«Бог – больше, чем Царь и Судья. Бог есть Отец, и эта Его характеристика перевешивает все остальные. Ни один отец не может быть счастливым, когда члены Его семьи пребывают в агонии. Единственный триумф отца - в том, чтобы собрать домой всю свою семью». (Уильям Баркли) «Оставь надежду, всяк сюда входящий» (Данте, «Божественная комедия»)
В 1990 году наступил конец света. Ну, или попытался наступить. Бог наблюдал за событиями издалека, не желая мешать свободе воли Своих созданий. Он видел приближение этого момента за многие тысячелетия, и Его решимость оставаться на этом пути истории была непоколебима. Апокалипсис был результатом событий, развивавшихся тысячи лет, но он не был кульминацией этих событий: она наступит ещё только через два десятилетия. Тем не менее, это был переломный момент – первый переломный момент в серии невероятно важных поворотных событий – поэтому Бог взволнованно наблюдал со стороны, с тревогой глядя на одно из событий, которых Он ожидал со времени Падения ангелов. Бог был вездесущим, так что предполагалось, что Ему не о чем было волноваться, но свобода воли – забавная штуковина. Когда Бог смотрел далеко в будущее, он видел широкие мазки событий, которые могли произойти, но более тонкие линии ускользали от Него. Беда была в том, что сумма почти бесконечного множества мельчайших повседневных деталей создавала почти бесконечное множество возможных исходов даже в таком коротком промежутке, как двадцать четыре часа, что означало, что даже ближайшее будущее содержало в себе элемент случайности. Обычно такие крошечные детали – галстук в горошек вместо галстука в полоску тут, пролитая чашка кофе там – не влияли на более крупные мазки, но Бог не мог поручиться, что это не произойдёт сегодня, в такой критический момент. Так что он наблюдал внимательно и переживал. Было несколько маленьких отклонений от изначальной версии, которую видел Бог, вызванных мелкими спонтанными решениями, принятыми Его созданиями, но исход был тем же. Антихрист отказался подчиниться желаниям агентов Небес и Ада, Земля не была уничтожена, и Метатрон и Вельзевул отозвали свои объявления войны и вернулись к себе домой. Но, что важнее всего, Азирафель и Кроули вернулись в Лондон невредимыми и стали ещё более близкими друзьями, чем прежде. Поскольку божественное и инфернальное вмешательство в дела людей поостыло, Кроули стал проводить больше времени в книжном магазине, вдохновлённый своим недавним столкновением с концом света чаще проявлять те нежные чувства, которые он испытывал к Азирафелю. Бог смотрел вперёд на грядущие события и знал, что преодоление Апокалипсиса было детской игрой по сравнению с ними. Там было столько подвижных частей, столько решений, которые нужно было принять и поменять, и так много крошечных случайных действий, которые потенциально могли пустить под откос весь План. Бог поставил шесть тысяч лет человеческих жизней на успех Своего Плана и не хотел представлять, что случится, если что-то пойдёт не так. Он поклялся не вмешиваться в Свободу Воли Своих созданий, но многое из того, что они делали, они делали совсем не добровольно. Выбор расцветки галстука был достаточно добровольным, но пролить чашку кофе можно было из-за неровной земли, попавшейся под руку одежды или неловкости пальцев. Разумеется, вмешаться в такие мелкие случайности не означало нарушать Свою клятву? Спустя три года раздумий и перемены мнений Бог решил, что это не считается, и Он никогда не простит Себе, если из-за пролитой чашки кофе всё человечество будет навечно обречено. Это просто казалось нечестным по отношению ко всем. В 1993 году Бог пришёл в маленькую деревеньку в юго-западной Англии под названием Мидфартинг. Это была очаровательная деревушка с узкими улицами, окаймленными низкими, увитыми плющом каменными стенами, опрятными кирпичными домами с ухоженными передними садами и видавшим виды обелиском – памятником Мировой Войне – в центре единственной круговой развязки. Здесь было всё, что должно было быть в очаровательной английской деревеньке, и Бог решил, что это хорошо. Он знал, что Ему нужно было найти место, где он мог бы неусыпно следить за всем, при этом не выделяясь. Некоторые жители деревни будут очень важны в грядущих событиях, и