Так должно было случиться

      Возьми меня за руку... Каждую ночь мне снится, как твои женственные кисти оглаживают мои щёки, а тихий голос, эхом отдающийся в ушах, шепчет такое робкое, но внушительное: «Я не уйду. Никогда не покину, слышишь?». И ты так часто это повторяла, что я забылся в твоих словах, сочтя нужным поверить в них и целиком и полностью окунуться с головой в омут всепоглощающего, неведомого мне ранее, чувства любви и привязанности. Я любил слушать тебя, твои связки издавали по истине ангельский голос, что был раем для ушей. Твои прикосновения разжигали огонь во всём теле и заставляли забыться покруче любой самой крепкой выпивки.       Я никогда не пойму, как ты могла полюбить кого-то вроде меня. Ты словно наивная девчонка, которая в тот самый день милосердно спрятала под своим крылом павшего демона, чьи крылья давно изувечены и истерзаны жизнью и болью.       Тебе точно это было нужно? Ты отдавала тепло, клялась в любви и постоянстве, а я метался и не верил до конца. Я не виню тебя, ты подарила мне её, любовь, а то, что я не следовал инструкции, — моя вина.       Чего же я тогда хочу? Теперь уже ничего не исправить, и я иду по направлению к ближайшему бару, чтобы забыться, утопая в дыму человеческих искушений, снова добивая себя этими сигаретами.

Вернись...

***

      — Чёрт, всё не то! Я клянусь, я сожгу к хренам весь этот бред, — слух снова резал шелест бумаги, лист которой мужчина в очередной раз нервно комкает и пускает в свободный полёт до противоположной стены комнаты.       — Ну почему я не могу писать как раньше? Чего мне не хватает? Что со мной не так? — расслабив своё тело, пепельноволосый удобнее развалился на своём стуле, откидываясь назад на его спинку и прикрывая такие тяжёлые от усталости и долгой бессонницы веки. Руки свободно сошлись в замок и нашли своё успокоение, приземлившись на грудь. Сил не было даже пошевелиться, а рабочая рука писателя изнывала от тягучей боли в суставах. Пальцы, холодные, занемелые, уже слабо чувствовались, и казалось, они уже не являются частью тела мужчины.       Он расслабился в своё удовольствие и настроился на полное успокоение своей души и тела. Глубокий вдох и выдох тихо раздался по всей площади трёхкомнатной квартиры и затих, оставляя мужчину наедине с напряжённой тишиной, его собственным размеренным дыханием, раздражающим тиканьем часов и не дающими ему покоя мыслями.       Пару минут ему довелось потратить на то, чтобы привести в порядок мысли, а после, посчитав, что на сегодня его больше не хватит, писатель потёр переносицу и, устало поднимаясь со стула, направился на кухню: освежиться стаканом холодной воды.       Хатаке Какаши. В недалёком прошлом работал в старшей школе учителем японской литературы, пока его судьба и талант не привели его к новому перспективному будущему, в котором он нашёл себя в качестве писателя приключенческих новелл и эротических романов. Казалось бы, учитель литературы, примерный, всегда спокойный и уверенный в себе мужчина, статный, высокий и привлекательный, влился в индустрию писательского творчества, где его действительно оценили по достоинству. Его первая книга вышла, ещё когда он находился на должности преподавателя, и уже тогда он стал задумываться, чтобы покинуть школу и полностью отдаться любимому делу, но он долго откладывал эту идею, ведь как не крути всё равно что-то удерживало его здесь до поры до времени.       Однако недолго ему приходилось там оставаться; уже с началом нового учебного года чувства к прежней работе угасли совсем. Как будто он потерял из виду что-то действительно важное для себя, и он действительно так глупо и наивно полагал, что не знает конкретную причину своего безразличия и отстранения от прежних дел. Последний луч надежды угас, и ему ничего не оставалось как уйти, чему он был даже несколько рад. Пройденный этап, так сказать. Его энтузиазм творить и писать плескался и выплёскивался в гениальные красивые работы. Он, конечно, обнаружил перемены в стиле своего творчества, но не придал этому этакого значения. А перемены действительно были и были значительные. Ни одной книги с хорошим концом, как ранее, он так и не написал...       Эта закономерность не давала ему покоя долгое время, но ушла на второй план, когда писатель стал замечать в своих работах сухость и отрывистость текста. Немногословное, как будто слишком сырое, описание, которое даже ему было тяжело перечитывать, вчитываясь в каждую из написанных строк. Непригодно для прочтения, совсем непригодно...       — Никуда не годится... — с грохотом ставя стакан воды на поверхность кухонного стола, проговаривает пепельноволосый и, в конец отчаявшись, плетётся к дивану в гостиной.       Его будние дни уже давно превратились в унылую рутину, терпеть которую не было сил. Как будто он исчерпал всё своё вдохновение, а его новая порция задерживается где-то на почте — возможно, на Марсе — что означает, что придёт она уже к его могиле, если повезёт. Творческий, человек утерявший свой запал, — это худшее, что можно представить, хорошо ориентируясь в индустрии искусства.       Частые бессонницы усугубляли ситуацию, ведь помимо мигрени и регулярного шума в ушах, у горе-писателя стали проявляться отчётливые круги под глазами. Ему всего-то тридцать три, а тело ломило на все пятьдесят пять, и всё от того, что даже такую хорошую физическую форму, как у него, нужно поддерживать и держать планку. Неправильное питание, сухость во рту, частые приступы апатии.       Он уже и не помнит, когда именно это всё началось. Может, предпосылки к этому стали проявляться ещё во времена его ухода из школы. Два года назад. Тогда, когда его любимый класс — до сих пор, кстати, по неведанной ему причине, любимый класс — выпустился в добрый путь. Он никогда не задумывался об этом, но ведь всё началось ещё тогда... А сейчас, на деле, мы имеем морально убитого и подавленного человека, заблудившегося на дороге под названием «Жизнь».       Одним из первых людей, которые стали подозревать что-то неладное в состоянии Хатаке, был его лучший друг и коллега по работе — Обито Учиха. У него вызывало удивление поведение своего товарища ещё с того момента, как он осознанно покинул его, оставив в этой самой школе на произвол судьбы вместе с этими спиногрызами. Тогда Обито ещё долго дулся, если пару дней можно назвать изнурительно долгим сроком. Да вот только подозрениями дело не закончилось. Он из тех людей, кто любил докопаться до сути происходящего, даже если Какаши из тех людей, кто никогда не расскажет ничего лишнего и личного. Да и не знал он, что сказать...       В последний раз они виделись около недели назад, а за последний месяц единственные, с кем общался Какаши, были только Рин и сам Обито. Рин — давняя подруга, ещё с детства. Предположительная пассия Обито, в его фантазиях так точно. И даже с ней Какаши умудрился чуть ли не прекратить любые связи, хоть и не нарочно это было. Девушка больше всех переживала, но смирилась с новыми повадками своего творческого друга детства.       Его эстетика всегда была заоблачна, несколько уныла и приближена к критичному реализму. Было неудивительно, что он забаррикадировался в своих четырёх стенах, не желая ничего видеть и слышать. Самобичевание, размышления, философствования и некий, всегда присущий ему, пофигизм — всё это так в его стиле.       И снова он думает о том, что, если бы он только мог перестать думать, тогда ему однозначно стало бы легче. Мысли — вот от чего особенно муторно... Они ещё хуже, чем плоть. Тянутся, тянутся без конца, оставляя какой-то странный привкус. Может, именно поэтому он не может настроиться на написание очередного шедевра, забивая голову всякой чепухой? В любом случае, факт остаётся фактом. Пока его тело расслабленно наслаждается мягкостью бархатистого диванного покрытия, мозг уже ничего не понимает и не хочет, кроме как заслуженного отдыха.

Если бы всё было так просто...

      Напускное умиротворение, которое Какаши сам себе внушил, испарилось в тот же миг, стоило ему более или менее настроиться на эту давно забытую им атмосферу. Телефон, лежащий на тумбочке вблизи этого самого дивана, громким звоном ударил по чувствительному слуху мужчины и завибрировал, сопровождаясь противным жужжащим звуком.       — Твою мать! — выражается Хатаке в своём недовольстве и, чуть погодя и отходя от воплей собственного телефона, берёт в руки раздражающий мобильник, видя на экране нечёткую надпись: «Обито Учиха». Простое, по-обычному официальное имя и фамилия его близкого друга. Не из тех он людей, которые будут использовать дурацкие клички и прозвища. Слишком легкомысленно и бессмысленно.       — «Похоже, придётся купить очки. Моё зрение начинает подводить».       Сделав глубокий вдох и поморщив в раздражении нос, ему пришлось всё же снять этот гудок.       — Обито, сейчас не лучшее время. У тебя что-то важное? — размеренным, слегка хрипловатым голосом протянул Какаши, опрометчиво выдавая в своём баритоне отчётливую утомлённость и напряжение, что, естественно, не ушло от чуткого слуха его бывшего коллеги.       — Воу, Какаши, я по одному твоему голосу могу определить, сколько ты не спал, сколько чашек кофе выпил и насколько насыщенные твои круги под глазами, и это меня не радует. Чем ты так занят? Опять не получается дописать тот роман? — достаточно спокойно, но слегка язвительно высказывается Учиха и ждёт внушительного ответа, предвкушая скорое оглашение оповещения для его друга. Ему уже не терпелось рассказать про сюрприз, который он ему приготовил.       На том конце трубки Обито слышит лишь тихий недовольный рык и глубокий отчуждённый вздох.       — Дружище, я честно рад, что ты так печёшься обо мне. Но этот роман и правда не даётся мне. Идея, гениальность которой зашкаливает настолько, что я не в силах передать всё то, что так хотелось бы. Люди не почувствуют ничего при его прочтении, если я не начну писать нормально. А я... — молвил пепельноволосый, потирая собственную переносицу, — я просто не могу! — уже более уверенно сказал мужчина, как будто бы он сам готов поверить в свою бездарность и без лишней мысли уйти на покой и отказаться от дальнейшего пребывания в этой сфере.       — Пожалуйста, Какаши, успокойся. Вспомни, сколько чудесных книг ты написал. Это ведь было шикарно. А потерять талант невозможно. Тебе ведь просто нужен глоток свежего воздуха, новая волна, вдохновение, озарение, в конце концов. М?       — Да понимаю я, да вот только где его взять? Ты знаешь, что многие из твоих предложений решения моих проблем не по мне. Даже не пыта... — не успел договорить писатель, как голос по ту сторону экрана перебил его и хитро пробормотал:       — Ну что ты, что ты. Я лишь хочу помочь. И я прекрасно знаю, как. У тебя, конечно же, есть выбор: согласиться или охотно согласиться! Поверь, ты не пожалеешь, — Обито со своими внушительными речами заинтриговал даже Хатаке, но что-то не давало покоя, как будто его хотят жёстко наебать.       — Пха, что ж, попробуй удивить меня. Неужели ты думаешь, что есть что-то, от чего я не смогу отказаться? — самоуверенно возмутился Какаши, уже зная ответ на свой вопрос. Однако же его и правда немного напугала и насторожила эта редкая хитрая манера его приятеля, отчего было ещё куда более любопытно, что тот придумал для поднятия у него уровня вдохновения.       — Ох, Хатаке. Я уже готов к смерти от твоей руки, но я ручаюсь, тебе понравится. Будет всё, как ты любишь, уж твои-то вкусы я знаю в точности до мелочей, — Учиха нарочно тянул время и умело презентовал интригу, что вводило в стопор и заставляло ожидать основную информацию с большим энтузиазмом. Но с Хатаке этот номер не пройдёт. Он ненавидит ждать.       — Ты меня пугаешь. Прекрати тянуть время и выкладывай. Как маленький, ей-богу, — вроде бы в голосе Какаши можно было услышать это напускное безразличие, но в действительности его очень интересовало, что его друг уже успел напридумывать. Ни одно его слово не внушало доверия, а лишь заставляло насторожиться.       — Ну, слушай. Вот когда в последний раз ты снимал напряжение? Года два-три назад? Тебе не кажется, что это никуда не годится? В таких условиях не только вдохновение потеряешь. Зачем же так себя мучить воздержанием? — молвил Учиха, предвкушая гневную реакцию, к которой он полностью готов.       — Слышь, Учиха, а ты не ахренел мне в трусы лезть? При чём тут это? Я, по-твоему, животное какое, не знающее смысла жизни без спаривания? — писателя сильно раздражал тот факт, что в его личную жизнь так нагло лезли, даже если этой личной жизни и нет вовсе. Даже самым близким друзьям он не готов раскрывать эти подробности, ведь, чёрт возьми, в этом нет никакого смысла. Слова его друга только раздражали, но Обито на этом не останавливался.       — Да успокойся ты. Конечно, я так не считаю. Но ты пойми, это нормальная потребность. А зная тебя, ты даже самоудовлетворением заниматься не станешь. Тебе это нужно, и не спорь. Я уже обо всём позаботился, — Обито, который уже давным давно выучил наизусть все повадки Какаши, даже не придавал значение его недовольству. Он решил твёрдо стоять на своём и добиться от друга признания поражения.       — В каком смысле позаботился? — у писателя чуть глаза из орбит не выпали. Нервно закусив губу, рука с силой сжала мобильник. В голове крутились не обнадёживающие мысли:       — «Если это то, о чём я думаю, честное слово, я врежу ему и даже прощения не попрошу», — Какаши и правда насторожился и всеми богами молился, чтобы Обито не ляпнул про...       — Мальчик на час. В твоём случае, на три. Не переживай за оплату, это будет мой тебе подарок, — на том конце трубки раздался тихий смешок Учихи. Он знал, что стоит ожидать крик и ругань, но с уверенностью предполагал, что его бывший коллега ему потом ещё спасибо скажет.       Какаши посетил лёгкий шок. Если его ступор можно было назвать лёгким. Брови искривились в отвращении, а нос поморщился. Хотелось высказать много всего интересного его приятелю, но ему хватило силы воли ответить сдержанное:       — Нет.       — Но почему? — Обито распинается в удивлении и, в каком-то смысле, лёгком раздражении. Однако он знал, что этого можно было ожидать и потому быстро успокоил свой нрав и снова сменил тон на добродушный и внушающий, — может, ты прекратишь быть таким упёртым бараном и просто скажешь спасибо?       — Спасибо за что?! — искренне недоумевал Хатаке, повышая свой хриплый баритон на несколько тонов. — Я действительно похож на индивидуума, который будет развлекаться с абсолютно незнакомым мне человеком за деньги? Да ты одним этим предложением уже оскорбил меня. Понимаешь? — негодование и разочарование в этой ситуации перекрывают любые другие эмоции.       — Какаши! — перебил его друг. — Я ни в коем случае не собирался тебя обидеть. Я искренне не понимаю твоих взглядов, но хочу помочь, — сдерживать порывы раздражения было сложно, но он старался изо всех сил. Его другу нужна была помощь. Он это чувствует и готов помочь так, как сам считает нужным. — В любом случае, отказываться поздно, — тихо выдыхает Учиха и натягивает лёгкую улыбку. — Мальчишка уже едет к тебе домой. На твой точный адрес, который я указал. Постарайся. — последнее слово прозвучало с явной издёвкой в голосе, но это было последним, что сейчас интересовало Какаши, ведь он отрешённо глядел в пол и молча проклинал своего друга, не веря, что его слова — правда.       — Я надеюсь, ты шутишь, иначе, клянусь, я убью тебя.       — Нисколечки не шучу. Меньше чем через пол часа к тебе прибудет очаровательный блондин, — натянутую улыбку Обито Хатаке чувствовал даже через трубку мобильника, и это дико бесило.       — Кто тебя просил, скажи мне, а? — чуть ли не прорычал пепельноволосый. — Я не любитель подобного, и ты это знаешь. Даже если он будет полностью в моём вкусе, просто...       — Не переживай, дружище, — перебил Обито, — просто сделай это. Без обязательств. Пойми, что это нормально. Удачи!       — Нет. Я... Я не могу! Обито отмен... — не успел договорить писатель, как на том конце трубки послышались гудки, означающие, что абонент отключился, а точнее, киданул его на произвол судьбы.       Теперь писателя распирало не только от неприязни и озлобленности, но и от жуткого волнения, что поселилось глубоко в его сердце. Ему было непонятно, как стоит поступить в такой ситуации, что сказать, когда приедет этот мальчишка, как объяснить, что это — ошибка, и ему этого не нужно. Он любой ценой хотел предотвратить то, что планировал его друг. Он не из тех людей, для кого половой акт — это лишь снятие напряжения без смс и регистрации. Он просто не мог понять, как всё к этому пришло. Его скучное и унылое существование вдруг разнообразилось этим волнительным моментом, от которого даже его кончики ушей обрели слегка красный оттенок. Стыдно, неправильно, он в любом случае не должен дать себе сделать это, даже если мальчик будет его эталоном. Он был уверен в своих силах, в своей выдержке, но дурное предчувствие перекрывало всё это своей значительностью и напористостью.       — Чёрт! — громко выражается пепельноволосый, небрежно кладя свой гаджет на тумбочку около дивана. — Вот кто его просил? Как мне теперь всё объяснить? М-м-а... — томно протянул мужчина. — Болван!       Как бы он не злился, так он выражает своё терзание и озабоченность. Всё равно сути дела это не изменит, остаётся лишь покорно ждать приезда того самого мальчика по вызову и репетировать в своей голове, как будет правильнее и тактичнее ему объяснить, что он приехал зря.       — Эти пол часа будут самыми мучительными в моей жизни, — обречённо выдыхает пепельноволосый, в какой-то мере смирившись со своей участью.

