Поля и луга

сентябрь 1914

Проснувшись среди ночи, Леви заметил, что кровать Фарлана пуста. Изабель же спокойно сопела под боком, отвернувшись к стене. В полудрёме он осмотрел дом. Огоньки догорающих свечей трепетали на ветру: входная дверь была настежь открыта. Босой, в одной ночной рубашке он вышел на крыльцо ветхого дома и заметил Фарлана лежащим на спине посреди дороги. В лихорадочном бреду тот выполз на улицу и распластался на земле, устремив взгляд в звёздное небо. — Фарлан. — Леви провёл рукой по его взмокшим волосам. — Пошли домой. Земля холодная, тебе нельзя так лежать. — А мне она кажется такой горячей. Леви поглаживал его по лбу и щекам, заботливо и нежно. Год назад Фарлан слёг с жаром. Так как лишних денег на доктора у них не водилось, на плохое самочувствие брата приходилось попросту закрывать глаза, но вскоре недомогание сменилось кровавым кашлем. Чахотка, городская болезнь, настигла его даже в этой глуши. Фарлан с каждым днём угасал всё больше, мало ел и много спал. Поговаривали, что больных чахоткой непременно нужно отправить на юга, прогреть косточки и надышаться тёплым воздухом, но накопить достаточно денег им так и не удалось. Последние пару месяцев он совсем ослаб и даже не вставал с кровати. Леви с Изабель не отходили от него ни на секунду ни днём, ни ночью, вслушиваясь в сиплое дыхание. Не родные друг другу по крови, одинокие и всеми покинутые, они сбились вместе, как стая бродячих собак. — Посмотри, какая луна большая сегодня. Красивая. — Как чайное блюдце, — Фарлан закашлялся, на его бледных губах запеклась чёрная кровь. С каждым хриплым вдохом лёгкие юноши клокотали, словно артиллерийская канонада вдали за холмами. Скулы на его миловидном лице заострились, глаза уже начали западать. Он ничего не говорил, не плакал. Лихорадка забрала его в мир невиданных миражей и, кажется, он был счастлив. — Скоро всё закончится, — шептал Леви, придерживая его за руку, сухую и прохладную, — ещё немного — и всё будет позади. Но он не ожидал, что всё произойдёт так быстро. Болезненный блеск в глазах Фарлана погас, и на Леви уставились две безжизненные серые пуговицы, словно кукольные. Во рту пересохло. Это не первая смерть, которую ему довелось наблюдать вблизи, но ощущалась она совсем по-другому. Они с Фарланом выросли вместе, рука об руку, потому Леви ещё долго сидел сжимая в ладонях его остывшие худые пальцы, не в состоянии их отпустить. С рассветом гул обстрелов стих. Природа вздохнула с облегчением, и Леви вместе с ней. Проснувшиеся птицы копошились под крышей, чистили пёрышки, но пока не решались щебетать. Между яблоневым и сливовым деревом в саду ветхого дома в то утро появилась свежая неглубокая могила. Ласточки кружили над ней и справляли птичьи поминки, выбирая из рыхлой земли дождевых червей и жуков. Старый покосившийся дом светился призрачной синевой и, казалось, он испарится вместе с туманом, как только солнце взойдёт из-за горизонта. Изабель вышла в сад. Её опухшие ото сна глаза наполнились слезами. Она прислонилась виском к плечу брата, и так, обнявшись, они дышали глубоко, захлёбываясь горькой прохладой. Смотря вдаль между бескрайних полей, оба выискивали глазами дорожки и тропинки, по которым отправятся в неясное будущее. Фарлана больше нет и теперь их здесь ничего не держало. Леви почти ничего не съел из и без того скудного завтрака. С горьким удовлетворением он думал, что скорбящим людям положено иметь проблемы с аппетитом. Изабель сидела напротив Леви и ела серый хлеб. Они не смотрели друг на друга. В тесной комнате тишина висела гильотиной над их головами. Они не знали, решится ли кто-то из них заговорить о том, что же им делать дальше, пока могила Фарлана не зарастёт полевой травой. Насколько высокой она будет — по щиколотку, колено или по пояс, когда кто-то из них всё же