Ему придётся особенно постараться не столкнуть их на другие пути. Возможно, подумал Бог, будет легче всего, если он просто сместит одного-единственного человека, который практически никак не повлияет на предстоящие события, и с кем Азирафель и Кроули намеренно будут стараться не пересекаться. И тогда у Бога появилась идея. Был в Мидфартинге один человек, в чьи дела Бог, в принципе, мог вмешиваться – тот, кто и так уже посвятил свою жизнь служению Ему. И будет ли это действительно нарушением клятвы, если человек уже добровольно заявил, что он на службе у Господа? Человеком, о котором идёт речь, был викарий приходской церкви деревни, молодой священник по имени Освальд Осберт Оспри. Его родители были не очень-то добры, когда давали ему имя, да и когда-либо впоследствии тоже. Его отец был вспыльчивым работягой, а его мать умерла от инфекции дыхательных путей, когда ему было одиннадцать. Такое печальное детство заставило бы многих отвернуться от религии – и Бог едва ли мог их винить, – но не Освальда. Он поклялся быть лучше своих родителей и быть силой добра в мире, который всегда относился к нему лишь с презрением. Он закончил семинарию два года назад, и это было его первое назначение. Приход был довольно маленьким, а более опытных священников было довольно мало, так что его назначили на пост викария с ограниченным надзором. Он делал небольшие огрехи в службах, и, хотя его проповеди были иногда неловкими, он всегда вкладывал в них душу и делал настоящие попытки сблизиться с прихожанами. К сожалению, деревенские жители чувствовали его неопытность, как воспитатель чувствует, какие дети в классе – шалуны, и они воспринимали скептически всё, что он говорил. Освальд многому научился за время, проведённое в Мидфартинге, но ему не повредило бы перебраться в другой приход, возможно, побольше, где он смог бы извлечь пользу из наблюдений другого священника, пока он не встанет на ноги. Такой приход был в Саффолке, и они были рады получить помощника. Оставалось только сообщить новости Освальду. Бог не думал, что с этим возникнет проблема: в конце концов, этот человек шёл туда, куда Бог призывал его, и прямо сейчас Бог призывал его в Саффолк. Поэтому Бог прогулочным шагом пришёл в Мидфартинг одним тёплым утром вторника с пасторским воротничком на шее и крайне добропорядочным выражением лица. Он выбрал самую живописную дорогу в деревню, чтобы, не торопясь, полюбоваться коттеджами и живыми изгородями, которые Он прежде видел только перед Своим мысленным взором. Проходя мимо особенно симпатичного кирпичного здания с деревянной облицовкой, Он узнал в нем деревенский паб. Его владелец, видел Бог, сыграет значительную роль в Его Плане. Бог помедлил мгновение, а потом завернул к пабу. Если уж Он собирался жить здесь как человек, решил Он, Он вполне может начать с того, что представится Своим созданиям, рядом с которыми Он будет жить. Интерьер паба не разочаровал после очаровательного внешнего вида здания: толстые деревянные балки бежали вдоль потолка, а темные панели покрывали стены; последние были усеяны мелкими выбоинками и вмятинками, сделанными беспечными завсегдатаями более чем за сотню лет. Бар – излюбленная многими деревянная стойка, обрамлённая небольшим лесом пивных кранов, – находился в задней части помещения. Бог прошёл мимо квадратных обеденных столов до самого бара, где с радостью увидел, что бармен, которого Он искал, осматривал объёмы крепких напитков, выставленных на полках на задней стене, за стойкой. – Приветствую! – жизнерадостно сказал Бог, приблизившись. Бертран Марли повернулся на Его голос, с бутылкой скотча в одной руке и карандашом – в другой. – Момент, – сказал Берт, который, как было известно Богу, предпочитал, чтобы его называли так; поставил бутылку скотча назад на полку и сделал какую-то заметку на листе бумаги, который лежал неподалёку. Он снова повернулся через мгновение и приветливо улыбнулся Богу, быстро глянув на его пасторский воротничок. – Я могу вам что-нибудь подать, Преподобный? – А, просто зашел представиться, – сказал Бог, протягивая руку. – Преподобного Оспри переводят в Саффолк, и епископат назначил меня на его место. – Правда? – спросил Берт, пожимая руку своему создателю. – Что ж, мы