Twin Swap

У них наконец-то получается спуститься на кухню без едких замечаний от Фуюми по дороге. В какой-то степени Даби остаётся в шоке – он забыл, что да, Фуюми вежливая, но она не обязана быть вежливой со старшим братом. Как только они вышли из комнаты, Даби отметил, как Фуюми вновь изменилась. Чуть отдохнувшая, она оставалась настороже. Он специально не закрывает за собой дверь, когда они приступают к готовке омурайсо для ранних пташек. Все знают, что к Даби лучше не подходить, когда он готовит, и он надеется, что они проведут время вдвоём. Это должно успокоить сестру. Её успокоило настолько, что она начала задавать вопросы… — Я всё думаю… почему злодейство? Даби закатывает глаза до потолка. А она за словом в карман не лезет? Он хотя бы может ответить ей более честно, чем Нацуо. — Для подростка в бегах похожего на Франкенштейна едва ли найдётся много рабочих мест. К такой жизни привыкаешь, а потом Лига начала нанимать. Он жаждал их ресурсов, их силы и цели – то, что он сначала за них считал. У Шигараки не оказалось и половины убеждений, на которые он надеялся, но Даби остался, потому что… просто остался. Он не брал в привычку копаться в себе и задумываться о причинах своих действий. Когда он делал это раньше, он вырывал на себе скобы, и устал от того, как другие его отчитывают. Фуюми нахмурившись выглядывает через дверной проём. Твайс развалился на диване с книгой на лице, очевидно, уснувший во время чтения. Больше никого не видно, но Даби понимает, к чему она. — Ты давно с ними знаком? — Пару месяцев? — прикидывает Даби. Если задуматься, он даже не помнит, какой сейчас месяц… Не то чтобы он следит за пролетающими неделями, как школьная учительница, — после заварушки с Пятном. До этого был один Шигараки со своим криповым Учителем. И, вроде, Курогири. — А ты? — А что я? Фуюми берёт сковородку, чудом не обжёгшись, и начинает раскладывать омурайсу по тарелкам. — Тебя не было дольше, чем пара месяцев. Чему ты посвятил остальные девять лет? Даби медленно моргает. — Заботе о ментальном здоровье, — с лишённым всякого выражения лицом произносит он. Разочарованный взгляд Фуюми слишком похож на мамин, несмотря на все шрамы и скобы. В отличие от Нацуо, она хотя бы решает подыграть. — Не знаю, что хуже: что твой отдых длился девять лет, или что он тебе не помог… Даби хихикает. Это… забавно, или, по крайней мере, он хочет, чтобы это было так. Он не хочет, чтобы это было больно. Это и последние двенадцать часов, ставшие первыми за последнее десятилетие, когда он не чувствует постоянную боль, и скобы, и все оставшиеся неправильные вещи. И, разумеется, сейчас ему тоже больно. Видимо, это его судьба. Но эта боль другая. Если не обращать на неё внимания, она уйдёт сама. Потому что на самом деле девять лет он провёл, учась жить с болью, учась продолжать дышать вопреки желанию. Учась выживать с пустыми руками. И первые месяцы были адом. — А что я должен был сделать? — спрашивает Даби и нет, он не может не обращать на неё внимания. Ему больнее, чем хотелось бы. Вопрос прозвучал искренне. — Позвонить маме? — делает выпад Фуюми, — или брату, или сестре? Тарелка в его руках начала покрываться льдом, это выше его сил. Он откладывает её, чтобы не заморозить и еду. — Ты знаешь, что я не мог вернуться. Ты прекрасно знаешь, что бы тогда произошло. Фуюми останавливается. Вздыхает. Она поворачивается, и в ней больше нет грубости, только крайняя искренность. — Я знаю, — отвечает она. Не резко, но мучительно честно. Неужто это с ней сделал он? — я не говорю, что ты обязан был вернуться, но ты мог хотя бы дать знать, что жив. Знаешь какого это, знать, что твой брат не просто пропал, но умер? Она говорит тихо. Мягко. Их ссоры всегда такими были, и вот опять. Даби скрипит зубами, переполняемый желчной горечью. Иногда он понимает, что