Потеряв, начнем заново

Кажется, Карлу снится что-то приятное. И он правда находит в замке добротные тактические ботинки — уж в этом он разбирается. Находит, правда, вместе с трупом бойца, упакованного в защитную амуницию, как птичье яйцо в скорлупу, и сразу трех мороев поблизости, выползающих из-под снега. Должно быть, этого несчастного послали сюда проверить, есть ли вероятность, что им ударят в спину, а он то ли не рассчитал свои возможности, то ли не успел спастись, среагировать на быстрые удары, спрятанные за фасадом неуклюжих передвижений. Карлу плевать, по большому счету — он просто прячет тело, вгоняя в головы мороям металлические прутья с ближайших окон, и старается ничем не заляпать ботинки. Ощущать силу приятно. Карл ведет плечами, вдыхает морозный воздух, разминает шею. Плащ все еще у Итана, но Карл не чувствует себя дискомфортно без него. Наоборот, вид Итана, скрутившегося под вещью Карла, ощущается добротным куском мяса: паразит внутри трепещет, отдает больше тепла и энергии, и едва ли не мурлычет. Он долго колеблется, раздумывая, снимать ли с трупа куртку. Та выглядит целой, но заляпана кровью из растерзанного горла, и в тепле наверняка начнет вонять. А еще на ней есть шевроны, которые могут напомнить Итану… Обо всем напомнить. О том, что старательно прячет от него память. Тогда Итан уйдет, а Карл опять останется один. Он досадливо рычит, колеблется непозволительно долго — на крыши уже падают первые лучи солнца, показывая, что он задержался и может не успеть к пробуждению Итана, когда Карл все же решает, что лучше рискнуть, чем подвергнуть того обморожению. Кровь можно попытаться затереть, в крайнем случае — надевать только при острой необходимости, остальное время… Он ежится от своих же мыслей и улыбается почти мечтательно — ведь все остальное время Итан сможет проводить в его плаще. Карл отдаленной частью сознания понимает, что все эти его ощущения, эмоции и мысли — странные. Непривычные для него. Приятные, спорить глупо, но разве его не должно пугать все новое и неизведанное? Это подозрительно похоже на… привязанность. На то же самое чувство, с которым матери прижимали к себе детей, а сами жались к мужьям, когда ликаны, направляемые Карлом, в самый первый раз кинулись громить деревню. Привязанность, беспокойство за другого, забота, страх… Карл замирает на пороге «их» комнаты, потому что паразит внутри как будто дает сбой в слаженной работе, и колет на мгновение болью. Показалось. Итан как раз просыпается, и Карл обещает себе, что подумает о собственном самочувствии и о том, что происходит с ним, позже, когда выдастся свободная минута. Несколько ворон уже ждут своего часа на кухне, и на этот раз Карл с широким, довольным оскалом кивает в ответ на «доброе утро». — Давай сходим в деревню, пожалуйста. Может быть, я вспомню что-нибудь. И хотелось бы найти какое-нибудь оружие для себя, — просит Итан, когда с завтраком покончено, и Карл сразу мрачнеет. Он не хочет в деревню, он не хочет выходить отсюда с Итаном и не хочет, чтобы тот вспоминал что угодно из своей прошлой жизни. Кажется, что нет жизни лучшей, чем просыпаться, когда вздумается, охотиться, готовить вместе с Итаном, обшаривать замок и отвечать на редкие вопросы. Жизнь тиха, спокойна и размерена, и Карл никогда еще прежде не ощущал себя таким… счастливым? Даже одно это слово, даже про себя, а не вслух употреблять страшно, но Карл думал об этом достаточно, чтобы понять, что его состояние максимально точно описывает именно этот термин. Странный, почти незнакомый, увиденный мельком в потрепанной книге в одном из деревенских домов — книги Миранды, в основном, касались биологии и химии. Конечно, прятаться здесь вечно не получится: рано или поздно, но вороны переведутся, как и закончатся дрова, но Карл не против оттянуть момент прощания с замком как можно дальше. То, что происходит сейчас — забота и поддержка — это Карл тоже вычитал, на этот раз в каком-то дамском романе, найденном в библиотеке. Он не запомнил точно, что значат эти слова — его гораздо сильнее заинтересовал кристаллический остов одной из дочурок Альсины, но точно помнит, что эти слова тесно связаны с понятием «семья». То, что Карл искал так долго, то, чего не находил в безумной