вам рады. Я Берт Марли, владелец этого прекрасного заведения. – Приятно с вами познакомиться, – Бог едва сдержал загадочное замечание об интересном будущем Берта, строго напомнив Себе, что Ему следует ограничивать свое вмешательство. Мгновение спустя Он понял, что Берт все еще смотрит на Него, и ему потребовалось еще некоторое время, несмотря на свое всеведение, чтобы догадаться, что бармен ожидает услышать в ответ Его имя. – Го… Б… э-э… – проговорил Господь Бог, осознавая, что ему правда следовало посвятить какое-то время придумыванию подходящего псевдонима. Он порылся в памяти в поисках имени – нормального человеческого имени – и ухватился за первое, которое всплыло в мыслях. – Б-Берт… «Проклятье, это же его имя, не можем же мы оба быть Бертами…» Бог все еще пытался замаскировать свою оплошность не к месту начавшимся кашлем, когда Берт сказал: – Гилберт? – Э-э… да, – быстро сказал Бог. – Да, Гилберт. Отец Гилберт, вообще-то. – Вы предпочитаете «отец», а не «преподобный»? – спросил Берт с искренне заинтересованным видом. – О, – сказал Бог, ну, или, пожалуй, теперь отец Гилберт: он вполне мог уже начать играть роль, – я просто подумал, это уместнее. – Что ж, добро пожаловать в Мидфартинг, отец Гилберт, – сказал Берт. – Первая пинта за мой счёт.~~***~~
Когда раненый Кроули и смертный Азирафель прибыли в Мидфартинг два года спустя, отец Гилберт был одним из первых, кто встретил их. Кроули сказал ему идти к черту и потащил Азирафеля за другой столик кафе. Отец Гилберт подумал, что, пожалуй, он это заслужил. Он хотел намекнуть им, дать какую-то подсказку, что все обернётся к лучшему, но он знал, что такой комментарий может запросто привести к катастрофе. Вместо этого он держался на расстоянии, оставаясь достаточно близко, чтобы проследить, что никакие метафорические чашки кофе не будут пролиты, но сосредотачиваясь на том, чтобы получать удовольствие от жизни, пока он мог это делать. Первым делом он понаблюдал за тем, как Кроули устраивал дела, чтобы закрыть свою квартиру в Мэйфэйр, включая распоряжение избавиться от растений, но «не разлучать их». Это показалось вполне безобидным полем для вмешательства, так что отец Гилберт предпринял однодневную поездку в Лондон, объявился у квартиры Кроули и вызвался забрать растения. Загруженный с виду человек, которому поручили вывезти очень немногочисленное имущество Кроули, был весьма рад с ними расстаться. Отец Гилберт привёз их назад в Мидфартинг и выставил в ряд у самого широкого окна своего дома священника. Они явно боялись его до ужаса, бедняжки, но отец Гилберт был уверен, что они успокоятся, если к ним проявить немного доброты и заботы. Отец Гилберт решил, что, хоть он и оставил пост Бога на время, это не означало, что он не может всё равно быть хорошим отцом, и не только для несчастных растений Кроули. Смещение Освальда Оспри не вызвало никаких хлопот, а замещение его оказалось совершеннейшим приключением. Начать с того, что Священное Писание, с которым его имя постоянно связывалось, похоже, было полно серьёзных неточностей. – Я что... в смысле, Бог что, правда такое сказал? Сомневаюсь, что это так. Полагаю, они неверно записали. – «Равно как и мужчины, отвергнув естественные сношения с женщинами, пылают похотью друг к другу: мужчины с мужчинами творят постыдные дела, готовя тем себе возмездие, которое они заслужили, сбившись с пути». Ладно, это Павел написал, а Павел… ну, скажу я вам, намерения у него были благие, но он не то чтобы прогрессивно мыслил, и он на самом деле не понимал, что я… э-э… что Бог пытался сказать. – Серьезно, как Левит вообще сюда попал? С каких это пор человеческий закон – это Божий закон? – «Я не позволяю женщине учить или иметь власть над мужчиной; она должна быть безмолвна». Опять Павел, пожалуйста, перестань вкладывать слова в уста Бога. Я уверен, Он этого не оценит. – И я вообще молчу о Песни Песней Соломона. Не говорите мне об этом. К концу месяца об отце Гилберте говорила вся деревня. За второй месяц этого нового подхода он привлёк больше прихожан, чем Освальд собирал когда-либо, кроме главных церковных праздников. Многие были в ярости из-за действительно несколько дерзкого тона его проповедей, но другие начали регулярно приходить в