Драконы и тигры

Когда Тогону доложили, что к крепости Сапжун движется отряд, он решил, что это очередное посольство. А если нет — что ему две сотни всадников с обозом? Не стоит раздумий. Думал Тогон о другом и думал тяжело. В прошлое новолуние он устроил засаду в пещере, что не давала ему покоя, и увиденное той ночью его потрясло. Не сами по себе золотые врата и их появление, а то, как все это происходило. В пещеру прокрались двое с тяжелыми мешками, самого заурядного вида люди, их можно было бы даже принять за местных, решивших переночевать в укрытии, пока в воздухе вдруг не повис шар золотого света и не раскинулся кольцом. Двое затащили мешки в кольцо, и оно снова сжалось в шар, потом в искру — и исчезло. Все произошло без всякой торжественности, суетливо, будто отдернули полог и зашли. Осталось только пятно свежей крови под стеной. Тогон не слышал заклинаний, эти люди не произнесли ни слова. Не было никаких загадочных звуков. Ничего! Просто зашли в кольцо огня и исчезли. Немыслимое сочетание будничности и очевидности чуда далось Тогону чрезвычайно тяжело. Он никогда не верил шаманам. Далек был от всех богов, считая, что они надежда слабых, сильный же идет своим путем. Да, он соблюдал обряды и приносил жертвы, но таков обычай и долг правителя — утешение и ободрение своего народа. Он смеялся над суевериями теряющих ум и волю властителей, бесконечно ищущих приметы благоволения Небес и падких на льстивые речи шаманов, и сам не прикармливал эту жадную лживую свору. Он не верил в чудодейственные эликсиры и возможность бессмертия. Но у него на глазах живые, обычные люди, пыхтя, затащили мешки в кольцо огня — и исчезли. Как это возможно? Как жить с тем, что он сам, выждав, встал на то место, чиркнул пальцем по кинжалу, накапал кровью на землю, где был закопан тот черный шар, и в то же мгновение золотая искра начала расти, раскрываться в кольцо, и он увидел, что там, по ту сторону, тоже ночь и горы! Другие, с сухим деревом. Он видел это дерево, видел глубокий снег и был уверен, что почувствовал холод ветра. Не решился шагнуть, стоял, пока кольцо снова не сжалось в точку и исчезло. Тогон окончательно потерял покой и сон. Когда однажды утром он увидел со стены, как колышутся над зеленеющей степью его собственные знамена, он засмеялся от того, что на душе его сделалось легко. Он безумен! Вот ответ на все его вопросы. Но знамена приближались, и вскоре стала видна знакомая синяя кибитка. И увидел ее не только Тогон, приветственный крик понесся над стенами. Небесный Гэсэр не призвал к себе старого Кайши. Он возвращался к своему хану. *** — С тем, что ты имеешь, наша судьба незавидна, — согласился Кайши, раскуривая свою старую, длинную трубку. Все кивали, соглашаясь. Тогон усмехнулся — кивают! А без старика никто из них не решился ему это сказать! Он знал это сам, ему не нужны их подсказки, но зачем он собирает советы, если на них никто не скажет ему правды? — Решать нужно сейчас, — сказал Тогон вслух. — Близится полная луна. Свежей травы уже вдосталь, но людей кормить скоро будет нечем. — В южном лагере снова болеют, — хмуро сообщил Тайсун. Вечная беда армий. Он разделил свою на четыре лагеря, и все равно мрут то люди, то кони. А лекарей считай нет. — Они меняют железо на продовольствие, — пробормотал Кайши и снова присосался к трубке. Тогон и сам об этом думал. Да, у него нет того, что им нужно, он сам нуждается в фураже. — Но ведь есть то, чем я богат, — улыбнулся он. — Желающими меня купить! Оймек громко рассмеялся, ухмыльнулся Тайсун, остальные закачали головами, кто согласно, кто с сомнением. — Если ты возьмешь плату и не выполнишь обещанного, тогда твоего возвращения будет дожидаться множество врагов, мой хан, — заметил один из сотников. — А кто нам сейчас не враг? — горячо возразил Оймек. — У нас нет друзей! Когда мы вернемся с богатой добычей, тогда и посмотрим! — Наш враг даже время, — веско заметил Тайсун и все зашумели, спеша согласиться: — Трава скоро сгорит, ведь вода в реке так и не поднялась, снега было слишком мало! — Степняки так просто добычу не бросят! Они соберут силы и вернутся! — Войску нельзя стоять, болезни погубят нас! — Да! И