***

      Мужчина провалялся на диване всё то время, что тянулось до прихода его неприглашенного гостя, легкомысленно погружаясь в внушённое самому себе умиротворение. Он понимал, что эта бессмысленная паника выдаёт в нем поведение глупого пугливого ребёнка, и ему не нравилось это осознание.       За окном раздался шум нехилого по насыщенности дождя. Ударяющиеся капли с силой приземлялись на поверхность оконного стекла и крыши балкона, громко отдаваясь шумом в ушах пепельноволосого. Теперь ещё и внезапно нагрянувший ливень усугубил ситуацию своим присутствием. В такой обстановке обострение апатии, сонливости, пассивного беспокойства гарантированно. Ещё и не пойми откуда взявшиеся переживания о том мальчике вдруг нагрянули в голову гениального писателя.       — «Как невовремя? А если он пешком добирается — промокнет весь. И как я его прогоню в таком состоянии?»       Сил не было как-то приводить себя в порядок. С одной стороны, ему ведь должно быть действительно плевать. Ничего не произойдёт, если он ему откажет, так ведь? Эта работа, она... Какаши не понять её. Он считал тех, кто работает в этой сфере, людьми, потерявшими всякий смысл жизни и нашедшими себя в желании забыться, погрузившись в плотские утехи. Не из тех он, кто станет осуждать, но его искреннее недоумение было ясно. Не понимает он, как можно так отчаянно сдаваться и идти в это полурабство, торгуя своим телом, своей бездуховной оболочкой. Он, как писатель, прекрасно осознаёт всю ценность людского духа и тела. И бывало даже, он писал что-то подобное в некоторых работах, затрагивая эту тему, но никогда не углубляясь в неё. Его размышления иногда приводили его в тупик. А что может вывести человека из тупика?..

Звонок в дверь.

      — «Это точно он. По времени совпадает чуть ли не минута в минуту», — думает про себя мужчина, тихо вздыхает и поднимается с дивана, медленным шагом следуя в прихожую к входной двери. — Боже, дай мне сил, — шёпотом молит пепельноволосый и мысленно, сто раз перекрестившись, берётся за металлическую ручку, нажимает на неё и толкает от себя.       Как только препятствие в виде входной двери было устранено, перед уставшим, но заинтригованным взором мужчины явилась картина, которую он с уверенностью смог бы назвать произведением искусства и, несмотря ни на что, не смел бы отказаться от своих собственных слов. Что более важно, удивлял не только сам вид, стоявшего перед ним мальчишки, но и то, что он был ему безусловно знаком...Чертовски сильно, до мороза по коже, знаком. Казалось, Хатаке беспрестанно пялится, даже не замечая этого за собой и не волнуясь об этом ни на миг.       Чёрные зеницы, не знающие за что ухватиться взглядом, оглядывали парня с ног до головы. Такие знакомые черты. Он уже видел эту утончённую фигуру, эти стройные ноги и женственные руки. Взгляд писателя подмечал даже мелочи, которые ранее он оглядывал, не придавая настолько особенного значения, но сейчас, спустя столько времени, этот молодой блондинистый юноша стоит перед ним, слегка промокший и запыхавшийся, а так же не менее удивлённый, чем сам мужчина, и, кажется, слегка напуганный.       Тело пробрало сильными мурашками, как после внушительно удара током. Он не мог оторвать взгляд и что-то произнести, как и стоящий напротив в холодном подъезде парень, но рано или поздно он всё равно будет должен очнуться от своего загипнотизированного состояния. Когда же эта пелена сойдёт с очей и даст трезво взглянуть на ситуацию?       Дрожащий мальчик, совсем невысокого роста, чуть ли не малость выше широких плеч пепельноволосого, сейчас стоял в паре шагов от бывшего преподавателя и смотрел в его глаза своими, небесно-голубыми и такими пугливыми и растерянными. Казалось, в них, в этих омутах, можно утонуть, погрязнуть в пучине его отчаяния и страха. Хотелось взглянуть ещё внимательнее, ближе, всмотреться, понять и прочувствовать всё, что испытывал он, но единственное, что сейчас было правильно, — это наконец спросить:       — «Что он, чёрт возьми, тут делает?!»       А подозрения на этот счёт не давали писателю покоя ни на миг. В голове так и вертелось:       — «Быть не может, что Наруто...».       Да-да, он до сих пор помнит его имя; имя, которое не смог бы забыть, даже если бы захотел; имя, которое часто вертелось на языке, но каждый раз он заменял его фамилией. Он помнит имя этого парня, который сейчас сжимает свои маленькие кулачки и дрожит перед ним, не смея отвести взгляд и не смея задать вопрос первым. Почему-то так хочется коснуться его влажных малость промокших от этого холодного летнего дождя волос, уложить их чуть правильнее и прощупать мягкость. Не выходит, совсем не выходит из головы это тело, эти губы, эти милые полосы на его щеках.       — «Как же я давно его не видел...»       И почему этот малец одет в такую неподходящую погоде, да и вообще сезону, одежду. Милую, но не разу не развратную одежду, какая была в представлениях мужчины у людей, работающих в сфере проституции. Слегка коротковатые шорты оранжевого цвета с белыми полосами по бокам обнажали длинные, стройные и изящные ноги бледного покрова с малость покрасневшими коленками, как будто совсем недавно он упал и не очень удачно на них приземлился. Белая в рамках приличия укороченная футболка, еле-еле прикрывавшая пупок и резинку шорт, свободно держащуюся на высокой талии. Была она ничем не примечательна, кроме как глубоким вырезом, из-за короткого открывался великолепный вид на утончённые юношеские ключицы. Застыв на них взглядом, мужчина нервно сглотнул и еле как смог поднять взор и снова посмотреть в небесные глаза, которые уже изнывали от страха и предвкушения.       Для них двоих прошли секунды, а для каждого по отдельности — вечность. И мальчик уже было действительно хотел что-то сказать, пытался открыть рот и произнести хотя бы банальное: «Здравствуйте», — но его перебил тихий, хрипловатый и доброжелательный на слух голос. Этот голос успокаивал, томный и красивый, этот голос произнёс:       — Наруто, — и сердце забилось малость чаще. От одного только его собственного имени, с такой лёгкостью слетевшего с языка его бывшего преподавателя, по коже прошёлся лёгкий озноб. Он глазам не верил, но перед ним стоял именно он. И чёрт возьми, так стыдно, что хоть сквозь землю провались, да невозможно. От этого взгляда и голоса не скрыться, всё равно найдёт везде и залезет в самую душу. Только и можно пытаться утихомирить дрожание коленок, чтобы не выдавать своего волнения. Даже странно, а ведь он так любил его уроки.       — К-Какаши-сенсей? Вы? Вы... — и что ему сказать? Что сказать в такой ситуации?       — «Я — Ваша сегодняшняя забава, приехала снять Ваше напряжение! Помните меня, сенсей?!» — Да уж лучше умереть... Только бы не видеть разочарование в этих чёрных недоумевающих и обомлевших глазах.       — Наруто, это ведь ты, что ты тут делаешь? Ты промок и одет... — он не знал, как правильнее будет выразиться, и просто решил не продолжать. Удивление всё ещё не сходило с лица, и последние надежды на то, что, возможно, он ошибся, не хотели покидать голову. Глубокий вдох, и старший обречённо продолжает. — Заходи в дом. Быстро.       Не зная, как именно реагировать на то ли просьбу, то ли приказ своего бывшего учителя, заметавшись и не найдя ни единого решения, что можно было бы противопоставить этому, он всё же кивнул и, как-то даже виновато опустив голову, вошёл внутрь на подрагивающих ватных ногах, нервно перебирая собственные фаланги пальцев и сдерживая порыв незаметно накатывающей паники.       От внимания Какаши не уходит ни один его вздох, ни одно его движение и даже дрожание мышц лица; он замечает всё с точностью до ста процентов. Ловит его беспокойные взгляды и осмысливает ситуацию.       Пока мальчик неподвижно стоит на его пороге, уже в квартире, закрыв входную дверь, Какаши смотрит в ожидании.       — Ну же, разувайся. Небось, и обувь тоже промокла, — голос заботливый, внушающий, он совсем не напрягает и ни к чему не принуждает. Стало немного легче. Однако же, так долго продолжаться не могло. Наруто должен был сказать хоть слово, и он знал, что ему нужно говорить, только не мог подобрать слов, чтобы выразить эту ужасную нелепую ситуацию.       — Какаши-сенсей, п-погодите. Вы... — сказать следующее было довольно сложно, но на языке уже вертелся этот вопрос. — Вы же понимаете для чего я здесь, да? — мальчик прикусил губу и сглотнул скопившуюся в полости рта слюну. Он вытянул шею и отвернул голову, чуть запрокидывая её вверх, пряча таким образом взгляд, но не желая показаться жалким. Прекрасное зрелище в том смысле, что его алебастрового покрова шея, такая тонкая и изящная, что огладить её, коснуться небольшого кадыка стало негласным желанием, которое успело лишь на секунду проскользнуть в голове пепельноволосого.       — Наруто, — вздохнул старший, — я искренне не хочу в это верить, но я так понимаю... — их взгляды случайно пересеклись, и не нужно было быть многословным, чтобы понять их значение, а именно точность предположения писателя. — Я искренне не могу поверить, но давай, для начала, ты пройдёшь, хорошо?       В глазах юноши, таких красивых и на вид измученных, но чистых, читался этот немой волнующий его вопрос, огласить который он попросту не посмел бы. Хоть его и волновало скорее то, о чём сенсей подумает, а не то, что он может с ним сделать, это ведь его работа, даже если Хатаке его учитель. Это ведь его обязанность, это ведь так... Несправедливо, чёрт возьми! И так не хочется быть в его глазах грязным. И так не хочется опуститься в его прекрасных понимающих чёрных глазах. И так не хочется попасть под их гнёт и быть морально истерзанным его разочарованием. Он всё не мог понять, что чувствует, ведь как только начинал думать, что ему придется быть с его учителем, быть с ним во всех смыслах этого слова, он не ощущал ни капли отвращения, как это бывало на протяжении месяца работы в этой ужасной сфере. Впервые он не брезгует, но боится, переживает и не может поверить. Впервые искренне желает быть не мальчиком по вызову и надеется на понимание и сдержанность партнёра. Как глупо... Он и сам всё понимает, но что это за тёплое чувство, которое совсем немного отдавало тошнотой, скорее, из-за повышенной тревожности.       — Я не трону тебя, — чуть погодя, продолжает старший, как будто прочитав мысли Узумаки и докопавшись до их сути. Он и правда не хотел. С самого начала не хотел. Конечно, всё это сейчас выводило на неописуемые эмоции, но больше его интересовала промокшая обувь его бывшего подопечного. — Пожалуйста, снимай обувь и проходи, — молвил этот внушительный бархатистый баритон, томно тянувшийся, словно прекрасная песня сирен, которую ты слышишь перед смертью, прежде чем безвозвратно погрязнуть в морской пучине забвения.       И как не поддаться этому влиянию, этому завораживающему и притягательному голосу? Сказать, что Наруто хотел это услышать — ничего не сказать. Настолько тонкую грань в своих чувствах он и сам не мог до конца понять и осознать. Мальчик прощупывал почву и на данный момент ему было достаточно и этого.       Кивая, блондин покорно потянулся к белым кедам с целью их снятия. Быстро справившись с этим, он поставил обувь на надлежащий для этого стеллаж и сделал пару шагов навстречу мужчине, робких и неуверенных, но сделал.       — Извините, — только и отчеканивает парень, снова пряча взгляд от умных и чувственных глаз мужчины напротив.       — Не извиняйся, — слегка улыбаясь, молвит пепельноволосый, пытаясь таким образом взбодрить растерявшегося и отрешённого мальчика, однако сам же не сказать, что чувствовал себя непринуждённо и спокойно в такой смущающей ситуации. — Мне неловко перед тобой. Давай ты пройдёшь, и мы поговорим.       — Да, — тихо отзывается мальчик и кивает, давая себе волю пройти следом за преподавателем, который, в свою очередь, показал тому дорогу в гостиную и прошёл к ней вместе с ним.       Писатель искренне хотел поговорить с бывшим учеником, который когда-то был для него, в каком-то смысле, особенным. Ещё тогда он выделял его для себя, заглядывался и стремился помочь в чём бы то ни было, на что был сам способен. Всё очень легко было списывать на банальный интерес к способностям подростка и ничего более, но сейчас, когда он увидел его в таком свете, таким красивым, стоящим перед его дверью, растерянным и дрожащим, будто беззащитный котёнок, напуганный, давно лишенный любых источников тепла. Даже его глаза стали выглядеть как-то иначе — чуть более блёклые, и взгляд полупустой. Как будто в них и не отводилось никогда места для каких-либо положительных чувств и эмоций, как будто они уже привыкли выражать одну только боль и страх. Этот бушующий в них беспокойный океан страданий и терзаний было сложно не заметить особенно столь проницательному человеку вроде Хатаке.       Думая об этом, хочется искусать свои губы в кровь, но старший держится, понимает, что предстоит нелёгкий разговор.       