маленькую каменную церковь впервые за много десятилетий, чтобы послушать необычные проповеди их нового отца. В начале четвертого месяца ему нанес визит сначала архидьякон, а потом – Епископ Вустерский. – Гилберт, – сказал епископ Джон Игнесс, в целом дружелюбного вида человек, лицо которого сейчас приняло выражение беспокойства. – Я слышал некие весьма тревожные вещи. – В самом деле? – спросил отец Гилберт, задавая медленный темп их прогулке вдоль узкого прохода церкви Мидфартинга, где пылинки в воздухе плясали в цветных лучах света, падающего из окон нефа. – Весьма тревожные, – деликатно подтвердил епископ Игнесс. – Насколько я понимаю, вы продвигаете очень… неортодоксальные взгляды на Евангелие. Пелагианство, всеобщее спасение, о котором утверждает Ориген – это недопустимо. – Вы не верите в свободу воли? Епископ медленно выдохнул. – Вы проповедуете ересь, Гилберт, о чем вам отлично известно. И что еще хуже, как сообщают, вы вкладываете слова в уста Бога. Вы не можете говорить за Господа. – Нет? Епископ остановился и сделал вдох, чтобы собраться с силами. – Гилберт, если вы продолжите с этими дерзостями, у нас не будет иного выбора, кроме как снять вас с должности. Это самое легкое наказание, которое мы можем предложить. – О, не волнуйтесь об этом, ваше высокопреподобие, – сказал отец Гилберт с доброй улыбкой, протянув руку и похлопав епископа по локтю. Он считал, что для него правда было нестрашно вмешиваться в дела духовенства при необходимости. – Здесь все в порядке, что бы вы ни услышали. Это Божие дело, – он помедлил, чтобы убедиться, что его предложение было воспринятно. – И я хочу сказать, правда, многое там – совсем не то, что я имел в виду.~~***~~
Года превратились в десятилетие, и отец Гилберт продолжал проповедовать свой особый вид еретического безумия в маленькой приходской церкви Мидфартинга. Никто из епархии больше не приезжал проверять его, поскольку им было ясно, что в Мидфартинге все было в порядке и творилось дело Божие. Взаимодействия отца Гилберта с Кроули и Азирафелем были в лучшем случае незначительными, хотя каждый раз, когда они случайно сталкивались друг с другом в маленькой деревеньке, он говорил им какие-нибудь слова надежды, хотя знал, что они всегда отмахивались от него: «Уповайте на Господа всем своим сердцем»; «Ибо только Я знаю намерения, какие имею о вас, говорит Господь, намерения во благо, а не на зло» – и так далее. Всякий раз, когда Кроули казался особенно мрачным, отец Гилберт бросал свою обычную тактику и легкомысленно шутил на темы, касающиеся древней истории – такого рода вещи, которые по-настоящему мог оценить только тот, кто жил в то время. Они, казалось, действительно поднимали Кроули настроение на мгновение, хотя после он всегда хмурился: по-видимому, Кроули определился со своим мнением насчет отца Гилберта давным-давно и не собирался в обозримом будущем от него отступать. По мере того как года шли, отец Гилберт оказался в кругу деревенских сплетников, где он изумленно слушал домыслы деревенских жителей о странной парочке, живущей в коттедже на Сомерсет-Лейн. Тот факт, что Кроули, казалось, не старел, особенно завораживал их и был предметом большой зависти. Когда видимая разница в возрасте между демоном и его смертным другом увеличилась, разговоры изменились: Фэй Апхилл заявила, что Кроули всегда был гораздо моложе, и, вероятно, он просто вытягивал из Азирафеля его деньги. Этот план казался в должной степени зловещим для человека, который безжалостно терроризировал продавцов продуктового магазина, но Берт и Донни оба возразили, что какой бы ни была природа отношений между этими двумя, они явно были взаимными и равноправными. Харпер не соглашался со всеми этими разговорами об отношениях, говоря, что они точно были какими-нибудь родственниками или просто очень близкими друзьями. Берт предложил ему поставить деньги на это, и быстро образовалось пари. Отец Гилберт, чье всеведение означало, что он не мог играть в азартные игры, извинившись, отказался, объяснив это своим духовным саном. Отец Гилберт продолжал заниматься своим хобби – рыбалкой, к которой он пристрастился вскоре после прибытия в Мидфартинг и понял, что она ему очень нравится. У него крайне плохо получалось