Поля и луга

сентябрь 1914

Вечерело. Большинство солдат уже почивало на нарах, чтобы как следует отоспаться после плотного ужина. Сегодня они впервые наелись с голодухи от пуза. Те, у кого ещё были силы, перекидывались в картишки, выпивали или лежали на лугу, наслаждаясь пурпурным закатом. Эрвин развалился на соломе под конюшнями и в пятый раз перечитывал одну и ту же книгу. За месяц она потрепалась, засаленные страницы блестели и пропитались запахом тушёной конины. Уставшие до смерти, парни притихли и вслушивались в пение птиц. Кто-то даже втихомолку молился, чтобы они щебетали всю ночь. Когда молчит природа, значит, что-то неладно, это все давно зарубили себе на носу. Эрвин окинул взглядом лагерь, полный когда-то молодых и резвых ребят. Сейчас же их внешность казалась ему обманчивой, стоило только посмотреть солдатам в глаза — древние старики, хотя всем здесь было слегка за двадцать. Даже был в их рядах один девятнадцатилетний парнишка, Марти, в его сапогах сейчас бродил по двору Моблит. Свои же он утопил в каком-то болоте, и как бы ни горевал по Марти, тот умер весьма вовремя. Со дня на день должны были доставить почту, и Моблит, бедняга, ночами не мог сомкнуть глаз, всё грезил об одной столичной суфражистке. Зоэ, вроде бы, её звали. У Эрвина была ужасная память на имена, но он точно видел её на перроне в день отправки на фронт. Она стояла в толпе плачущих жён и матерей, но не проронила ни слезы. Зная, что это может быть их последней встречей, Зоэ хотела, чтобы Моблит запомнил, как она улыбается. Тогда, заметив, что Эрвина никто не пришёл провожать, она крепко пожала ему руку, желая удачи. Было в том рукопожатии и сострадание, и горечь расставания, и забота, хотя Зоэ видела Эрвина впервые в жизни. Совершенно удивительная особа, подумал он тогда про себя. Ни с того ни с сего у склада послышались крики и брань. — Вот же чёрт. — Эрвин спрятал книжку в нагрудный карман и пошёл проверить, что происходит. Новые кирзовые сапоги ужасно натёрли ноги и лишили его твёрдой походки. — С чего весь этот сыр-бор? — Тут жабоед пытался стащить блок сигарет! — коренастый вояка по имени Майк волочил за шкирку худощавого паренька в лагерь. — Майк, пусти его. — С каких таких делов? — Нам поставили сигарет на сто человек, а нас семьдесят осталось, — Эрвин похлопал его по плечу. Майк отшвырнул пацана в солому и пошёл прочь. — Отребье, — сплюнул он уходя. Эрвин опустился перед парнем на колени, пока тот с хрипом откашливался. Худой как щепка; его кожа отдавала нездоровой желтизной, на вид ему было лет пятнадцать, не больше. — Они бы на тебе живого места не оставили. — Эрвин достал из кармана сигарету и закурил. — Кто тебя надоумил табак воровать? Наши бы и глазом не повели, если бы ты утащил тушёнку, но не сигареты, дурак. Француз смотрел на него злыми голодными глазами. — Ты понимаешь меня? — переспросил он на французском. Малец кивнул, вытирая слюну и кровь с лица. Пробормотав что-то, он протянул ноги и устало откинул голову, но не порывался уходить. Услышал, паршивец, что еды здесь впрок, и сидел, облизывался, жадно вдыхая запах конины с картошкой. — Есть хочется? Он кивнул в ответ и, сжав большой и указательный палец вместе, поднёс их к губам, затягиваясь дымом воображаемой сигареты. — Держи. — Эрвин отдал ему свою. — Я пойду попробую взять тебе еды. Сегодня у солдат был праздник и они совсем не желали обращать внимание на мальца, который сидел под бараком, потирая побитые плечи. Верхушка поставила продовольствия на всю роту, но из окопов сегодня вернулось три четверти. Так что не жалели ничего: ни еды, ни выпивки, только сигареты сторожили как полоумные. Сколько табака воякам ни присылай, им всё будет мало. Эрвин подошёл к котлу с едой и набрал полный черпак жаркого. Майк цокнул языком, проходя мимо: — Не панькался бы ты с этим подонком, пускай и дальше пухнет от голода. — С нас не убудет. Душные, пропитанные запахом пота и пороха, казарменные бараки светились домашним теплом в лучах заходящего солнца. Сентябрьский давящий зной наконец сменился прохладой. Чувствовалось, что море близко, вечерняя влага молочным туманом стелилась по земле. — Поешь. — Эрвин протянул ему алюминиевый котелок и ложку. Он жадно проглатывал куски мяса, не жуя, но на половине порции остановился. — Как зовут-то тебя? — спросил Эрвин, но малец только прищурился недоумевая. — Имя? — Леви́. — Доедай, Леви́. Кто знает, когда тебе ещё так повезёт. — Эрвин присел на стог возле него и предложил французу ещё одну сигарету. — Нас трое, — сказал Леви, вытянув сигарету из пачки. — Сестра и брат, они тоже голодные. Эрвин поморщился. Трое голодных, никому