Личность

Валентин сидел передо мной на стуле, связанный по рукам и ногам. Его волосы были всклокочены после небольшой возни. Мужчина все еще дышал с трудом: я слышал хрипы, вырывающиеся из его рта вместо спокойного и размеренного дыхания. Я опустился на край кровати, широко расставив ноги, и опустил глаза в пол, собираясь с мыслями. На несколько секунд я вышел из себя и действовал по наитию, опираясь на собственные ощущения, забывая про разум. Мне было важно сделать то, чего давно хотелось. Этого требовало мое сердце. — Ащ! — пропустил я воздух сквозь зубы и крепко сжал челюсти. Все мое тело было напряжено. Я встал с кровати и несколько раз прошелся туда-сюда возле Валентина, поправляя волосы. — Никакой выдержки, — поругал я себя, бормоча под нос. — Ты! — я резко развернулся к Валентину, указав на него пальцем, и тот вскинул голову от неожиданности. — Весь из себя джентльмен! Строишь из себя настоящего принца и прекрасного ухажера, даришь цветы и коллекционные книги, оплачиваешь счета, забираешь с работы, возишь в рестораны… Но скажи, для чего эти показушные ухаживания? Эта романтика? Хотел затащить к себе в постель и поиметь? Ты хотел не только этого! Нет! Ты добивался моего сердца! Моих восхищений! Любви! Убеждал в том, что мне с тобой будет лучше… Скажи, ты — гей? — для Валентина мои слова прозвучали жестко, как пощечина. От последней фразы его лицо скукожилось и сморщилось, будто ему было отвратительно слышать слово «гей». — Ан Унчон, хватит нести этот бред и развяжи меня. Не сделаешь — тебе же хуже будет. Поверь, лучше остановись сейчас и прислушайся к моим словам. Потом будет уже поздно, — охрипшим голосом угрожающе сказал Валентин, поглядывая на меня исподлобья. — Ты знаешь вообще, как мне живется? Те гомофобные законы, которые выпускает твоя женушка… — Валентин задрал голову повыше, услышав мои слова. Его зрачки почти незаметно расширились, говоря о резком выбросе адреналина в кровь — гнев или страх? «Отлично, я завладел твоим вниманием!» — коварно подумал я, ментально потирая руки. — …спонсируемые тобой, между прочим, — продолжил я вкрадчиво, — очень сильно ухудшили мне качество жизни. Я не могу нормально из дома выйти — чтобы ты понимал — на меня с ножом нападают! — я резко приблизился к лицу Валентина, руками опираясь на его плечи. В моих глазах плескался гнев и раздражение. — Ты… Ты сам видел, как я мучился в больнице после насильственного гомофобного акта! И не дал мне даже заявление написать! И что теперь?! Я видел закон, который войдет в силу в начале следующего года! Ты его подписал, мразь! Полноценными семьями в России будут считаться только гетеронормативные семьи! Я не смогу усыновить ребенка только потому, что я гей! И это только меньшее, на что ты повлиял в моей жизни, будучи… — Валентин был весь напряжен, отчего тело слегка подрагивало, на его лбу выступила пульсирующая крупная вена. Он сдавил лалы так, что зубы страшно заскрипели. Глаза его налились кровью. — Я знаю, кто ты… — Ты! Как ты смеешь! — заорал он, брызгая слюной мне в лицо. — Ты! Недоносок! Паршивый кусок дерьма! — Это ты как смеешь?! Ты спишь с мужчинами и позволяешь себе подобную kher'! Красиво мстишь своему бывшему, да? Или твоя жена мстит твоим бывшим и тебе заодно? Как там ее? Мария? Или вы оба на сына так обозлились, потому что он у вас гей? А?! — я зарядил смачную пощечину Валентину. Она была настолько сильной, что моя рука покраснела и стала пульсировать, а о лице мужчины даже думать не стоило — красный след украшал его мерзкую морду. — Это ты кусок дерьма… Буржуй! Живешь на наши налоги и беды не знаешь! Прячешься за чужими лицами и страной руководишь… Удобно устроился. Только знаешь, когда все твои бумажки и документы попадут в СМИ и интернет, ты уже не спрячешься. Тебя найдут все, кому ты жизнь подпортил. От малых до великих, — я схватился за ворот рубашки мужчины, притягивая его к себе. — Даже если ты big cheese, то на тебя найдется шишка побольше. Поверь, всегда есть те, кто выше нас. — Миша… Как ты узнал… КАК ТЫ УЗНАЛ?! Кто тебе дал право?! Ты! Сукин сын! — Валентин смотрел на меня испуганным кроликом. В его глазах читалось понимание: «Он был у меня в кабинете!» — эти слова, будто бегущая строка на терминале, отображаются на его лбу. Мои слова звучали для него как приговор, вынесенный жестоким и несправедливым судьей. — Знаешь, тебе стоило быть осторожнее, — я обошел стул вальяжным шагом и подошел к шкафу, доставая оттуда очень тонкую деревянную розгу. Я ухватился руками за оба конца деревяшки и играючи погнул ее вверх-вниз, проверяя упругость. — Я тебе говорил, что я не пай-детка, не миленький щеночек, исполняющий любую команду. Я такой же, как ты… Доминант в своей стихии, лидер и вдохновитель. Да, это не так очевидно, но без этих качеств я бы не добился успеха в самой непопулярной нише на YouTube, — я снова оказался напротив Валентина, ловя его взгляд, полный скепсиса. — Без собственной силы духа и воли я бы никогда не вышел в юбке на сцену конференц-зала, к людям старой закалки, я бы никогда не посмел о себе заявить, однако я популярная личность и меня воспринимают всерьез, а не как какой-то нонсенс, над которым посмеются и забудут. Валентин смотрел мне в лицо и не мог поверить в то, что происходит. Он уже не видел милого мальчика с розовыми волосами, с языком без костей. Впервые за все это время Валентин разглядел во мне то, что было всегда — силу. Его отношение ко мне вмиг переменилось. Мужчина понял, что недооценил мои способности и возможности. — Ты еще пожалеешь, что напоролся на меня, — конец розги коснулся подбородка Валентина и спустился вниз, к шее. — Я тебе это обещаю, — тихо произнес я, склоняясь к уху мужчины. — За свои неправомерные действия ты будешь наказан. Я ударю тебя три раза… — правой рукой расстегнул белоснежную рубашку мужчины, раскрывая грудь. — …ты запомнишь меня навсегда. Как свою главную ошибку, — Валентин нервно сглотнул, не находя слов. Он был обескуражен поворотом событий и не знал, как реагировать. Некогда уверенный в каждом своем движении мужчина превратился в труса, боящегося даже вздохнуть неровно в мою сторону. Я пугал и запугивал, наводя страх на бездушного и бессердечного человека. — Не знаю, сколько у тебя было раньше подстилок, которых ты соблазнил таким же методом, но я бы никогда не стал одной из них. Может, поэтому мне хватило смелости? Хах, — я рвано засмеялся, отходя дальше от Валентина. — Ты любишь, когда тебе сопротивляются, тебя это возбуждает, — указал кончиком розги на стояк мужчины, скрывающийся за брючной тканью. — Они тебе тоже сопротивлялись? — заинтересовался я внезапно. — Тебя это не должно волновать! Развяжи меня и поговори со мной на равных! Это очень низкое поведение, мальчишка! — продолжал плеваться слюной мужчина, непонятно для кого распинаясь. — Ты еще пожалеешь, что