что-либо поймать, но хобби увлекало его не поэтому. Он делал это в основном затем, чтобы напоминать себе, что он должен противостоять искушению вмешиваться напрямую. Тяжелые времена наступали для Кроули и Азирафеля, и, хотя пока что ему сходило с рук то, что он забрасывал удочку в воду, если бы он когда-нибудь поймал что-то – если бы его случайные замечания Кроули однажды пробились через демонову стену неприязни и невнимания – он мог бы ненароком разрушить то будущее, которое он так старался создать. Поэтому он держал язык за зубами по мере того, как тянулись годы. Он продолжал рыбачить и проповедовать, надеясь улучшить жизни деревенских жителей, пока он был здесь. И он продолжал шутить про Вавилон, и Ур, и Фивы всякий раз, когда Кроули и Азирафель могли услышать. Из всех жителей деревни лишь Кроули и Азирафель понимали эти шутки, а потом – один только Кроули.~~***~~
Отца Гилберта позвали проводить похороны. Несмотря на дождь присутствовала почти вся деревня: от почтальона Оскара и Фэй Апхилл в ее гигантской черной шляпе до Берта и Харпера – у первого было стоическое выражение лица, а второй, казалось, был раздавлен. Дождь барабанил по лесу черных зонтиков, создавая мрачный фон для слов отца Гилберта. – Амброуз был другом нам всем, – сказал он, выискивая в море лиц человека, которому больше всех нужно было услышать его слова, но, конечно же, Кроули там не было. – Его жизнь была долгой и наполненной, но он обретет новое начало на Небесах, под взорами ангелов. Прошло совсем немного времени, и Берт, казалось, был готов заплакать, а Харпер изо всех сил вцепился в руку своей жены Мары. – Говорят, что Небеса – это лучший мир, – продолжал отец Гилберт, – но вы все знаете, что я не люблю соглашаться с тем, что люди говорят о религии. Я удержусь от суждений о том, лучший ли он, но это, несомненно, другой мир, вечный дом для всех человеческих душ. Я уверен, что Амброуз Зирафель сегодня смотрит на нас всех сверху. Иногда отец Гилберт задумывался, не заходит ли он слишком далеко.~~***~~
Почти год спустя после того, как Кроули рвал свои перья в церкви отца Гилберта и молил о возможности занять место Азирафеля, в Мидфартинг приехал Адам, и именно он, наконец, объяснил все Кроули, который, без сомнения, очень тяжело переносил потерю своего друга. Отец Гилберт стоял со своим внуком на пирсе, выступающем над маленьким прудом на краю деревни, и наблюдал, как последние следы божественности исчезают в небе вместе с Кроули, который наконец-то отправился искать своего друга в Небесном доме, который ему достался. Несколько месяцев спустя Берт получил срочный телефонный звонок и покинул страну, оставив расстроенную Донни всего за несколько недель до их свадьбы. За всеми своими кружевами и кошками она была женщиной с сильной волей, но отец Гилберт видел, что отъезд Берта волновал ее. Хотя их с ее бышим мужем расставание случилось по обоюдному согласию, почему-то казалось, что вероятность повторения пройденного была большей, чем прежде. Отец Гилберт часто заглядывал в ее отельчик, чтобы поговорить и заверить, что Берт, несомненно, в порядке, и уехал бы, только если бы ситуация была чрезвычайной. Берт, между тем, оказался в Аду и вышел оттуда невредимым. Кроули и Азирафель уже сбежали с Небес, проникли в Эдем и достали персик с Древа Жизни, и отец Гилберт наблюдал, затаив дыхание, как колесики, которые начали вращаться с возвращением Кроули к божественности, постепенно закрутились быстрее. Общественное мнение менялось, и быстро, и оно заключалось в том, что, возможно, проклятые все-таки были не так уж прокляты. Отец Гилберт так давно ждал, пока определенные фишки домино упадут, что почти казалось, что этого никогда на самом деле не случится. Всё было так, как он видел в Начале: наконец-то ошибка, которую Венера и Иштиар совершили так давно, могла быть исправлена. Казалось, непременно что-нибудь из последних событий в цепочке пойдет не так: было почти невообразимо, что все пойдет по плану. Но Кроули умер, как Бог и предвидел, и Смерть прибыл, чтобы забрать его. Вот только Смерть не мог забрать его, потому что влюбленный до безумия Кроули отдал Азирафелю часть своей души и, сам того не зная, получил такой же кусочек теперь бессмертной души