Какаши любезно предлагает Наруто присесть на диван, а сам садится напротив него, устраиваясь неподалёку на кресле около небольшого журнального столика. Он хотел смотреть на него, видеть целиком и полностью, улавливать каждую эмоцию, чтобы понять его чувства, понять, комфортно ли ему. Хотя это уже глупо. В такой ситуации не может быть комфортно, но старшему хотелось верить, что он сможет наладить контакт с парнем.       — Наруто, для начала, я хотел бы сказать, что не вызывал никого, — старший чуть нервно проговорил это и на секунду отвёл взгляд, натягивая лёгкую улыбку. Он боялся, что его ученик, пусть и бывший, сочтёт его одним из тех людей, кому нравятся такие развлечения. В особенности он не хотел показаться таковым в этих аквамариновых глазах. — Понимаешь, это недоразумение... — убеждал пепельноволосый напротив сидящего. — Мой друг посчитал, что будет правильным решением устранить мою апатию таким образом и наивно предположил, что мне это поможет, — руки были сложены в замок, а голова немного опустилась вниз. Ему действительно было стыдно, и таким образом он как бы приносил извинения за халатность Учихи. — Мне очень жаль, что у меня не было возможности отказаться, так как было поздно, но я буквально сразу же хотел объяснить ситуацию тому, кто приедет, и отпустить его, — Хатаке вздохнул и поднял-таки взгляд, малость заинтересованный и с чуть грустной улыбкой. — Но тут я открываю дверь и... Наруто Узумаки. Я так давно тебя не видел, не думал, что мы встретимся вот так, — в голосе не было ни капли осуждения, лишь сожаление и понимание. Для полной картины не хватало взять его за руку, за его изящную, женственную ручку. И как, чёрт возьми, перестать об этом думать?       — Какаши-сенсей, — мальчик не выдерживал этого давления стен, его страх о том, что его ненавидят заполонил голову и не давал мыслить здраво. Видит же, что сенсей настроен доброжелательно, но всё равно не может выкинуть из головы собственную противность и отвратительность. — Вы ведь разочарованы во мне, так? Если я Вам противен, я могу у-уйти и... — нервы начинали брать верх. Мальчика откровенно сильно затрясло, а его ладони произвольно сжались в кулачки. Кажется, он еле-еле сдерживал накатывающиеся слёзы, перед некогда любимым сенсеем, сенсеем, который всегда значил чуть больше, но никогда не было ясно, в каком именно смысле. Естественно, даже любое дрожание светлых ресниц не ушло бы от внимательного взгляда чёрных глаз, но сейчас эта не пойми откуда взявшаяся паника слишком сильно била по мозгам и не давала и шанса на успокоение. На это было больно смотреть. Так сильно хочется обнять его. И откуда это слегка противное тепло, разливающееся в груди, сладким и слегка тошнотворным чувством? Как будто бы в кровь попало огромное количество сахара, который до этого ты не употреблял годами, а теперь от непривычки уровень инсулина в ней резко поднимается. За тошнотой идёт головокружение, слабость и общее недомогание, а самое противное, что всё это в каком-то смысле, как наркотик, приятно, и хочется ещё. Добить себя, погрязнуть...       — Наруто, прошу, не говори так, — Какаши больше не мог смотреть на это и без задней мысли встал с кресла и подошёл к Узумаки, медленно и аккуратно присаживаясь перед ним на корточки. Он хотел, чтобы Наруто не чувствовал себя жалко, специально опустился ниже, чтобы тот мог смотреть на него сверху и чувствовать себя комфортнее. Уж немного в психологии он-то разбирается. Рука мужчины нежно коснулась тыльной стороны ладони Наруто, которая покоилось пообок от него. Кулак мальчика был разжат, а дрожь слегка унялась, от чего стало куда легче на душе. — Ты не противен мне. Нисколечки, слышишь? Я не знаю, как так вышло, но искренне верю, что всё вскоре наладится. Разве я имею право осуждать тебя, не зная всех подробностей твоей сложной ситуации? — каждая реплика была сказана тише предыдущей. Таким образом, постепенно убавляя свой тон, мальчишка мог успокаиваться. Блондин шмыгнул носиком и кивнул, немного расковываясь и акцентируя внимание на таком тёплом прикосновении. Очень тёплое и приятное до того, что в сердце больно кольнуло, лестно отдаваясь по всему телу, словно разрядом электричества.       — У-угу... — только и может бормотать парень, шмыгая носиком и изредка глядя в чёрные зеницы, мечась до них взглядом каждые несколько секунд.       — Давай, я сделаю зелёный чай с мятой. Он хорошо успокаивает и просто очень вкусный. Надеюсь, ты любишь такой? — с надеждой спрашивал старший, поглаживая кисть Наруто и ловя его взгляды теплотой своих очей.       — Да... Очень люблю, — кивает парень и убирает кисть из-под ладони бывшего преподавателя, однако же мгновенно кладёт её рядышком, чуть касаясь флангами меж пальцев Хатаке, давая маленький, очень стыдливый для него, намёк на сплетение, чем вызывает у Какаши искреннюю улыбку, душевное успокоение и трепет глубоко в чувственном сердце писателя. Он сплетает в замок свою руку с бледной и маленькой ручкой юноши, сжимает её, делясь своим теплом и заботой, попутно косясь на это зрелище с неким удовольствием. Наруто неловко. Чертовски неловко, но спокойно. Так лучше, так и правда... спокойнее. Он уже и не помнит, когда в последний раз так себя чувствовал. — Спасибо... — очень тихо шепчет Наруто и сам сжимает руку Хатаке, слабенько, но искренне, явно желая этого.       Но, к сожалению, сей трепетный момент не мог продлиться вечно. Мужчине всё же пришлось кивнуть, отпустить руку мальца и, выпрямившись, отправиться на кухню для исполнения уже поставленной цели — чай.       С отсутствием старшего в сердце юноши стало невесть от чего прохладно. Но стены просторной квартиры с хорошим отоплением не давали помёрзнуть бледному кожному покрову мальчика. Всё-таки злое в этом году лето выдалось: холодное, дождливое и очень печальное в жизни Узумаки. Размышляя об этом, парень поджал колени, уткнувшись между них носом, и жалобно, почти неслышно проскулил, снова осознавая, какой он жалкий и ничтожный.       Ещё года три назад он никогда бы не подумал, что окажется в такой вот ситуации. В качестве игрушки для снятия напряжения приехать к дорогому его сердцу учителю. Парень не понимал, почему он ещё не упал в глазах преподавателя, почему тот так нежно вложил его тонкую кисть в свою, и что это была за искренняя улыбка? Он и раньше замечал её мельком, да только совсем позабыл об этом. Времена, когда он был самым счастливым ребёнком. Когда, даже не имея родителей, он умудрялся жить самостоятельно и надеяться на лучшее, когда были сложности с налаживанием отношений в классе, он всё равно находил способы подружиться с каждым, когда он так стремительно вбегал в класс литературы и самый первый нёсся за свою первую парту перед учительским столом, попутно выкрикивая радостное и ребяческое: «Здравствуйте, Какаши-сенсей!», — а тот улыбался ему своей этой улыбкой, такой родной и любимой, уже обыденной, но той, без которой мир юноши будет уже не тот. А кажется, что это было совсем недавно... Может, день? Два назад? А... точно ведь. Это ведь было около двух-трёх лет назад. И ностальгия накрывает с головой. Как часто они оставались наедине и болтали по душам в своё удовольствие, Какаши удивлялся, какой всё-таки Узумаки удивительный непоседа, а Наруто всё вещал о своих грандиозных планах на будущее.       И в какой момент всё пошло не так? Как до этого дошло?       Чайник скрипел, что можно было расслышать с самой кухни. Пару ловких движений и грации, и готовый ароматный чай уже спешил к тому, для кого он предназначен. Какаши аккуратно принёс чашки и поставил на журнальный столик, к которому они оба, при надобности, могли дотянуться. Сам пепельноволосый снова водрузился на кресло напротив Наруто и осторожно взял свою кружку чая.       — Я положил тебе ложку сахара, извини, не спросил, но, надеюсь, всё в порядке, — слегка дуя на чай, молвил мужчина.       — Да-да, Вы прямо угадали, спасибо большое, — как можно спокойнее и естественнее попытался ответить мальчишка и уже сам потянулся за своей кружкой, как внезапно его перебил размеренный тихий баритон...       — Осторожнее, не обожгись, — однако единственное, обо что мог обжечься Узумаки, так это об эту заботу, добрый взгляд и сопереживающий голос. Даже мурашки прошлись по всему телу, но совета парень послушался. И всё же приятно до чёртиков.       — Благодарю, — кивает парень и, предварительно подув на поверхность горячей жидкости, сдувая облачко пара, отпил маленький глоточек.       Какаши наблюдал за юношей, улавливая каждое его движение, прослеживая, чтобы тот не обжёгся, чтобы был аккуратен, а также подмечал его общее состояние, следом попивая свой чай.       — Наруто, я понимаю, что, скорее всего, тебе будет неприятно и некомфортно говорить об этом, но... — Какаши хотел как можно мягче подвести не клеившийся разговор к интересовавшему его вопросу. — Всё-таки я хочу знать, как всё так вышло, — уже чуть тише сказал старший и пристально метнулся взглядом прямиком в небесные зеницы.       — А... — Узумаки снова чуть не начало потряхивать, но он собрался с мыслями и выдал невнятное: — Не думаю, что это так важно. Вам ведь и дела нет, — таким образом уходя от ответа. Конечно, он знал, что за него искренне переживают, но ничего хорошего его история не вещала. Ему и самому больно вспоминать те события месячной давности.       — Наруто, — более строго и внятно промолвил пепельноволосый, — я прошу, не говори так. Я не могу закрыть на это глаза не только как твой учитель, хоть я им уже и не являюсь, — Какаши ставит полупустую чашку с чаем на стол и усаживается поудобнее, выжидающе глядя на ученика. — Не молчи, Нару... Пожалуйста.       К иссушенным глазницам снова подступили слёзы, а рука дрогнула, чуть обжигая-таки пальчик мальчика краем кружки. В итоге она была не очень аккуратно поставлена на стол рядом с точно такой же. Всё-таки трудно было смотреть на него. На такого, некогда... любимого, родного, особенно со своим нынешним статусом. Как-никак, но он не мог позволить его боли вырваться наружу в виде слёз. Перед кем угодно, но не перед ним. Он лучше умрёт, но не позволит себе быть таким ничтожеством. Хорошо бы ещё его психика была согласна с этим утверждением. Наруто снова зарывается носиком в собственные колени, чем умиляет старшего и в то же время вызывает сожаление.       — Х-хорошо, — отчеканивает блондин, шмыгая носиком и незаметно вытирая лишнюю влагу о собственные коленки, снова поднимая немного взлохмаченную головушку.       — «Чертовски мил, чересчур изящен и так хрупок своей душой и телом. Была бы на то моя наглая воля, я бы сделал всё, чтобы эти глаза сияли лишь от счастья, а не от скопившихся в них излишек соли. Что же ты со мной делаешь, Нару, милый...», — думал про себя пепельноволосый в то время, как блондин уже более или менее настроился на разговор.       — Понимаете, всё началось чуть больше месяца назад, — на лице появилась измученная, такая наигранная, силой натянутая улыбка, являвшая собой всю суть разбитого состояния парня. Это было что-то вроде защитной реакции. — Меня изнасиловали... — на этом моменте улыбка стала ещё более натянутой и измучанной по своему виду. Больно, Какаши чертовски больно смотреть, и лёгкий мороз проходится по коже. — Мой бывший одноклассник, думаю, Вы помните, Саске, — по щеке скатывается первая не сумевшая противостоять психически нестабильному состоянию кристально чистая солёная слеза и застревает где-то на уровне пухловатых розовых губ. — С того момента всё пошло под откос. Забавно, да? Мой лучший друг, которому я д-доверял, использовал меня, находясь в самом здравом уме, и до сих пор он угрожает мне видеозаписями с... — нервы юноши уже, откровенно говоря, не выдерживали. Его расшатанная, столь слабая психика даёт всевозможные сбои. Трясясь в ознобе и с силой вжимаясь в бархатное покрытие дивана, пока его наигранная улыбка медленно сползала вниз, а слёзы с новой силой покатились вон из глазниц, ему хотелось закричать. — С... — кажется, ещё немного, и он начал бы захлёбывается в собственных слезах. Эта соль душила, не давала спокойно вздохнуть. Он давно так не плакал. Уже около месяца точно. Кислорода слишком мало, катастрофически недостаточно, лёгкие не могут надышаться, задыхается, это слишком больно, морально и физически, ему невыносимо быть собой, быть таким ничтожеством. — П-понимаете, он ск-казал, что я обязан, обязан отработать ш-шлю... — послышался сдавленный и очень сдержанный, но всё же скулёж. Не хотелось продолжать. Невозможно продолжать. Он всеми силами старался об этом забыть, а сейчас выдаёт всё это тому, перед кем никогда бы не признался. Противно, от самого себя противно.       