это сделал. Я найду тебя и достану из-под земли! Ты будешь молить меня о прощении! — Тебя даже эта ситуация смогла возбудить. For Christ's sake! Какой стыд… — поцокал языком для приличия, поудобнее перехватывая розгу. — Я тут дела пытаюсь разрулить, а ты сексуализируешь меня! — первый удар обрушился на Валентина внезапно, без каких-либо предупреждений. Мужчина вскрикнул. Его глаза прослезились. Розга грубо рассекла кожу, оставляя после себя неглубокую, но длинную и болезненную рану. Первая струйка крови стекла по напряженному прессу Валентина. Я как завороженный смотрел на каплю крови. Я думал, что меня возьмет неприятная дрожь, однако рука моя оставалась тверда и крепко сжимала прутик. Разум оставался холоден. — Еще два… — пробормотал я себе под нос. Мне хотелось оставить ровно три продолговатых и уродливых шрама на груди Валентина. Это число было для меня священным. Мне казалось, что три — идеальное число, мистическое и загадочное, и вместе с тем запоминающееся. После того, как Валентин преодолел первый шок от удара, я подошел к нему со спины, поглаживая вспотевшую шею. Короткие волосы на затылке слиплись и уродовали идеальный вид сзади. Я осторожно коснулся позвонков шейного отдела, проходясь по ним пальцами. От прикосновения я не ощутил ничего, кроме омерзения, но жертву нужно было временно успокоить, чтобы потом нанести удар больнее прежнего. Я планировал сделать это так же неожиданно. — Ты хоть представляешь, что ты сделал со мной? — я облокотился на спинку стула локтем правой руки, а ладонью левой прошелся по волосам своего мучителя. Но теперь правила клетки поменялись. Теперь я занимаю роль надзирателя. — Я стал параноиком. Еще большим, чем раньше. Недавно с таким парнем познакомился… а потом заметил в нем схожесть с тобой, Валентин, так не удержался и в паспорт к нему залез. Знаешь, как мне стыдно было? Я не мог убедить свой мозг в том, что передо мной стоишь не ты. Глупость какая-то, скажи? — я невидяще смотрел куда-то в стенку и вспоминал тот момент из аэропорта. — Настолько влюбился в меня? — сквозь сопли и слезы насмешливо спросил Валентин. Я не повелся на его попытку задеть за живое и цокнул языком, закатив глаза. — С тобой по-другому нельзя, сладкий, — хохотнул я мрачно, снова обходя по кругу стул и возвращаясь к гнусной морде Валентина. Я тяжелым и издевательским взглядом прошелся по мужчине, не видя в его поведении ни раскаяния, ни стыда, лишь наслаждение всем происходящим. — Валя, — я несильно ударил розгой по члену, вызывая тихий скулеж у мужчины. К моему счастью, его эрекция тут же начала спадать. В глазах Валентина появилось больше осознанности, чем до этого. — Сунешься за мной или моими близкими людьми, и все твои тайны вылезут наружу. У меня куча компромата на тебя, твоих друзей и сторонников. Копии уже разосланы по всему миру. Только пальцем шевельни в моем направлении. Тебе несдобровать. Я разжал пальцы, и розга с тихим стуком упала на пол. Весь запал куда-то испарился. И я почувствовал усталость от всего происходящего. Валентин еще что-то кричал мне вдогонку, когда я покидал комнату, но я не обращал внимания. В ушах стоял какой-то гул, мешающий спокойно существовать. Я лениво переставлял ноги и шел на кухню, которая находилась недалеко от гостиной. Так и не поняв, как включить свет в помещении, я просто раздвинул шторы, позволяя свету с улицы, лунному сиянию и огням зажженных ламп квартир из домов напротив проникнуть в мрачное помещение. Порывшись на кухне, я нашел бутылку красного вина; без раздумий открыл ее и сделал пару глотков яда прямо из горла мутного, зеленого стекла. Вино отдавало во рту чем-то кислым и неприятным, сочетаясь с неспокойным состоянием, царящим внутри. — Давненько я не пил… — я негромко почавкал, пытаясь разобрать вкус вина на языке и прочувствовать послевкусие. — За меня! — громко расхохотался я, проходя в гостиную и падая на серый диван. Я выпил еще немного и поставил бутылку на пол, рассматривая соседние башни Москва-Сити за окном. — Да уж… — выдохнул я, доставая телефон из сумочки. — Надо вызвать такси, — когда я поставил точку на карте, то приложение оповестило меня, что водитель подъедет через десять минут. — Подождем, значит… — я снова вернулся на кухню и вытащил нож из подставки, стоящей на столешнице, а потом обратил внимание на толстый блокнот в кожаной обложке. Я отложил металл в сторону, заинтересованно хватаясь за тетрадь — даже не тетрадь, а рукописный сборник каких-то сочинений с подписанными датами. В толстый ежедневник было вложено множество фотографий, на которых был Валентин и еще какие-то не знакомые мне лица. Среди карточек были также разные бумажки-фантики-этикетки, куски помятой бумаги с корявыми надписями. «А Валя оказался сентиментальным… — невзначай подумал я, догадавшись, что держу личный дневник мужчины. — Это я забираю», — решил все-таки я, хватая нож со стола и не выпуская тетрадь из рук. Мне было интересно, как мыслит этот человек, о чем думает, как излагает свои мысли. Мне было интересно залезть в его душу. Я был мстительным человеком с самого рождения, с возрастом это не изменилось. Если раньше я мстил Риэ за ее проделки, то теперь мстил Валентину. Я был максимально взаимен со всеми — что нальешь в сосуд, то из него и польется — вот так я жил. Если люди относились ко мне хорошо и дарили любовь, то такое же отношение они получали и от меня. Я был зеркалом и отражал все, что появлялось передо мной. Бабушка с маминой стороны учила меня совершенно другому: «Люди кидаются в тебя камнями, а ты подай им хлебу», — так она говорила, когда отчитывала за школьные драки. Но я никогда ее не слушал и слушать не собирался, поскольку не хотел быть тряпкой, о которую все вытирают ноги. Я лучше буду ненавистным всем ублюдком, чем прогнусь под кого-то. Просто так я никогда не совершал злых поступков — только если спровоцируют. Валентин залез ко мне в жизнь и перевернул все вверх дном, заставляя бояться за себя и близких. После такого я имел полное право отыграться и повеселиться на полную катушку. — Хм, — прежде, чем зайти в комнату, в которой я оставил Валентина, я еще раз повертел дневник в руках, раздумывая. — Надо отозвать такси, — включил телефон и отменил заказ. Мне хотелось еще чуточку побаловаться с мужчиной, пощекотать свои и чужие нервишки. Устроить, так сказать, эмоциональные качели. — Ах, — вздохнул я, возвращаясь в комнату с темными стенами. Я посмотрел на сидящего. Валентин был в полном недоумении и прострации. Взгляд его был сосредоточен в одной точке, он будто пребывал совсем в другом мире. Я подошел ближе и увидел слезы на его щеках: они ничуть меня не тронули, лишь вызвали омерзение. Я плакал гораздо больше, в отличие от Валентина. Я уселся на кровать, вновь оказавшись в полуметре от бывшего мучителя. Он даже не обратил на меня внимания. А я нахально