если про железо узнали мы, узнают и другие. — Может, уже знают! — Те, кто знают, — усмехнулся Тогон, — дары принесут щедрее. Чтобы скорее выманить меня из этой крепости. — Тебе нужен предатель, мой хан, — Оймек блеснул глазами. Чем-то он напоминал Нэргуя, и Тогон припомнил, это ведь он и поднял до командирской должности нахального юнца. Сотни в войске испокон веку собирались по родовому признаку, а Оймек был безроден, и по всему судьбой его должна была стать самая ничтожная участь. Что такое одинокий человек в армии? Кто прикроет ему спину, кто подаст руку, если он попросит помощи? Такие воины обречены на смерть если не в бою, то после него — у них попросту отнимают добычу, а иногда и довольствие. Всегда так было, пока Нэргуй не увидел однажды драку Оймека с тремя сыновьями Шалмуса, те пытались отнять девчонку-рабыню и хорошее кованое копье, пока все прочие смотрели, чем дело кончится. Кончилось кровью, конечно. Нэргуй счел сложившийся порядок расточительством, потому что из-за него войско теряло обученных солдат. Он велел собрать отщепенцев по всему войску. Набралось их четыре десятка, с них началась сотня Оймека. Потом ее подкрепили мелкие роды, в которых воинов не набиралось на отдельную единицу, и сборная эта сотня с честью прошла весь поход. Ставка не на общность крови, а на общность судьбы оказалась удачной. Именно с сотней Оймека Тогон устраивал охоту на хана Джиргу. — Предатель? — уточнил Тогон. — Конечно, мой хан. Пускай подкупают и тебя, и его, больше соберем. — Оймек ухмыльнулся. — Дозволь! — Думаешь, тебе поверят? — Я безродный, мой хан. Чего от меня ждать? — С тобой и говорить не станут, — проворчал Тайсун. — Кто ты такой, с одной сотней? Оймек только оскалился весело. — Махтрим, Бекеши, — велел Тогон, — при случае подтвердите, что вы с ним в сговоре. Сотники склонили головы, соглашаясь. — Не лучше ли… — сотник Шалмус откашлялся. — Не лучше ли нам самим наладить с этими чужаками торговлю? Пускай шлют железо, разве мы хуже этих пришлых? Найдем, кому продать! И на обмен найдем... Тайсун вскочил на ноги. — Наладить торговлю? И почем нынче жизнь твоего хана? Сколько возьмешь за кровь убитых в этой крепости? Ты уже все забыл? Легка же твоя жизнь! Разгорелся спор. Одни кричали, что коварно напавшим нет прощения, другие — что козни строили пришлые с севера племена, и они свое получили, третьи — что нельзя желанием отомстить как кровью заливать глаза, нужно действовать хитрее. Были и те, что отмалчивались. Тогон ждал. Даже ему решение далось непросто, им тоже нужно время, пускай покричат. И только когда почувствовал, что спорщики устали, заговорил. — Поднимите головы от земли. В комнате стало тихо. — Вы не крестьяне, не пастухи, не торговцы. Поднимите головы. Посмотрите, что над вами. — Тогон говорил звучно и медленно. — Над вами Небо. Оно вывело нас из всех ловушек. Оно даровало нам победы. Оно дает нам, как детям своим, награду. Он замолчал, давая всем время понять, что значат его слова. — Что будет, — заговорил он снова, но уже очень тихо. — Когда об этих вратах узнают все? И они поняли, он видел это по их лицам. — Но пока они не знают. Это даровано нам! Так кто мы такие, чтобы отказаться? Кто из вас настолько смел, что воспротивится воле Неба? Тогон посмотрел в лицо каждому, прежде чем продолжить. — Я не стану держать тех, кто хочет найти себе нового хозяина и служить ему. Это тоже достойная судьба. — Тогон помолчал. — Но не моя. Я не хочу крох с чужих столов, не для того меня хранило Небо. Моя судьба — новые земли. Большая добыча и великая слава! — Слова волка, — просипел из подушек старый Кайши. — А не собаки. — Слава Тогон-хану! Слава! Слава! *** На исходе третьей весенней луны армия Тогона выступила из крепости Сапжун на помощь хану Кулайги. Тяжело груженая, с конной тысячей и вдвое большим количеством пешего войска, она неспешной змеей ползла по степи два полных дня, после чего вдруг развернулась в наступившей безлунной мгле, перестроилась и спешным порядком бросилась обратно, забирая чуть в сторону. Без огней и знамен черная река армии потекла в неприметную пещеру неподалеку от оставленной крепости. И в ней, неприметной, этой