Школа порока. Часть 1: "Зеркальное отражение"

1 Как злорадно мне сейчас осознавать, что в этом мире ничто ничего не стоит! Нужно лишь что-нибудь запланировать — и ты слышишь хохот Господа Бога с небес. Беспечная, полная надежд, юность... Когда в тебе еще столько неубитых жизнью стремлений и ты смотришь на свет, надев розовые очки! Только переживая душевные муки и разочарования, начинаешь понимать истинную суть вещей: людишки никогда не изменятся. Они всегда будут напичканы своими жалкими пороками, как рождественская утка яблоками. А как жаль тех искренних, прекрасных, настоящих самоотверженных чувств, способных зародиться в еще неискушенных сердцах и обреченных на неизбежную гибель под тяжестью этих самых убийственных пороков! Чувства эти постепенно истлеют, временное помешательство пройдет, призраки прошлой любви померкнут и постепенно растают. И куда же девалась вечная, казалось бы в тот момент, священная любовь? От нее осталось лишь смутное воспоминание, словно из другой жизни... Мне уже не больно осознавать, что никто никого не любит, что любовь — всего лишь химия, что нет ничего вечного в мире людей... Разбитые сердца выплеснут наружу всю скопившуюся в них злость, желчь и цинично рассмеются Любви в лицо. Да, в этом мире ничто ничего не стоит. И все начнут поступать так же, как поступали ранее с ними. Нет справедливости на свете! Я вспомнил историю рождения короля Франции Людовика XIV. В этот сентябрьский день Анна Австрийская родила близнецов. Но Франция не могла иметь двух монархов, которые разорвали бы ее, борясь за престол, поэтому остаться должен был только один ребенок, будущий наследник престола. Другого же мальчика отправили в самую глухую провинцию, где он воспитывался чужими людьми, а когда вырос, его упрятали в Бастилию, надев на лицо железную маску (чтобы никто не заметил поразительного сходства с королем). Несчастный получил прозвище Железная маска и до конца своих дней пребывал в заточении, он, принц крови! А вина его была лишь в том, что мальчик оказался братом-близнецом короля. Ужасная, несправедливая и печальная участь... Но у нас все было по-другому. С детства я любил разглядывать себя в зеркало, за что получил прозвище Нарцисс (самовлюбленный юноша из древнегреческой легенды). Я мог любоваться собою часами! Как приятно смотреть на себя в зеркало и осознавать совершенную красоту! Я — само совершенство! Да, я красив! Я очень красив, я прекрасен, словно Бог, и готов кричать об этом на весь мир! Мне все равно, что вы обо мне подумаете, я просто обожаю себя! Ну и что? Разве любить это плохо? Даже будь это плохо, любить себя я не перестану. Я дотрагиваюсь до холодного зеркального отражения и трогаю свои губы, глаза, волосы... Этот мистер совершенство в зеркале — это я сам! Самодовольная улыбка озарила мое неподражаемое лицо. Ни за что не изменю себе! Я сам хочу целовать эти прекрасные губы, гладить эти прекрасные линии тела, принадлежать лишь только сам себе (остальные этого не стоят). Я прикасался губами к холодным губам зеркального отражения, повторяя, как сильно люблю его. Меня считали сумасшедшим, ведь я был помешан на себе самом! И вот, как-то раз я увидел, что отражение мое раздвоилось. Это вошел в мою комнату Тройд — мой брат-близнец. — Все любуешься, — скептически хмыкнул он. Я развернулся и посмотрел в его выразительные большие глаза. Он — это я, а я — это он. Мы одинаковы. Я не могу целовать свои губы, но если я поцелую его, значит поцелую самого себя. Эта мысль мне понравилась и я с наслаждением обнял брата. — Что на тебя нашло? Приступ нежности? С чего бы это? — спросил Тройд, удивившись моему внезапному порыву. Я с озорством посмотрел на него и чмокнул в губы. — Ты что?! — отшатнулся Тройд. Мой взгляд стал вполне серьезным. Я долго и многозначительно смотрел на него: — Ну ты же сам хочешь этого, разве нет? — Безумный! Псих! — вспыхнул Тройд. — Ты помешался! Я сделал попытку удержать его, схватив за руку, но он вырвался с дьявольской силой и убежал к себе в комнату. Я стоял, словно пораженный громом... Теперь я точно знал чего хочу — я хотел его, то есть себя в его лице. Я стал одержим Тройдом. Не мог есть, не мог спать по ночам. Я прикладывал ладошку к стене — я знал, что за стеной спит он. При одной мысли об этом я начинал пылать от страсти. Все внутри меня буквально горело огнем. Видя эту нездоровую одержимость, Тройд стал меня избегать, а это было особенно мучительно. Я