ухмыльнулся, раскрывая дневник на первой же попавшейся странице, заложенной снимком с изображением какого-то белокурого мужчины, поднимающегося по лестнице. Я зачитал вслух: «Это последний раз, когда мы видимся с тобой, Илья», — Валентин дернулся на стуле, вскидывая голову. Я пристально наблюдал за его реакцией. — Брось! — приказным тоном взревел мужчина, пытаясь вырваться из пут. Веревки были крепко переплетены между собой и плотно прижимали Валентина к стулу, не давая встать. Мне повезло, что стул оказался металлический, иначе мужчина попытался бы сломать его, упав на спину, однако он даже не решился, заметив, к чему привязан. — Ты не имеешь никакого права это читать! Сейчас же закрой! Разве твоя мама гордилась бы тобой, узнав, что ты лазишь по чужим вещам? Поэтому она тебя не любила, правда? — А твоя? — ничуть не смутившись, спросил я, не поддавшись на дешевую манипуляцию. У Валентина была моя медицинская карта, которую вела мой психолог, а также ее дневник наблюдения с записями идей и мыслей по лечению. Мы с Машей нашли все это в папке с моим делом. — Мне кажется, что ты именно поэтому не любил собственного сына. Ты отыгрывался за свои детские травмы. Твои родители тебя тоже не любили? А желание добиться успеха наверняка связано с тем, что ты никому не нужен без денег? И поэтому ты мне их и предлагал, думая, что в жизни только это и важно. Но, как оказалось, нет. Тебя наверняка часто бросали партнеры, как и твои родители. И ты решил удерживать их силой, как меня? — это были лишь мои догадки, но каждая из них попала точно в цель. Мои слова, словно стрелы, запущенные в мишень, били по сердцу Валентина. С каждым словом убийственный огонь и гнев в его темных омутах затухали, превращаясь в отчаяние. — «Ты выбрал другой путь, — продолжил читать я вкрадчивым голосом, — разбивая мое сердце на части. Я не могу позволить себе отпустить тебя, но я не знаю, как могу остановить поспешные решения. Ты выбрал карьеру вместо меня, когда я мог дать тебе все. Ты бы ни в чем не нуждался, жил бы самой роскошной жизнью. Ради тебя я пошел на жертвы. Я работал ради нашего благополучия…» —Перестань! — Валентин пытался остановить меня сорванным голосом, но я был непреклонен. Я читал равнодушным тоном: с каждым словом, окрашенным холодной интонацией, я вколачивал очередной гвоздь в гроб Валентина. — «И теперь, когда я добился всего, о чем можно только мечтать, ты бросаешь меня ради контракта за границей. Германия? Ты не шутишь? Это так далеко от меня и моей работы. Илья, я хочу, чтобы ты сказал мне правду, объяснил истинные причины отъезда. Ты ведь знал, что, вставая на новый путь, я не смогу так часто покидать Россию. А ты не сможешь так часто брать отпуск, потому что твоя компания не позволит… Я бы сделал все, чтобы оставить тебя рядом…» — драматичные слова о прискорбном расставании были записаны под датой четырехлетней давности — пятнадцатое мая две тысячи пятнадцатый год. — Ох, больно, наверное, было? Разбитое сердце, как я понимаю… — я ничуточки не понимал. Потому что адской боли от расставания никогда не испытывал. Я ни разу за свою жизнь не влюблялся настолько сильно, чтобы писать об этом на листке бумаги и размывать чернила каплями слез, оставляя разводы на бумаге. Я не влюблялся настолько, чтобы страдать от разлуки или неразделенных чувств. В большинстве своем я испытывал привязанность и теплые чувства к партнеру, но не сходил с ума от влюбленности; не делал широких жестов, чтобы кому-то что-то доказать; не сочинял стихи и не пел серенады под окнами. Мне было достаточно просто сказать человеку, что он мне нравится, что хочу о нем заботиться и проводить совместное время. — Ян, прекрати это сейчас же, — злобно давил слова сквозь зубы Валентин, издавая шипящие звуки. — Ты пожалеешь о том, что начал это. — Когда я просил тебя остановиться, ты не слушал. И это тебе придется пожалеть, — я наигранно мило улыбнулся, но тон оставался ледяным — со стороны выглядело жутковато. — Дальше, да? Мне уже стало интересно, чем закончилась твоя любовная драма, — под озлобленные и ожесточенные матерные слова я перелистнул страницу и продолжил читать. — «Ты вырывался из рук охраны, когда тебя схватили. Мне было больно смотреть, как тебя насильно выводят из аэропорта и сажают на заднее сиденье машины, но поверь, так было нужно. Я не мог без тебя», — я со злостью перевернул несколько страниц, не желая читать мысли больного человека. — Агх! Это так мерзко! — полностью абстрагировавшись от криков Валентина и бесконечного желания меня остановить, я продолжил читать с каменным лицом. — А, вот тут интересно! «Ты каждый день просил о пощаде, просил отпустить, обещал, что никому не скажешь, но изо дня в день я продолжал запирать тебя в комнате. Так было лучше…» — я не дочитал, чувствуя как в носу защекотало, перевернул страницу. Случилось бы это со мной? Я не знал. Бедный Илья. — «Мои люди написали отказ от работы, прикрываясь твоим именем. А твой единственный друг и подавно забыл о вашей дружбе на второй день: перестал названивать на недоступный номер. Не очень-то он о тебе и беспокоился. Только я в тебе нуждаюсь, только я тебя люблю. Неужели ты не можешь этого понять? Я делаю это ради нашего общего блага, однажды ты смиришься с этим», — меня взяла дрожь от этих ровных букв, написанных каллиграфическим почерком Валентина. Он так спокойно писал те волнующие строки, словно был уверен в каждом решении и не сомневался ни секунды. Дрожащими пальцами я открепил от листа фотографию спящего молодого человека, лежащего на кровати. Припухлые губы, тонкие брови, нос-горбинка со вздернутым кончиком. Скулы были совсем впалые, не такие, как на фотографии, сделанной во весь рост на лестнице. Мужчина на снимке выглядел болезненно. Я вернул фотографию на место и перелистнул пару страниц. Заинтересовавшая меня запись была датирована двумя месяцами позже, двадцатого июля две тысячи пятнадцатого года. — «Ты перестал буйствовать и оказывать сопротивление, но вместе с тем перестал есть. Как бы я ни старался растормошить тебя, все было напрасно. Все чаще я стал находить тебя на подоконнике рядом с окном, ты опустевшим взглядом смотрел на небо и деревья. Я обещал, что ты выйдешь из комнаты, когда начнешь меня слушаться. И ты начал делать все так, как я просил. Но заставить есть я тебя не смог. Ты начал выходить во двор, но сил не было зайти дальше лужайки у дома. Я нанял врачей, чтобы те как-то помогли тебе начать питаться, но в один день ты перестал и говорить. Просто кивал головой на все, что я тебе говорил…» — я перевернул страницу, замечая дату следующего дня. Весь текст был слегка размыт, а бумага оказалась помятой. Я пробежался глазами по тексту, чувствуя, как по щеке скатывается слеза. Валентин тоже не находил себе места: он рвал себе глотку как только мог, пытаясь заставить меня не