ночью полыхали огромные костры, бесновались шаманы и били бубны: эндури, дух этой пещеры, повелел открыть счастливейшему из ханов волшебный перевал, ведущий в богатую страну, в которой никто ещё не был. Вся эта земля и богатства ее лягут под копыта коней благословленного Небом Тогон-хана! Сам он въехал в пещеру первым, и остался доволен увиденным. Все было сделано по его слову — везде огонь, бьют барабаны, шаманы так убедительны, что даже в его жилах заискрилась золотом кровь. Воистину воля Неба как отцовская рука на плече! Тогон обнажил предплечье и протянул руку верховному шаману. Синие перья его одеяния сейчас казались черными и огромные рога бросали на стены чудовищные тени. Старый шаман пел, и глаза его белели, становились похожими на старую, вытертую ветрами кость, только руки жили своей жизнью, они вились змеями, опасными, по кинжалу в каждой, всплескивали крыльями, ломались трухлявыми ветками, тряслись и корчились. Плясали вокруг ладони Тогона, будто пламя вокруг льда, не касаясь, и от воя шамана и мелькания клинков он сам, кажется, выпал из мира, застыл, завороженный, потому когда руку расчертило яркой алой полосой, он даже не вздрогнул. А кровь вилась по коже ручейками, капала на землю у стены и золотой шар рос, рос, раскрывался кольцом от стены до стены. Там, впереди, тоже была ночь и тоже не было луны, но в свете пламени блестел снег и дальше, за деревом, видны были огромные каменные строения. Город, в котором не было огней. В прошлый раз Тогон его не заметил, но сейчас от открывшегося зрелища у него дыхание перехватило. Если эта страна строит такие чудовищные дворцы, она должна быть очень богата! Таких нет и в Темразе! Перед ним лежал новый мир. Позади восторженно и взволнованно гудело человеческое море, плескалось пламя, выли флейты. Тогон вскинул окровавленную руку, как знамя, и с криком послал коня в огненное кольцо. К рассвету от армии Тогона в этом мире почти не осталось следа. Разбитую копытами и сотнями ног колею присыпали соломой и пылью, замели ветками. Немногих свидетелей произошедшего собрал у себя оставшийся оборонять крепость Тайсун и объявил, что если в городе начнутся разговоры об огненных вратах, волшебном перевале или пещере, казнены будут не только все присутствующие, но и все их семьи до третьего колена, которых он, Тайсун, не поленится разыскать. *** Тогон прошелся перед шеренгой пленных раз, другой. Одно удовольствие смотреть, как глазами зыркают, так бы и вцепились зубами в горло, да не могут, хорошо связаны. Особенно вон тот, с волосами по пояс. Может, он не воин, а колдун? С виду ничего особенного, молодой совсем, гололицый, как девушка, ни амулетов на одежде, ни рисунка на коже. Но ведь человек в здравом уме не пойдет в бой с распущенными волосами, эдак его любой мальчишка за гриву схватит и ножом по горлу. Девчонка бы справилась! Цэцэг точно. Тогон вспомнил, как шумно она сердилась, улыбнулся. А если ветер, такому бойцу и помощь не нужна, он сослепу сам на меч напорется. Нет, точно колдун. Чем-то он бросался огненным, многих ранил. Хотя и мечом владел неплохо, меч у него дорогого железа. — Снег это хорошо для нас, — произнес Тогон вслух. — Найти следы. Если кто сбежал, догнать. Оймек, отряди людей все здесь осмотреть, жду доклад, что есть ценного. Огромный каменный дворец оказался вовсе не пустым, хоть и пребывал в запустении. По крайней мере, место, куда открылись огненные врата, охранялось. Да только никто здесь не ждал целую армию, и часть защитников была затоптана конями, часть перебита, а этих вот Тогон велел оставить. У кого поспрашивать, как тут все устроено, если не у местных? Они, правда, отмалчивались, так ведь никто ещё и не спрашивал как следует. В этом деле спешить незачем, никуда не денутся. Важнее осмотреться, эти же пускай постоят, подумают. Прочувствуют, как затекают руки и болят вывернутые плечи. Вот как перестанут глазами пытаться убить, так и поговорить будет можно. — Телеги, мой хан! Четыре груженых железом и пустых восемь штук. Еще сани, их полторы дюжины, пустые. Кони тягловые, двадцать пять голов и три хороших, дорогих. Ослов и мулов по шесть штук, четыре верблюда. Кладовая