Потеряв, начнем заново

Карл лениво размышляет о том, что спать в обнимку, на одной лежанке — удобно и практично. Камин прогорел, но свежесть, царящая в комнате, скорее приятна. Итан пригрелся у него в руках, а Карл, в последнее время страдавший от невыносимой духоты, может касаться приятно прохладной кожи и наслаждаться. Он не знает, превращался ли в эту ночь Итан в плесень, и знать не хочет. Пока Итан рядом, пока дарит Карлу все свое внимание, всего себя, пока они есть друг у друга, а вокруг нет больше ничего — нет в мире вещи, могущей его взволновать. Отвлечь. Ничего не важно, когда перед носом у Карла маячит светловолосая макушка, а через бедра перекинута тощая нога. Или стройная? Карлу нравится слово «стройная» — оно звучит куда красивее, чем тощая, а так как Итан — самый красивый, то пусть его ноги будут стройными, а не тощими. И сам он не белый, как поганка, а просто бледный, и отсутствующие пальцы на руке не увечье, а изюминка. Карл трясется в беззвучном смехе от своих мыслей, и Итан поднимает голову, сонно моргая. Смотрит с мгновение, вновь затем укладывается подбородком Карлу на грудь. — Знаешь, — внезапно произносит он, и Карл даже не пытается делать вид, что вникает в слова. Он просто слушает голос. — Я ничерта не помню о том, что здесь происходило, я не понимаю, что со мной творится и… мне совершенно лень вставать и продолжать дальше насиловать свою память. Книги со столика никуда не делись, как и перспектива того, что Итан уйдет, но если он сам признался… Вот только что!.. Быть может, у Карла есть шанс? Он довольно и чванливо улыбается, а Итан тихо фыркает. Снова отворачивается, и Карл знает, что шрамы на его теле сейчас подвергаются детальному пересчету и внимательному осмотру. — Вчера как-то возможности не было… Откуда этот? Прохладный палец ведет Карлу между мышц, показывая нужную отметину. Начиная от уровня диафрагмы, ниже, почти до самого пупка: шрам длинный, толстый, скрученный жгутом. Самый первый. Самый болезненный. Итан уже открывает рот, наверно, желая сказать, что сожалеет о неуместном вопросе, что не подумал, что понимает, но Карл успевает раньше: — Она вскрыла меня, как свинью. И дала новое сердце. Карл берет ладонь Итана в свою, тащит выше, а затем кладет под левую грудь. У нормальных людей в этом месте находится сердце, и можно ощутить его стук, если прислушаться. У Карла же там шевелится Каду, и судя по изменившемуся лицу Итана — он это чувствует. — Как думаешь… У меня тоже такое? — тихо спрашивает он, и Карл, удивляясь самому себе, порывисто прижимает Итана ближе, зарывается пальцами в короткие светлые волосы у того на затылке. Итан здесь, рядом, цел, никуда не уходит. Его, его, его. Это важно: прокрутить в своей голове и почувствовать всем телом. Карл делает глубокий вдох, наслаждаясь запахом Итана — и успокаивается. — Нет, не думаю. Только Миранда страдала таким. У тебя что-то другое. Кажется, Итан доволен ответом. И совсем недоволен тем, что у Карла нет сердца. Безостановочно гладит пальцами шрам, водит туда-сюда с отрешенным видом, и Карл едва ли не рычит от острого чувства безнадежности и собственной… Инаковости. Будто провалился в далекое детство и впервые видит себя в зеркале после операции, а рядом на медицинском столике стоит банка с таким же уродом, что теперь живет в его теле. Миранда хочет вживить его еще кому-то — Карлу плевать. Он теперь какое-то непонятное отвратное существо, и он больше никогда не станет нормальным. — Перестань, меня это возбуждает, — горько хмыкает он, стараясь скрыть все то, что думает и вспоминает. Итан поднимает на него глаза, мимолетно, легко улыбается, кладет ладонь под грудь. Карл не смог его провести. — Ты не один здесь такой, помнишь же? Сам мне рассказывал и показывал. А затем Итан коротко — и в то же время бесконечно длинно — прижимается губами прямо над тем местом, где живет Каду. Вжимается ртом мягко, нежно, прикрыв глаза будто в наслаждении. Карл