пропал, сразу после шрамов, из-за боли, наркотиков и просто повреждений, но он слишком много помнит. Он помнит, как почти проник к маме, прежде чем убедить себя, что это будет слишком опасно для них обоих. Он почти помнит, как возвращался к Фуюми. Но в основном он помнит все те недели, что провёл привязанным к постели в милости старой медсестры, с глазами, прикованными к телевизору и думал о том, рискнёт ли он сбежать. Узнает ли его кто-нибудь. Скучает ли кто-нибудь. — Не особо-то ты по мне скорбела, — выплёвывает он. Раздаётся грохот плиты, когда Фуюми роняет сковороду. Она оборачивается медленно, как будто не уверена, что расслышала его правильно, и смотрит на него, как на привидение. — Что? Какого черта ты так решил? — Да даже похорон не было, — обвиняет он. — Ты знаешь, что у меня не было выбора, — отвечает Фуюми. Её голос дрожит, как у Спиннера в Камино, в момент, когда он понял, что погибли люди, что он сам этому поспособствовал, — я удивлена, что он оставил дома прах. Он сжёг каждую твою фотографию. Даби знал, что выглядит по-другому. Что он изменился, как человек. Но то, как Шото не узнал его в лесу, то, как его собственная сестра не узнала его лицо – ему стало страшно. — И ты не смогла спасти ни одной? Ты не смогла спасти меня? Он знает, что это нечестно; они оба были детьми. Но он не может справиться с несправедливостью горя, которое он никогда не сможет перерасти, потому что он никогда не сможет оплакивать мальчика, которого больше не существует. — Должен был оставаться кто-то, — прошептала Фуюми. — Что? — по спине Даби пробежали мурашки. — Мы потеряли и тебя, и маму за два месяца, — Фуюми сжимает кулаки, но он видит, как трясутся её руки, — Цу было восемь, То было пять. Кому-то надо было о них заботиться. Ты прекрасно знаешь, что папа бы не смог, и оставалась одна я. Она безучастно смотрит на кухню, видя что-то далёкое. Он смотрит на неё, на опущенные черты её лица и сутулость в плечах, и задумывается, заплакала бы она, если бы могла. — Он бы тебя не тронул, — медленно говорит он. Он не оставил её в опасности. Он подвёл её, да, но он не смог спасти только Шото. — Я видела твоё лицо везде месяцами, — с горечью признаётся Фуюми. Она сжала зубы, и каждое её слово продиралось через них, — если бы я не заставила себя сдаться, оказалась бы вместе с мамой. Она говорит тихо, потому что они всегда молчали о своей боли. Бесшумный снег, падающий, чтобы покрыть, смягчить каждый грех, свидетелем которого они когда-либо были, и ничто не сравнится с треском огня дверей, хлопающих в коридоре, или ударом кулака по плоти. Даби все равно вздрагивает. — Я знаю, — продолжает Фуюми, прижимая тыльную сторону ладони к глазам, желая, но не имея возможности плакать. Даби хочет дать ей капли, но кривится от мысли, что она может коснуться его, даже случайно, — я знаю, Даби. Я всегда была рядом. «Нет, не была» — крутится на кончике языка. Он знает, о чем она. Вчера она рассказала, как слышала его крики. Но она не чувствовала слезающую кожу, не чувствовала, какого это – гореть заживо; сейчас она чувствует отголоски той старой боли. Тогда горел только Даби. Нет, не была. Но он прекрасно знает, когда лучше промолчать. Фуюми молча щупает карманы, ища капли, и когда находит, наносит слишком много. Раствор стекает по её лицу, и она щурится, словно зная, что ей нужно заплакать. Будто слезы помогут. Даби с опозданием признает, что жжение в его глазах – побочный продукт эмоций. Именно по этой причине он делает все возможное, чтобы избежать их, но это, очевидно, будет сложно, когда его сестра будит то дерьмо, которое он закопал много лет назад. Он смотрит мёртвыми глазами в стену, осторожно отворачиваясь от Фуюми, пока его глаза не становятся сухими и почти не чешутся. Напряжение в воздухе между ними не испаряется, как тяжёлые дождевые облака.