с провизией, амбар, дрова, — тараторил десятник из людей Оймека. — Гарнизон тут стоял небольшой, до сотни, остальное вроде брошено все, пусто, не топлено. А вот это интересно. Тогон прошелся по залу, осматриваясь. Всей ценности — фигурка человека на постаменте. Совсем небольшая, в ладонь, но по весу и виду чистое золото. Тогон подержал ее в руке, поставил обратно. Стены каменные в резьбе, такая ох сколько стоит. В крепости Сапжун такой нигде нет, в отцовском дворце только в больших залах. И камень весь дорогой, черный, красный. На полу из него узор наборный, вроде огромного солнца. Только не черное оно, багровое, и навозом запачкано. Нет ни мебели, ни ковров, однако и без них видно, что владели этим дворцом люди богатые, и владели долго. Отчего же теперь тут держат скотину и немного солдат? Что стало со здешней знатью? Если бы их свергли, сидел бы здесь новый хан. Если болезнь какая, так и гарнизон бы вымер. Ничего здесь не побито, не расколото, а золотой человек стоит так, что любой взять может. Но кругом все пусто и холодно. А ещё бумажки везде налеплены с закорючками — то ли письмо здесь такое, на монгольское похоже, то ли узоры. И цвет краски… Кровь? Да тут у них без крови никуда. Тогон вспомнил о порезе на руке, потер. Рана подсыхала, ткань липла к коже, тянула. Промыть бы надо. Снова пришла на память Цэцэг, и снова Тогон отмахнулся. Нет смысла сейчас вспоминать те разговоры об огненном кольце, в котором сгинула она с братьями и детьми, думать надо о сегодняшнем дне. Тогон встряхнулся, оставил пока попытки понять что-то о здешнем мире и занялся размещением войска. Люди устали, первым делом им нужно отдохнуть. Переднюют, а там будет видно. Уже посветлу вернулись разведчики, доложили, что те двое, что пытались отсюда сбежать, убиты, да только на обратном пути повстречались какие-то странные твари, вроде люди, но голые, черные, а шеи как змеи длинные, так что головы свои они носят в руках. Этих тоже убили, но существа успели погрызть троих, одного насмерть. — Всякой твари полно под Небом, — отмахнулся Тогон. — И всякую убить можно. Один из пленников вдруг засмеялся. Тот самый, молодой. Тогон посмотрел на него с удовольствием — а вот и местный житель, который понимает его речь! До сих пор все кричали на незнакомом языке. Хорошо, что он смеется, такие любят поговорить, себя показать, таких легко вывести из себя. Молчуны — вот беда для дознающего. Тогон решил, что велит позвать Ганжуура вечером, выставил дозорных и велел всем отдыхать. *** Люди думают порой, что пыточное дело простое: причиняй боль да никого не жалей. Навидался Тогон таких умельцев. Может, и до сих пор не понимал бы разницы, не приведи однажды Есудэр к нему этого сутулого человека без возраста. Был он и тогда, и сейчас худ, длиннорук, с седоватой щетиной на впалых щеках и маленькими умными глазами. Ганжуур значит золотой свет, и юного Тогона смешило, что у палача такое имя. А ещё удивляло, как всегда тих и даже ласков этот человек к тем, кто попадал ему в руки. Каждого умершего он непременно хоронил, тщательно проверял, чтобы все части тела были собраны, и что-то шептал на его могиле. Если дознание не требовалось, а казнь имела целью только устрашение, Ганжуур за такую работу не брался. Говорил, это всякий солдат может. А он умеет узнавать правду. — Ложь это быстро, правда всегда долго, — говорил он тихим своим голосом. — Больно человеку, и он скажет, что ты хочешь услышать, потому что ему не нужна правда, ему нужно спасение. А как же ее добыть, правду? Тяжело. И тяжелее всего, когда человек сам не понимает, какая она. Это значит, правда ему страшнее боли. Так бывает, мой хан, так бывает. Ганжуур и работал так же, как говорил, тихо, неспешно. Он не пугал узников и никогда не кричал на них. Порой даже кивал задумчиво, будто прислушивался к тихой истории, рассказываемой ему в крике, мольбах и вое. Тогону казалось, что он жалеет тех, кого пытает, но Ганжуур улыбался мягко, ласково. — Их не нужно жалеть, мой хан. Они идут к свету. Ведь каждый насильно умерший сразу перерождается и в следующей жизни судьба его будет лучше, потому что душа его очищена болью, вся она — свет. Боль