замирает, плотно сомкнув губы. Ему хочется выть, но Итан встает с него и принимается собирать их одежду — обнаженный и естественный, освещаемый бледными солнечными лучами, льющимися в окно. Точно. Нужно что-то сделать с рубашкой. Рубашку они застирывают, и Карл улыбается почти мечтательно. На рубашке их общая сперма, и Карла это приводит в какой-то трепет, совершенно детский восторг. Ведь они вместе над этим постарались, так? И Итан сидел на его бедрах, терся о Карла, дрожал так восхитительно…. Наверно, он еще несколько лет будет жить только этими воспоминаниями, потому что Карл сомневается, что Итан согласится… Еще раз…. Между ними определенно что-то происходит, но Итан ведь уйдет. Даже если не вспомнит — уйдет, ведь он не может провести в этом замке весь остаток своей, скорее всего, очень долгой жизни. Ему нужно бежать, искать, узнавать… Восстанавливать память и разбираться, что с ним сделали, что сделали с Розой, и что теперь дальше. Карл почти не сожалеет. Смирился? Собственные мысли, планы о том, как он запирает Итана в медицинском кабинете и проводит над ним опыты кажутся далекими, глупыми. Разве он может так поступить с ним? Теперь, когда их связывает что-то незримое, но ощутимое. Приятно ощутимое. Итан не помнит ничего из того, что Карл делал, и поэтому добр. Карлу отчаянно хочется, чтобы так все и оставалось, но он понимает, что это невозможно. В схроне Карл нашел парочку сигар и бережно хранил их все это время. Сигары — ресурс даже более ограниченный, чем патроны для револьвера, и, по мнению Карла, куда более ценный. Поэтому он старательно сдерживался все эти дни, но терпение закончилось вместе со всякими неубедительными доводами для самого себя, что Итан останется с ним навсегда. Он закуривает впервые за очень долгое время и расслабленно выдыхает. Густой дым от сигары горчит во рту, клубится под позолоченными, в лепнинах потолком, и Карл отстраненно думает о том, что Альсина наверняка была бы в бешенстве, вздумай он покурить в ее ванной. Странно: он почти не вспоминает о своей ебанутой семейке в последнее время. Она отошла на второй план, забылась, как и сожаление о том, что не он убил Миранду. Сдохла — и хер с ней. Карл еще раз, чтоб наверняка, бултыхает рубашку в воде, достает и комкает, выжимая лишнюю воду, а затем возвращается в их с Итаном комнату, вешает одежду на спинку стула, чтобы высохла быстрее. Капли оставшейся воды с тихим стуком падают на паркет, трещит огонь в камине, свистит ветер за окном, и обстановка практически… Нет, Карл не будет давай ей никаких определений, или прозвучит слащаво. Итан, скрутившись на лежанке, читает сказки. Бегает взглядом торопливо по строчкам, щурится иногда, всматриваясь в чересчур витиеватые буквы. Иногда и вовсе останавливается — в такие моменты он едва заметно шевелит губами, пытаясь сложить запутанный слог во что-то более понятное и привычное. Он отрывается от чтения на долгие несколько мгновений, когда Карл входит в комнату. Проводит взглядом, задерживаясь на голом торсе. Наверно, Карл и не может похвастаться идеально «сухими» мышцами, но выглядит неплохо как для столетнего старика? Он кривит уголок губ, намеренно напрягая пресс, и Итан тихо фыркает себе под нос от показушности. Но не прячется опять за книгой, и Карл чувствует, как внимательные голубые глаза соскальзывают с его груди прямо по шраму на жесткую поросль на животе, убегающую за кромку брюк. — Выглядишь… Эффектно, — говорит Итан, когда Карл наконец падает в свое кресло, и сдержать широкую самодовольную ухмылку невозможно. Плевать, если Итан имел в виду что-то вроде «шляешься по ледяному каменному замку полуодетым» — это определенно был комплимент. Их Карл тоже слышал довольно редко. Миранда иногда могла выразить свое им довольство после успешно проведенного эксперимента или исполненного в точности приказа, но выглядело это как слабая ухмылка и коротко брошенное «хорошо». Ах да, еще как-то раз гигантская