не нужных детей, застрявшие в этой глуши — грустное зрелище. — Много вас в деревне осталось? Леви отрицательно помотал головой. Пепел сигареты упал в его порцию, но он и бровью не повёл, зачерпнув одну последнюю ложку. Что-то с этим парнишей было не так, может, голод его измотал, но руки у него были совсем не детские — костлявые и мозолистые. Да и голос у него был низковат для подростка, хотя и не удивительно, ведь он потянулся за третьей сигаретой. — Сколько тебе лет? — Девятнадцать. — И как это тебя не призвали? Парень пожал плечами. В армии ему бы пришлось несладко. Эрвин представил, как этот малец согнулся бы в три погибели под весом снаряжения. Над ним бы точно издевались свои же из-за его худощавого телосложения и низкого роста. — Я остался с братом и сестрой. — Младшие? — Не намного. — Вам нужно уходить отсюда, здесь скоро начнутся бои. Леви лишь нахмурился и поворотил носом, будто Эрвин сказал какую-то чушь. — Я возьму это с собой. — Он держал котелок цепкой хваткой. Даже если бы кто-то попытался сейчас отобрать у него еду, парниша бы, не задумываясь, всадил ему окурок в глаз. — Валяй. — Эрвин прикрыл веки, вдыхая запах полевых цветов, стоящий в густом воздухе. Леви подорвался и убежал прочь, вверх по холму. Эрвин лишь разочарованно пожал плечами. Его доброта стоила ему алюминиевого котелка и теперь придётся есть из каски, пока кто-то из ребят не помрёт и он не заберёт их котелок себе в наследство да на добрую память. Но он пытался сгладить досаду мыслью, что сегодня трое детей поедят горячей еды. Мошкара тучей осела над бараками, сколько от неё ни отбивайся — проку ноль. Со временем учишься не обращать внимания на визг в ушах и смиренно отдаёшься ей на съедение. Майк и ещё пара тройка солдат сидели посреди лагеря, и все усердно стирали в тазах носки с рубахами, резво перебирая босыми пальцами ног выгоревшую траву. Эрвин знал Майка со школы, тот был его года на три старше. После выпуска Майк пошёл по стопам отца работать в обувную мастерскую, да только забивая набойки и пришивая подошвы вряд ли проживёшь интересную жизнь, считал он. Так двадцатилетний Майк, полный мечтаний о необъятном красивом мире, вызвался добровольцем в армию Британской Южноафриканской компании. В водах Индийского океана он смыл с себя налёт детства и вернулся в родные края спустя два года, чудом оклемавшись от малярии. Но надо отдать ему должное, он насобирал немалый багаж историй про темнокожих девиц. Теперь же все, кому не спалось, и кто просто любил развесить уши, слушали эти истории про экзотический далёкий мир, где пальмы, белый песок и смуглые красавицы, падкие на мужчин в форме. Что в этих историях было правдой, а что выдумкой, мало кого волновало. Главное, что ни одна из них не была похожа на другую. Солнце скрылось за горизонтом. Потушив костры, солдаты попадали на койки и дружно захрапели. Почти ни в ком уже не осталось того животного страха войны, который не давал им уснуть на первых порах. На фронте сегодня ночью затишье, только вдали был слышен призрачный гул поезда, да пара раскатистых хлопков. Эрвин и Моблит заступали в дозор первыми. — Мины, — сказал Моблит после очередного хлопка. — Кому-то сегодня не повезло. Мало кому на фронте удавалось застать такую тёмную, глухую ночь, куда привычнее было рябое небо, усеянное вспышками осветительных ракет и снарядов. Эрвин поглядывал на часы, нервно ёрзая ногой. Его клонило в сон и он хотел поскорее сдать пост, чтобы как следует отоспаться. Кто знает, сколько ещё тихих ночей ему уготовано. — На днях сюда перекинут новобранцев, — Моблит помрачнел, уставившись на свои сапоги. — Снова будут гадить под себя от страха по ночам, — Эрвин цокнул языком. — Чур я сплю наверху. Щёки Моблита раскраснелись от смеха. От новобранцев на поле боя мало толку, их выкашивают пулями, как бурьян. Но если их обяжут подготовить зелёных к боевым действиям, то, вполне возможно, они получат дней семь отдыха. — С новобранцами, может, подкинут ещё водки. Для храбрости. — И почту. — Давно получал последнее письмо из дома? — Недели две назад. Солдаты замолчали и шагали плечом к плечу вдоль бараков. В их сердце той ночью не было плохого предчувствия, бдительность притупилась, и они то и дело мечтательно вздымали голову вверх, рассматривая звёзды. В небе гудели моторы. — Разведчики. — Почему их не сбивают? — Слышишь поезда? — Моблит почесал пальцем ухо. — Наши только стягивают артиллерию. После последнего боя почти вся техника вышла из строя. Но у немцев совсем всё худо, раз они не воспользовались ситуацией. Оба преисполнились молчаливым ликованьем. Сегодня они стали свидетелями воистину