все искупает, мой хан. Хотел бы я, чтобы кто-то сделал для меня то, что я делаю для них. — Откуда ты знаешь, что они сразу перерождаются? — спрашивал Тогон, и Ганжуур снова улыбался в ответ ласково, как глупому ребенку. Он обладал странным, необъяснимым чутьем на людей. Вот и сейчас, пройдя вдоль ряда пленников, остановился около молодого колдуна, покачал головой: — Ца-ца! Этот не пригодится, мой хан. — Он знает наш язык. — Но он не пригодится, — Ганжуур погладил пленника по щеке и тихо засмеялся, когда тот попытался вцепиться в его руку острыми, как у зверя, зубами. — А-а-ай, какой! Этот человек подобен крысе, мой хан. Он прогрызет камень и живое тело, чтобы продолжить жить. Но он не скажет правды. Он ее давно забыл. И пленник засмеялся тоже. Он безумен, думал Тогон. Ему и в самом деле весело! Он смотрит в глаза палачу и они, кажется, понимают друг друга. Тогон сощурил глаза — а ведь похож этот юный пленник не только на безумца. Он чем-то напоминает Нэргуя. Даже не тонкостью сложения и гибкостью, а вот этим весельем... — А-а-ай, какой, — повторил Ганжуур. — Позволь мне взять его себе, мой хан. Тогон показал жестом — позволяю. Старик не станет врать, и раз сказал, что толку от юного безумца не добиться, зачем он нужен. В конце концов, язык может знать не только он, а Ганжуур никогда себе ничего не просил, отчего не уважить его за верную службу. *** Ганжуур снова появился в его покоях, небольшой, но хорошо обустроенной комнатке, глубокой ночью, и был он взволнован. Маленькие глазки его блестели, большой безгубый рот беспокойно двигался. — У меня есть сообщение, мой хан! — в его голосе не слышался страх, только возбуждение, и заинтересованный Тогон отослал сотников, которые тоже выспались днем и теперь обсуждали распределение продовольствия. Ганжуур сел на корточки у его ног и произнес торжественно, как великую тайну. — Мне не доводилось такого видеть прежде, мой хан. Эти люди не похожи на нас. Первой мыслью Тогона было, что безумие юного колдуна оказалось заразно. Ганжуур никогда прежде не проявлял такого волнения и не говорил так бестолково. Что значит не похожи? Чем? — Мой хан, — старик пожевал губами. — Я всю жизнь занимаюсь одним делом, тебе это известно. Я знаю все о человеке! Какие у него хрящи и кости, какого цвета кровь и какой длины кишки. Знаю все виды боли, как продлить их, как остановить. Каждый зубной корешок я определю с закрытыми глазами, кончиками пальцев. По запаху слизи скажу, сколько человеку лет. Но такого мне видеть не доводилось…. — Скажи толком! — Раны, мой хан! У них не так заживают раны, как должны заживать! — Тогон начал терять терпение, но хитрый старик не возвысил голос, а стал говорить тише. — У них быстрее, чем положено, сгущается на ране кровь. — Может, такая у их народа особенность. — Ца-ца, особенность у них и в самом деле есть! — старик поднялся и поманил Тогона за собой. В комнате, которую Ганжуур выбрал для своей работы, пахло как после битвы, один из пленных лежал на каменном возвышении, распяленный веревками по четырем углам. Живот его был вскрыт, и именно на него указывал старик. — Мой хан может сам посмотреть. И Тогон смотрел в свете услужливо склоненного факела. Сначала все казалось обычным, всякий воин знает, что у человека внутри и на каком месте. Сердце пленного ещё билось, но серое недвижное лицо указывало, что это ненадолго. Человек умирал. Ганжуур запустил руку в петли кишок и чуть сдвинул их для лучшего обзора. И тогда Тогон увидел. — Что это? — прошептал он, не сводя глаз с тусклого золотого шара. Из чего он? Выглядит, как невозможное, полужидкое золото. Сгущенный свет, оплетенный сетью кровеносных сосудов. Огонь. Люди Черного солнца носят в себе огонь! Цэцэг говорила ему! Он отшатнулся, потрясенный. Ганжуур понимающе покачал головой. Потом вынул руку из внутренностей пленника, обтер пальцы и принялся неспешно сводить края раны, скрепляя их тонкими деревянными иглами. — Ты думаешь, он выживет? — прошептал Тогон. — Я теперь ни в чем не уверен, — голос Ганжуура снова стал ласков. — Все мои знания тлен. Посмотрим, посмотрим… Тогон обернулся на юного колдуна. Тот смотрел ему в глаза с насмешкой.