сука проводила его долгим горящим взглядом. Сальватор тогда только начал эксперименты с трупами и волчьей кровью, первые ликаны получились совершенно тупыми и мало управляемым, и Карл, сдуру сунувшийся в их логово, даже успел отхватить, пока вонючие шавки не забились по углам пещеры, спасаясь от его дрессуры. В растерзанных шмотках, окровавленный и тяжело дышащий, он выполз из подземного хода, а Альсина стояла на улице и, очевидно, хотела увидеть его мертвым. Не вышло, не получилось, подавись, тупая сука. — В этой книге, — тем временем продолжает Итан, — есть одна сказка. Про девочку и ведьму. Он умолкает, ожидая ответной реакции, и Карл кивает. Он знает эту историю. И не горит желанием обсуждать ее: Итан чересчур близко подобрался к запретной черте. К той, за которой он все вспоминает и уходит, предварительно разрядив в Карла всю обойму своего новенького револьвера. — Нетопырь, паук-ткач, морское чудовище и железный конь. Что-то напоминает, да? — Итан улыбается, Карл холодеет — ему совершенно не до веселья. Герб с конем и подковой, который Итан видел так часто в деревне и на фабрике, жидкий металл, плавильня. Итан уходит от него, уходит за Розой, а Карл ему больше не нужен, потому что, будем честны, Карл никому не нужен, к тому же причинял Итану боль и страдания и останавливался каждый раз за шаг до убийства. Карл приходит в себя только после того, как получает неожиданно тяжелой ладонью хлесткую пощечину — да так, что аж голова отлетает. Он сидит в кресле, дыша тяжело, с рычанием, весь металл поблизости бешено дрожит, вибрирует, вырывается из пазов и креплений, а пальцы с такой силой сдавили подлокотники, что лакированное дерево пошло трещинами и щепками. Итан склонился над ним — испуганный, взволнованный, говорящий что-то. Карл не слышит: кровь так грохочет в ушах, что он не слышит даже собственного дыхания, хотя ощущает его — сдавленное, клокочущее в горле. Подбородок неожиданно оказывается в тисках пальцев, и Итан рывком поворачивает его голову так, чтобы смотреть глаза в глаза. Шум крови в ушах стихает. Карл не ожидал, что в Итане столько силы, что он может быть настолько властным. Даже шея хрустнула… Он делает несколько глубоких вдохов и старается взять себя в руки. — Что случилось? — спрашивает Итан серьезным, тихим голосом. Обеспокоенным? Карл жмурится, криво ухмыляется. Он совершенно не горит желанием помогать Итану с его потерянной памятью, но тот этого не знает — и переживает. Как только все вскроется, вскроется весь обман Карла — Итан уйдет. — Ничего. Я в порядке, — цедит он сквозь зубы, берет ладони Итана в свои, бережно сжимая пальцы. Глубокий, со свистом, вдох: — Случается иногда. Итан не вырывает руки, но и не спешит льнуть ближе. Натянутый, как струна, встревоженный, хмурый. Смотрит на Карла сверху вниз так пытливо. Обвинитель на Страшном суде. Красивый, черт. Карл, наверно, впервые решается назвать Итана красивым даже в собственной голове. Глупо, но ему кажется, что как только он облечет в слова все то, что чувствует — это станет реальным. Хотя оно уже реально: именно поэтому металл вокруг них только что сходил с ума, именно поэтому Карл так бесится, когда речь заходит о том, что же дальше, и именно поэтому не хочет об этом думать. И не может не думать. Пока это все не в словах: все то, что он ощущает к Итану — все можно изменить. Глупо. Карл вообще идиот. — Ты ведь понимаешь, что мы не сможем сидеть здесь вечно? Что я не смогу вечно здесь сидеть? Черт, Итан. Ну кто тебя просил? Карл понимает. И не хочет понимать. Он неопределенно мотает головой в ответ, не смотрит, но чувствует, какой у Итана серьезный взгляд и как решительно поджаты губы — настолько, что кажутся в разы более тонкими, чем есть на самом деле. — Давай напьемся, — предлагает Карл, все еще не выпуская руку Итана из своей. Щека еще иногда дергает… Не болью, но воспоминаниями о хлестком ударе, в теле с бешеной скоростью бежит кровь, и Карл имеет