волшебной тихой ночи. — Завтра им достанется, — вздохнул Эрвин, смотря в сторону фронта. — Будут держать под шквальным огнём, пока всех не перебьют. Он смолчал о том, что их товарищам тоже придётся туго. Немецкие аэропланы военной разведки безнаказанно парили в небе и лунный свет освещал им позиции британской армии словно карманный фонарик. — Ну и поделом этим чертям. Ответ Моблита прозвучал совсем неуверенно. Глядя на его вытянутое, добродушное лицо с копной соломенных волос на макушке, никто бы не поверил, что он действительно может желать смерти кому угодно, даже врагу. Эрвин часто ловил себя на мысли, что такие, как они, совсем не годились для войны. В отличие от старшего поколения, пропитанного до мозга костей лживыми идеалами о войне и благородстве, молодёжь быстро в них разочаровалась. Оказавшись в окопах, ты от страха припадаешь к земле щекой и проклинаешь всех тех, кто некогда вселил в тебя веру в отечество и мнимый героизм. Остаётся лишь горько молиться, чтобы твоя не надпитая жизнь не оборвалась так рано и так несправедливо. — Нас паршиво кормят, но, поговаривают, у немцев с провиантом совсем беда. Сутками сидят, облизывая одну хлебную корку, — вот послышался голос настоящего Моблита, не утратившего сочувствия к людям. — Лучше всех кормят французов. Я слышал, что им полагается по четверти головки сыра на человека. — Буржуи! — И не говори. Дозорные остановились у склада с провиантом и, сев напротив друг друга, разломили пополам плитку шоколада. Если бы он был умнее и остался в тылу, он бы непременно каждый день покупал себе шоколад к чаю, подумал Эрвин. Когда закончится война, он бы хотел так же с Моблитом сидеть среди полей и лугов, наслаждаясь сладким запахом ночных фиалок, только не в этой вонючей Франции. — Что ты первым делом сделаешь, когда вернёшься домой? — тоска по родным местам одолевала его. — Женюсь на Зоэ, — Моблит зарделся. — А ты? Эрвин только улыбнулся в ответ белыми как мел зубами. Он слабо понимал, что на него нашло. Задал самый неподходящий вопрос именно этому несчастному влюблённому, а ведь его ответ был и так очевиден. Его голову охватили мысли о нежности, девушках, любви, и ему стало не по себе от того, что он в свои двадцать три так далёк от подобных мечтаний. Казалось бы, он как раз в том возрасте, чтобы днями грезить о простой человеческой близости, да только ему она всегда казалась слишком заоблачной и недосягаемой. — Пригласи меня обязательно на свадьбу. — По рукам. Моблит окинул поле осоловевшим взглядом. До пересменки ещё оставался целый час. — Эрвин, а ну-ка, глянь. — Он показал рукой вдаль. Прищурившись, они заметили тёмный силуэт, который медленным шагом приближался к лагерю. — Стой. — Эрвин направил дуло ружья на неизвестного. Тот не остановился, лишь вздёрнул руки вверх, показывая, что безоружен. — Не нравится мне всё это. — Моблит тоже стоял наготове. — Какого чёрта его к нам занесло? Эрвин медленно стал двигаться навстречу, не спуская палец с курка. Его лицо перекосилось от напряжения и досады. Когда между ним и незнакомцем оставалось меньше десяти метров, он перехватил ружьё, узнав в тёмном силуэте паренька, который сегодня пытался стащить сигареты со склада. — Что происходит? — прокричал Моблит. Эрвин лишь подал ему знак рукой и тут же замахнулся на юношу прикладом. Ударил слабо, чтобы тот не повалился с ног, но ощутимо, в поучительных целях. — Идиот! — злобно рыкнул он. — Ещё бы чуть-чуть — и я бы выстрелил! Леви пошатнулся, ругаясь, и кинул в солдата алюминиевым котелком, который со звоном влетел тому в висок, следом полетела холщовая сумка, содержимое ее высыпалось и покатилось по траве. Яблоки. Юноша тотчас дал дёру, сверкая босыми пятками, не сказав ни слова. — Идиот! — ещё раз крикнул ему вдогонку Эрвин. Собрав яблоки с земли обратно в мешок, он вернулся к Моблиту, недоумевающе улыбаясь. Товарищ стоял, не опуская ружья, в ожидании объяснений. — Расслабься. Это был парень из соседней деревни, которого мы сегодня накормили. — И с чего это он так? — Не знаю. Яблок принес. Моблит выудил из мешка спелое белое яблоко с красным бочком и с хрустом откусил от него половину. — Дурной ребёнок, мы же могли его пристрелить. — Действительно. Много ума не надо, чтобы шнырять у солдатского лагеря. — Эрвин тоже достал себе яблоко и вытер его о засаленную куртку. — Да еще и потемну. — Может, он контуженный или ещё чего. Солдаты засмеялись с полным ртом, довольные, что всё обошлось. До пересменки они сидели под складом, уничтожая яблоки одно за другим. Засыпая в ту ночь на своей верхней койке Эрвин думал о том, какие же они были сочные и сладкие, эти яблоки.