Азирафеля взамен. Смерть сыграл свою роль идеально, узнав возможность, которая, как Бог когда-то сказал ему, однажды представится, и послав Кроули назад в мир живых с посланием для Люцифера. И Кроули – прекрасный, чудесный Фануэль, на которого Бог возложил все надежды, – принес это послание в Ад, как было указано. Не успел закончиться день, как оно достигло ушей адресата – адресата, который когда-то звался Венерой, как Смерть когда-то звался Иштиаром. Послание было простым, и говорило о прощении, но только оно было способно пробиться сквозь стены, которые Люцифер возвел вокруг себя. Денница построил свое царство на злобе и ярости к отцу, который не смог спасти его друга Иштиара от исчезновения, но на самом деле Бог сделал так, что Иштиар уцелел в образе Смерти. А если Бог действительно спас Иштиара, значит, с Люцифером не обошлись несправедливо. Колесики перемен уже вертелись на Небесах, и вот произошел последний, пугающе важный маленький толчок, для тех, кто был в Аду. И, когда сердце Люцифера оттаяло впервые за много тысячелетий, повернулось последнее колесико. План Бога – непостижимый для других, строившийся шесть тысячелетий – был наконец-то завершен. ~~***~~ Отец Гилберт не знал, что ему с собой делать. Азирафель, Кроули и Берт вернулись из своего приключения, изнуренные, и все, похоже, предвкушали возможность посидеть немного спокойно, избегая всего хоть отдаленно волнительного. Отец Гилберт, который наблюдал за каждым мгновением со страхом, что что-то пойдет не так в любой момент, присоединился к ним, полагая, что это замечательный новый План, по крайней мере, пока что. Он едва начал расслабляться, когда Кроули и Азирафель появились у него на пороге с коричневой косточкой в пластиковом пакете. Как ни странно, они принесли ему косточку от персика с Древа Жизни. Ирония не ускользнула от отца Гилберта, хотя ускользнула от Кроули и Азирафеля, которые, казалось, были крайне озабочены, чтобы отец Гилберт позаботился о ней. Он увидел их снова вскоре после этого, улыбающихся, как дураки, на очень запоздалой свадьбе Берта и Донни. После церемонии он не забыл отдать Кроули маленький цветок в горшке, который он принес для него. Это был символ его благодарности, а также способ вернуть Кроули то, что принадлежало ему: цветок был потомком прежней коллекции Кроули из Мэйфэйр, которую отец Гилберт спас и за которой ухаживал. Отец Гилберт также воспользовался возможностью пожать руку своему храброму серафиму и поблагодарить его за все, что он сделал. Было ясно, что Кроули не имел ни малейшего понятия, о чем он говорит, но отец Гилберт решил, что, вероятно, это к лучшему. А потом дни стали собираться в месяцы, которые собирались в годы, а колесики на Небесах и в Аду продолжали крутиться. Бывали некоторые трения – ангелы и демоны, которые сопротивлялись новой идее о том, что все в Аду однажды могут быть спасены, но они со временем увидят положительную сторону происходящего – это было не страшно. В Мидфартинге Азирафель и Кроули поселились вместе – и теперь жили вместе по-настоящему, а не просто обитали под одной крышей. Ребенок Харпера и Мары родился и получил имя Генри Амброуз, которое было выбрано после того как его частичный тезка покинул этот мир и отправился на Небеса. Берт и Донни тоже съехались и были милейшей пожилой парой в округе. Почтальон Оскар получил несколько наград за цветы, которые Кроули помогал ему выращивать, и был консультантом книги по садоводству, опубликованной Королевским Обществом Садоводов. Харпер попал на шоу «Лучший Пекарь Британии», где он пек потрясающие торты и пирожные, но был исключен, когда судьи сказали, что трубочки его канноли были недостаточно хрустящими. Уолтер Джеймисон вышел из тюрьмы (в некоторой степени) другим человеком и решил отправиться делать свои темные делишки куда-нибудь, где его не знали в лицо. Поскольку старое здание банка больше не требовалось Джеймисону, Кроули купил его и помог Азирафелю превратить его в книжный магазин, где покупать что-либо было строго против правил. Это был во всех отношениях счастливый финал.~~***~~