Миранде, бешеной Альсине, пугающей Донне и мерзком Сальваторе. Отныне Итан — его семья, и Карл костьми ляжет, но сделает все, чтобы ее сохранить. Итан смотрит вопросительно и каплю растерянно, ожидая ответа, и Карл, скрипнув зубами, соглашается. Ожидаемо, но в разрушенной деревне найти что-то полезное практически невозможно. Максимум — осколки уже разорвавшихся гранат и пустые гильзы. И то, замечает их, в основном, Карл, короткими волнами магнетизма заставляя подпрыгивать и дрожать все металлическое на их пути. Это, конечно, маловероятно, но здесь могли остаться неразорвавшиеся снаряды и мины, а у Карла совершенно нет никакого желания проверять, сработает ли на этот раз божественная регенерация Итана, или он уже исчерпал все свои ресурсы еще тогда, после большого взрыва. Итан откровенно расстроен таким положением дел. Разрушенные дома и потрескивающая, шаткая земля под ногами явно приводят его в подавленное состояние, как и то, что узнать какие-нибудь знаковые места практически невозможно. Церковь сгорела, крепость — разрушена, от фабрики не осталось ни одного целого этажа… Бывшее обиталище Сальватора окончательно размыло взбунтовавшейся и поменявшей русло рекой, а подвесной мост к дому Донны оборвался. Кругом — безысходность, туман и ветер, шевелящий сухую траву. Не слышно даже ликанов — должно быть, они все и правда сдохли во время взрыва. Итан растерянно топчется на одном месте, не зная, куда ему идти. Бросает иногда на Карла странные взгляды, будто тот может помочь вспомнить, хотя, конечно же, не может. Снова отворачивается, с отчаянием продолжая рассматривать угнетающий пейзаж вокруг. Бесполезно. — У меня есть небольшой тайник тут, неподалеку. Для восстановления памяти, конечно, не годится, но оружие и горсть патронов найдется. Карл в очередной раз хочет отрезать себе язык. Он собственными же руками роет самому себе могилу: чем меньше у Итана приспособлений для выживания вне стен замка, тем выше вероятность, что он никуда не уйдет… Нет, это глупо — конечно же уйдет. Но хотя бы не так быстро! Итан смотрит на него с тщательно скрываемой радостью — и Карл думает, что он дурак и тюфяк, раз ведется на это. Счастливый, нужный кому-то дурак и тюфяк. На Smith & Wesson 500 Итан смотрит, как на небольшое божественное откровение, едва ли не благоговейно гладит. Карл ловит себя на мысли, что ревнует к револьверу, хотя не признать, что к Итану в руки попала шикарная игрушка не может. Патронов, конечно, маловато, что довольно сильно печалит, но любому монстру, что еще может повстречаться живым в этих краях, хватит парочки выстрелов, чтобы свалиться Итану под ноги мешком кристаллов. — Жаль, фабрика разрушена. Там бы я смог сделать тебе еще патронов. Итан улыбается и качает головой. — И этого хватит. Спасибо. Даже не знаю, как тебя благодарить. Румянец смущения внезапно набегает на его скулы, и Карл не может оторваться от этой картины, понимает, что уже откровенно пялится, но ничего не может с собой поделать. Он порадовал Итана. Он дал ему что-то, что повысит уровень его безопасности. Он молодец. — Забей. Мне он без особой надобности, — Карл, красуясь, заставляет дрожать детали на полках, и Итан согласно кивает, — а тебе пригодится. Они забирают из схрона банки с консервами, постельное белье и виски — при первом путешествии тащить это все Карлу было совершенно не с руки. Кажется, Итан рад, что больше не придется ловить и щипать ворон — те и так уже достаточно насторожены, чтобы не кружить над замком целыми стаями. Карл боится, что по дороге им встретятся морои, но он или убил последних, или тупых мертвичин пугает дрожание и гудение магнитного поля, и они не высовываются. Это, конечно, по своему глупо, все же Итан убил и вампирскую семейку, и рыбоголового урода, да и по деревне побродил достаточно, чтобы встретить всех местных обитателей. Карл снова мысленно называет себя тюфяком и идиотом, но… Он все равно не хочет, чтобы Итан видел мертвых уродов. Все эти дни он жил… почти нормально. Единственным проявлением странного в жизни Итана были способности Карла к магнетизму и регенерация, но хочется надеяться, что это не так уж и отвратительно. Не так сильно, как полуразложившиеся, синюшные, вонючие тела, перемазанные гноем и