Взгляд напротив сидящего было просто не узнать. Столько ненависти и мрака в этих и без того чёрных зеницах. Он не помнит уже, когда в последний раз так сильно выходил из себя. Оно и понятно, ведь эти терпкие, жгучие чувства, разрывающие теплоту в грудной клетке своей колкостью он ощущал впервые. Обозлённый на весь мир и отдающий всего себя сопереживанию этому мальчишке, он бы горы свернул ради того, чтобы изменить этот отрывок его тёмного прошлого. Когда же он успел так сильно привязаться к парню, которого не видел пару лет? А может, причина была именно в этом. Именно в нём; и всё это время только он был его путеводной звездой. Тот, кто удерживал его на не самой любимой работе, тот, кто стал прототипом некоторых персонажей, тот, о ком он часто думал и не придавал этому значения, тот, кто являлся ему во снах. А сегодня его вдохновение, его луч света сидит и роняет слёзы на бархатное диванное покрытие в первую же их встречу спустя несколько лет.       Так больше не могло продолжаться. Он и сам замечает, как его сердце начинает изнывать и просить помощи, хотя какое право оно имеет делать это перед тем, кто нуждался в ней куда больше. Недолго думая, не давая договорить Наруто его предложение, которое чуть не закончилось на ужасно непристойном слове, которое ни подходило Узумаки ни по одному из параметров, мужчина незамедлительно встал с кресла и подошёл к юноше, одной рукой поднимая его заплаканное красное личико малость вверх, придерживая за подбородок, а другой чуть надавливая на колени, давая намёк на то, чтобы тот их опустил. Как только немая просьба была исполнена, а отвести взгляд и утереть слёзы парню так и не удалось под стойким, требовательным и перенимающим внимание взглядом мужчины, Какаши наконец приник ближе и чуть приобнял мальчишку, перемещая одну руку на золотистую макушку, поглаживая мягкие шелковистые локоны, сладко пахнущие то ли мятным, то ли персиковым шампунем.       И кто бы знал, что это так приятно — находиться полностью в чужих руках. Парню доводилось не раз отдаваться телом, чтобы отработать свою чистую совесть и избавиться от позора, но ещё никогда он так не желал, чтобы его не отпускали. И кажется, сердце бьётся ещё быстрее, но уже не из-за жара и паники. И кажется, тело чуть меньше потряхивает, но это лишь из-за ступора перед смущающей ситуацией. И кажется, голова напрочь отказывается работать, но это лишь из-за одурманивающего одеколона мужчины, который можно было учуять на столь близком расстоянии. И кажется, он хочет обнять его в ответ, да только вот боится, тянется и тут же отдёргивает руку, что опять же не уходит от внимания старшего.       — Обними, — только и молвит писатель в ответ на негласный вопрос, и юношу больше ничего не останавливает перед странным желанием быть ближе. Его хрупкие тонкие руки обвиваются вокруг талии учителя, а носик зарывается в тонкую ткань чёрной водолазки, приятно пахнущей им самим. Дурманит, завораживает, пока всхлипы постепенно утихают, а дорожки слёз впитываются в элемент одежды Хатаке, к которому так нагло прижались. Это мило. Очень мило... Даже если в такой момент думать об этом неправильно.       Одна из рук Какаши всё ещё перебирает прядки на затылке голубоглазого, нежно проводя по каждому локону, иногда слегка массируя кожу головы. Сначала он делал это осознанно, но, как это бывает, начинаешь забываться и просто продолжать в своё удовольствие, наслаждаясь этим и успокаиваясь под трепетные утихающий с каждым разом всхлипы.       — Чш-ш-ш... — тихо шепчет мужчина почти в самое ушко юноши, чуть ли не касаясь губами его ушной раковины, чем вызывает у парня табун мурашек. — Не говори больше ничего. Не вспоминай, — Хатаке продолжал свои умелые махинации с целью успокоения этого солнышка, — здесь только я и ты, и никого больше. Пожалуйста, не плачь, — уверяет старший, крепче обнимая блондина и вдыхая его приятный сладкий аромат. — Тихо, маленький, тихо... — почти неслышно произносит он, и наконец чуть отстраняется, когда горячее дыхание на его груди стало ощущаться не так часто, как ранее.       — Посмотри мне в глаза, м? — Хатаке присаживается перед парнем на колени и берёт того за плечи, заставляя мальчика выпрямиться и смотреть на него. — Глазки красные. Портят всю свою небесную голубизну, — у писателя проскальзывает улыбка, но не от того, что хочется улыбается, а от того, что так он хотел повлиять на мальчика, успокоить, пригреть и залечить все его раны на сердце.       Глядя в покрасневшие от слёз зеницы, не хотелось сомневаться в своих желаниях, хотелось только действовать. Однако не то чтобы он был мастером в таких делах. Перед ним чуть ли не его идеал, эталон красоты, самое милое создание, от которого невозможно отвести взгляд, мальчик, которому, при надобности, он был бы готов поклоняться и выполнять все его капризы, но, конечно же, он понимает, что не бывать всему этому по причине «Потому что». «Скорее всего, ему будет противно и, возможно, ему противно даже сейчас», — так он думает, переживает и, жаль, не знает, как приятно мальчику было слушать биение его сердца, как приятно было слегка поддаваться под эти умелые мужественные руки, когда те ласкали его золотистые локоны, малость задевая чувствительные ушки. И мальчик не знает, почему идёт столь бурная реакция на его бывшего учителя, ведь химия ещё со школьных времён — совсем не его предмет. Конечно, он подозревает, но не даёт права себе на полное логическое завершение этой мысли.       — Как ты себя чувствуешь? — всё так же тихо молвит старший, убирая руки с плеч мальца и вставая на ноги, присаживаясь рядышком на диван.       — Нормально, — честно врёт парень и вытирает остатки влаги с покрасневших щёк.       — Давай не будем возвращаться к этому. Я не хочу, чтобы ты плакал, — выпаливает Хатаке и снова, не желая сдерживать свои не пойми откуда взявшиеся порывы накрывает хрупкую ладонь парня с её тыльной стороны, трепетно проводя по каждой тоненькой фаланге своими тёплыми малость жёсткими подушечками пальцев.       Наруто легонечко кивает и не знает, что дальше говорить. Они оба не знают, бояться испортить эту установившуюся меж их душами и телами идиллию. Так чертовски спокойно и безмятежно просто держать его руку и смотреть в никуда, сконцентрировав все свои мысли и чувства друг на друге. Это было прекрасно, трепетно и невозмутимо. Однако же ни одна идиллия не может длиться вечно, рано или поздно одному из них пришлось бы нарушить это нерушимую атмосферу умиротворения, и первому довелось это сделать Узумаки, однако не по своей воле, а по своей глупости, из-за каши, мешавшейся в голове после стольких событий. Так опрометчиво он сгородил невесть какой бред, чем ввёл Хатаке в недоумении.       — К-Какаши-сенсей, извините, но когда Вы хотите начать. Я про... — парень вздохнул и отвёл стыдливо взгляд, снова сдерживая накатывающую соль. — Если что, у вас осталось больше двух часов, — такое ощущение, что все эти размышления ушли в никуда и привели совсем не к тому, к чему всё должно было прийти. Будто Наруто в последний момент принял решение замкнуться в коконе, в котором он уже так привык сидеть. Не хотел ничего больше чувствовать, чтобы не сделать себе больнее. Выполнит работу и уйдёт, ведь для этого он здесь. С самого начала здесь, он только лишь должен выполнить работу и удовлетворить клиента.       — «На большее я... Не способен. Слишком б-больно, а я ведь — просто игрушка для утех. Так по чём мне, обычной шлюхе, эти чувства?» — такие мысли не покидают блондинистую головушку с того момента, как его телом воспользовался близкий ему человек, заверив, что на большее он не сгодится, а так хоть мордашкой поторгует.       Какаши пребывал в лёгком шоке, который окутывал всё тело, влияя на каждую мышцу плоти и на каждую клеточку мозга. Неужели все его слова до этого для парня были лишь пустым звуком? Или же мальчишка настолько запутан и запуган, что хочет отделаться уже привычным для него негласным наказанием за его существование и, смирившись с испорченным телом и совестью, уйти куда подальше от единственного человека, перед которым он бессилен и не может сдерживать искренние чувства, тягу и желание быть кем-то, помимо дешевой нелепой швали для удовлетворения чужих потребностей. Какаши не хочет понимать блондина, ведь, даже если захочет, он не сможет. Он не пережил всё то, что довелось перенести ему и сказать фразу вроде: «Я понимаю тебя», — было бы сравнимо с высокомерной показухой и дешёвым лицемерием.       Однако слышать подобное вслух так тошно и противно, что накатывает ощущение, будто и сам виноват в том, что Наруто это говорил. Будто это вина Хатаке, что он не смог обозначить его для себя как нечто большее и донести это до его юношеского сердца. А это не так. Чертовски не так! Он ведь всеми силами старался дать ему понять, что он значит для него куда больше, чем он думает. Так в чём же тогда проблема?       — Наруто, я же сказал, что не трону тебя. К чему ты сейчас это сказал?       — Но тогда деньги Вашего друга... — начал блондин, но тут же запнулся, якобы осознавая настоящую причину нежелания Хатаке. — Я пойму, если Вы не хотите иметь дело с кем-то вроде меня... — Наруто глубоко и рвано вдохнул, отдёргивая руку и складывая обе на груди. — Такой прекрасный и благородный человек, никогда бы не стал заниматься подобным с кем-то вроде меня, — на лице на мгновение проскользнула нервная улыбка смирения, разочарования и осознания своей ничтожности.       — Господи, нет! Наруто, не неси этот бред, мне больно его слушать, — Какаши, не медля ни секунды, встал с дивана и, требовательно схватив за руку блондина, потянул его на себя, а тот, в свою очередь, поддался с необычайной легкостью и по счастливой случайности и неосторожности уткнулся носом прямо в ключицы мужчины, чем был смущён и напуган, отчего попытался тут же отстраниться, используя свободную ладонь.       Однако было поздно, когда обе сильные руки преподавателя взяли в плен необычайно тонкую изящную талию мальчишки, любовно и бережно обвивая её со всей чувствительностью, являя небезразличность и заботу одними только касаниями. Стоило только двум столь разным, но столь любящим телам прильнуть друг к другу, как это тепло, охватившее обоих, не давало и шанса на противостояние своим чувствам и желаниям. Настолько трепетные чувства каждый из них никогда не испытывал, как и это предвкушающее волнение, когда не знаешь, чего ждать или как действовать дальше, когда метаешься и пытаешься понять намерения партнёра, но только больше вгоняешь себя в тупик и начинаешь трястись от лёгкого страха, мурашек и бабочек в животе. Особенно обострено это было у блондинистого юноши, который был охвачен ознобом до внятной ощутимости, ведь Какаши чувствовал, как тот, находясь в его руках, подрагивает, но, несмотря на это, жмётся ближе и, сбиваясь, дышит, как будто не готовится к худшему, а надеется на лучшее, пусть даже он сам ещё не разобрался для себя, что есть что.       Хатаке же был почти уверен в том, чего он хочет, даже если это немного дико и ненормально, даже если это неприемлемо и аморально в рамках его собственной выдуманной и навязанной себе же морали. Даже если так, его запах ловит в ловушку своей привлекательностью, его тело пленит беззащитностью и желанием быть любимым, а не использованным. Уже достаточно взрослый, но ещё такой маленький. Слишком малыш, чтобы обидеть его и слишком очарователен, чтобы отпустить.       — Наруто, прости... — Узумаки не успел и глазом моргнуть как в один момент не почувствовал под ногами пола. Осознание, что его взяли на руки пришло не сразу, а когда наконец пришло, алый оттенок разошелся от щёк до самых ключиц. Казалось бы, даже дышать стало сложнее, и почему так жарко!? Он же наверняка не лёгкий, так он думает, но в самом деле он оказывается куда легче, чем сам ожидал, особенно для кого-то вроде Хатаке. Последние два слова до сих пор крутились в голове юноши, а когда он пытался взглянуть на Какаши, чтобы понять его намерения, то просто не мог вынести этого взгляда, находясь в столь смущающем положении. Единственным наспех выбранным выходом было зарыться куда-то в область шейных изгибов, укладывая голову на плечо мужчины, и как можно лучше пытаться скрывать свою бурную и неясную реакцию.       Какаши, не чувствуя ни капли тяжести, держа милого парнишку на своих руках, очень нравилось любоваться тем, как тот вёл себя. Так мило и по-детски укрывался и прятал личико, так наивно надеясь, что старший действительно не заметит его смущения и возбуждения. Всё это придавало больше уверенности, хотя даже сейчас он закусывает губу и всеми богами молиться, чтобы мальчишка не испугался его, не принял за извращенца, ничем не отличающегося от всех тех других, кто были до него.       Писателю, честно говоря, было так плевать на то, сколько людей касались этого бедного блондинистого чуда. Единственное, на что ему было не всё равно, это на состояние парня и его отношение к таким вещам. Он лично бы переломал каждую косточку в теле всем тем, кто смел так бездумно и небрежно жадно желать иметь сего драгоценного, дорогого его сердцу мальчишку. Сколько бы их грязные руки не пытались опорочить бриллиант, грязь всегда можно отмыть, а ценность сохранится даже под ней. Наруто — тот самый бриллиант, ценностью которого пленён пепельноволосый. Он желал бы обладать, дорожить, обещал бы оберегать и, если того потребуют обстоятельства, даже принести себя в жертву ради сохранения блеска его милого, его прекрасного, его...

Но он ведь ещё не его.