смотреть дальше. В глазах Валентина отразились скорбь и страх, а с подбородка капали крупные слезы, падая на белую рубашку и растекаясь красивыми узорами. — Ты просто монстр! — прокричал я и жестко прочел написанный текст, стараясь сделать так, чтобы голос казался ровным. Я был не в порядке. — «Сегодня я нашел твое окровавленное тело в ванне…» — почерк был совсем кривым и разбросанным, буквы перескакивали со строчки на строчку. Какие-то фразы и предложения были плотно заштрихованы ручкой, говоря о том, что Валентин не мог найти слов, чтобы описать внутренний раздрай. Текст содержал исключительно холодные и бездушные факты. Мужчина будто отрицал наличие чувств и эмоций по этому поводу. От этого меня одолевала агрессия, перемешанная с печалью. — «Ты перерезал себе вены разобранной бритвой. Мне пришлось копать глубокую яму перед домом, чтобы захоронить твое тело. Завтра на месте захоронения высадят кусты твоих любимых цветов — цеанотус и рододендрон понтийский. Я засажу ими всю лужайку у дома в твою честь», — я поверить не мог тому, что увидел. — Какой же ты мудак. Ты убил его… Валентин был настолько невменяем, что не смог понять, какую боль он принес человеку. Он заботился лишь о своих чувствах, не думая о том, каким эгоистом мог быть. Погубить человека своей любовью и привязанностью… Это надо уметь делать. А я ведь был недалеко от Ильи, совсем близко. При осознании того, что я буквально мог оказаться на месте этого молодого мужчины, меня окутывал страх, залезая на подкорку мозга. Передо мной сидел настоящий маньяк, убивший человека, пусть и не своими руками. Валентин был болен — это я уже понял. — Сколько ты еще погубил таких людей, как я? Сколько?! — я подскочил с кровати и трясущейся рукой поднял с пола розгу. В порыве гнева и бешенства, перемешанного со страхом и непониманием, я ударил Валентина сильнее прежнего, оставляя несколько новых, неглубоких, разорванных ран на груди. Розга испачкалась кровью. Валентин вскрикнул, ощущая, как кожа болезненно расползается под взмахом необработанного деревянного прутика. Кожа вокруг царапин покраснела, в некоторых местах уже проявились синяки от первого удара. Кровяная роса и сукровица быстро подсыхали на коже и стягивали ее. — Я погубил его… — сквозь слезы физической и эмоциональной боли прошептал Валентин. Я, видно, жестоко вскрыл старые душевные раны, которые норовили зарубцеваться. Однако эта ситуация многое мне объяснила и дала ответы на те загадки, которые до этого оставались нерешенными. Картина складывалась потрясающая: я был аналогом Ильи, оттого и привлек внимание Валентина. Нетрудно было догадаться, что Илья был тем еще весельчаком и болтуном. На фотографиях, выпавших из тетради, мужчина выглядел чрезмерно счастливым и задорным, словно флиртовал с камерой, рассказывая ей смешные шутки, и сам же над ними смеялся — я был в этом схож с Ильей. Он одевался так же ярко, как и я, стараясь привлечь к себе побольше общественного внимания. На каждой фотографии он позировал, будто модель модного журнала, и тем самым притягивал к себе такой желанный интерес. Были еще портретные фотографии с ярко-красной помадой на губах. Илья ярко улыбался в объектив камеры и показывал фак. Россыпь веснушек по всему лицу только добавляла ему игривости в образ. Он был лучиком света, как и я… На глазах внезапно выступили нежеланные слезы; они словно отражали мое расшатанное эмоциональное состояние. Я понимал весь ужас, который случился с белокурым мужчиной, весело смотрящим на меня со снимка. И никто не смог помочь Илье, никто его не спас. У него не было преданных друзей и силы воли, что была у меня. У него не было запаса времени, какой я смог найти для себя. И под конец, исходя из их общих с Валентином фоток, я понял, что Илья с ранних лет был влюблен в монстра. Возможно, их роман длился больше пяти лет, поскольку фотографии были сделаны на пленку. В углу карточек были даты, выделенные желтым цветом. Из тех снимков, что были в дневнике, самая ранняя дата — шестнадцатое декабря две тысячи девятого года — это был какой-то корпоратив в ресторане: множество людей в праздничной одежде на заднем фоне с бокалами в руках; а сам Валентин, в золотом возрасте тридцати лет, был одет в белый костюм, сидящий не по фигуре, обнимал Илью, наряженного в такое же белое одеяние. Илья смотрел влюбленным взглядом на Валентина, словно тот был для него всем. И я не мог понять, что же такое случилось между ними, что Илья настолько потерял голову и не заметил в Валентине больную натуру? Эта тайна останется для меня загадкой, ведь Ильи больше не было… Но у меня был дневник, который велся очень давно. И я был намерен его забрать. Я откинул розгу на пол, взял с кровати принесенный мной заранее нож и поднес острие к шее мужчины, слегка проходясь холодным металлом по коже, но не надавливая. Ничего от этого не будет, если моя рука случайно не дрогнет, но Валентин сомневался в моей способности крепко удерживать нож. Он рефлекторно отодвинул шею дальше от лезвия и покрасневшими глазами посмотрел на меня. Его взор был умоляющим и покорным. — Сделай это. Ну же! Убей меня! — крикнул он, однако все его тело противилось моим действиям, выдавая истинные чувства — страх смерти. Только на словах Валентин был готов принять от меня удар. — Я не собираюсь убивать тебя. Ты ненормальный, но у тебя тоже есть чувства и осознание собственной неполноценности, — я нежно провел тупой стороной ножа по ключице Валентина. — Ты знаешь, что совершил ошибку, и ты до сих пор коришь себя за нее, иначе зачем тебе еще держать дневник с фотографиями на видном месте? Ты пересматриваешь их и мучаешь этим себя. Тебе было больно, когда я перечитывал. Ты не хотел слышать то, что написал сам. Значит, Валенька, у тебя все же есть совесть. И я хочу, чтобы ты мучился до конца жизни, вспоминая все, что было. После розги у тебя останутся шрамы, они будут тебе напоминать обо всем, что случилось в этой комнате. А вот дневник я заберу. Он будет выступать в качестве моей протекции. Тут практически чистосердечное признание о проявлении насилия. Если ты начнешь мешать мне или моим близким людям, то я обнародую его. Ясно? — я кинул нож на пол, рядом со стулом. — Захочешь выбраться — просто попробуй опрокинуть себя на пол и достань нож. Думаю, тебя учили этому в ФСБ? — Откуда ты узнал? — Валентин удивленно посмотрел на меня. — Этих документов не было в ноутбуке! — У меня свои связи, — я вальяжно ушел от ответа и направился к выходу из квартиры, нервно сжимая дневник в руках. *** Виза была одобрена ровно через пять дней после подачи. За это время я продал абсолютно все, что смог — не обошлось без рекламы в историях Instagram. Некоторые из моих подписчиков были заинтересованы в покупке той или иной вещи. Я был только рад поскорее избавиться от ненужного старья. Будучи всю неделю занятым