наберётся мужества? Никто не знал. — Я схожу выведаю, нет ли каких новостей. Леви встал из-за стола, но едва ли не рухнул навзничь от необъяснимой усталости. Изабель молча подала рюкзак и флягу, а также завернула ему с собой два последних кусочка хлеба. Она знала, что если Леви сейчас уйдёт, он может пропасть на пару дней и вернуться как ни в чём не бывало. Он был из тех преданных бродячих псов, которые никогда не покинут стаю, но которым всё же порой нужно было побыть в одиночестве. — Обязательно возвращайся. — Она обняла его в дверях. — Hе оставляй меня надолго одну. Щёлкнув её по носу, он вышел из дома, не сказав ни слова. В деревне из жителей осталось семьи три, не больше. Почти все дома пустовали, и в них на прошлой неделе расквартировали французских солдат. От безделья те только и делали, что напивались до беспамятства, а потом валялись под заборами, как свиньи. Сегодня же дела обстояли иначе. Все до единого в форме, они расхаживали по улицам деревни с рюкзаками наперевес. Леви подошёл к группе солдат постарше, которые стояли и курили в тени раскидистого клёна. Одного из них, того, что пониже и пузатее, он не раз вылавливал из реки, когда тот по пьяни решал не то поплавать, не то утопиться. — Привет, малец, — троица кивнула ему в знак приветствия. — Есть новости с фронта? — Нас перебрасывают севернее. — Здесь у вас теперь должно стать потише, — пузатый коротыш подбодрил Леви. — Поговаривают, что на этом участке фронта образовалась брешь в несколько километров. Немцы побросали окопы и движутся к морю. — Ещё бы! Ни с их, ни с нашей стороны никого в живых не осталось. Кому воевать? Растянули фронт как кишку и теперь не знают, где столько солдат набрать. — Немцам баварские девки ещё нарожают. Леви молча слушал, как солдаты хрипло смеялись, сетуя на свои злоключения. Вены вздулись на его висках, в голове созрел опрометчивый, но всё же план. Если армии покидали свои позиции, кто знает, может, они в спешке позабыли на складах пару баночек тушёнки или ещё чего получше. В долгой дороге ему с Изабель без запасов не обойтись. Леви посмотрел на свои ладони — как бы он ни старался их отмыть, казалось, что они все ещё измазаны в грязи. Он был готов рыть тысячи могил хоть каждый день, лишь бы стереть из памяти это самое утро, когда ему пришлось вырыть всего одну. Когда-нибудь бои стихнут, настанет мир, но разве его это волновало? Они жили впроголодь до войны, будут так же жить и после неё. Если останутся здесь, то, так или иначе, раньше срока окажутся под безымянными крестами в чужих могилах. Леви зарылся стопами в дорожную пыль. Раньше в детстве сама земля током щипала его за розовые пятки, пронизывая всё тело до макушки таинственной силой. Теперь же она была крайне изнурена, она увядала. Жаркое солнце опрокинуло на мир кипящую чашу света, рассеяв утреннюю дымку. Ветер тихонько насвистывал унылую мелодию подступающей осени в кронах тополей. Наскоро распрощавшись с солдатами, он пошёл прочь, перепрыгивая заборы меж заброшенных полей один за другим. Взобравшись на холм, Леви окинул взглядом деревню, и в его груди защемило от пронизывающей любви к этому богом забытому месту. Он ещё помнил те времена, когда из каждого дымохода струйки дыма тянулись к облакам, и людей, которые любили землю и свою простую неприхотливую жизнь. Сейчас же от одного вида ветхих домов на душе становилось тоскливо. До ближайшего лагеря британской армии было всего сорок минут пути. Они обосновались на давно заброшенной ферме — через поле вдоль реки до берёзовой рощи. Леви выучил дорогу наизусть. Грех было не наведываться к этим ротозеям в гости, чтобы стащить под шумок хлеб или консервы. Не всё ж им троим было есть картошку с луком, яблоки и снова картошку. Бедность и голод воспитывают в людях особое чутьё замечать то, что плохо лежит. Оно