      — Наруто, милый, сможешь ли ты меня простить? — чуть наклоняя голову, Какаши тихо вышёптывал отчаянный вопрос в самое ушко смущенного растерянного парня, который жался к его тёплой груди, как самый миловидный и беззащитный котёнок, желающий ласки, но не имеющий права попросить её.       — У-мгу... — всё, что смог выговорить мальчик, прежде чем наконец-то решился обнять пепельноволосого за шею и прижаться ещё ближе.       Хатаке медленно направился в спальню к просторной широкой кровати, где так нетерпеливо хотелось разложить прекрасного юношу и обследовать каждый сантиметр его плоти, не упуская ни миллиметра алебастрового кожного покрова из виду.       — Прости, прости, прости меня, — всё тише раскаивался пепельноволосый, осознавая, что сейчас придёт момент, когда он нарушит своё слово. — Милый глупый Узумаки, ты не выходишь из моей головы с того момента, как я увидел тебя на пороге своей квартиры всего такого распрекрасного и... — Хатаке издал негромкий раздраженный рык, — не моего... — признаётся писатель и оставляет лёгкий поцелуй на блондинистой макушке парнишки, который всё ещё зажимается в изгибы шеи и ключиц, вдыхая приятный аромат мужчины и в тоже время внимательно вслушиваясь в каждое слово, произнесённое так близко и только ему, только для него, только про него. Этот бархатистый слегка охриплый баритон сейчас принадлежал только ему.       — Я клялся ещё до нашей встречи, что я не трону мальчика, который придёт ко мне. Но от одного твоего вида я как будто превращаюсь в другого человека, не в силах сдержаться перед твоей ангельской красотой, — дверь в спальню отпирается, и Какаши, не медля, несёт пылающее на его руках солнышко к холодным простыням постели, уже очень отчётливо чувствуя узел возбуждения, так сладко тянувшийся и завязывающийся внизу его живота. — Я не хочу, чтобы ты считал меня животным, — шепчет Хатаке, аккуратно укладывая хрупкое тельце не мягкое ложе, застеленное тёмно-синим одеялом. — Не хочу, чтобы приравнивал к тем ублюдкам, кого тебе доводилось удовлетворять до меня, — он являл одним только своим взглядом этому зажавшемуся комочку очарования свои искренние чувства и серьёзные намерения на его счёт. — Не считай, что моё желание исключительно плотское, ведь это не так, — шептал старший и, не теряя времени, уже взбирался на мягкую поверхность кровати, подползая ближе и слегка нависая над юношеским телом, глядя исключительно в голубые глаза, наполненные паникой и желанием быть любимым одновременно. — Я не хочу отпускать тебя, мой удел — грезить желаниями, касаться тебя везде и уделять внимание каждой твоей родинке и веснушке. Но я не сделаю этого, если для тебя это всего-навсего исполнение обязательств в связи с этой нелепой ужасной работой. Я даю тебе выбор, — Какаши выговаривал каждое слово с истомой в голосе и некой сиплостью, вводя в своеобразный транс, завораживая, гипнотизируя и возбуждая. Возбуждая до откровенно выпирающего стояка, который нельзя было спрятать за тканью шорт.       Сам чувствуя свою слабость и открытость, тот пытался свести ноги, что сделать ему, естественно, не удалось из-за того, что меж них так удачно оказалось колено пепельноволосого. Оно не давило, находилось в миллиметре от возбуждённого органа парня. Хатаке не глуп и довольно внимателен, ведь замечает каждое вздрагивание и изменение в состоянии партнёра.       Негласно ему очень льстит, что Наруто возбудился от одного только его голоса, запаха и незначительных касаний. Он бы так хотел сейчас обратить на это его внимание, поставить парня перед фактом, упрекнуть и подразнить, но он держится, закусывая губу и с истомой во взгляде утопает в голубых омутах.       Наруто никогда бы не поверил, никогда бы не подумал, что окажется в такой ситуации. Разве может кто-то в действительности так искренне и бесповоротно желать его? Разве кто-то вроде него достоин этого? Это всё похоже на прекрасный сон, на сказку, основную роль утешения в которой играют стыд, вожделение и искренность.       — «Так не бывает», — промелькнуло в блондинистой головушке, но тут же ушло на второй план, когда ему довелось узреть состояние Хатаке, понять, насколько он возбужден, что тот из последних сил держится лишь бы не сорваться. — «Неужели любить и быть любимым так приятно? Это ли настоящая суть любви? Могу ли я пойти на это?»       — Сделайте это, Какаши-сенсей, — тихо шепчет Наруто, прикрывая глаза и стараясь расслабиться, вслушиваясь в тихое тиканье часов, раздающиеся на фоне всей этой ситуации.       — Ты уверен? — Хатаке касается тыльной стороной ладони пылающей щеки голубоглазого и ведёт вниз к подбородку, шее и ключицам, останавливаясь около груди, слегка оттягивая ворот футболки.       — Да, — утверждает юноша и в подтверждение своих слов весьма нерешительно тянется рукой к щеке мужчины. Хатаке, впервые видя хоть какую-то инициативу, приходит в восторг и поддаётся вперёд, дабы ладонь парня и его щека соприкоснулись.       Какаши доволен, чертовски доволен, что сумел найти путь к нежному израненному сердцу и заслужить это важное хрупкое доверие, которое теперь ни за что не хочет потерять. Когда меж их лицами остаётся каких-то несколько сантиметров, Какаши решает не медлить.       — Хорошо, — последнее, что успевает произнести мужчина прежде, чем накрыть столь вожделенные губы парня своими, охватывая нежным поцелуем сладострастия то нижнюю, то верхнюю губу, уделяя внимание каждому их сантиметру так заботливо и неторопливо, якобы приручая дикого зверька, не знавшего до сей поры настоящей ласки, нежности и любви.       Наруто не спешил отвечать с таким же рвением первые несколько секунд, но эта запредельная сладость, действительная сладость губ партнёра и ранее неведанное чувство эйфории позволяли раскрыться и поддаться без препятствий на пути к прекрасному.       Их губы мягко скользили по губам друг друга, изредка задействуя шершавые языки, а ещё позже Наруто был готов полностью впустить Какаши в свой влажный от обильного выделения слюны рот и ни разу не жалеет, ведь после их полного сплетения стало до одури приятно, как ещё никогда и ни с кем ему не доводилось себя чувствовать, находясь в чужих руках. Может, потому и не доводилось, ведь сейчас он бы не посмел сказать, что Хатаке ему чужой, скорее, наоборот, роднее его, на данный момент, для Узумаки не было никого, абсолютно никого, и он чувствовал это каждым участком своего тела, которые загорались, стоило только вступить ему во взаимодействие с этим прекрасным мужчиной...       — «Что со мной? Не противно. Не отвратно. Хочу касаться его. И правда...», — стыдливо осознавал про себя златовласый, наслаждаясь мимолётными прикосновениями сильных рук на его плоти, ладони которых обласкали ключицы и плечи своими нежными поглаживаниями.       Умелые пальцы прошлись вниз по торсу и взобрались под тонкую ткань белой футболки медленными, внимательными, вовсе не напористыми движениями. Фаланги мужчины проходились то прямыми, то круговыми движениями вверх и вниз, очерчивая подтянутый животик, с еле приметными очертаниями пресса.       Как только поцелуй пришлось разорвать, на первом миллиметре их расставания, Хатаке легонько ущипнул парня за левый бок тонкой талии, заставляя этот маленький запыхавшийся комочек очарования вздрогнуть, зажмуриться и поджать пальчики на ступнях от слегка ощутимой, но всё же резкой боли. На лице писателя проскользнула улыбка и ему невыносимо срочно приспичило зацеловать красные щёчки, попутно задирая футболочку ещё более высоко, оголяя уже и грудь юноши, на которой виднелось два милых, аккуратных, уже успевших затвердеть соска. Большой палец одной из рук переместился на розовую бусинку, массируя её круговыми движениями пока ещё на сухую.       Поцелуями старший желал переместиться на шею, повести языком по каждой жилке и оставить метку принадлежности, но верхний предмет одежды невыносимо мешался, из-за чего у Какаши больше не оставалось выбора, кроме как избавиться от него.       — Солнышко, приподними своё прекрасное тело, — пальцем поддевая кромку белой ткани и оттягивая её, мужчина вышёптывал парню в самые губы. — Я хочу избавиться от этого лишнего куска ткани, — ещё тише молвит писатель и нежно улыбается, наблюдая за раскрасневшимся смущённым ангелочком, который только кивает ему и издаёт звук согласия, слегка мешавшийся с еле приметным тихим стоном.       Наруто послушно выполняет просьбу и белая футболка в миг оказывается небрежно брошенной куда-то на край кровати, что было совсем неважно, когда торс мальчика наконец был полностью обнажен, соблазняя чёрные сладострастные глаза мужчины своим великолепием. Мягкие очертания слегка выделяющегося пресса, тонкие руки, которые пытались прикрыть красное личико, светлая кожа, чуть ли не нездорового алебастрового оттенка, манящие ярко выраженные ключицы, на которых бы так прекрасно смотрелись следы зубов мужчины, и шея, чертовски обольстительная, тонкая и хрупкая, будто готовая в один момент сломаться, если не относиться к ней со всей нежностью и бережностью.       Писатель с каждой секундой чувствовал нарастающую пока ещё терпимую сладостную муку, скопившуюся в области собственного паха. Его член, затвердевший до предела, изнывал в ожидании и предвкушении перед столь желанным, созревшим, но всё ещё запретным плодом, так ещё и ткань белья и одежды стягивала возбуждённую плоть, усугубляя ситуацию. Но спешить было никак нельзя. Он доведёт мальчишку до предела, сделает всё медленно и нежно, возьмёт его как можно бережнее, будет ласкать это притягательное тело и убедит своего партнёра в том, насколько он ценен, насколько важен и любим может быть. Он может быть любимым, он должен быть любимым и он будет, Какаши не позволит ему почувствовать боль, не доведёт его до слёз и не станет принуждать к тому, что не понравится, только лишь продолжит смотреть в небесной красоты глаза своими надёжными, любящими и раз за разом одним только взглядом благодарить за его существование.       Язык Хатаке прошёлся по чувствительному соску, обволакивая его круговыми движениями, смачивая сухую твёрдую бусинку горячей слюной, попутно обжигая дыханием. Мальчишка мгновенно выгнулся и протяжно застонал, не сумев вовремя сдержать свой голос, а Какаши, не дав возможности привыкнуть к этой ласке, второй рукой якобы случайно задел выпирающий из-под шортов бугорок возбуждения парня, что в конец доводило, и подрагивающая мокрая нижняя губа была с силой закушена, да только зря.       — Прошу, не сдерживай свой дивный голосок, — молвил старший, оторвавшись от мокрой ласки. Рука, которая совсем недавно якобы случайно задела возбуждённый пах мальчика, сейчас уже без стыда и совести нагло сжимала выпирающую плоть. — Я хочу слышать тебя. Знать, что тебе нравится всё то, что я делаю. Знать, что тебе нравится быть моим.       Из уст златовласого вырывается громкий протяжный стон, который под конец стал больше похож на жалобное скуление молящего зверька. Ему и правда не хватало замурлыкать, чтобы Какаши почесал его за ушком и погладил по животику.       Совершенный. Такой открытый и беззащитный, он полностью во власти своего бывшего преподавателя. И кто бы мог подумать, что подобное могло случиться. Сказал бы кто раньше, не поверил бы, а сейчас извивается под бывшим сенсеем, которым ранее он мог только восхищаться со стороны, не допуская и мысли ни о чём подобном, наслаждаться и благодарить Бога за одни только знаки внимания и мимолётные взгляды. Это была не влюблённость, нет. Нечто большее, чем сама любовь, само воплощение нерушимой невидимой связи, почему и сложно было это осознать вовремя. Если бы только оба поняли это раньше, но даже в их мыслях это звучало слишком абсурдно. Тридцатилетний взрослый мужчина и шестнадцатилетний мальчик-подросток. Но сейчас это совсем не важно. Сейчас всё совсем по-другому.       Какаши на секунду отстранился подальше, оглядывая ослабленное тело под ним, давая парню пару минут отдышаться, и, не теряя времени, снял с себя чёрную облегающую водолазку, в которой было невыносимо жарко. Узумаки заворожённо вытаращил глазки, глупо моргая и чуть приоткрывая ротик. Его взгляду предстал невероятной красоты торс с великолепными ярко выраженными очертаниями пресса, широкими плечами, крепкой грудью и мускулистыми руками. Парню не верилось, что перед ним его учитель литературы. Он не сомневался в том, что у мужчины прекрасная фигура, но реальность превзошла все ожидания, что глаз было не оторвать, и очень, очень стыдно.       — Нравится? — лукаво спрашивает старший, наблюдая за реакцией юноши и дразня одним своим голосом и видом. — Не стоит так удивляться, ты намного прекраснее, — уверяет писатель и приникает к хрупкой шее поцелуями, иногда слегка покусывая её, а одной из рук продолжая дразнить выпирающее сквозь ткань возбуждение парня и добиваться всё новых и новых стонов, которые сладострастными звуками въедались в слух мужчины.       Губы преподавателя касались его везде, проходились по пульсирующим жилкам на шее, спускались к чётко очерченным эстетичным ключицам и не обделяли всю верхнюю часть торса, в частности, чувствительные соски, которые в особенности выводили Наруто на похабные звуки, стоило только прикоснуться к ним этим умелым рукам.       Узумаки часто зажмуривал глазки и отводил взгляд, когда Хатаке вновь пытался поймать его. Ему дико хотелось наблюдать стыд и желания в невинный глазах. Чего только стоит эта похоть, что невозможно скрыть, и желание этого очаровательного котёнка. Даже если попытается отрицать, всё равно не сможет отказаться, не сможет перестать так резко и чувствительно реагировать на малейшие поддразнивания.       — Мне так нравится, как ты смотришь на меня. Прошу, не отводи взгляд. Я хочу, чтобы ты видел каждое моё движение по отношению к твоему телу, — шептал пепельноволосый, вкладывая изысканную ладонь парня в свою и приподнимая её до уровня собственных слегка шершавых, но влажных губ с целью обласкать каждый пальчик, каждую тоненькую фалангу и хрупкую костяшку. Горячие уста проходились медленными касаниями по бледному запястью, сквозь которое виднелись нечёткие, но яркие очертания синевы вен, а сам мужчина при этом смотрел чётко в глаза парня, который послушался его приказа.       Слегка хлюпающие звуки влажных поцелуев посреди глубокой тишины позднего вечера возбуждали и интриговали. Наруто любовался чарующим мужчиной, что был так нежен с ним, как никто ранее, и всё ещё не мог поверить.       Когда Хатаке закончил и убедился, что мальчик больше не будет отводить взгляд, он спустился малость ниже к бёдрам юноши и оттянул резинку таких лишних и мешающих сейчас шорт. Наруто невольно вздрогнул, простонав невнятное: «П-пожалуйста», — слегка приподнимая таз навстречу руке преподавателя.       Какаши невольно ухмыльнулся, довольно стягивая шорты по стройным уязвимым ножкам, которые с самого начала так сильно привлекли внимание писателя. Он не ожидал услышать из уст блондина ничего подобного и тем более мольбы. Неужели так сильно хочет его? Ведь его плоть и правда изнывает не хуже, чем у самого Хатаке. С ним ведь никогда так бережно не обращались.       — Солнышко, я не расслышал, повтори, чего ты хочешь? — томно проговаривает старший и охватывает руками бёдра бывшего ученика, слегка сжимая и наклоняясь к выпирающему сквозь нижнее бельё небольшому члену, неспешно и дразняще проводя по поверхности ткани влажным языком сверху вниз по длине, что так оттянула материал белья.       