***
Он накинул на плечи помятую рубашку цвета глаз после нескольких часов непрерывного редактирования документа. Вару зашел за ним, воодушевленный, закрывая дверь балкона. Туча расползлась, закрывая звезды и луну, сверкнуло снова. Гром был такой силы, что Джоку показалось, будто коленки подкосились. Одна зажигалка на две сигареты. Ветер становился сильнее, жалюзи колыхались, как паруса. Запах свежести и сладкая прохлада разливались по ногам, оттесняя духоту. И дышать стало легче. Он посмотрел на лицо напротив. Следы усталости и нервозности, подрагивающее нижнее веко, тремор в руках: на них внимание задержалось. Грубые. Пахнут табаком. Трескающаяся кожа, мелкие ожоги и ссадины. Обгрызенные ногти - тревожность все еще жрет его, даже когда он стоит вот так и травит одну шутку за другой. А окурок дергается вверх и вниз, огонек мерцает. Начинают лететь вниз первые капли. Внутри все скручивает от непривычной радости. — Я думал, что ты разучился улыбаться. — Может, это ты разучился шутить? — Мастерство не пропьешь. Вару лыбится во все 31, прикрывает глаза и высовывает нос. Он же переминается с ноги на ногу. Кто-то снизу кричит, нетрезво и весело. И только валет собирается этому вторить, как он дергает его. — Три ночи! Все, блин, спят. — Когда тебя это волновало? — Всегда? — А мне казалось, что раньше, последнее, что тебя ебало — это чье-то мнение. Внутри звенит неуверенностью. Дым больно жжет трахею, но кашель он подавляет — половину тушит в миске, которую они использовали, как пепельницу. Зеленая башка высовывается наружу, смеясь и срываясь в неумелый, но искренний свист: гроза начала расходиться, молнии сверкали одна за одной, гром окружал каждым ударом, обегая дом вокруг. И что-то внутри Джокера начало надламываться: он подлез под бок, давая теплой воде намочить одежду. Стало хорошо. Стало полегче. По крайней мере физически.***
— Я просто не верю, что подписываюсь на этот ебучий бред. Надевает старые бриджи с разодранным коленом. Вару аж улюлюкает в предвкушении: достает из единственных джинсов проездной, мелочь и запасную зажигалку. Смотрит, как ребенок — живо и восторженно. — Да ладно тебе. Давай шевелись, иначе мы упустим волну! Будем под пульверизатором стоять, хуита же. — А переться туда не хуита? — Не зуди ты, ну! Он бортует его, проходя в коридор. В ответ только скрип зубами, натягивание футболки с дурацким принтом, которая никогда ему не шла, и шлепанье одной босой пятки, пока на вторую, на ходу, натягивали носок. Ноги в кеды и на выход, от волнения покалывало пальцы. Щелчок выключателя, чужие руки поворачивают ключ в замке его квартиры, и они идут по коридору: звуки шарканья резиновой подошвы перекрываются уверенным маршем потертых кроссовок. — Не ссы, кто к нам полезет? — Ну да, я бы не трогал долбоебов, которые высунули нос в грозу на улицу. Но мы только постоять! — Конечно. — Во внутреннем дворе! — Разумеется! Лифт едет долго, и в шахте вместо троса — его совсем не стальные нервы.***
Бабахнуло так, что едва уши не заложило: этот дебил рядом не медлит — с разбега и в лужу, шлепая по ней. Брызги летят во все стороны, небо светлое от электрического тока между облаков, ветер ревет, как бешеный, капли стеклянной бурей бьют по хлопку и коже. Джокер запрокидывает голову, попутно стаскивая чуть дрогнувшей рукой резинку с волос. Смотрит ввысь, на разгулявшуюся после зноя природу, чувствует, как наполняется кислородом грудь, как прохлада стекает по позвоночнику до поясницы. Как стучит сердце, зажатое. Он обнимает себя за плечи, мнется неуверенно, как тогда в школе, перед выходом на сцену со своей исследовательской, в нем матом орет выработанная, как навязчивая привычка, “правильность”. Пока Вару смеется, падая задницей в очередную лужу. “Взрослые люди таким не занимаются.” “Это все глупо.” “Ты выглядишь несуразно, тебе стоит повзрослеть.” “Вы, как будущие врачи, должны сохранять лицо. Аккуратность — ваш паспорт, внешний вид — ваш диплом!” “Тебе не надоело быть посмешищем?” “А что подумают другие?” “ Мне стыдно быть с тобой на людях.” “А если ты кому-то мешаешь?” “Ты слишком эмоционален.” Гром обрушивается с небывалой силой, и молния проскальзывает будто над самой головой, так близко. Он нерешительно выходит вперед, пока валет приближается, отряхиваясь, словно собака, вылезшая из озера. — Замерз? Уже? — Нет. — А че стоишь тогда! Мы живем один раз, дурень, всего блять один единственный. Джок неловко улыбается. Ладони сует в карманы, расправляет плечи: кончиком носа к небу, ногами в лужу, ту, что поглубже, чтобы кеды промокли, чтобы с него смыло этот день и еще пару прошедших лет, налипших на спину потом и кровью. Сквозь тернии к звездам, сквозь дурость — к внутреннему покою. Руки у Вару, на удивление, горячие. Они ложатся на лопатки, сползают по мокрой ткани на плечи: он обнимает со спины, утыкается в шею, ненадолго. Чтобы успеть на выдохе прошептать в унисон грозе. — Ты разучился творить хуйню. — Мне кажется, я жить-то разучился. — А вода на вкус, как металл, скажи? — Наверное. Похоже. Эй. Слышишь? — Слышу. — А я, кажется, хочу жить. Когда напор дождя стихает, они разворачиваются в сторону дверей подъезда. Сквозь недовольство, Вару хватает на руки и тащит на себе, и в лифте не дает встать на пол, слушая по десятому кругу угрозы об отрезанном члене и откусанном ухе.***
Горячая вода убирает с губ синий оттенок. В душевой кабине вдвоем тесно: сначала его тонкие пальцы зарываются в чужие жесткие кудри, потом уже родные огрубевшие ладони, запах табака которых не перебивает даже ядреный шампунь, намыливают спину и плечи. Пар согревает: завтра бы не встать с температурой. А конспекты… Пес с ними, верно? По полотенцу на душу. Резинкой подвязать мокрые патлы — ту он потерял где-то на улице, пришлось искать новую. Включенный назад вентилятор, мятые простыни под спиной, хриплый убаюкивающий голос, мурлыкающий над головой в такт играющим с телефона “Порнофильмам”. Надо ложиться спать. Но… Но полежать минут 10, а потом пойти на кухню за кружкой кофе и чашкой чая звучит куда заманчивее. И смотреть тупые видео, смеясь так громко, чтобы разбудить соседей — до шести блядских утра. — Спасибо. Напоминаешь мне, что жить — это не о рамках. — А о чем? Об обшивке? — Смешно. Но я серьезно. — Да не за что. Ты загоняешься слишком много. И думаешь много. А надо порой не думать — надо быть придурком. Умеренно. Но придурком. — У меня день рождение в воскресенье. Через 3 дня. Прикинь. — Джей. — М? — Воскресенье сегодня. — ЧТО?! Но это совсем другая история.