самое твердое намерение выжрать все, что осталось от ящика. Замалчивать проблемы — любые проблемы — так работает Карл Хайзенберг. Просто ебашь, все решится как-то само собой. Или ты сдохнешь. Две последние бутылки виски идут на ура. Карл подливает споро, не дает Итану скучать, несет какой-то поток информации без смысла и формы: про индукцию, про диэлектрику, про то, как пытался построить приблуду, чтобы брать электричество прямо из воздуха, про Миранду, про сказки и ту тупую древнюю шутку, которую однажды услышал по радио. Что ж, если Итан искренен — он совершенно неприхотливый собеседник, раз слушает с интересом и задорно смеется. Рубашка Карла все еще сохнет на спинке стула, от камина исходит жар — или это уже Карл просто засиделся в замке без работы и сбросов излишков электричества. Они оказываются на лежанке очень естественно и незаметно даже для самих себя: кажется, вот пили только что сидели, а вот уже Итан дергает ремень Карла, пытаясь вытащить застрявший язычок пряжки, и судорожно дышит в самые губы. Они пока не целуются. Карл не настаивает. Они не влюбленные, нет, они просто есть друг у друга — одни на многие мили вокруг, и Итану нужна поддержка, нужно чувствовать плечо живого человека рядом, а Карлу… Карлу нужен Итан. У него горькие от алкоголя губы — и Карл не может ими напиться, как ни старается. Сминает в поцелуе снова и снова, лижет, прикусывает, закрывает глаза и проваливается в горячий приятный полумрак, разгоняемый огнем в камине и неяркими отблесками на коже Итана. Тонкие ключицы, впалый живот, узкая талия. Ладони Карла, давно потемневшие от мазута и масла, кажутся огромными и чересчур темными на фоне бледной кожи. Он шире разводит ноги, подтягивая Итана выше, и толкается бедрами вверх на пробу, имитируя толчок. Он мог бы так толкаться в Итана, если бы были соответствующие условия. Но Карл не хочет боли, не хочет на сухую, и поэтому — так. Сминая пальцами ягодицы Итана, оттягивая в разные стороны, ощупывая каждый сантиметр бедер — неожиданно сильных, с четко прослеживающимися мышцами и выпирающими венами. Итан вздыхает довольно, хватается крепче руками за шею Карла и двигается навстречу очередному толчку. Невозможно отнять ладоней от его ног и задницы, Карл задыхается, любуясь игрой света на порозовевшей и повлажневшей коже, поэтому Итан сам обхватывает их члены пальцами, создавая больше трения. Больше смазки, больше удовольствия. Карл едва ли не затылком бьется о спинку лежанки, так ему хорошо. Хорошо, хорошо, хорошо… По телу гуляют небольшие искры, и Карл, потянувшись, накрывает сосок Итана губами, вжимает в себя крепче, делясь этими всполохами статического электричества, вырывая из Итана уже не вздохи — стоны. Надрывные и полные удовольствия. И голова даже кружится от вида судорожно поджавшегося от острого удовольствия живота. Карлу хочется шептать «останься» или «тебе не нужно никуда» или даже «не бросай меня», но это глупости, и поэтому все силы и возможности он бросает на то, чтобы Итану было как можно лучше. Накрывает его ладонь на их членах своей, сжимает, давит большим пальцем на головку, задавая собственный темп. А сам в это время покрывает бледную шею поцелуями, вгрызается губами в напряженные жилы, ловит дрожь мышц. Кажется, сомкни он тут зубы — и Итан погибнет, обмякнет. На язык польется теплая кровь, оргазм смешается со смертельной слабостью, и последним, что Итан запомнит, будет Карл. И то, как хорошо ему было. Его уже ведет от возбуждения, от чего-то животного, тупого, на инстинктах, и Карл встряхивает головой. Может, поэтому ликаны слушались его? Потому что он тупая зверюга, которая может только ломать и брать свое. А Итан его, и пальцы Итана путаются в его волосах. Они специально останавливаются несколько раз. Замирают, улыбаются друг другу, пьяные дураки, оттягивая момент разрядки, повышая градус безумия и возбуждения. Долго так играться не получается, конечно же. Слишком плотно жмется к