Блондин со стоном вскрикивает и зажимает себе рот ладошкой, однако же он быстро убирает её от губ, когда вспоминает просьбу не сдерживать голос.       — Пожалуйста, избавьтесь от этого и п-прикоснитесь... ко мне, — громко вздыхая и выгибаясь навстречу дразнящим махинациям, уже более внятно и громко просит юноша.       — Хорошо, малыш. Как пожелаешь, — мужчина покорно исполняет просьбу мальчика, ещё более медленно стягивая нижнее бельё, полностью избавляя его от всей этой лишней ткани на идеальном чарующем теле своего смущенного ученика.       Пред взглядом чёрных зениц предстал небольшого размера член, аккуратный и до предела желающий получить должное внимание. Наруто машинально попытался свести бёдра, но сделать этого, естественно, не удалось. Мужчина, заметив эту робкую попытку, якобы наказывая лежащее перед ним солнышко, чуть сильнее, чем ранее, ущипнул блондина за мягкую кожу, отчего тот моментально дёрнулся и тихо проскулил, поджимая пальчики на ступнях и слегка вздрагивая в коленях.       Какаши улавливает каждую тонкость реакции и наклоняется, чтобы оставить невесомый поцелуй на том месте, где недавно причинил терпимую боль. Нежным поцелуем он извиняется за свою несдержанность и, не прекращая своих ласк, медленно и бережно раздвигает стройные ножки.       Наруто было невообразимо неловко видеть с такого ракурса своего бывшего преподавателя. Того самого учителя, который всегда с улыбкой на лице рассказывал новую тему, приветливо здоровался и интересовался его самочувствием и настроением. Эти самые руки иногда трепали парня по непослушным волосам, а монотонный хрипловатый голос некогда хвалил его за хорошо выполненное домашнее задание, а не за то, как красивы его стоны, доводящие до приятной истомы внизу живота, и как изящно и эстетично его тело, которое хочется обласкать и беречь, никому не отдавая.       Мысли об этом норовили желать большего, как бы сильно стыд не охватывал юный разум. Именно это так сильно возбуждало в нём. Помимо красивого тела, голоса, запаха, прекрасных черт лица и внимательности, куда больше дразнило осознание этой разницы. Разница между тем сенсеем, который был в школе, и тем, который сейчас бережно раздвигал стройные ножки бывшего ученика, без стыда, без совести разглядывая каждую родинку на чистой бледной коже мальчишки.       Тёплая ладонь Хатаке накрыла собой головку парня, из которой сочились белые капли семени, не находившие себе места в переполненном негой члене. Истома рвалась вырваться наружу, а касания старшего усугубляли ситуацию своей ловкостью и опытностью.       Фаланги мужчины прошлись по всей длине, задевая слегка влажные от скатившихся на них капель спермы яйца, и тут же вернулись к головке. Спустя мгновение, ладонь полностью обхватила размер парня и легонечко, до боли нежно и до невозможности приятно водила по разгорячённой плоти сверху вниз. Губы приникли к гладкому кожному покрову внутренней стороны бедра, лёгкие поцелуи которых подбирались всё ближе к возбуждению блондина.       Наруто остро реагировал на каждый поцелуй и движение, робко и сдавленно выстанывал звуки, дающие понять, как сильно ему нравится, когда учитель ласкает его плоть, уделяет ему внимание на самых чувствительных участках его кожного бархатистого покрова, будто наперёд зная, как будет реагировать тело юноши, будто понимая, куда и как нужно коснуться, поцеловать, провести, чтобы доставить максимум удовольствия. Какаши всего-то хотел распробовать, а Наруто казалось, что тот знает его как облупленного, знает о его теле даже больше, чем он сам.       У пепельноволосого начинала кружиться голова от того, как сильно его член стягивался плотными тканями и изнывал от неудовлетворённости, и это нужно было поскорее исправлять, пока Хатаке не сорвался окончательно.       Оторвавшись от своего увлекательного занятия, он всё же выделил для своего удобства немного времени и поспешил избавиться сначала от штанов, а после и от нижнего белья.       Зрачки в голубой радужке расширились до предела в момент, когда трусы были стянуты с обворожительного тела пепельноволосого. Он не мог отвести взгляд даже при осознании того, как неприлично это сейчас выглядит. Как бы стыдливо не алели его щеки, как бы старательно он не сопротивлялся этой напасти, как бы ему не хотелось быть сдержанней, рот сам приоткрылся в изумлении, когда взгляд аквамариновых зениц падал на будоражащую картину огромного слегка пульсирующего члена, подрагивающего от вожделения, несомненно его, несомненно из-за него.       — Ты так взбудоражен? Неужто так нравится? — томно спрашивает старший, одурманивая манящим внушительным баритоном. — Одни только мои поцелуи на твоих бёдрах вызывают у тебя бурю чувств и ощущений, ты теряешься, я прав? — фаланги мужчины поочередно прошлись навстречу к паху мальчика по мягкой плоти бедра. — Я хочу уделить внимание каждой твоей родинке, каждой веснушке, каждой впадинке, венке и жилке, — медленно завораживающе молвит писатель и наклоняется к животику парнишки, проводя языком по оголённому еле приметно пульсирующему члену.       Мокрый обильно смоченный слюной язык круговыми движениями обводил головку, пока чуткий слух внимал ответную реакцию в виде стонов. Мальчик стал упрямо и моляще выгибаться навстречу и сильно сжимать кромку одеяла, пытаясь перевести внимание и дать себе волю отдышаться, но это не сработало. Старший, заметив инициативу своего солнца, полностью вобрал в рот его длину и сразу же сильно обхватил её губами, параллельно работая языком от головки до самого основания.       Наруто нравился этот ракурс, хоть он никогда бы и не признался ему в этом. Видеть, как его учитель покорно берёт в рот, за щёки, доставляет удовольствие, вовсе не заботясь ни о чём, кроме комфорта партнёра. Вот оно, оказывается, что значит истинно желать человека до такой степени, что полностью позабыть о себе, своих желаниях и потребностях. Ублажать и поощрять, угождать и обхаживать, боготворить и обольщать, тешить и услуживать.       Наруто невольно хочется впервые в жизни доставить удовольствие партнёру, сделать ему приятно, ублажить так же, как и учитель старается ублажить его. Согреть своей теплотой, прижаться к надёжной груди, оставить множество обжигающих поцелуев на шее и тоже... Тоже прикоснуться к его плоти, беря на себя всю ответственность за то, что так возбудил и одурманил.       Какаши не отрывается от своего увлекательного занятия, но успешно успевает наблюдать за развращенным солнышком, которое сам же совратил и развратил, явно довольный своей работой. Его маленький Нару уже давно не маленький, но всё равно он всё такой же громкий, как и прежде, только вот раньше он всё время голосил на переменах, а сейчас стонет от ощущения влажности шершавого языка на своём члене, находясь во рту своего сенсея, выгибаясь навстречу и изредка шепча тихие робкие мольбы, только уже не те мольбы, когда он умолял не ставить ему двойку, а те, которыми одурманивал мужчину и подчинял себе, сам того не осознавая.       Руки мужчины успевали быть везде и сразу. Они плавно водили по ножкам, изредка щипали его за ляжки в моменты, когда Наруто стонал громче прежнего или вовсе пытался сдерживать стоны, и до покраснений и следов от ладоней сжимали бёдра парня. Какаши совсем не чувствует себя некомфортно, ему приятно доставить удовольствие, и он ускоряется, замечая, что размеры мальчишки увеличиваются прямо внутри его ротовой полости.       Звуки исходящие из мальчишеских уст становятся всё громче. То, как он пытается ухватиться за одеяло, чтобы не сорваться и не взять преподавателя за волосы, выглядит чертовски мило. Хочется двигаться навстречу, но он лишь иногда позволяет себе приподнять таз. Стискивая зубы, громко выдыхая остатки хриплых стонов, он с новой силой вскрикивает и ощущает приближение распространившиеся внутри него неги, которая уже рвалась выплеснуться наружу.       — Кха... Какаши-сенсей! — громкий надрывной стон. Он питает невыносимую жажду кончить, но всё равно пытается отстраниться и показать, что тому стоило бы выпустить его плоть изо рта, пока блаженная истома не вырвалась наружу. Он не знал, как его сенсей это воспримет и жутко боялся испортить эту идиллию. — Я сейчас... К... — всеми силами старался донести, прокричать и оповестить, да только тот не спешил отстраняться ни в какую.       Движения стали быстрее, ловчее и куда более ощутимыми. Он уже не мог ничего сказать, сильно выгибаясь и хватаясь за кромку тёмно-синей ткани, высвобождая пронзительный крик, мешавшийся со стоном удовольствия; Наруто достиг самого пика блаженства, расплываясь в удовлетворенности и томлении, распространившейся по всему обласканному изнеженному телу.       Белая вязкая жидкость выплеснулась наружу, заполняя собой рот мужчины, растекаясь по его языку и за щеки. Какаши наконец выпустил из плена плоть златовласого и, не на миг не сомневаясь, с долей удовольствия сглотнул всё семя до последней капли, ощущая слегка горьковатый с привкусом приторной сладости вкус, который на тот момент казался однозначно несоизмеримо прекрасным. Вкус его малыша, его маленького Нару.       Мальчишка встрепенулся и тут же расслабил тело и все мышцы, что были напряжены до получения желанной, необходимой разрядки. Он откинулся на кровать полностью, смотря в потолок и воспроизводя громкие попытки отдышаться и вобрать побольше кислорода в изголодавшиеся лёгкие. Сил никаких не было, однако же он осознавал, что, скорее всего, это далеко не конец; его тело всё ещё горело находясь под его учителем. Несомненно, они продолжат. Ведь как бы то ни было, Наруто не простил бы себе, если бы оставил Хатаке без разрядки, в которой тот так нуждался.       Наруто поднял голову и слегка мутным взглядом взглянул на отстранившегося Хатаке, который стёр тонкую ниточку слюны со своего подбородка, используя большой палец. Его взгляд являл боль, желание, одурманенность и сильную выдержку. Парень не мог смотреть в эти глаза, он сделал ещё парочку глотков воздуха и попытался подняться на локти, что успешно получилось.       — Какаши-сенсей... — всё ещё тяжело дыша, проговаривает парень и переводит томный меланхоличный взгляд на колом вставший член, истекающий излишками природной смазки. — Я тоже сделаю Вам прият... — мальчик потянулся одной ручкой к возбуждённой плоти сенсея, но его руку перехватили и настойчиво убрали.       Какаши не позволит. Он пообещал себе, бросил этот вызов — сегодня этот мальчишка будет в центре его внимания, и он никак не отступится, не позволит ему своевольничать, а оставит лишь возможность наслаждаться им. Какаши медленно подносит кисть к губам и оставляет легкий поцелуй на запястье.       — Нет. Ты не должен. Просто наслаждайся, сегодня ты — моё солнце, — поцелуи поднялись чуть выше к внутренней стороне ладони. — И я не отпущу тебя после осознания этой, пусть даже и глупости, — Хатаке уверен: как бы не относился к нему его мальчик, он не хочет, чтобы его мальчик был чьим-то ещё. Он сделает всё, чтобы тот остался рядом: решит его проблемы, подарит ему любовь и всего себя, никогда не причинит боли и не станет упрекать за ошибки. Он же в силах сделать всё это, только пусть эти голубые глаза смотрят на него с любовью изо дня в день, а эти руки зарываются глубоко в пепельную шевелюру, которая обычно довольно взлохмаченная. Пусть его губы целуют его при пробуждении и снова одаривают вниманием, когда тот ложится спать. Разве он не заслужил счастья? Разве он так много просит?       Сейчас и правда всё слишком иначе. Мальчик сглатывает слюну, скопившуюся во рту, и, еле находя силы, опираться о локти, робко тянется сквозь своё смущение навстречу к бывшему учителю. Раньше эта робость была такой невинной и пустяковой, до боли нелепой, выраженной в довольно смешных и глупых ситуациях. Как когда-то, когда однажды Наруто, столкнувшись с преподавателем, не удержал равновесия и втянул его в эту неловкую ситуацию, падая на пол и не нарочно провоцируя падение учителя. Тогда сенсей упал прямо поверх мальчика, успев удержать планку, нависая над хрупким мальчишеским тельцем. Тогда, находясь под сенсеем, Наруто дрожал и просил прощение за свою неуклюжесть, чем вызвал улыбку на бледном лице, а сейчас он, будучи в том же положении, протяжно сладко стонет и прогибается от каждого его прикосновения, чем вызывает у того только сильное желание по отношению к своему юношескому телу.       Хатаке, словно хищник, искренне полюбивший свою добычу, выжидает и печётся о комфорте и ощущениях мальчишки, сам испытывая невыносимое сладострастное желание слиться с этим хрупким полюбившимся ему телом.       Мужчина ухмыляется и вновь наклоняется для поцелуя, отныне не глубокого, не страстного, но чувственного и пленительного для губ обоих. Златовласый дрожит от остаточного удовольствия и новой волны накатывающего трепета и похоти по всему телу. Он ощущает на губах лёгкий привкус собственного семени и тут же облизывает их, задевая языком и губы Хатаке.       Мужчина польщён столь милым, покорным и доверчивым жестом, потому, не теряя времени, он принимает решение зайти дальше и наконец восполнить ту пустоту, что переполняла тело и сердце мальчика с тех давних пор. Сердце бешено билось в предвкушении. К сожалению, у него не было никаких специальных средств для мальчика, чтобы ему было более комфортно и приятно или хотя бы менее болезненно и неприятно. В следующий раз он это обязательно исправит, а в этот раз пусть он его простит. Он постарается сделать всё, чтобы заменить боль сладким удовольствием.       Мужчина проводит большим пальцем по щёчке парнишки, плавно передвигаясь на губы. Розовые, обцелованные и влажные, и всё это благодаря его заслугам. Его солнышко светило ярче любой звезды, и плевал он на всех тех людей, кто не ценили этот свет. Теперь он только в его руках, и он сбережет его, не даст угаснуть. Он расцвёл, находясь именно с ним, находясь под ним, находясь рядом с ним.       — Пожалуйста, открой ротик, хорошо? — ласково просит мужчина, самостоятельно неспешно раздвигая губы мальчика и проводя подушечкой большого пальца по ряду беленьких красивых зубов.       Узумаки хочет сглотнуть скопившуюся вязкость во рту, но точно знает, к чему сейчас эти провокации, и послушно приоткрывает рот.       Для взора Хатаке такая картина весьма пошлая и невыносимо бесстыдная, но он не воспринимает своего мальчика как что-то отвратительное, как грязного человека, не знающего моральных устоев. Он видит только доверчивого милого котёнка и гордится, что заслужил это доверие у запуганного жизнью и людьми зверька.       Хатаке проскальзывает по язычку большим пальцем, обводя вокруг и заводя слегка глубже, надавливая на него, заходя чуть дальше, к глотке, что непреодолимо доставляет Наруто дискомфорт и тянет на не лучшие ощущения внутри, которые норовили вырваться наружу. Какаши больше не намерен его мучать. Он вытаскивает большой палец, заводя в ротик два других: указательный и средний. Мужчина укладывает их на язык и разводит, обводя и смазывая пальцы вязкой слюной.       — Малыш, я не хочу сделать тебе больно. Ты же знаешь, что делать? — шепчет старший и оставляет лёгкий поцелуй на горячем лбу голубоглазого.       Наруто слегка кивает и прикрывает губы, захватывая длинные пальцы преподавателя и заглатывая их глубже в глотку, контролируя дыхание и работая языком, который с усердием вылизывает каждую из фаланг, обильно смачивая их вязкой горячей слюной.       