* * *

Фуюми привыкла быть миротворцем. Она хороша в том, чтобы успокаивать эго и справляться с огорчениями — возможно, поэтому её не только напрягает, но и расстраивает то, что она понятия не имеет, что делать с напряжением в комнате. Даби заметно отгородился от их разговора. Если это был Шото, Фуюми все равно могла бы продолжить, зная, что она сказала то, что нужно, даже если бы он промолчал. Если бы это был Нацуо, он бы не замолчал, потому что Нацуо никогда в жизни не отказывался от спора, даже когда Фуюми умоляла его. Но Даби не такой, как они, он такой же, как она. А это значит, что это будет нарастать и выливаться всплесками боли в каком-то ужасном цикле, пока что-то, наконец, не треснет, и она может только надеяться, что это не будет одним из них. Однако бесполезно пытаться начинать это снова. Что ей нужно, так это что-то, что нарушит это чертово молчание. — Моти! Даби вспрыгивает. Фуюми не хотела кричать. Она просто. Напряжена. — Я… доделаю моти, которые начинала вчера, — она не знает, зачем это говорит. Ему всё равно. Просто она не знает, чем заполнить тишину. Фуюми как раз собирается начать рыться в шкафах, когда Твайс, спотыкаясь, подходит к дверному проёму, протирая глаза. Его маска все ещё натянута, но Фуюми замечает его светлую щетину. Она немного удивлена, что не увидела видимых мутаций, но с другой стороны, она не спросила, почему он всегда носит костюм. — Еда там, — безучастно произносит Даби. Твайс подхватывает тарелку. — Я слышал что-то про моти? Фуюми кривится. — Да, прости. Я тебя разбудила? — Прервала мой чёртов сон… но он был ужасный, поэтому это к лучшему! — Ну, хорошо, — наверное. Ей от этого легче, — я просто… собиралась достать тесто из холодильника и разогреть. Почему она продолжает описывать все свои действия. Она хочет остановиться, но уже так переполнена тревожностью, что если остановится, то расплачется (или попробует). Но Твайсу, похоже, все равно. — Моти вкусные, не пробовал домашние! Ты вообще готовить умеешь? Помощь нужна? Я все равно хотел отдохнуть от книжки, — он поднимает руку и громко шепчет ей на ухо, — кажется, я из-за неё и уснул. — Ну, мне и правда не помешает помощь, — Фуюми смотрит на Даби. Скоро ей понадобятся советы, что делать с Твайсом. Она не хочет мыслить предрассудками, но ей нужно знать, когда всё начинает выходить за рамки. Даби пожимает одним плечом. — Просто помни про кухонные правила, Твайс. Твайс подмигивает и делает из пальцев пистолеты: — Замётано! Ссутулившись, Даби идёт к двери, ведущую в столовую, но останавливается и наклоняется к Фуюми: — С ним всё хорошо, он дружелюбный тип. Просто… не подпускай его к плите. Он всё ещё на испытательном сроке касательно кухни, — чуть тише, он добавляет, — и что бы ты ни делала, не смей рассказывать ему вещи, которые хочешь сохранить в секрете. Ладно? Фуюми медленно кивает. Даби уходит. Что ж, с Твайсом безопасно находиться рядом. Фуюми обожглась на том, как проблемы Рей с психическим здоровьем превратилось в насилие, но она знает, что её опыт далеко не универсален. Если Даби ему доверяет, то и Фуюми тоже. — Хорошо! Твайс, ты когда-нибудь делал моти? Твайс смеётся и застенчиво проводит рукой по голове: — Нет, но хотел бы научиться! И я люблю помогать. Помощь тебе явно нужна. Фуюми мысленно отмечает, как его голос чуть меняется на последней фразе. Она улыбается. — Я всё покажу. Я уже начала разогревать тесто – обычно его не замораживают, но вчера у меня не было времени. Можешь принести две скалки? Я поищу крахмал. У Твайса безграничная энергия, и он хорошо