голос вечно усталый, вечно недовольный, грубый. Такой вызывает поначалу жалость, но чувство это быстро тает. Он жалости не заслужил. — Нужно думать об учёбе, Юнги. Как ты находишь время на этого омегу? — Не просто «этот», а мой омега, — грубо отвечает Юнги, а Чимин не любит, когда альфы именно так выражаются, но сейчас непроизвольно улыбается, знает, как Мин дорожит отношениями с семьёй, но сейчас, кажется, ставит выше его. — Это отдельная тема… — звучит в ответ. Чимин стоит за дверью на втором этаже квартиры, но кожей чувствует, как внизу на кухне ярко воспламеняется Юнги. — Пап, — предупреждающе зовёт альфа, хоть и знает, что сделает только хуже. — Ты знаешь, он мне не нравится, — категорично заявляет мужчина. — Что ты вообще в нём нашёл? Пятнадцать лет, это несерьёзно, Юнги. — Ему семнадцать, — сквозь зубы целит младший. Как будто это имеет хоть какое-то значение. — Всё равно школьник, — он, наверное, сейчас отмахивается. — Да ещё какой?! «Какой?» — растерянно спрашивает Чимин про себя. — Несерьёзный, вульгарный, пустой, — отвечает на немой вопрос мужчина. — Не занимайся ерундой, Юнги! Ты же не глупый парень. Молчит. Чимин чувствует, как начинает трясти, как неприятно потеют ладони, а внутри всё клокочет. Может быть, импульсивные поступки сейчас — ещё большая глупость, но иначе просто не получается. Чимин рывком распахивает дверь, позволяя тусклому свету из коридора прорваться в укромную спальню Юнги, и в последний момент шагает обратно, чтобы скинуть с плеч пиджак. Кожаные штаны в обтяжку и корсет предназначены были, чтобы удивить Юнги, но на деле подойдут и для его папы. Он всё сказал об омеге сына, пусть не думает, что хоть в чём-нибудь ошибся. На кухне звучат ещё какие-то разговоры, Чимин уже не слышит, просто шагает смело на яркий свет и встаёт прямо в проходе, вскидывая голову. — Здравствуйте, — усмехается холодно, никак не уязвлёно. Мужчина напротив не вздрагивает, не ведёт и бровью, но точно видно — тоже от гнева полыхает изнутри. — Доброй ночи, — спокойно и совершенно бесцветно бросает, обходит омегу, не глядя ни на кого, и исчезает в коридоре. Чимин роняет, скрещенные на груди руки. — Прости… — остывает в одно мгновение, стоило только взглянуть на Юнги. На своего разбитого и жутко расстроенного Юнги. Он не заслужил всего этого. — Ты прости, — жутко виновато выдыхает альфа и медленно, так явно устало подходит к нему, крепко обнимает. — Никогда его не слушай. «Ты тоже», — хочется ответить, но разве Чимин может? Разве он должен в это лезть? Сомнительно. — Идём, — Юнги шепчет и тянет за собой. Не хочет это подкармливать, хоть как-либо развивать. По горло сыт. Уже в его комнате, за закрытой дверью они падают на нерасправленную кровать. Чимин чувствует, как под спиной скользит воздушное одеяло, а по коже пробегаются пальцы Юнги. Любимые тёплые пальцы, сменяемые губами. Альфа топит тоску этого момента, плавит растревоженного омегу под собой, хочет забрать, забрать, избавить. Он сползает с кровати между широко расставленных ног, пальцы цепляются за злополучный корсет. За очень красивый, на самом деле, корсет, за тонкие ремешки, обтягивающие самую изящную в этом мире талию, обводящие такой притягательный силуэт. Юнги чуть приподнимается, долго и влажно целует, облизывая пухлые губы, прикусывая, а руками вытягивает белую майку и стаскивает через голову, ероша розовые волосы. Чимин падает обратно на кровать, на секунды млея от холода простыней, врезавшегося в обнажённую спину. Дыхание ломается к чертям, руки вцепляются в крепкие предплечья, пока альфа жмётся лицом к его бёдрам прямо через ткань, пока он утыкается лицом в изгибы, давит прямо на пах. Чимин хочет тонуть в этом моменте, но никак не может — так и барахтается на поверхности собственных переживаний. Не может оборвать мыслительный процесс даже сейчас. Особенно сейчас. — Юнги, — вылетает на выдохе. Чимин немигающе смотрит в потолок. Альфа только сейчас понимает, что он в какой-то момент перестал реагировать на ласки, просто замер. Недовольство прорезает лоб волнительной складкой — такое следовало заметить раньше. Юнги хмурится, чуть переводя дыхание, сжимает руками напряжённые чиминовы бёдра, на долгие секунды застывая взглядом на крупных складках чёрной кожи его брюк. Догадки приходят сами собой — он точно услышал папины слова, в этом можно было не сомневаться. Они отпечатались на его встревоженном лице, вскрыли нечто, давно кишащее на глубине души. Юнги с трудом отрывается от созерцания его штанов, скользит выше, прямиком к обращённой к потолку голове. Отблеск ночного фонаря плывёт по коже напряжённой шеи, по выступающему кадыку, по подбородку, плавно перетекая на лицо. Омега медленно приподнимается на плечах и смотрит в ответ. Тусклый свет быстро покидает его лицо. — Юнги, — Чимин ещё раз повторяет пугающе пустым голосом, — что ты нашёл во мне? — Чимин… — альфа шепчет одними губами, не зная, что ещё может выговорить в ответ на это вопрос. — Я несерьезный, — всё так же ровно шепчет омега, а у Юнги трепещет сердце, с каждым его словом вздрагивая и замирая. — Я вульгарный, — Юнги хочет зажать ему ладонью рот. — Пустой, — хочет импульсивно спросить, откуда это взялось, но так же быстро осознаёт, насколько это глупо. Чимин смотрит на него, обязует смотреть на своё абсолютно чёрное лицо в ответ. Ночь катится куда-то в бездну, когда в глазах у омеге сверкают слёзы. Юнги снова роняет своё обеспокоенное, жутко встревоженное «Чимин» и быстро подтягивается на руках, чтобы сесть рядом и обнять. Омега даже не сопротивляется, никак не двигается, просто позволяет себя обхватить, укладывается у него в руках, точно малое дитя или крошечный забитый котёнок. — Чимин, — уже в который раз зовёт Юнги, — ты драгоценный… А Чимин плачет, громко всхлипывает у него в руках. Ему такого никогда ещё не говорили. — Ты чуткий, заботливый, и… у тебя необъятная душа, — Юнги шепчет, а в шёпоте этом яркий испуг. Боится видеть его слёзы, как будто не знает, как часто он плачет в одиночестве. — Ты невероятный человек, как ты вообще можешь спрашивать, за что я тебя люблю? Буквально за всё! За всего тебя целиком. — Юнги… — непроизвольно всхлипывает омега, и это короткое жалобное вызывает сконфуженные смешки. Чимин держит его руку, но голову поднять боится. Боится позволить смотреть в заплаканные глаза, боится раскрыться целиком и обнажить то страшное, что скрыто ото всех. Боится выплеснуть то странное, то непонятное, что гложит изнутри. Просто плачет на его дрожащих коленях, плачет и позволяет гладить свою холодную кожу. Каждый шаг к нему — шаг к глубинам своей души.