нему Итан, дрожит, судорожно дышит прямо на самое ухо, без слов умоляя о большем, умоляя о разрядке. Карла умоляя. Это вообще что-то за гранью — чтобы его кто-то умолял. Чтобы нуждался в нем. Чтобы просил, а не брал силой, хотя может. Итан кончает — и Карл не шевелится, забывает напрочь о собственном возбуждении и желании финишировать, поглощенный и плененный этим зрелищем без остатка. Ему хочется поймать трепещущие ресницы губами, слизать наслаждение с раскрытых, зацелованных губ, прижать Итана к себе крепко-крепко вместе с его белой гладкой кожей и родинками. Только после того, как все эти мысли проносятся в его голове — только тогда он отпускает напряжение, вдыхая запах волос Итана. Тот упал ему на плечо, дышит судорожно и глубоко, рассеянно поглаживая пальцами спину и затылок, вгоняя в какую-то оторопь от простоты и нежности этой нехитрой ласки. От того, как это приятно, оказывается, и даже безопасно, когда на затылке лежит ладонь чужого человека. Или мутанта. Не важно. Они снова засыпают в обнимку, и на этот раз страдает не свеже выстиранная рубашка Карла, а многострадальная подушечка с кресла. Плевать на нее — им и так удобно. Карл только жалеет, что они так и не испробовали в действии огромное ложе Альсины. Хотя, время еще есть? Карл не спит, смотря в потолок, на котором пляшут отсветы огня, и понимает, что времени нет. Итан шевелится в его руках — или нет, уже не Итан. Снова не Итан. Плесень. Скользит между пальцев, обнимает плечи. Прошивает могильным холодом. Карл задыхается, открывает судорожно рот в попытке вдохнуть, но не получается, не получается, черт, не получается… Будто что-то сдавило горло, перехватило у самого основания и заползает в легкие ледяной водой. Сгусток плесени в его руках волнуется и перетекает по коже, будто ищет что-то, покалывает довольно ощутимо и болезненно голый живот и ноги. В голове проносится идиотская мысль о том, что Карл согласен регенерировать все, что угодно, даже не регенерировать согласен, лишь бы член остался целым. Кажется, этого не-Итана не интересует его член. На Карла смотрят страшные, пустые провалы глазниц, и это почти… Как смерть, да. Как тогда, когда он лежал посреди обломков металла, страдал и умирал. И чувствовал ее. Липкую, холодную. Ужасающую. С тихим треском не-Итан движется на нем, будто ползет. Карлу даже кажется, что его касаются губы: под челюстью, шея, ямка между ключицами, грудь… Глупость, конечно — зачем плесени его целовать? Она не знает, что это такое — «целовать», не знает, что такое любовь, привязанность, тепло в груди, когда смотришь на другого и понимаешь, что сделаешь для него все и даже чуть больше. А затем Карла накрывает боль. Кажется, что это уже в него самого воткнули металлический прут. В груди горит и тянет, холод затекает глубже, Каду — в агонии, на последнем издыхании. Рвется и бьется так, будто сейчас выпрыгнет из груди, будто Карла разрезали буквально пару минут назад, чтобы вживить в грудь визгливое и мерзкое нечто. Он снова мысленно возвращается на долгие годы назад, снова лежит на операционном столе Миранды, трясущийся от страха и весь мокрый от слез, а та склонилась над ним и, частично загораживая ослепляющий свет лампы, уговаривает побыть хорошим мальчиком отнюдь не ласковым и нежным тоном. Карл стонет даже от раздирающей его на куски боли, жмурится до слез, рычит сквозь сцепленные зубы. Плесень впивается в его кожу, в его мышцы, рвется внутрь, к Каду, и это невыносимо больно и невыносимо страшно. Карл не понимает, за что Итан так поступает с ним, почему так делает. Хочет позвать, хочет спросить, но из горла вырывается только хрип и очередной сдавленный стон. Затем все замирает на долгие мгновения: плесень, Карл, и даже Каду в его груди, что до этого бешено трепыхался, дергался, будто просясь наружу и предчувствуя свою кончину. Задыхаясь и почти теряя сознание, Карл видит, как от тела не-Итана отделяется тонкий дрожащий щуп. Он как будто