принимает как указания, так и мягкие замечания, когда Фуюми показывает ему, как тонко раскатывать тесто и как сделать так, чтобы оно не прилипало к столу или его рукам. Она просит его вырезать в нем кружочки, пока вытаскивает мороженое, которое она слепила в шарики, а затем снова заморозила, а затем показывает ему, как облепить мороженое тестом для повторной заморозки. Твайс нарезал поразительное количество кругов. Им, возможно, придётся вытащить немного пасты из красной фасоли, чтобы использовать все. Они почти закончили с первым подносом, когда Фуюми решает поднять эту тему. — Твайс, — осторожно произносит она, — не будет ли грубо с моей стороны спросить о твоём… Она остановилась. Запоздало она поняла, что понятия не имеет о причине его поведения. Это голосовой тик? Другая личность? Может, что-то связанное с причудой, особенно беря во внимание его имя? Твайс заметно сдувается, издавая неуверенный в себе смешок. — Да, точно! Все эти споры с самим собой. Не твоё дело. — Да, это правда, — честно признаётся она, несмотря на то, что остальные явно игнорируют вторые его фразы. Она понимает, что ей нужно чётко выразить свои мысли, — мне любопытно, но я не хочу, чтобы тебе было некомфортно. Возможно, хм, мне стоит знать, есть ли что-то, что мне не следует говорить, чтобы тебе не было некомфортно? Я никогда не встречала людей, у которых… несколько личностей? Ты же…? Твайс внезапно выглядит так, будто вот-вот расплачется от счастья. Фуюми понятия не имеет, как она поняла, так как вся его голова закрыта маской, но, по-видимому, его эмоции выходят за пределы ограничений его реальной физической формы – это очень впечатляет. — Ты такая добрая, Ихай. Нет, я такой один, просто Твайс. Просто иногда я сам с собой не справляюсь. Много противоречивых мыслей, понимаешь? Я всегда прав, не слушай его. Эй! Фуюми поджимает губы, не зная, будет ли жестоко засмеяться. Он выглядит таким возмущённым. — Дальше споров дела не заходят, если я в маске. Потому что я – это просто я, не важно, о чем я думаю. Поэтому я и пришёл в Лигу, понимаешь ли, они меня приняли. Остальному миру нет дела до сумасшедших. Улыбка Фуюми дрогнет, когда она вспоминает о Рей в ее палате. В палате, где она провела больше десятилетия, доведённая до безумия, где никто не думал о её безопасности. — Мне жаль, — тихо отвечает она, — я бы хотела, чтобы им было не всё равно. Я бы хотела… — Ты хорошая девушка, Ихай. Одно твоё желание ничего не сделает. — Спасибо, Твайс. Но я думаю, ты прав. Пустые желания бессмысленны. Я рада, что ты нашёл людей, которым ты не безразличен, и с которыми ты можешь быть собой. Она хочет спросить, как сильно он испугался, когда понял, что происходит. Она хочет сказать ему, что тоже испугалась, когда подумала, что собственный разум может предать её, заставить причинить кому-то боль, как это сделала её мать. Спустя годы после инцидента она знает, что это не так, что большинство людей, которые видят вещи, которых нет, или испытывают другие симптомы психоза, никогда не пытаются причинить вред другому человеку, но она до сих пор помнит ужас от собственного разума. Но Даби сказал ей быть осторожной, потому что Твайс не умеет хранить секреты. И то, что случилось с их матерью, является секретом – их прежняя ссора была достаточно расплывчатой, чтобы не дать подсказки, поэтому Фуюми нужно позаботиться о том, чтобы не выдать себя. — Должно быть здорово иметь дом, — говорит она вместо этого. — Это лучше всего, — счастливо вздыхает Твайс, — это может стать и твоим домом тоже. — Я не про это, — уверяет