Во рту мальчишки было так приятно и горячо, скользко и влажно, что писателю казалось, будто пальцы внезапно стали его эрогенной зоной, раз он получал удовольствие даже от подобных махинаций, хотя он понимал, что дело, скорей, не в конкретных действиях или участках, а в том, кто их воспроизводил по отношению к нему. Ему было бы однозначно противно, будь это кто-либо другой, но за светлоголовым солнышком наблюдать хотелось вечно и без довольной улыбки этого делать никак не получалось.       Когда Хатаке посчитал нужным остановиться, его пальцы замерли, не реагируя более на движение шныряющего языка внутри рта Наруто. Он приподнял его голову вверх, взяв её второй рукой за подбородок. Узумаки открыл рот и отпустил пальцы, сглатывая остатки слюны и внимательно наблюдая за Хатаке, который вновь спустился к его бёдрам, начиная поглаживать одно из бёдер сухой рукой. Красный оттенок, преобладающий по всему телу, граничил с бледностью кожного покрова, и выглядело это невероятно красиво.       — «Неужели я не могу устоять перед ним? Никогда бы не подумал, что он пленит меня своим очарованием настолько, что я потеряю грань между здравым смыслом и сумасшествием. Невероятный и такой... Мой», — думает пепельноволосый, раздвигая ножки мальчика, отодвигая одну из них тыльной стороной ладони, а другую крепко сжимая за бедро.       — Расслабься, я не буду спешить, — убедительно уверяет пепельноволосый и получает в ответ невнятное: «Мгу...». Но, несмотря на согласие, солнышко закрыло свои глазки и, в попытке расслабиться, только больше напряглось. Это не смутило Хатаке, лишь вызвало улыбку и смешок. — Я начну.       Учитель приставил два пальца к колечку мышц мальчика и неспешно провёл вокруг него, нанося вязкую слюну вокруг отверстия. Какаши видит, как Наруто вздрагивает от столь лёгких прикосновений на столь чувствительном месте и, закусывая губу, идёт дальше, входя внутрь пылающего тела по две фаланги указательного пальца. Узумаки малость выгнулся и громко вздохнул, прикрывая глаза и действительно стараясь расслабить тело, чтобы то стало более податливым. Палец вошёл до конца довольно легко, что было неудивительно в связи с должной разработкой в ходе особенности работы парня. Какаши, чуть погодя, вставил второй палец сразу до третьей фаланги и слегка пошевелил ими внутри, оценивая состояние дырочки. Парня пробрал озноб, а первый блаженный сдавленный стон от данной ласки не заставил себя ждать.       Это до смешного непонятное чувство, но до невозможности приятное, не давало покоя. Этот юноша такой теплый внутри, такой горячий снаружи, такой беззащитный по своей сути. Что это, если не инстинкт? Инстинкт обладать тем, что так полюбил, инстинкт защищать то, что тебе так дорого.       Мужские длинные пальцы сейчас окутаны теплотой сжимающихся стеночек парня. Эти самые пальцы внутри юного тела, пылающего от вожделения взрослого мужчины. Эти самые пальцы, некогда крепко держа в руках мел, уверенно водили им по доске, вырисовывая иероглифы, а сейчас они уверенно проникают глубже в дырочку полюбившегося ему ученика, растягивая его для дальнейшего полного слияния их тел.       Не успел блондин отойти от недавней разрядки, как его член вновь стал наливаться кровью и становится всё твёрже. Это невыносимо, просто поразительно. Раньше он едва мог кончить один раз в процессе половых актов с незнакомцами, а в большинстве случаев и подавно не доходил до разрядки, что, собственно, никого не заботило. Но с ним, с сенсеем, с ним всё по другому.       Какаши закончил с растяжкой мальчика и вытащил влажные пальцы. Наруто отдышался и поднялся на локти, с немым молящим вопросом глядя в чёрные зеницы.       — Наруто, станешь моим? Могу ли я... — Какаши не успел закончить свой вопрос, как вдруг его перебил высокий голосок голубоглазого.       — Да. Вы можете. Вы... можете делать всё... со мной, — робко и тихо промолвил блондин и отвёл взгляд, прикрывая рот рукой.       — Ты так мил... — томно тянет Хатаке и аккуратно приподнимает своё солнышко. Руки охватывают бёдра за их внешние стороны и подтягивают тело парня к себе, дабы тот оказался ближе и принял удобное положение. — Хочу видеть твоё лицо и слышать твой голос, когда я войду. Не сдерживайся, смотри на меня.       — Хорошо. Вы можете не медлить и не сдерживаться, — проговаривает юноша, закусывая внутреннюю часть щеки и нервно пялясь на размеры учителя, действительно поражаясь столь масштабным объёмам. Было видно, как ему больно и трудно, каждая венка на возбуждённой плоти пульсировала и требовала внимания. — Вы ведь еле сдерживаетесь... — очень тихо и стыдливо упрекал блондин, отводя взгляд, даже как-то виновато пряча голубые глаза, что очень умиляло старшего.       — Не думай об этом. Я не хочу, чтобы тебе было больно, — отвечает Хатаке и, наклоняясь, оставляет поцелуй на бархатной шее юноши, продолжая поглаживать его мягкую кожу. — Расслабься... Может быть немного неприятно.       — Знаю.       — Мх... мне больно это слышать, малыш. Вот почему я не хочу, чтобы тебе было больно и неприятно.       Слова Какаши звучали очень внушительно, в них действительно хотелось верить, несмотря ни на что, а эта его лёгкая улыбка, расслабленная и блаженная, нежная и слегка вымученная, но такая родная и обворожительная. Она будет ещё долго сниться Наруто во снах, он не сомневался в этом. Даже если всё это всего-навсего временное счастье, он будет рад погрузиться в него с головой, пока есть такая возможность. Даже если после всё будет как прежде, всё будет... невыносимо, как прежде.       Да только все мысли о дурном уходят, стоит только снова увидеть эту чарующую улыбку, почувствовать эту нежность, и больше ничего не хочется, кроме всего этого. Просто быть, быть кем-то важным, кому-то в действительности нужным. Нужным ему.       Хатаке никогда не налюбуется, никогда не перестанет нуждаться в свете этого солнца, уж точно не после того, как долго он пробыл в тени одиночества.       Момент настал, оба готовы к этому, осознанно и чувственно. Оба нашли то, что так давно искали, в чём нуждались, чего им на самом деле не хватало.       Наруто лёгким кивком даёт понять, что готов зайти дальше, Какаши воспринимает это предельно ясно и правильно. Придерживая бёдра парня, он приставляет свою разгоряченную плоть к разработанному колечку мышц юноши, слегка надавливает, проникает внутрь истомившегося в ожидании тела пока лишь только головкой.       Блондин извивается, слегка выгибает спину, жмуриться и издаёт слегка жалобный утробный стон, больше похожий на скуление, ощущая ту самую некую томившуюся в его теле эйфорию, мешавшуюся с лёгким дискомфортом.       — Тихо, маленький, тихо... — нашёптывает Хатаке, вовсе не спеша, ни разу не заботясь о себе. Он бы до конца жизни ненавидел себя, если бы его мальчик, полностью доверившийся ему, был разочарован в нём. Не позволит. Только через его труп.       Громкие резкие вздохи, разносившиеся по комнате, постепенно утихали и сменялись на протяжные сладкие стоны, означающие, что мальчишка привык, и Какаши стоило бы продолжить, что он и сделал. Хатаке медленно продвигался вперёд, наблюдая за тем, как Узумаки стискивает зубы и пытается унять предательское дрожание собственных коленей. Пальчики на ступнях поджимались, а руки цепко ухватывались за мягкие ткани, которыми была устлана кровать. Старшему тоже не легко; после столь долгого воздержания, в особенности, пред столь сладким и манящим созревшим плодом своего вожделения. По всему его, слегка вспотевшему, телу проходились накатывающие волны приятного изнеможения и приступы острой боли, исходящей от переполняющей его истомы, рвущейся наружу.       Он входит до конца, медленно и постепенно, даёт привыкнуть, надеется, что не увидит разочарования и боли в небесных зеницах. И не увидит. Узумаки до сих пор не мог расслабить собственного тела, но стоило войти до конца, как вдруг он почувствовал до невыносимого приятное ощущение. Мужчина явно затронул нужную точку среди мышц, окутывающих и сжимающих его плоть, отчего из уст парня раздался протяжный стон удовольствия, сладко растянутый высоким голоском, слушать который было подобно райскому наслаждению.       Дар Божий — издавать такие звуки. Хатаке хочет снова слышать это. Этот голос. Медленным темпом он выходит примерно наполовину и вновь до основания входит внутрь парня, каждый раз выводя Наруто на новый то приглушённый, то более высокий стон, контрастом мешавшийся с такими хриплыми и низкими вздохами, что вырывались из уст пепельноволосого. В глазах плывёт, чувствуется, как более важные сейчас тактильные факторы обостряются. Раствориться в ощущениях горящей плоти, пленительной и, без сомнений, восхитительной.       Казалось, спёртые вздохи парня были отчётливо слышны по всей квартире, громкие, но такие мелодичные. Мужчина, чётко видя реакцию парня, решает смело брать всё в свои руки, когда тот, наконец, смог полностью ослабнуть в его сильных руках. Сжимая бёдра до отчётливых покраснений, темп, с которым двигался старший, постепенно нарастал. Всё, что оставалось парню, раствориться в ощущениях, острых и приятных, в усладу и удовольствие себе.       Растрепавшиеся по смятой подушке пшеничные локоны, голубые глаза, что закатывались с каждым новым толчком, слегка проступившая на лбу испарина, искусанные зацелованные губы, подрагивающая переносица, когда тот в очередной раз жмурится и стонет сквозь зубы, сменяя громкие вздохи на прямые и отрывистые. И всё это для одного единственного мужчины, чьи сильные руки успели стать родными, чьё прекрасное тело успело стать любимым, чей внушительный голос успел полностью покорить и одурманить доверчивого мальчика, не оставляя ни капли сомнения ни в едином слове. И казалось, идиллию меж ними разрушить просто невозможно. Тела, сплетающиеся меж друг другом, ускоряют темп своего взаимодействия. Юноша извивается как ловкая змея, до хруста выгибая гибкую спину, пока в этот самый момент руки Хатаке норовят переместиться на тонкую талию, не давая ей отныне возможности опуститься.       Писателю слишком приятно ощущать тепло обволакивающих его стенок, до одури лестно и любо, но всё равно, как бы то эгоистично не звучало, недостаточно. Ещё ближе, хочется быть ещё ближе, прильнуть вплотную, обнять, расцеловать, а это положение однозначно не самое удобное для внезапных желаний, фантазиями являвшихся в голове без устали.       В очередной раз, когда блондин под ощущением наполненности и услады до хруста костей выгибается в спине, Хатаке уверенно решает перехватить податливое тело за талию и расположить к себе на колени. Пальцы впиваются в кожу, слегка ощущая очертания рёбер, и подтягивают блондина к себе, усаживая на свои колени. Наруто вовсе не против быть ещё ближе и полностью погрузиться в самозабвение, окутывая тела друг друга. Цепкие руки парня хватаются за широкие плечи мужчины, сильно сдавливая их и выплёскивая рваные вдохи от непрекращающегося темпа, с которым Хатаке входил в его тело. Пепельноволосый, в свою очередь, охватывает юношу за талию, прижимая ближе, не мешая при этом теперь и блондину воспроизводить движения в виде рывков.       Близость сводила с ума. Даже на таком расстоянии, когда меж их лицами остаётся каких-то несколько сантиметров, в их глазах лишь похоть и расплывчатые очертания друг друга. Мужчина с чёртиками в чёрных омутах наблюдает за старательными, раскованными и слегка резкими движениями голубоглазого. Каждый толчок не остаётся без ответной реакции в виде стонов у обоих, разница лишь в их звучании, однако оба они лестны друг для друга, и остальное совсем неважно.       Упиваться этими чувствами одно удовольствие. По комнате только и раздавались то громкие, то приглушённые вздохи и стоны, в примеси с хлюпающими и хлопающими звуками от каждого нового толчка и прыжка. Удовлетворение настигнет совсем скоро, а пока что они продолжают двигаться и смотреть друг на друга, видя перед собой в тусклом свете спальной комнаты своё истинное спасение.       — Обними меня. Не бойся, — молвит Какаши сквозь стоны, пока его пальцы немеют, сжимая бледный кожный покров талии, впиваясь в неё самыми кончиками пальцев. — Можешь закрыть глаза... Я буду рядом. Ты будешь чувствовать меня, — шепчет старший, прислоняясь губами к манящей бархатной коже шеи. Как же вкусно от него пахнет. Приятные ароматы сладости и свежести, мешавшиеся в идиллию для обоняния писателя.       Наруто подчиняется и с неким облегчением обвивает руки вокруг шеи мужчины, в очередной раз выгибаясь в спине и чутко ощущая касания губ на своей шее, вытягивая её для удобства новых и новых поцелуев, попутно прикрывая веки.       Хатаке довольный, как кот своей добычей, благодарен такому подчинению со стороны блондина и не прекращает оставлять мокрую дорожку поцелуев от небольшого кадыка до тонких ярко выраженных ключиц.       — Какаши-и-и... — Наруто лишь тянет тонкую шею, поддаваясь ближе, выстанывая в самое ухо учителя его имя своим приглушённым голосом. — Сенсей, Вы... — и снова громкий стон от резкого толчка. Наруто не успевает договорить, как его учитель, словно чем-то недоволен, резко насаживает его по самое основание, надавливает на бёдра и не даёт пространства на отступление.       — Чш-ш-ш... Маленький, не нужно этих приставок, — хватка постепенно ослабевала и Хатаке вовсе стал поглаживать своё солнышко, которое явно слегка испугалось. — Я ведь уже как два года не твой учитель.       — Но Вы мой... — хотел было робко возразить юноша, но его губы были внезапно перекрыты губами мужчины, мягкими и нежными. Они переманили всё внимание и он уже и забыл, что хотел сказать , отдаваясь ведущим губам в нежном поцелуе. Он делает всё тактично, но при этом не оставляет ни пространства для свободного дыхания, ни путей отступления.       На последнем издыхании поцелуя, не сумев сдержать скопившегося удовольствия, Хатаке прикусил нижнюю губу парня и провёл кончиком языка по поверхности незначительной ранки, которую сам же и оставил, и за которую ему ни капли не было совестно.       Мальчишка, малость скуля, стонет в самые губы мужчины, в последние мгновения касаясь влажных уст своими.       — Я твой. И это законченное предложение, — губы Хатаке искривляются в томной и блаженной улыбке, а сразу за ней из сомкнутых уст следует упоительное мычание, неописуемое и малость хрипловатое.       Наруто тоже приятно улавливать каждый звук и стон, а в особенности подобные слова, сказанные лишь для него. В любой другой ситуации он бы усомнился, но не сейчас, когда он добровольно, с удовольствием принимает член бывшего преподавателя в себя всё глубже и быстрее. Он давно привык и с каждым незначительным движением внутри выстанывал все свои ощущения на языке вздохов. Длина мальчика вплотную прилегала к торсу мужчины, что тоже не оставалось без внимания. Стоило посредственным движениям случайно затронуть возбуждённую плоть, как это неизменно отдавалось с ещё большим блаженством.       Оба тела уже были слегка вспотевшие, но продолжали двигаться в предвкушении приближающейся разрядки. Узумаки снова испускал капли семени, излишки которых стекали на подтянутый торс старшего и вязко смазывали его в последствии движений обоих. Хатаке несомненно довольно ощущал это, параллельно пялясь на хрупкие мальчишеские плечи. Зубы сами норовили оставить там укус, что и произошло далее. Острые зубы не слишком сильно сомкнулись вокруг нежной кожи и оставили прекрасный ровный след. Узумаки вздрогнул, но не возразил.       — Скажи, маленький... — томно шепчет Хатаке, — ты так течёшь из-за меня? Или из-за того, что я делаю с тобой? — вопрос до неприличия смущающий и некорректный.       — «С чего бы это он?» — возникает в голове парня, пока его тело начинает потряхивать с большей силой, и двигаться становилось труднее, находясь практически на пике.       Какаши не ждёт ответа, но он его получает.       — Вы... — очень тихо шепчет Наруто и пронзает слух старшего очередным стоном.       Хатаке берёт всё в свои руки во всех смыслах. Помогает мальчику двигаться, видя, что у того уже очень мало сил. Руки, сжимающие бёдра направляли мальчишку и оба смогли ускориться, вступая в предоргазменное состояние вместе.       — «Разве так хорошо бывает?» — эта мысль посетила каждого из них, но ответ был прямо перед глазами, что более важно, они ощущали ответ, прочувствовали его каждой клеточкой и мышцей.       Наконец приходит тот самый момент, последние усиленные и ускоренные до всех пределов толчки, и мальчишка окутывает всю квартиру своим пронзительным и сладостным куда более громким, чем прежде, стоном с именем возлюбленного на устах. А Какаши, в свою очередь, на момент эйфории в полной мере проявлявшейся с приходом оргазма, ещё более цепко ухватился за изнеженное тело и в какой-то мере помог своему солнышку прогнуться.       Напряжённая плоть обоих избавилась от всех излишков сладкой неги в их телах при помощи тел друг друга. Истома, настигшая их с головой в один и тот же момент, пронзала, словно разрядом электричества, разнося ток удовольствия по всему разгоряченному телу от паха, до самых кончиков пальцев по тонким фалангам. Они ещё никогда не чувствовали такой волны блаженства ни с кем-либо. Даже Хатаке, и тот задумался, а было ли ему хоть раз в жизни по-настоящему приятно. Ведь весь его опыт по сравнению с этим довольно однообразен и непримечателен. Может быть, конечно, это всё от долгого воздержания, но, пожалуй, это последнее, на что Хатаке спихнёт любовь к златовласому мальчишке. А стоит ли её спихивать на что-то или скрывать, если теперь и без слов всё предельно ясно? Понимает ли Наруто, во что ввязался? Да если б только он признался себе, что ввязаться в это ему однозначно хотелось...       Семя Наруто выплеснулось прямиком на торс Хатаке в то время, как мужчина кончил внутрь, слегка напугавшись, что его мальчик будет против.       — Нару, прост... — хрипло, с отдышкой тянет старший и не успевает закончить, как не менее взбудораженный высокий голос перебивает его.       — Нет. Всё хорошо, — Наруто полностью без сил, всем телом уваливается на Хатаке, который, несмотря на своё изнеможение, держит парня, пытаясь прийти в себя после совсем недавнего экстаза. Узумаки ощущает, как внутри него разливается вязкое тепло, жидким семенем растекающееся по растянутым стеночкам. Хатаке, ещё малость погодя, всё-таки вынимает свою плоть, ощутившую разрядку, из тела бывшего ученика.       Они слышат тяжёлое дыхание обоих и не могут даже предположить, что сейчас стоит сказать или сделать. Возможно, все слова излишни. Они только что постигли друг друга в полной мере, после чего не осталось сомнений, как сильно они привязаны друг к другу. Наруто тратит последние силы на то, чтобы крепче обнять учителя за шею, трепетно вплотную прижимает, будто бы боясь потерять. А Какаши, в свою очередь, лишь успокаивающе поглаживает его по спинке, проходясь пальцами по позвоночнику и поочерёдно пересчитывая плавными касаниями каждое ребро.       У парня от столь невесомых касаний по всему телу расходятся мурашки. Носом он утыкается в плечо мужчины, обжигая горячим всё ещё сбивчивым дыханием его кожу.       Поглаживания писателя заходят выше к шее и, не останавливаясь на ней, сразу же взбираются в мягкую копну золотистых волос, в которых будто бы запуталось само дневное светило. Длинные пальцы массирующими движениями зарываются вглубь блондинистых прядей, вторая рука поправляет выпавший локон, заправляя его за ухо. За это время оба более или менее отдышались и пришли в себя.       — Солнышко, пойдём в ванную? — пытает удачу Хатаке, когда решает задать этот вопрос, и сразу же после него слышит молчание и ощущает, как мальчик робко трётся носиком о его шею. — Это значит «да»? — мило улыбаясь и продолжая поглаживать головушку парня, допытывается Какаши.       Наруто вновь молчит и закусывает губу, не зная, как ответить или, точнее, будет ли правильно ответить правдой. Должен ли он? Стоит ли? А если он хочет? Он теряет грань, которую совсем недавно мог различать. И всё-таки, кто для него его учитель?.. Хотелось бы верить, что не клиент на три часа. Не в пустую же были сказаны все те внушающие нежные слова?        Златовласый приподнимает голову с мужского плеча и останавливается напротив красивого утончённого лица. Действительно красивого, с чёткими линиями подбородка, ровными прекрасными скулами, пухловатыми губами, аккуратной дополняющей всю картину родинкой под нижней губой на подбородке, ни разу не портящим картину шрамом, расположенным поперёк левого глаза и в целом аристократическими чертами лица. Ему кажется, или он стал ещё прекраснее, чем ранее?       Юноша приникает губами к миниатюрной родинке, оставляя поверх неё поцелуй и вводя этим самым поступком Какаши в приятный ступор. На прекрасном лице растерянность, но она так же быстро сменяется на любящую благодарную улыбку. Подушечки пальцев одной из рук мужчины проходятся по до сих пор красным щекам блондина, поглаживая тонкие полосы, пока тот стыдливо отводит взгляд и самую малость приметно кивает.       — Я буду принимать это за «да», — лукаво произносит Хатаке, хитро щурясь и оставляя лёгкий поцелуй на носике мальчика.       Пока Наруто округлял голубые омуты, Хатаке встал с кровати вместе с ним на руках. Он всё так же держал того за бёдра, пока мальчик обвивал ногами его талию, а руками шею.       Мужчина направился в ванную. Пусть он и чувствовал себя уставшим и изнеможённым, но парня держал крепко и прижимал к себе плотно.       Пройдя в нужную им комнату, Хатаке поставил юношу на пол, и его ступни моментально были обожжены холодом кафельной плитки. Наруто не придал этому значения, а Какаши уже набирал ванную, изредка мельком поглядывая на обомлевшего Наруто.       — Как ты себя чувствуешь? — интересуется старший, поворачиваясь к парню полуоборотом.       — Я в порядке, спасибо, — хватаясь за собственный локоть другой рукой, отвечает парень.       — За что благодаришь?       — За то, что беспокоитесь, конечно! — стыдливо, но уверенно лепечет блондин.       Мужчина, тихо посмеиваясь себе под нос, кидает многозначительный взгляд в сторону бывшего ученика. Они больше не говорили до момента, пока ванная не была набрана.       От горячей воды, которая испускала пар, стало жарковато. Стены постепенно покрывались очень мелкой испариной. Какаши без суда, следствия и предупреждения, снова подхватил мальчишку на руки с необычайной, как казалось, лёгкостью и аккуратно уложил его в водичку.       — Не горячая? Всё хорошо? — старший смотрит на реакцию тела блондина, тот не дёргается, и из этого он делает вывод, что всё в порядке.       — Да, — так же и словами подтвердил парень.       Наруто поджимает колени, обхватывая их руками и утыкаясь в них носом. Горячая вода обволакивает вспотевшее тело и омывает все природные жидкости, что были на его теле после недавнего секса.       Какаши также поспешил погрузиться в просторную ванную к своему зажавшемуся мальчику. Ему было комфортно, пока это солнышко было рядом и грело его душу, а горячая вода грела плоть. Он с удовлетворением наблюдал за парнем, который явно чего-то ждал и не мог толком пошевелиться или что-то сказать. Забавное до неприличия милое зрелище, которое то и дело выводит на негромкий сдержанный смешок со стороны Хатаке.       Наруто поднимает голову и вопросительно смотрит на бывшего преподавателя.       — Чего? — интересуется он, не понимая, чем вызвал этот внезапный беспричинный смех.       — Да ничего, — лукаво ухмыляясь, молвит старший и слегка выжидает, прежде чем протянуть руку. — Иди ко мне, — проговаривает он, приглашая малыша к себе поближе, а если быть точнее, то вновь к себе на колени.       И, конечно же, без единого намерения на что-то пошлое. Но от незнания этого мальчишка снова покраснел и робко, весь в сомнениях, всё же взял руку.       Хатаке притягивает парня и усаживает его к себе на руки так, что тот мог коленями обхватить его бёдра. Руки старшего смыкаются в замок вокруг тонкой талии, а голова устало ложится на мальчишеское плечо. Парень вздрагивает, но уже спустя пару секунд, когда мужчина расслабился, мальчишеские руки также обвились вокруг мужской шеи.       — Наруто, — Хатаке бережно проводит одной из рук ниже к ягодицам и, слегка раздвигая их, промывает колечко мышц парня, избавляя его от остатков своего семени. Наруто подрагивает у того на руках, но понимает, что с ним делают не то, о чём он изначально подумал. — Солнышко, прости за это, — Какаши убирает руку, когда заканчивает и тянет её к мочалке и мылу. — Позволишь мне самому, вымыть тебя? — спрашивает Хатаке, намыливая волокнистый предмет гигиены и надеясь на положительные ответ.       — Хорошо, — кивает парень и покорно расслабляется, чтобы быть податливым под каждое движение.       — Замечательно, — шепчет пепельноволосый, кладя на место мыло и проводя по спинке парня намыленным нежным, приятным телу предметом.       Мальчик сидит покорно и поддаётся под каждое движение мужчины, ощущая, как по его плоти скользят пенящиеся волокна мочалки, нежно и приятно натирающие бархатистый кожный покров. Блондин вытягивает шею, приподнимает бёдра и меняет положение рук, когда это требуется. Помимо волокон мочалки, его кожу задевают и оглаживают кончики пальцев писателя. Юноша в очередной раз выгибает спину, когда старший проводит по его позвонкам, делая последние штрихи в промывании тела.       Когда это заканчивается, Хатаке смывает с Узумаки пенку тёплыми струями чистой воды. Наруто стал немного тяжелее дышать от повышенной влажности внутри ванной комнаты. Его красное личико иногда безуспешно пыталось спрятаться от взгляда чёрных зениц. Тело испытывало приятное ощущение облегчения и чистоты.       Сейчас он невольно вспоминает, как в тот день, когда его друг предал его и воспользовался его телом, он всеми силами пытался отмыться от этого унижения. Принимал душ раз за разом, натирал кожу жёсткими мочалками до ничерта не безобидных покраснений, ронял слёзы, разбавляя воду своей солью, и ненавидел своё тело.       Почему-то сейчас, вспоминая об этом, уже не так сильно хочется плакать, почему-то ощущение грязи, которое всё это время было навязчивой мыслью хоть частично, но уходит из его головы. Его руки сумели отмыть его душу, отмыть его тело. Он точно просто учитель литературы и писатель или всё-таки волшебник? Как его рукам удаётся доводить парня до озноба даже самыми лёгкими прикосновениями? Как его глаза умудряются заставить верить им? Он чёртов Бог, если, конечно, не самый настоящий дьявол...       — Спасибо, — тихо лепечет парень, когда тот кладёт мочалку на место. — Давайте я тоже помогу Вам, — неуверенно предлагает парень и получает медленный утвердительный кивок. Но...       — Один момент, — останавливает того пепельноволосый и приникает к шее парня, обхватывая её нежную кожицу губами, мягко втягивая её и легонько прикусывая клыками. Его целью было оставить парню свою метку собственности, что он и сделал, после чего оторвался наконец от сего увлекательного занятия. — Прости, твоя шея так тонка и обольстительна. Не могу смотреть на неё и осознавать, что она принадлежит не мне.       — К-какаши-сенсей, простите, но... Вы же понимаете, в каком я положении, — расстроено отвечает парень, изумлённый поступком мужчины. Рука сама льнёт к тому самому месту, где теперь стоял аккуратный яркий засос, который юноша перекрыл ладонью. — Мне нельзя. Я и мечтать о таком не могу. Я точно не тот, кто Вам нужен, — мальчишка закусывает губу, утыкаясь в плечо старшего. — Я благодарен Вам за всё. Мне правда с Вами было очень хорошо. Всем сердцем и телом до изнеможения. Так спокойно и тепло рядом с Вами... — парнишка шмыгает носиком и внезапно ощущает, как его волосы стали оглаживать, нежно проводя по локонам. — Но Вы достойны куда большего, чем я. Мои проблемы меня погубят, если я уйду с этой ужасной работы. Простите...       — Не прощу, ведь ты не уйдёшь, — уверенно утверждает мужчина, не давая и намёка на то, что он будет того уговаривать, на что парень крепче его обнимает, как будто бы и правда прощается, не может смириться с утратой, но и не может отпустить и, кажется, вовсе того не слушает. — Я не позволю тебе туда вернуться. Я решу все твои проблемы, если ты только...       — Я люблю Вас... — перебивает звонкий голос, который вот-вот был готов издавать всхлипы, да только не хотел он быть таким жалким в глазах его. — Но Вы не должны...       — Помолчи. Всё, что нужно, ты уже сказал, — Какаши приподнимает голову младшего со своего плеча и берёт обеими руками его за щёки, оглаживая их большими пальцами и с уверенностью глядя в глаза парня. — Я избавлю тебя от этого, обещаю, — Хатаке приникает губами к мягким щечкам, оставляя на них несколько лёгких поцелуев. — Ты останешься со мной?       — Да, — кивает Наруто, всё ещё не в силах поверить, что это действительно происходит. В его голове куча разных сомнений, недосказанности, но он слышит предложение, от которого не может отказаться, и соглашается. С облегчением вздыхает и в последний раз решает довериться человеку, в последний раз. Если не ему, то никому больше.       Чтобы как-то разбавить эту неловкую слегка гнетущую атмосферу, Наруто улыбается и легонечко убирает руки мужчины со своего лица. Он изящно выгибается и крепче прижимается к уже любимому, в один момент склоняясь над его плечом и кусая того где-то в области основания шеи.       Какаши ухмыляется, наблюдая за этим детским баловством и искренне не понимает, с чего вдруг такие смелости?       — Ты снова соблазнить меня решил? Если так, то у тебя успешно получается, — лукаво допытывается старший, а мальчишка, в ту же секунду выпучив глазки и нелепо моргая ими, вспыхнул алыми цветами.       — Н-нет же! — утвердительно и громко молвит младший и наигранно обиженно дует губки. — Просто хотел тоже... Знать, что Вы мой.       Какаши пару секунд переваривает данную ему информацию и не может сдержать смеха. Он охватывает мальчика за талию резко и так крепко, как ни разу прежде, прижимает того невыносимо близко, слегка приподнимая его тело на себя.       — Сенсей, Вы меня раздавите, — сдавленно молвит парень и легонько улыбается, когда Какаши всё же ослабляет хватку.       — Прости. И больше без приставок и обращения на «Вы», умоляю.       — Хорошо, Какаши... — слегка робко с непривычки проговаривает Наруто и с замиранием сердца приникает к губам возлюбленного, самозабвенно позабыв о всех невзгодах, отдавшись трепетным касаниям.       — Я люблю тебя, малыш, — шепчет Хатаке в самые губы парня, на момент невинного робкого поцелуя и в этот же момент негласно клянётся никогда более не отпускать сей солнечный источник своего вдохновения. Оберегать его лучи до скончания своих дней, укрывать своей тенью от всех невзгод и питаться его светом, отдавая взамен всего себя и даже больше.