расхламлением, я заглушил почти все эмоции, что беспокоили меня до этого. Я сосредоточился только на самом важном — переезд в другую страну. Билеты покупал поспешно, предварительно оплатив вес всех трех чемоданов, чтобы при регистрации не переплачивать за лишние килограммы пожитков. Наблюдая за всей этой спешкой, Инесса сама чуть не сошла с ума. Мы с ней несколько раз обсудили всю ситуацию: она настаивала на том, чтобы я обнародовал открывшуюся информацию. Но я боялся это сделать, поскольку Маша и Несс все еще оставались на территории России и их жизни были плотно связаны с этой страной — даже плотнее, чем у меня. Я боялся, что им может что-то угрожать. Родители Маши и Инессы также были гражданами России. Маша и Инесса хорошо общались со своими семьями — я не хотел навредить им. Инесса же убеждала нас в том, что ее отец и мать могут спокойно переехать в Израиль и сменить гражданство. У них были документы, доказывающие, что бабушки и дедушки Инессы являлись мигрирующими евреями. А Инесса с Машей строили планы по переезду в Америку, чтобы быть поближе к Андрею и Марку. Более того, у них были действующие визы сроком на десять лет. Инесса давно хотела покорить США и открыть свое дело там, но никак не решалась. Для себя Левина поняла, что это отличный повод сделать первый шаг навстречу к, казалось бы, несбыточным мечтам. Да и девочки давно решались на красивую свадьбу в Нью-Йорке. Аверина решила перевестись из МГУ в какой-нибудь университет на степень «Juris Doctor». Но для меня, несмотря на все прикрасы будущего, все выглядело как удар по собственным друзьям. Я вредил их жизням. Моя ситуация не давала никому покоя, руша планы всем и сразу. Близким людям придется изменить привычный уклад жизни, чтобы не столкнуться с последствиями от действий Валентина, к которым я косвенно причастен. Пока этот человек был влиятельной шишкой и стоял у руля всей страны, являясь серым кардиналом, нам даже не стоило рассчитывать на спокойную жизнь в пределах родины. Только пока мое неуверенное и шаткое давление на Валентина еще работало, нам было еще как-то спокойно, но стоит подуть ветру, и наш план развалится, как карточный домик. К тому же, никому из нас не хотелось попасть в федеральный розыск за хищение особо важных документов на территории РФ. Однако Марк обещал всем, что разберется с этим вопросом, подняв связи в Америке, чтобы организовать политическое убежище для всех нас исключительно в качестве угнетенной социальной группы на территории России aka ЛГБТ-представителей. Можно было, конечно, получить политическое убежище и на основании кражи информации в пользу других государств, однако это порождало больше проблем и кучу ненужных вопросов, которые могут поставить под удар. А никто из нас в этом не нуждался. — Я с сегодняшнего дня начну собирать документы на перевод, возможно, мою кандидатуру одобрят. У меня высший балл по всем дисциплинам в бакалаврском дипломе. Мне нужно почти что ничего! Всего лишь какие-то рекомендации от учителей из нынешнего университета — хотя учеба только началась! — и моего босса с работы. А рекомендации со стажировок у меня уже имеются, — Маша взвалила какую-то папку с документами на стол. — Те документы, что у меня есть, я могу нотариально заверить, а остальное дополучить и провести через ту же процедуру. Мотивационное письмо и эссе — дело двух дней. Я и не такое писала! А Инесса сделает мне поддельное рекомендательное письмо за волонтерство в ее компании, мол, я ей помогала со всякими делами. Ян, ты тоже напиши! — Машу очень взбудоражил внезапный переезд из России. Раньше она ездила в Америку с Инессой не больше, чем на месяц или два, но теперь, когда появилась возможность задержаться там надолго, Аверину словно пробило второе дыхание. — О, я слышала, что в пригороде Сиэтла проводятся лучшие гоночные турниры среди стритрейсеров! Я так хочу в них поучаствовать! — Дурная, нам тогда придется еще и машину покупать, — пробубнила Инесса, громко отхлебывая горячий чай из кружки. — Suka, горячо. Ян, подай блюдце из шкафчика, — она махнула рукой в сторону кухонного стеллажа. Я приехал домой к девочкам в пятницу, и они уже вовсю обсуждали обстоятельства и раздумывали над дальнейшими действиями. Маша особенно яро выступала за то, чтобы я нашел способы показать людям все найденные документы. Это должно было помочь в развитии государственной политике, но, скорее всего, нас ждала временная деградация, а потом уже какие-то продвижения к свету. Маша даже составила список людей с широкой медийностью, которые не побоятся взять на себя удар и сесть в тюрьму за «экстремизм» — почти всех открытых противников нынешней политики, которые имели хоть какой-то вес в обществе, сажали по двести восьмидесятой статье. — Я могу себе позволить купить автомобиль. Работа у меня хорошая, денег завались, да и мои старые машины можно продать и выручить какие-то деньги. Все-таки мой гараж насчитывает уже десять машин стоимостью свыше четырех-пяти миллионов за каждую, — деловито ответила Маша, играя бровями. — Никогда не понимала, зачем ты их держишь, — раздраженно ответила Инесса, переливая чай в блюдце, которое я ей передал. — Брюзжишь как старуха, любимая. Это возраст в тебе проснулся? — Маша мило улыбнулась и ласково потрепала кудрявые волосы Левиной. Несс злобно зыркнула на девушку, предупреждая, что такие шутки ей не по нраву, и равнодушно вернулась к чаю. — Эти машины — символы моих побед. Я их выиграла и отобрала у врагов потом и кровью, один раз даже разбитым носом! — гордо заявила Аверина, начиная копаться в бумагах, раскидывая их по столу. — А! Вот! Мои рекомендательные письма! Сегодня же наведаюсь к нотариусу! Пройду без очереди, у меня там знакомая из университета работает… Зайду еще в МГУ за документами и прочими штуками, — девушка резво выскочила из кухни и выбежала в коридор, накидывая бежевый тренч на хрупкие плечи и переобуваясь из тапочек в лодочки. — Пока! — на выходе она громко хлопнула сначала одной дверью, внутренней, а затем второй, внешней. — М-да, — цокнула языком Инесса, комментируя поведение Маши. — Живу с ураганом, — апатично оглядела входную дверь и вновь отпила чай. — Да уж, натворил ты бед, Ян. Но и плюсы от этого есть, — улыбнулась она и посмотрела на меня. — Хоть что-то изменится в моей ежедневной рутине. — Ты уже нашла место, где будешь открывать второе ателье? — заинтересованно спросил я, наблюдая яркий блеск в глазах подруги. Я чувствовал, что она задумала нечто грандиозное. — Повезло, что у меня достаточно денег, чтобы снять особняк на Лонг-Айленде и просто обустроить одну из половин дома под мастерскую. Найму небольшую команду из швей и дизайнеров, и все будет замечательно. Нужно будет только с поставками тканей разобраться и прочей ерундой, — отмахнулась Инесса. — К тому же, у нас будет Марк, который во всем поможет. — А