обнюхивает и ощупывает воздух несколько секунд, вытягивается после куда-то на северо-запад — и все заканчивается. Плесень впитывается в тело Итана, исчезает чернота из его глазниц, радужки снова — голубые и растерянные. Карл, наконец, может вдохнуть, игнорируя сосущую боль в груди и пустоту. Рефлекторно он крепче обнимает Итана, прижимая теснее к себе — это сильнее Карла, сильнее даже инстинкта самосохранения, ведь тот выглядит таким болезненно-изможденным и опустошенным… — Роза… Мне нужно к Розе… Я… Отдал ее… Итан несколько раз быстро моргает, будто приходя в себя. Смотрит на грудь Карла, испещренную шрамами, прямо перед своим носом, на самого Карла, осознает, что они спят голые в обнимку… «Он все вспомнил», — понимает Карл, и его жизнь — заканчивается. Сон в ту ночь не идет, да и какой в нем теперь резон, если они вновь разбрелись по своим местам. Утром Итан сосредоточен и собран. Крепко шнурует ботинки, достает окровавленную куртку, которую Карл тогда все же притащил, надевает на себя, поморщившись. Проверяет револьвер, сразу же заряжая полный барабан. Будто и не было этих дней затишья, дней, когда были только они вдвоем. Карл не смотрит и не реагирует. Развалившись в кресле, играясь сломанной монетой жалеет лишь, что алкоголя у него больше нет. Он не знает, что дальше. Казалось, он нашел смысл жизни… И вот его новый смысл уходит, гонимый любовью к дочери, волнением за нее. Карл ловит себя на мысли, что ревнует. К девчонке, которой чуть больше года, глупость какая! Но при виде Итана, не сказавшего ему и слова после вчерашнего, при виде того, как он собирается и готовится, внутри, там, где вчера было так больно, все снова кипит и горит, и Карл Итана ненавидит. И себя заодно тоже. За глупость и за наивность. Кому ты в самом деле нужен, Хайзенберг? Урод, мутант, убийца, больной ублюдок. Карл найдет в деревне всех, каких сможет, трупов, сделает с ними, что сможет, а затем нападет на какой-нибудь город и будет надеяться, что сдохнет под пулями бойцов BSAA. — Мне нужна твоя помощь. Я знаю, где Роза, чувствую ее, но один я не справлюсь, — неожиданно произносит Итан, и Карл не верит своим ушам. Медленно поворачивается, смотрит, не моргая, какое-то время: плотно сжатые губы, решительный взгляд. И, почему-то, небольшой след на шее, который Карл оставил вчера, пока зацеловывал каждый сантиметр бледной кожи. — Я вспомнил… Но все путается, и я не уверен в своем состоянии. Я… Думаю, мы с тобой квиты, — Итан криво улыбается, и Карл заторможено кивает. Он все еще не понимает, что происходит, к чему Итан клонит. — Мне нужна не только твоя помощь… Мне нужен еще и ты сам. Понимаю, что подвергаю тебя опасности, так как за этим районом наверняка следят, и тебя наверняка тоже вежливо попросят пройтись в лабораторию для серии тестов, но… — Итан лопочет что-то бессвязное, растеряв весь свой решительный вид, не замечая, что Карл уже поднялся с кресла, подобрался весь, как зверь перед прыжком, и внимательно отслеживает каждое движение кадыка и губ, медленно приближаясь. — Но? — спрашивает Карл, выдыхая прямо Итану в губы, и тот умолкает окончательно, и глаза у него такие, как вчера: жадные и пьяные, когда они целовались и терлись друг о друга, не в силах насытиться объятиями. — Ты мне нужен, — повторяет Итан. — Ты, лично. Я не смогу… Без тебя, — и Карл даже не успевает закрыть глаза, а его уже целуют. Когда они выходят за ворота замка, на бывшей деревенской площади, а ныне просто на пустыре уже стоит деревянная кибитка с запряженной в ней одинокой лошадкой. Никто не удивлен. — Лорд Хайзенберг, — приветствует его Герцог по всем правилам этикета, и Карл недовольно морщится, отмахиваясь от жирного ублюдка — у того какая-то очень сальная улыбка. — Ну и шороху вы тут навели, молодой человек, — обращается он уже к Итану, заставляя того смутиться. Герцог же, довольный произведенным эффектом, складывает руки на груди в замок и улыбается. — Подвезти вас?