Но потом было еще Дерево. Оно было до крайности странной штукой, это Дерево, растущее за надгробием Мидфартинга с надписью «А. Зирафель». Оно выросло из персиковой косточки, но черпало питательные вещества из почвы Земли – Земли, принадлежашей потомкам Адама и Евы с тех пор, как они съели плод с Древа Познания Добра и Зла. Возможно, самым странным в этом Дереве было то, что это не было ни персиковое дерево, ни яблоня, ни их гибрид. Напротив, это оказалась совершенно обычная – разве что подозрительно симметричная – груша. Со всеми этими Деревьями можно было состряпать простенький фруктовый салат. Отец Гилберт тщательно ухаживал за ней, как ему и было велено, и она быстро выросла в прекрасное деревце. Кроули и Азирафель заходили иногда посмотреть на него, очевидно, в замешательстве от того, что отец Гилберт начинал мысленно называть «Грушевый Загруз», но они всегда просто пожимали плечами и уходили, и тайна оставалась неразрешенной. И это была, возможно, самая неприятная штука в Дереве: отец Гилберт не знал, что оно делает. Это было Древо, определенно, но Древо чего? Вечной молодости? Неиссякаемых кремовых пирожных? Бесконечных неудачных дней? Отец Гилберт ни малейшего понятия не имел. Ну и вот, причина, почему это было так неприятно, была в том, что отцу Гилберту был положено знать вещи. На то и была вездесущность. Он видел все нити мультивселенной, простирающиеся перед ним, каждый возможный путь, по которому могли пойти события, но когда он смотрел на Дерево, он вставал в тупик. Это было огромное темное пятно в его видении, завеса, которая мешала ему видеть будущие, скрывающиеся за ней. По мере того как Дерево росло, ветви крепли и готовились дать плоды, росло и темное пятно. После долгих раздумий отец Гилберт решил, что причина, по которой он не видел силы Дерева, заключалась в том, что никто еще не ел его плода. Как кот Шрёдингера был и жив, и мертв, пока кто-нибудь не открыл коробку и не заглянул внутрь, так и действие груши было непознаваемо, пока кто-нибудь не съел кусочек. И поскольку силы Дерева могли быть буквально чем угодно, они представлялись всевидящему разуму отца Гилберта как ничто. В отличие от Деревьев в Эдеме, которые Бог создал Сам, это Дерево было странным продуктом обоих первых Деревьев, и действие этого вторичного творения было неведомо Ему. Это было слегка тревожно, но, хотя это и было за пределами всеведения отца Гилберта, сила Дерева определенно была меньше его собственной – ничто в его Творении не могло быть могущественнее его, и точка – так что оно не представляло никакой реальной угрозы, до тех пор, пока он приглядывал за ним. Дерево выросло еще больше, а затем, в конце лета, спустя шесть лет после того как непостижимый План Бога была завершен, оно начало давать плоды. Сын Харпера и Мары, маленький Генри Амброуз, становился непоседливым ребенком, и он часто бегал по кладбищу рядом с приходской церковью, в блаженном неведении о сладкой горечи этого места. Это заставило отца Гилберта задуматься о том, что как бы он ни журил маленького Генри за то, что он дергает Дерево за ветки, какой-нибудь бедолага в деревне непременно съест плод с Дерева рано или поздно, просто по чистой случайности. В довершение всего было совершенно возможно, что груши окажутся опасными или даже смертельными для людей. Обдумав это, отец Гилберт решил попробовать первую грушу с нового Дерева, чтобы узнать ее действие до того как кто-либо другой ненамеренно съест ее. Таким образом он сможет предпринять необходимые шаги, чтобы охранять Дерево, если потребуется. Итак, когда первая груша созрела, отец Гилберт поправил свой пасторский воротничок и вышел на кладбище. Груша была особенно красивой, безукоризненной и идеально симметричной, и, когда он сорвал ее с ветки, он уже почти чувстововал ее сладкий аромат. – Ну, здравствуй, груша, – сказал ей отец Гилберт, разглядывая плод в своей ладони, в сотый раз задумываясь, какую же силу он мог содержать. Он снова посмотрел на Дерево, молодое, но уже готовящееся стать таким же великолепным, как его Эдемские родители. – Ты же не попытаешься меня отравить или еще что-нибудь жуткое, правда? Меня-то, старика? Слабый ветерок прошелестел в листьях. – Что ж, полагаю, посмотрим, – сказал отец Гилберт, снова взглянув на грушу. Он мысленно сосредоточился на тревожном пятне темноты, развернувшемся в его всеведении, приготовился и откусил.