что с этим ателье будешь делать? — я кивнул в сторону окна, из которого можно было наблюдать горящую огнями витрину старого доброго ателье Инессы. — Поставлю Наргиз на управляющую должность. Она работает на меня с самого открытия, думаю, она справится, — пожала плечами подруга и потянулась за последней печенькой, лежащей в вазочке. — Немного помучается первое время, но потом приноровится. Нам всем придется пройти через трудные времена, когда ты решишься сделать то, что необходимо. Имея то, что имеешь ты, я бы хотела рассказать всем. Теперь ответственность за граждан России несет не только Валентин, но и ты, сладкий. Люди должны знать, в чьих руках находится наша любимая страна. И какие эти люди монстры. — Но… — я хотел запротестовать, но тут же сник, понимая, что подруга говорит горькую истину. Поскольку я оказался втянут во все это, ответственность так или иначе возлагается и на мои плечи. — Никаких «но». Теперь ты так же вершишь судьбу простого народа, как и люди, стоящие у власти. Ты должен сделать правильный выбор, — холодно ответила Инесса. Она всегда видела меня насквозь, посему с легкостью научилась подмечать любые слабости и страхи, зарождающиеся во мне. — А мы тебе в этом поможем. *** «Унчон-а, как только заселишься в отель, сразу же напиши мне. Мой работник договорился о встрече с владельцем бизнеса. Тебе нужно будет только прийти и осмотреть все. Нужно будет провести тщательную проверку помещения и пообщаться с работающим персоналом. С юридической точки зрения там все в порядке, полная чистота. Если все устроит, то подпишите контракт купли-продажи, и все будет чики-пуки. Если с бизнесом все порешаешь, то я сразу же куплю тебе ту квартирку», — пришла мне СМС от Риэ. «Вас понял, босс», — быстро ответил я, передавая коробки с проданными вещами курьеру. Для подписчиков из Москвы, которые купили что-то из моего хлама, я организовал бесплатную курьерскую доставку. Остальные вещи, которые я не решился брать с собой в Лондон, я собрал в большие коробки и отвез в гараж к Маше, там мои вещи могут простоять хоть всю жизнь абсолютно бесплатно. Сначала я думал арендовать контейнер, но решил, что оно мне нафиг не сдалось. Платить лишние деньги мне было невмоготу, учитывая всю сложившуюся ситуацию. Квартиру я планировал сдавать, поэтому нанял риелтора, скинув на него все обязанности. Машину я также продал вместе с оставшимися добром. Не было толку от того, что белая красавица будет стоять в гараже Маши и пылиться. Все равно у любой вещи есть срок годности. Я не знал, когда еще вернусь в Россию. За время моего отсутствия с автомобилем может произойти что угодно, в связи с этим смысла держать его для какого-то случая не было. Проще было продать. «Как ты, сестра? Прошу, не переживай только за меня. Не отрицай, что ты сама на нервах. Валентин за эти шесть дней ни разу себя не проявил. Я думаю, что все будет хорошо. Вечером подруги поедут провожать меня в аэропорт. Обещаю, что все будет нормально и я доеду до Лондона», — я искренне надеялся, что смогу сдержать обещание. «У меня все хорошо! Пью успокоительные вечно из-за тебя. Вчера были с Сином на УЗИ, с ребенком все хорошо. Выписали какие-то витаминчики и порекомендовали пить почаще горячую воду. В Китае так всегда, любую проблему со здоровьем они решают кипятком. Завтра вылетаем в Корею, чтобы он решил кое-какие дела с бизнесом, да и мне нужно подписать документы у себя в агенства, и недельки через две уже будем в Лондоне. Очень хочу пообщаться с тобой нормально, без выяснения каких-то проблем. Ты же у нас стилист! Можно на шопинг сходить, должно быть весело! Поможешь мне выбрать удобную и стильную одежду на будущее. И туфельки!», — в конце стоял веселый смайлик, состоящий из разных значков и закорючек — такие обычно используют в Японии. «Глупая, теперь тебе каблуков не видать, совсем как своих ушей. Большинство мамочек сразу же забывают про каблуки, потому что с детьми не набегаешься. Только если у тебя няня на подхвате будет», — прислал ответ я, отрываясь от проверки квартиры. Я не хотел оставлять ничего ценного в квартире: все перепроверял по нескольку раз. «Бесишь. Не надо меня пугать материнством, я уже давно все для себя решила. Не забудь обновить телефон после приезда в Лондон, нежелательно оставлять твой старый», — Риэ вела себя так, будто это она тут старшая, а не наоборот. «Без тебя знаю. Позвоню, как только куплю», — я отправил последнее СМС и выключил телефон, осматривая составляющее чемоданов. Я проконтролировал наличие белых кроссовок с флешкой, спрятанной внутри, и дневника — это все, что было важно увезти в Лондон. Андрей и Марк улетели в Афины еще вчера. Единственная европейская страна, в которую у Дитцеля была действующая виза — Греция. А у Павлова, имеющего гражданство США, был безвизовый въезд в течение трех месяцев. В Афинах они планировали подать документы на визу в США для Андрея, а после получения уже спокойно ехать в Нью-Йорк. Павлов обещал Дитцелю, что весь процесс не займет много времени. Они уже обещались встретиться с Машей и Инессой в Америке. Со мной ребята попрощались и сердечно поклялись постоянно навещать, как только разрешатся все проблемы. Я чувствовал себя виноватым в том, что происходит. Мир перевернулся с ног на голову, и я не мог принять новую реальность, хотя и понимал, что изменения все равно когда-нибудь пришли бы за мной и нарушили привычный порядок вещей. Друзьям придется расстаться с жизнью в России и резко все поменять, только потому что они оказались приближенными ко мне людьми. — Это лишь вынужденная мера: через несколько лет, когда вся ситуация разрешится и угроза в лице Валентина сойдет на нет, мы все снова вернемся в Россию и заживем прежней жизнью. Ян, Валентин может тебя шантажировать и угрожать расправой над нами. Но, несмотря на это, мы не уезжаем из-за какой-то там угрозы. Я бы все равно когда-нибудь переехал к Марку, мы давно об этом думали, а вся эта история лишь подтолкнула нас к долгожданному принятию решения. Это только тебе некомфортно от нынешних перемен. Перестань во всем винить себя. Мы все тут жертвы, — это были последние слова, которые Андрей сказал мне на прощание и отправился, держа Марка под руку, в здание аэропорта. Но я все равно чувствовал вину. Оптимизм девочек и убеждения Андрея никак меня не успокаивали. Я чувствовал тревожность почти каждый день вплоть до сегодняшнего вечера. Я, Маша и Инесса держали путь в аэропорт. Машина ехала с максимально допустимой скоростью по трассе, чтобы довезти меня вовремя до аэропорта. Было страшно уезжать одному и бросать девочек одних в Москве, но по-другому было никак. — Ян, — Маша сидела за рулем и раздраженно смотрела на дорогу, изредка поглядывая в зеркало заднего вида, — ты должен принять тот факт, что случилось то, что случилось. Перестань сомневаться в себе. Никому