старой кровью. Хотя, конечно, нельзя исключать, что шевеление железяк в ответ на взгляд зрелище такое же противное, как и трупы. — А я так могу? На замок уже опустился вечер, они поужинали и привычно сидят в их комнате. Итан спросил, есть ли тут библиотека, Карл едва успел разнести тяжеленным латунным подсвечником остатки дочери Альсины, но в целом все прошло прекрасно — на столике теперь высится стопка книг. По истории, в основном, а еще толстенный талмуд с местными сказками и преданиями. Итан думает, что это может помочь с его памятью, Карл склоняется к той же мысли, и талмуд хочется сжечь или разорвать на клочки. Пока получается держаться, но кто знает, что будет, когда Итан уснет? Карл не сразу понимает, к чему относится вопрос. Задумавшись, он по старой привычке раскрутил на пальце какую-то металлическую мелочевку: идеальная прямая ось, центровка, равновесие, равномерная скорость. Ничего сложного для него, больше способ занять руки, но Итан смотрит восторженно и с нескрываемым любопытством, как на самую большую диковинку в этом мире. Хотя видел куда больше… Карл вздрагивает, и звучит резче, чем хотел бы: — Нет, — сразу же мысленно корит себя и не очень мысленно — кривит губы, добавляет куда мягче, подумав: — Хотя… Не знаю точно. Может, и можешь. Он и правда не знает. Не могла же плесень подарить Итану только регенерацию? Или могла? — Хочешь, я могу проверить, — Карл ловит мелочевку, демонстративно шевелит пальцами, позволяя проскочить между ними небольшой электрической искре. Так он тоже умеет, правда, это не особо эффективно: выпускать электричество из клеток глупо и бессмысленно, лучше все пустить на магнитное поле. — Как? Итан уже согласился. Еще не знает, что Карл будет делать, но доверяет настолько, что согласен на любой эксперимент. Карл старательно прячет самодовольную ухмылку, но нервную и довольную дрожь паразита внутри унять куда сложнее, чем совладать с собственным лицом. Повинуясь его жесту, Итан покорно двигается на лежанке, освобождая Карлу место, поворачивается спиной и терпеливо ждет. Карл, замирая от собственной дерзости и одновременно сосредоточившись на задаче, задирает ему рубашку. У него самого электропродуцирующие клетки находятся вдоль спинного мозга, поэтому скорость реакции у Карла отменная. Когда-то была даже слишком высокой, и он не раз получал собственными же снарядами себе в бока. Не обязательно, чтобы у Итана они находились там же — если они есть, конечно же, но начать поиски лучше там, где уже привычно? Он почти сразу напрягается под пальцами Карла. Напрягаются и деревенеют мышцы, слышится судорожный вздох, но Карл слишком сосредоточен и прислушивается к ощущениям. Совпадет частота — значит, Итан тоже сможет двигать металл небольшим усилием. Пока ничего, но Карл опасается прикладывать большие усилия, поэтому изучением спины он не ограничится. Кожа у Итана прохладная, в большом количестве родинок, и ее неожиданно приятно касаться. Карл старается не отвлекаться от дела, старается держать все под контролем, но знает, что несильно, щекотно больше, бьется током при каждом прикосновении. Поэтому так важно вести беспрерывно, не отнимать пальцев. Быть может, где-то выше, в районе плеч и ключиц? Итан мягко качает головой, разминая шею, будто подставляясь сильнее под пальцы, но и здесь ничего. Карл скользит обратно по спине на бока, подумав, быстро ныряет к ямочкам на пояснице над самыми ягодицами. Тоже ничего. Он не смог бы сказать сейчас при всем желании, ищет ли до сих пор совпадение частоты или хоть какой-то отклик той же стихии, что и у него, или просто ласкает нежную кожу сразу двумя ладонями. Паразит внутри Карла верещит, гонит по жилам жидкий огонь вместо крови, и все зрение концентрируется в трогательном, беззащитном затылке Итана, провале позвоночника, черных точках родинок и дрожании света от камина на бледной коже. Он скользит пальцами к животу, сминает мягкую плоть, сильнее вдавливая в Итана пальцы. Не больно, нет, ни за что, но ощутимо, чтобы притянуть ближе к себе, хотя Карл, конечно, уговаривает себя, что это для лучшего контакта и чистоты исследования. Тоже ничего. Он дышит так тяжело, будто пробежал несколько десятков километров без отдыха. Контролировать себя сложнее с