подвело его лишь раз. Хоть ему и отвесили тогда солдаты пару тумаков, удача была на его стороне. В тот вечер он пришёл домой с котелком горячего мясного жаркого, и они втроём наелись досыта. Подбирался к лагерю он тем не менее с опаской, перебегая от дерева к дереву, бесшумно ступая по листве босыми ногами. В окнах бараков было пусто и темно. Леви проскользнул в один из них и выдохнул с облегчением — прохлада. На окнах солдаты побросали недосушенные носки, кальсоны, рубашки и даже простыни. Мокрая одежда пахла дегтярным мылом и была постирана как следует, поэтому Леви сгрёб её всю без разбора. Шагая к складу с провиантом, он ощутил покалывание в стопах — давно забытое ощущение надежды. Оно покинуло его так же внезапно: из еды ему удалось найти всего две банки тушёнки. От жары мысли в голове спотыкались одна о другую, как малые дети. В глазах, залитых потом, всё плыло и плясало. Его клонило в сон от полуденного зноя после тревожной ночи, но Леви тут же достал флягу и плеснул воды себе в лицо. Если он сейчас не раздобудет еды впрок на дорогу, они с Изабель застрянут здесь ещё надолго. Близился октябрь, а с ним сырость и холода. Он не мог вернуться ни с чем. Вдали гудели поезда. Леви вспомнил, как в детстве, пока его мать ещё была жива, они с Фарланом сбегали из дому посмотреть на проносящиеся мимо товарняки. В их восхищённых детских глазах они казались огнедышащими драконами, из пасти которых чёрный дым валил столбом до самого неба. Повзрослев, ребята все так же мечтательно провожали поезда взглядом. Они были соломинкой, ухватившись за которую можно было попасть в новую жизнь. — Запрыгнуть бы на один из таких, — каждый раз предлагал Леви. Зарывшись в угли, они бы уехали далеко-далеко. — Давай попробуем? Может быть, даже доберёмся до Парижа. — Куда угодно, только не на север, — всегда говорил Фарлан. Леви улыбнулся и окинул взглядом склад в последний раз. В тот вечер, когда он вернулся с солдатским котелком домой, Изабель вымыла его дочиста и приказала ему непременно вернуть его обратно. Даже насобирала червивых яблок в придачу в холщовый драный мешок, который теперь валялся на полу в углу в паре метров от него. — В благодарность. Добром за добро! — приговаривала Изабель. Он не знал, почему всё же послушался её. Может, потому, что, если бы он не согласился, она бы сама отправилась в военный лагерь. Глупая девчонка, наивная, именно такая, какой подобает быть младшей сестре. — Наверное, он теперь лежит там, за холмом, — Леви вздохнул. Французские солдаты сказали, что на этом участке фронта почти никого не осталось в живых. Может, парню, который великодушно поделился с ним едой, удалось выжить, а может, и нет. Леви подобрал холщовый мешок и, спрятав его в рюкзак, вышел со склада. Он взобрался на холм и побежал что было сил туда, где пахло порохом и смертью — в сторону фронта. В блиндажах могли остаться запасы еды, не вынесли же солдаты оттуда всё подчистую под шквальным огнём? Сердце выпрыгивало из груди от страха, но он был из тех, кто верил в удачу. Если ему повезёт, он вернётся домой с сумкой полной еды и, возможно, ему даже посчастливится раздобыть себе пару сапог. О другом исходе он и мысли не допускал. Приближаясь к фронтовой линии, Леви сразу поморщился от сладковатого гнилостного запаха. Трупы, с застывшими гримасами ужаса на лицах, вздулись как надувные шары от сентябрьского зноя. На секунду он застыл как вкопанный, прикрыв нос и рот рукой. Внутренности скрутило в тугой узел от всей той мерзости, которая предстала перед его глазами. Смерть никогда ещё прежде не была ему так отвратительна. Зарывшись пальцами в многострадальную землю, он пытался узнать у неё, что ему делать дальше, но она молчала. От окопа к окопу Леви кружил по полю в поисках наживы, подобно воронам в небе. Круговорот жизни, во всей