из нас — ни тебе, ни мне с Инессой, ни Андрею — нет места в современной России. Тут мы не сможем построить полноценные семьи и жить спокойно. Пока у руля стоит нынешнее правительство и действует законодательство, построенное ими, мы не в плюсе. А я и Несс в будущем хотим детей. Сейчас мы переедем в Америку по туристической визе, позже подадим заявление на рабочую и студенческую визы, которые позволят нам учиться и работать, а Инессе — начать SP. Позже может быть и свадьба, и все что угодно. Марк сможет помочь с получением грин-карты, и все будет замечательно, — слова Маши не вселяли в меня надежду. Она говорила ровно и уверенно, но мне было сложно довериться ее убеждениям. — Я уже заверила все документы у нотариуса, получила апостиль, поэтому в ближайшие два-три дня мы поедем в Америку. И оттуда мы уже будем подавать все документы в нужные места. В любом случае мы не пропадем. Если меня не переведут, то подам документы на обучение в следующем году. В этом нет ничего криминального. Я слушал Машу и задумчиво смотрел на прикорнувшую Инессу, сидящую со мной на заднем сиденье. Раньше я никогда не мог представить себя отдельно от друзей, и мне бы хотелось, чтобы они переехали со мной в Лондон. Возможно, они бы так и сделали, но у них были другие цели и другие возможности. Маша и Инесса давно думали о Нью-Йорке, еще когда получили визу, но все время затягивали, приезжая туда отдыхать только на праздники. Иногда друзья расстаются, чтобы в будущем понять, насколько сильно они на самом деле нуждались друг в друге. Людские отношения можно проверить расстоянием и временем — самая настоящая правда. Если мы продолжим поддерживать общение, то это будет значить, что наша дружба прошла проверку. Но на самом деле я думаю, что даже нынешние обстоятельства — самая сильная проверка. Я не ожидал такой отдачи от близких людей, хоть на подсознании и понимал, что так, скорее всего, и будет. Инесса — самоотверженная и уверенная в себе девушка, а Маша прямолинейная и сильная духом, готовая всегда словить падающего и поддержать — они были идеальным тандемом. Они были моими идеальными подругами. — Я все понимаю… — пробурчал я, искоса посматривая на Машу. — Тогда перестань делать такое лицо, словно хоронишь годы нашей дружбы, — девушка цокнула языком, включая поворотник. — Через пять минут уже подъедем. Разбуди Инессу, иначе она прикончит меня, если с тобой нормально не попрощается, — Маша крутанула руль, съезжая с автотрассы в сторону Шереметьево. — Несс, мы скоро приедем, — я растормошил подругу, заставляя ту открыть глаза. — Уже? — сонно спросила Инесса, отрываясь спиной от сиденья и потягиваясь. — Ненавижу долгие дороги, меня всегда клонит в сон, — она снова сгорбилась, принимая позу эмбриона, и положила голову ко мне на плечо. — Да уж, сумасшедшее время у нас началось, — пробормотала она и зевнула. — Не то слово, — согласился я, включая кнопочный телефон и открывая чат с Мишелем. Я полистал наш диалог туда-сюда и несколько раз обновил ленту чата, но так и не обнаружил новых сообщений. Перед глазами висело мое последнее СМС, написанное днем: «Мишель, завтра, в два часа ночи, я прилетаю в Лондон, аэропорт Хитроу», — доставлено, но не прочитано. Обычно все мои сообщения Мишель читал в течении пяти-десяти минут, но это почему-то пропустил. Это заставляло меня беспокоиться и выдумывать всякие небылицы. — О чем думаешь? — спросила Несс, заглядывая в экран кнопочного телефона. — Он тебе не отвечает? — Да, ерунда, — отмахнулся я и выключил телефон, засунув в сумочку. — Будто я не привык, — обижено фыркнул. — Он тебе впервые не ответил. Я знаю. Поэтому ты так дуешься. Если бы он постоянно не отвечал на сообщения, то ты бы так не злился, — Инесса ткнула указательным пальцем мне в щеку и улыбнулась. А глаза ее хитро блестели и будто приговаривали: «Я тебя насквозь вижу. И так все понятно», — что меня очень раздражало. — Эх, как ты там будешь без нас? А мы без тебя? — Вы будете друг у друга, а у меня будет достаточно времени, чтобы наладить отношения с сестрой, когда она приедет, — вздохнул я, представляя в голове одинокие будни вдали от привычной московской рутины. Никаких социальных сетей, вечеров с друзьями, совместной работы с коворк-группой; никаких съемок и кучи часов за компьютером. Меня ждала долгая практика в шитье, налаживание отношений с работниками и раскрутка бренда. — А потом я постараюсь получить визу в Америку и буду к вам приезжать. Это время всем нам пойдет на пользу. Новые люди, новая обстановка. — Ты уже распустил свою команду, которая помогала тебе с блогом? — поинтересовалась невзначай Инесса. — Да, я распустил почти всех. Пока я плачу монтажеру и менеджерке, потому что они мне понадобятся. У меня контент-план распланирован на следующие три-четыре месяца, так что, пока видеоархив не иссякнет, канал и блог будут жить, а потом я буду решать, что делать дальше. Так что финансовая поддержка на ближайшее время у меня точно будет… — Мне кажется, что у тебя все получится с бизнесом. В тебе живут все необходимые качества для бизнесмена, так что используй их с умом, — Инесса посмотрела в окно, наблюдая, как здание аэропорта становится все ближе и ближе к нам. — Вот и все, увидимся, как только все наладится! — Приехали! — объявила Маша. — Сейчас я припаркуюсь, и можно будет выгружаться! — Обещаю, я постараюсь сделать все возможное, чтобы встретиться как можно скорее, — тихо сказал я. В моем голосе прозвучали огорчение и надежда одновременно, выражая всю мою дальнейшую тоску от разлуки. — Раньше времени не ной, мы еще даже из машины не вышли! — слова Маши раздались наигранно бодро, и на меня словно вылили ушат ледяной воды в сорокоградусную жару. — Нашли время мне тут! — девушка вертела головой по сторонам, то выглядывая в окно, то посматривая в зеркала заднего вида. — Встанем, выйдем, и только тогда будете реветь друг о дружке, а пока не отвлекайте меня! — Какие мы деловые! — я сложил руки на груди и откинулся на сиденье, а Инесса хохотнула от моей реакции и покачала головой. Маша припарковалась идеально ровно, тютелька в тютельку, на зависть мне и Инессе, ведь мы по сравнению с Авериной были ужасными водителями. Я выгрузил три чемодана на тротуар, и девочки вызвались помочь мне довезти багаж до входа в аэропорт. Мы шли молча, стуча колесами чемоданов о неровную поверхность асфальта. И когда мы подошли к самому входу, где охрана проводила досмотр входящих на территорию здания, то неловко замерли на месте. Было трудно найти подходящие слова. — Простите меня, — вырвалось у меня изо рта то, что давно крутилось на языке. — Это все моя вина. Мне жаль, что все это происходит с вами… И… — Заткнись, придурок, — Маша перестала упорно разглядывать носики лаковых лодочек, пытаясь найти на них хотя бы единственную пылинку, и подняла взор на меня. Наши взгляды