каждым мгновением, Итана хочется сжать в руках, как в тисках, добиться от него, чтобы тихие вздохи стали громче, переросли в стоны… Карл осознает, что ток на кончиках его пальцев пляшет вполне ощутимый — и Итан весь дрожит, судорожно вцепившись в его запястья. В животе тоже ничего. Карл ведет рукой выше, задирает ткань рубашки сильнее. Тот шквал чувств, что одолевает Карла сейчас… Давненько он не ощущал ничего подобного. Но это знакомо ему куда больше, чем странная щемящая нежность или болезненная до тоскливого воя привязанность к другому живому существу. Итан откровенно стонет, когда маленькая искорка лижет его сосок, а затем рывком убирает руки Карла от своего тела и поднимается на ноги. Его член напряжен и прекрасно просматривается через ткань брюк, Карл подозревает, что с ним та же картина. Карл весь — жадность и желание взять свое, Итан же выглядит больше растерянным, со стыдливым румянцем на щеках, и будто не замечает ответное возбуждение. Они молчат какое-то время, затем Карл, облизнувшись, выносит вердикт: — Ничего такого в тебе нет. Конечно, я бы перепроверил, будь у меня нужное медицинское оборудование, но с вероятностью в девяносто восемь… Или пять, я ведь ноги не проверял, процентов… — Прости! — резко перебивает его Итан, захлебываясь очередным глотком воздуха. Карл недоуменно смотрит ему прямо в глаза с расширенными зрачками. Он не понимает, за что Итан извиняется. А тот будто может читать в мыслях молчаливый вопрос. — За мою реакцию, — неопределенный жест рукой, сморщенный нос, неловкое топтание на месте — наверно, дискомфортно с таким стояком в штанах. — Не знаю, что на меня нашло… Это все… Наверно… Если верить твоим рассказам, то я натерпелся, и это просто ответная реакция и… Он окончательно смущается, отходит от Карла, прячась в тенях комнаты. Карл хочет, чтобы Итан вернулся, снова сел рядом, снова вздыхал и дрожал, пока Карл бы ощупывал прохладную кожу миллиметр за миллиметром. Только вот как сказать об этом? Карл никогда не был хорош в доводах, убеждениях, переговорах… Во всех тех вещах, в общем, где нужно ловко шевелить языком и идти на уступки. Хотя в штанах Итана он бы языком пошевелил… — Не пойму, почему ты так нервничаешь по этому поводу. Вот и сейчас он, кажется, говорит что-то не то. В противном случае Итан бы не вскидывался так возмущенно, правда? Карл впервые за долгие годы совершенно растерян. Точнее даже не так — впервые за долгие годы он вновь возвращается в то время, когда чувствовал только жалкую растерянность. — А для тебя это что, норма? — Итан звучит зло и истерично, и выглядит так же: блестящие безумные глаза, искривленные губы. Загнанный, растерянный. Красивый? Карл окончательно теряется в словах и эпитетах, мастером которых он никогда не был. — А что, разве нет? — вполне искренне спрашивает он. Карл правда не понимает. — Тебя трогает кто-то и тебе становится приятно. Что в этом плохого? — он медленно, стараясь не сморозить глупость, ведет логическую цепочку. В голове Карла все выглядит именно так: уничтожь того, кто причиняет боль, оставь того, кто приносит удовольствие. Все просто. Поэтому Миранду нужно было убить, а Итана… Сколько бы всего он мог сделать с Итаном, если бы тот только позволил. Карл едва ли не урчит в унисон с Каду от этой мысли, прячет довольную улыбку, потому что, кажется, все равно сказал что-то не то. Итан сначала выглядит растерянным, а затем, фыркнув, отворачивается. Весь его вид говорит о том, что он не желает продолжать этот разговор, и Карл не настаивает. Интересно только, что Итан будет делать с твердым членом у себя в штанах, но и тут Карла ждет облом — Итан не делает совершенно ничего. Укладывается на свою лежанку, когда Карл возвращается в свое кресло, сворачивается в привычный комок, подтянув к груди колени, и отворачивается, шумно при этом сопя и больше не шевелясь. Зато можно без помех ласкать взглядом острые лопатки, ямку позвоночника, линии талии… Вспоминать, какое это все на ощупь. Представлять, какое это все может быть на вкус. Солоноватое? От пота. Чуть пыльное и горчащее, потому что в замке не идеальная чистота, да и ванну каждый день они не набирают. Сладкое, терпкое, жгучее — любое сразу. Самое вкусное. Карл почти полностью погрязает