своей жуткой красе. В одном из блиндажей он нашёл еду — шесть банок тушёнки, мешок фасоли и буханку, на которую накинулся десяток крыс. Он не знал, что на него нашло, но из груди вырвался отчаянный крик, не то счастья, не то безумия. В испуге крысы разбежались, хлестнув его хвостами по босым ногам. Он опустился на колени и сгрёб весь скарб, даже было потянулся за хлебом, но побрезговал доедать крысиные объедки. Вскоре удача улыбнулась ему ещё раз, Леви удалось подрезать аптечную сумку. Он поддел кожаный ремешок затупившимся карманным ножом и высыпал себе в рюкзак всё содержимое. Оно было ему нужнее, чем несчастному санитару с разорванной спиной. Сквозь ряд белых оголённых рёбер у него сочилась кровь, может, он даже ещё был жив. Найти сапоги оказалось намного сложнее, то и дело Леви на глаза попадались трупы с оторванными по колено ногами. Он продолжал идти дальше, ступая аккуратно, будто по тонкому льду. Каждый раз, когда ему становилось дурно и он уже было думал плюнуть на эту затею, он вспоминал, что близится октябрь. Близится октябрь, а с ним сырость и холода. Взобравшись на пригорок, Леви притаился, высматривая свою последнюю цель. Недалеко от воронки лежало два солдата — оба в сапогах. Ползком подобравшись к ним, он снял с посиневших опухших пят сапоги поновее и обул на свои грязные стоптанные ноги. С отвращением Леви возрадовался. Он зашёл так далеко и теперь пришло время бежать прочь, что есть сил. Он будет убегать от воспоминаний об этом месте всю свою жизнь. До чего же паршивым делом была война, подумал он, всматриваясь в серые лица. Одно из них показалось ему знакомым — поодаль, распластавшись на спине, лежал тот самый британский солдат. Действительно, это был он — истерзанный, весь в крови и грязи. Его правая рука была оторвана по локоть. Санитар успел наложить повязку, чтобы остановить кровотечение, но, похоже, подоспел он слишком поздно. Леви посмотрел на солдатский жетон, который ярко сверкал в лучах полуденного солнца. — Эрвин Смит. Когда солдаты поймали Леви за попыткой стащить еду и сигареты со склада, Эрвин мог бы втихую глумиться над тем, как его избивают не столько в наказание, сколько ради забавы. Но Эрвин Смит отнёсся по-человечески к бродячему псу, накормил его горячей едой и поделился сигаретой. Теперь же его стеклянные безжизненные глаза смотрели куда-то далеко, в сторону туманного альбиона, и Леви потянулся прикрыть их от ненасытных ворон. Мягкие светлые ресницы защекотали кончики пальцев, и он отшатнулся, не понимая, показалось ли ему. Солдат моргнул один раз, второй — их взгляды встретились. В измученных болью, жаждой, самой жизнью, голубых глазах промелькнула толика сознания. Беззвучно Эрвин что-то прошептал, о чём-то попросил. Леви без труда мог прочитать по губам его последнюю просьбу, оттого воздух свернулся словно скисшее молоко, стал вязким и горьким. Солдат оскалился, шумно выдохнув носом. Левой рукой, едва сдерживая стоны боли, он протянул юноше ружьё. — Да чтоб тебя! — он резко выхватил оружие и, выровнявшись во весь рост, направил солдату дуло точно промеж бровей, пока тот прикрыл глаза в предвкушении. Леви бранился про себя на чём свет стоит. «Угораздило же тебя», думал он: «Чёртов сукин сын, даже умереть нормально не свезло». — А мне о тебя руки марать. Ему никогда не была свойственна жалость, но сейчас он неуверенно топтался на месте, пытаясь положить руку на курок то так, то этак. Солдат однажды выполнил его просьбу, теперь же Леви должен был выполнить его. В благодарность, добром на добро, не так ли? Он всё сделает правильно. От звука выстрела обнаглевшие сытые вороны даже не шелохнулись, лишь на мгновение притихли. Свесив ружьё на плечо, он шумно выдохнул под гнётом пары изумлённых голубых глаз Эрвина Смита. В тот момент Леви был уверен, что всё сделал правильно.