его Фуюми, — у меня есть дом. И всё это… злодейство мне не особо подходит. — Ты слишком мягкая для этого места. Я думаю всё поправимо! Хочешь, научу угонять тачки? Фуюми смущённо откладывает из рук тесто. — Что? Не хочешь? Конечно, не хочет, идиот, — Твайс начинает ссору с самим собой. — Я и правда не хочу воровать, — осторожно говорит Фуюми. Она ставит последний моти на поднос, и несёт новый, — и не думаю, что мне хватило бы духу, даже если бы не было внутренних убеждений. Твайс раскисает. — Но тогда, — он вскакивает, и Фуюми почти видит метафоричную лампочку, зажигающуюся у него над макушкой, — взлом! Я могу научить тебя вскрывать замки, и это может быть полезно… например, если ты забудешь ключи от дома? Хотя тогда и угонять машину можно собственную… — Ты прав, — признаётся Фуюми, — но, Твайс? Я знаю, Даби злодей. Я до сих пор привыкаю к тому, что это значит, но я не пойду с ним по этому пути. Это не значит, что я уйду совсем! Я придумаю что-нибудь, он мне дорог. Фуюми смотрит на свои моти, отказываясь смотреть на Твайса. Она знает, что это невежливо, но не знает, что с этим делать. На следующую неделю у неё есть готовое оправдание, почему не пойти прямо в полицию и не выдать их всех, но после… Она не может вот так бросить Даби. Она не может. Но что это значит для неё? Что это значит для её девушки, Героя? Она не уверена, что недели хватит, чтобы ответить на все эти вопросы, но это все, что у неё есть. — Даби тебе очень дорог, — честно говорит Твайс. Он так активно жестикулирует, что вот-вот разломает моти у себя в руках, — а ты дорога ему. Меня от вас тошнит. Я понимаю, Лига – моя семья, и я готов ради них на всё. Фуюми улыбается ему, раздумывая. — Это мило, — ободрят она его. Ей приятно видеть семью Даби изнутри. — Да, обычно я и мухи не трону, но за них я готов убивать. Его голос не меняется на последней фразе, и улыбка Фуюми застывает на лице. — Это… мило? — Особенно Тога! Она мой лучший друг. Пусть сгниёт, — Твайс наклоняет голову, — ты разве не убила бы ради Даби? На кончиках её пальцев тает мороженое со вкусом зеленого чая. Она быстро формирует ещё один шарик, чтобы как-то занять руки, и придумать ответ, который выведет её с минного поля, на которое забрёл разговор. — Я не думаю, что убийству есть оправдание, — осторожно говорит она. — Никогда? — Никогда, — твёрдый ответ. Твайс кладёт локти на стол и опускает голову. — Я не понимаю. Ты не хочешь его защитить? — Не думаю, что ему нужно моё покровительство, — бормочет Фуюми… но у Даби остались шрамы. Ужасные шрамы. Ему нужна была помощь и, возможно, нужна до сих пор. Но это не значит, что она в состоянии ему помочь. Чуть громче, она говорит Твайсу, — есть и другие способы показать людям заботу. Я… обычно готовлюсь и убираю. Для своей семьи. Твайс смотрит на моти, которые они готовят вместе. Язык его тела становится ярче, когда его озаряет осознание. — О-о-о, значит, ты заботишься и о нас тоже? — Готовка для меня уже привычка, — это не вся правда, — но, кажется, начинаю. — Она неуверенно пожимает плечами, — всё-таки Тога сказала, что она моя младшая сестрёнка. Всё сложнее. Честно говоря, у Фуюми много смешанных чувств по поводу маленькой группы, в которую она попала, и ей нужно время, чтобы разобраться. На данный момент она согласна отнести эту злодейскую стаю неудачников к семье Даби и придумает, как включить их в свою семью, рано или поздно. Она все ещё пытается расчистить старое место в своей жизни для своего брата, пока не найдётся достаточно места для Даби, так что работа ещё не завершена.