пересеклись. И у нее, и у меня перед глазами стояла пелена слез, мешая разглядеть друг друга в последний раз перед долгой разлукой. — Это не твоя вина, слышишь! Хватит уже винить себя! Бесишь! Мы делаем это, потому что хотим жить в лучшей России, но и подвергать себя опасности не желаем. Мы все равно когда-нибудь вернемся сюда. Так что перестань! — Маша права, — согласилась Инесса, хватая меня за руку. Слезы крупными каплями скатывались по ее щекам и капали с подбородка. Несси была единственной среди нас, позволившей себе плакать по-настоящему, как принято среди людей — откровенно и заливисто. — Все еще образуется. Сейчас важно только одно: у нас появился шанс как-то повлиять на путь страны, изменить что-то. Возможно, что мы спровоцируем людей идти против нынешней власти, сможем что-то поменять в лучшую сторону, — она хлюпнула носом и вытерла рукавом бежевой кофты мокрые щеки. — Впервые за девятнадцать лет. Надеюсь, это будет не напрасно… А мы еще увидимся, так что не переживай. Я это тебе обещаю! — Я даже не знаю, — вздохнул я. — Мне очень страшно… — это было самое искреннее признание в моей жизни. Перемены пугали, поскольку они лишали меня устойчивого и предсказуемого «завтра». Раньше я знал, что буду делать и в какой половине дня, а теперь абсолютно все оказалось под большим вопросом. Смогу ли я добраться до Лондона? Что меня будет ждать после? Хватит ли мне сил начать все заново? Можно ли было избежать всего, что происходит? Не надуманы ли были все эти проблемы? Необходимы ли нам такие радикальные действия? Я не знал ответов на эти вопросы, чего и страшился. — Нам тоже страшно, — тихо сказали девочки одновременно, словно имели один мозг на двоих. — Но что поделаешь? — продолжила Инесса. — Эта жизнь непредсказуема, — это будто давало ответы на все мои страхи и порождало их в еще большем количестве — настолько неправильно оно звучало в голове. — Я люблю вас, — я обнял Инессу и Машу сильно-пресильно, заставляя их даже немного закашляться. — Мы тебя тоже, — уверила Аверина, твердо смотря в мои глаза, чтобы я даже не смел сомневаться в ее словах. — Ну, с богом, — Инесса еще раз обняла меня и чмокнула в щечку, словно мать, отпускающая птенца из гнезда. — Еще увидимся! — До встречи! — ответил я с улыбкой на губах и слезами на глазах. В сердце теплилась надежда и вера в лучшее. Я смотрел на девочек. Они прижались бочками друг к дружке и махали мне вслед рукой. Инесса старалась сдерживать слезы, но не могла и постоянно протирала лицо руками. Маша пыталась ее успокоить, поглаживая по плечу, но все было без толку. Они также страшились грядущих времен и пытались найти в себе лучик света, способный найти выход из темного туннеля. Мы не были одиноки, а потому нам было проще. Мы поддерживаем друг друга, а значит, общими усилиями сможем дойти до финала. Я протащил все три чемодана внутрь аэропорта, ставя их на ленту-сканер на посту досмотра. Когда меня запустили в зал, ведущий к стойке регистрации на рейс, я оглянулся назад, смотря на вход в здание со стеклянными стенами и дверьми, но там уже никого не было. Девочки поехали домой. При виде пустого места у входа, где Инесса и Маша стояли всего пару минут назад, у меня защемило сердце. На душе было чувство, что я недостаточно хорошо с ними попрощался, слишком скупо и холодно. Мне бы хотелось сказать им намного больше, выразить всю любовь и благодарность за поддержку. Как будто фраза «я люблю вас» была не настолько полной и сильной для меня. В ней чего-то не хватало. Но других, подходящих слов я не находил; как будто русский язык, при всем его богатстве, был абсолютно скуден для безмерных чувств, что затаились в сердце. Мне было жаль, что я не сказал им большего в лицо. Не смог найти нужных слов. Всю дорогу я плакал как безутешное дитя. *** Самолет приземлился в Хитроу. Я выкатил тележку с тремя чемоданами разных цветов на улицу. На небе сияла неполная, растущая луна, украшая собой темный небосвод, усеянный белыми точками, скрывающимися за образовавшимися тучками. Лондон встретил меня пасмурной погодой и накрапывающим дождем. У англичан есть множество фразочек, способных описать разный тип проходящего над головами дождя. Первое, что я подумал, увидев капли на дорогах: «It’s drizzling», — что было очень похоже на правду. Ночью в аэропорту было мало людей. И таксистов было не так уж много. Ночные рейсы не пользовались таким большим спросом, да и я их не особо любил, однако выбирать не приходилось: я брал билет на самый ближайший самолет из Москвы в Лондон. Мне улыбнулась удача, ведь найти билет на ближайшие сутки не так уж и просто. Большинство моих попутчиков встречали семьи или заказанные такси. Я же об этом не успел позаботиться в связи с суетой: мне придется простоять под крышей аэропорта какое-то время, прежде чем приедет такси, заказанное в приложении. Я уже собирался отойти с тротуара и спрятаться под козырьком здания, как заметил приближающегося молодого человека. Мишель, одетый в черный пиджак и широкие брюки серого цвета, с яркой улыбкой на лице, быстрыми шагами шел, нет, даже бежал ко мне. Я не смог сдержать счастливого смеха при виде его растрепавшихся волос и перекошенной футболки, виднеющейся из-под лацкана пиджака. Ноги сами понесли меня к Мишелю навстречу. Мы затормозили слишком поздно, сталкиваясь лбами, и чуть не свалились на проезжую часть. Я не ожидал, что Мишель приедет меня встречать, ведь он даже не прочел сообщение. Когда я садился в самолет шесть часов назад, то перед полетом еще раз просмотрел диалог в чате, надеясь получить ответ, но его так и не было. Я, конечно же, сильно расстроился, однако постарался сдержать эмоции. В последнее время мне и так было непросто, и новый стресс был ни к чему. Мишель крепко обнял меня за талию, притягивая к себе как можно ближе. Я подошел к нему вплотную, практически погружаясь в объятья, и положил подбородок на плечо. Я ощущал в Мишеле нечто родное, способное успокоить и вселить надежду. Я не знаю, что бы я делал, не окажись он здесь и сейчас. Страх одиночества начал поглощать меня с первой секунды, как только я оказался в Шереметьево. Приезд в одинокий Лондон добил бы меня окончательно, но Мишелю удалось спасти меня от муки и поймать во время падения: я был близок к тому, чтобы разбиться вдребезги, оставив после себя только крупицы материи, носящие название «душа». Я слышал, как громко стучит сердце Мишеля, и не мог понять: это оттого, что он так быстро бежал ко мне? Или оттого, что его сердце переполняют те же теплые чувства, что и меня? В любом случае, каким бы ни был ответ, я радовался нашей встрече. Я думал, что поеду в город, в котором меня никто не ждет, а оказалось совсем даже наоборот. Меня ждал Мишель. И этого было достаточно. — You're lonely, ain't you? — прошептал Мишель мне на ухо. — No, I am not. Not anymore, — ответил я.