в приятных мечтах, когда сиденье кресла прогибается под дополнительным весом. Проклятье. Он то ли настолько размяк, что ничего не слышал, то ли… Итан больше не воспринимается чужеродным элементом, или даже просто отдельным. Итан — часть Карла, а это глупо, следить за собственной рукой или ногой, так ведь? На нем ни следа плесени, только печать желания в изломе бровей. В отсветах камина полные губы выглядят особенно завораживающе, и Карл, не имея ни малейшей возможности удержаться, тянется, приподнимаясь, чтобы провести по этим губам подушечкой пальца. Итан ловит его руку на половине пути, смотрит умоляюще, будто прося ничего не делать… И сам подтягивает кисть Карла к своему рту, а затем и касается коротко подушечек губами. Карл даже думает, что паразит внутри него получил серьезное увечье, иначе чем еще объяснить тот рывок и мгновение пустоты в груди после жеста Итана? — Я тебя не помню. Я тебя почти не знаю. Мне страшно. И мне… тебя хочется, — шепчет тот, одновременно перекидывая через бедра Карла ногу. Прижимается откровенно, льнет, давая почувствовать, что возбуждение его никуда не делось, и что даже он не всегда такой восхитительно прохладный. Может быть и раскаленным. По крайней мере в одном месте. Карл без промедлений скользит раскрытой ладонью по животу Итана, а затем накрывает твердый член. Сжимает, проводит пальцами через ткань — Итан избавился от рубашки, но не от брюк, и Карл почти рычит от такой несправедливости, дразнящей воображение. Хочется порвать в клочья эти штаны, хочется подмять Итана под себя, и Карл сдерживается с огромным трудом. Что-то подсказывает, что и без того нервозного Итана не стоит пугать резкими движениями и жестами. — Я не делал тебе ничего плохого, — выдавливает Карл из себя, и голос едва слушается, больше напоминающий скрежет плохо смазанных деталей, чем звуки, извлекаемые человеческим горлом. Итан вздрагивает и оседает на нем, горбится, жмется теснее ягодицами и членом. Черт. Черт, черт, черт. Блядство. В голове у Карла ни одной человеческой мысли. Он не делал ничего плохого, правда. Всего лишь отмахивался со всей силы металлическими клешнями от тщедушного человечка, устраивал забег смерти, протыкал железным прутом… Карл может только молиться, чтобы Итан никогда этого не вспомнил, чтобы не узнал, чтобы не переставал мелко подрагивать и потираться, сидя на его бедрах… Они стремительно избавляются от одежды, соприкасаются наконец кожа к коже, стонут… Карл, наверно, впервые делает это так откровенно, да еще и с тем, кто ему… нравится? Симпатизирует? Кто стал ему важнее, чем собственные планы? Просто стонет. Не рычит сдавленно, и не контролирует дыхание, не шипит на ухо угрозы напополам с одобрительными и отвратительными комментариями. Просто показывает свое удовольствие. Они оба истекают смазкой, трутся друг о друга. Ладони Итана у Карла на плечах, пальцы впиваются в кожу, ладони Карла у Итана на боках, тоже не отстают. «Останутся отпечатки», — проносится в голове. И пропадает. Регенерация. И чванливое удовольствие при виде оставленной метки. Мой. Мое. Тяжелый. Теплый. Влажный. Стонущий. От движений их членов навстречу друг другу Карла трясет, как от огромного напряжения. Кажется, что любое соприкосновение головок — и его просто замкнет, и он сгорит, и вплавит Итана в свою кожу, прижмет близко-близко, вдыхая его запах, царапая кожу отросшей щетиной. Они качают бедрами торопливо, рвано, в какой-то момент Итан падает на подломившихся руках, дышит Карлу в щеку сорвано, загнано, лаская ухо стонами. Тонкими, сладкими, какими-то удивленными… Будто не верит, что это его удовольствие, что может быть так хорошо, что прикосновения к коже несут, наконец, только удовольствие и никакой боли, что обнимают так, что приходит чувство безопасности, а не укола смерти между ребрами… Или это Карл так думает? Мысли путаются, границы стираются, губы Итана сочные, обветренные, сладкие — самые лучшие, а в коридоре что-то тарахтит с жутким грохотом, когда на живот Карлу падает сперма, когда Итан дрожит всем телом и никуда не уходит даже после того, как Карл вытирает их обоих собственной рубашкой. Вдвоем в кресле уже не так удобно, зато на лежанке, когда Итан сверху, прижимается щекой к груди — еще как.