едва ли не со слезами на глазах смотрел на наше детское фото, где мы стоим совершенно одинаковые. В одинаковых футболках. Стоим и улыбаемся, взявшись за руки. Мой брат, мой мальчик! Как же мы отдалились друг от друга! Почему же ты меня так избегаешь! С самого детства я не придавал значения мнению других людей. Мне было абсолютно наплевать, что обо мне подумают и кто подумает. Кто сказал, что я не могу любить тебя, Тройд? Потому, что мы одного пола или, может быть потому, что мы братья? Инцест! Все это предрассудки, выдуманные гнилым и, вызывающем в моей горделивой душе отвращение, обществом людишек. Да мне наплевать,что вы обо мне подумаете! Слышите, НА-ПЛЕ-ВАТЬ!! Я не думаю о вас вообще. Тройд стал другим. Он попросил, чтобы его пересадили подальше от меня за парту в другом конце класса. Он стал делать все, чтобы от меня отличаться, чтобы не быть на меня похожим. Он выкрасил пряди в красный цвет и даже нарастил волосы в парикмахерской, чтобы они казались длиннее моих. Он сделал себе пирсинг, потому что его не было у меня. Он надевал совершенно другую одежду. — Ты можешь изменить прическу и имидж, Тройд, но тебе не изменить черты своего прекрасного лица, которое, как две капли воды, похожее на мое! — говорил я ему. Он молча уходил. Мы почти перестали общаться. Я лишь слышал сухое "привет" за обедом и "спокойной ночи" за ужином. Как же, ведь этого требовали приличия! Если бы я не хотел разговаривать, то на его месте наплевал бы на всякие приличия и просто не разговаривал бы. Страсть хищным волком впилась в мой мозг, душу и тело. Я не мог ни о чем другом думать. Кажется, мой нарциссизм перерастал в самую чокнутую что ни на есть любовь к родному брату. Все так же часами разглядывая себя в зеркале, я уже не думал ни о чем, кроме него и, трогая холодную зеркальную гладь, шептал: —Тройд... Я представлял, как мы целуемся, как мы любим друг друга. Я представлял, что бы вытворял с ним в постели. Мой первый сексуальный опыт был бы с родным братом! Нет, с любимым родным братом! Так звучит лучше. Я не имел совершенно никакого опыта в сексе ни с девушками, ни с парнями. Последнее людишки называют, кажется, гомосексуальностью. Но это не столь важно. Да, я с удовольствием отдался бы собственному брату! Не хочу никого другого! Я скачал из инета пару роликов любовных сцен между геями, но там было все настолько гадко, что меня едва не стошнило в унитаз. Мерзкое, дешевое порно. Есть разница между порнографией и эротикой. Эротика — красивые откровенные сцены, секс преподносится как танец тел, как прекрасное искусство; дешевое же порно не вызывало у меня ничего, кроме отвращения. Я был слегка романтичен. Я думал, что у нас получилось бы очень красиво в первый раз. Он отдался бы мне, я бы отдался ему. Наши две половинки стали бы снова одним целым. Как я хотел его! Я, наверное, отказался бы от "Хаммера", если бы его мне подарил отец, чтобы только обладать Тройдом. Но это было невозможно и мечты мои рассеивались, как песчинки, унесенные ветром. Я просто сходил с ума. Как-то раз, не выдержав, я признался ему, как сильно хочу его. Тройд посмотрел на меня, как на психа. Я молотил кулаком по стене, молотил отчаянно, мешая Тройду спать. Я слышал его приглушенные, из-за разделявшей нас стены, проклятия. Надо сказать, что потом я окончательно обезумел. Я хотел секса, как молодой кобель. Да, конечно же, с моей внешностью не составило бы и малейшего труда подцепить какую-нибудь глупенькую дурочку, верящую в прекрасных принцев, я красноречиво рассказал бы ей сказку о любви и секс на всю ночь был бы обеспечен. Но нет же! Тогда мне вспомнилась притча о льве и собачке. В зоопарке жил лев. Каждый день ему в клетку кидали собачку, которую он разрывал на куски, чтобы пообедать сырой собачатиной. В один прекрасный день к нему бросили очередную собачонку, которую он почему-то не тронул, а, наоборот, полюбил ее. Они вместе ели из одной миски и собачонка спокойно спала на льве, свернувшись клубочком. Но потом она вдруг заболела и умерла. Лев тосковал так сильно, что едва не издох сам. Ему кинули другую собачонку, пытаясь заменить ею предыдущую, но лев разорвал животное. Ему была нужна только та собачонка, ИМЕННО ТА, И НИКАКАЯ ДРУГАЯ. Та, которую уже не вернуть... Думаю,эта притча как нельзя лучше характеризует мои настроения по поводу Тройда. Ночью, прижавшись всем телом к стене, безрезультатно пытаясь услышать сквозь нее дыхание брата, стук его сердца, я не выдержал и помчался к нему в комнату. Тройд спал, засунув, как всегда, голову под подушку. Я осторожно остановился у его кровати и включил светильник. Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что мне делать. Вся моя храбрость мгновенно улетучилась. Поняв, что попусту стоять не стоит, я дернул Тройда за плечо. Конечно он не проснется, он всегда крепко спит! Я впал в уныние, но идею подала стоящая на столе шкатулка, подаренная матерью на день ангела. Я завел шкатулку и поднес ближе к подушке, из-под которой торчала красная прядь его волос. Заиграл Моцарт, сороковая. Тройд вскочил на кровати, он испуганно и удивленно уставился на меня. — Чего ты хочешь? — придя в себя, спросил он. — Тебя, тебя! — не выдержав, умоляюще проговорил я. Наверное также жалобно мяукает голодный котенок, надеясь на кусочек Вискаса. Дальнейшая сцена полностью поразила Тройда, едва не прибив его к стенке. Не имея возможности далее сдерживать свои эмоции, я грохнулся перед ним на колени, стал плакать и заламывать себе руки, повторяя, что умру, если он не ответит мне взаимностью и моля хотя бы об одном недетском поцелуе. Тройд слушал меня, разумеется полностью шокированный. Потом его рука потянулась к телефону. — Что ты делаешь? — спросил я. — Собираюсь вызвать тебе психушку, — отвечал Тройд. — Не надо, — простонал я. — Я же люблю тебя... — Ты болен, Нарцисс! — проговорил Тройд. — Ты серьезно болен. Он тогда посмотрел на меня так, как непременно бы посмотрела жалостливая санитарка на дурачка из психбольницы. Это было сожаление. Меня это взбесило. — Я не болен! — стал кричать я в гневе. Меня охватило такое остервенение, а тело так пылало от страсти, что я решил овладеть братом силой. Я прыгнул на него, как дикая пантера на свою добычу. Тройд опешил от неожиданности. Я свалил его на кровать и прижал всем телом, чтобы он не мог пошевелиться. Что-то внутри меня ликовало. Вот они, эти долгожданные, такие сладкие губы, вот оно, это нежное тело, которое я желал, как зефира в праздник. Мы смотрели друг на друга. Я с победоносной улыбкой, а Тройд с нескрываемым испугом. Я чувствовал, как сильно бьется его сердце. Я засмеялся, почувствовав себя Юлием Цезарем, покорившим Галлию. Мы продолжали смотреть друг на друга и лупать глазищами. Наконец я лизнул его в губы. Нет, не зря мать всегда называла меня котенком. Я ласкался, как котенок. Я посмотрел на Тройда: ноль эмоций. Он все так же молчал, лупал глазищами, а его сердце все так же отчаянно билось. Я предпринял вторую попытку: склонился к нему и нежно провел язычком по его губам. Я видел, как его глаза все шире раскрываются и улыбнулся. Теперь я был хозяином ситуации и нужно было действовать, не отходя от кассы. — Моя прелесть! — проговорил я, но потом вспомнил, что это была любимая фраза Голлума из "Властелина колец" и мне стало смешно. Я поцеловал Тройда в шею. Кожа — бархат, такая же, как и у меня, просто чудо! Решив не терять даром времени, я полез к ремню с крестообразной пряжкой на брюках Тройда, представляя, что сделаю с ним все, что мне вздумается. Признаться, я слишком перевозбудился, увидев его голый живот, а руки судорожно пытались расстегнуть проклятый ремень. Придя в себя от шока, Тройд так отпихнул меня так, что я едва не влип в стену, к которой прилипал обычно в детстве шарик-лизун. Но не тут-то было! Я не собирался отдавать добычу так просто. Я решил сражаться за его тело до самого конца. Снова осуществив "прыжок пантеры", я принялся целовать Тройда в губы и предпринял попытку засунуть ему в рот свой язык, получив такую болючую оплеуху, что испугался, как бы громадный синяк не изуродовал мою божественную внешность. Впрочем, вру. Об этом я подумал уже позже. А в тот момент я не думал ни о чем другом, а только о том, чтобы выиграть право на обладанием телом Тройда. Удары сыпались на меня, будто бы чья-то щедрая рука держала надо мною рог изобилия. Но я не чувствовал боли. Я так рванул ремень, что оторвал пряжку ко всем чертям. Повалив Тройда на живот, я принялся спускать с него брюки. — Тебе не будет больно, — бубнил я, — я видел, как это делали в одном фильме. Я сделаю это с тобой, а потом ты сделаешь это со мной... Мне удалось слегка обнажить место, находящееся чуть пониже поясницы. Это меня завело до такой степени, что я потерял всякую бдительность. Тройд вскочил, перевернув меня на спину и принявшись колошматить. Он называл меня самыми обидными эпитетами, а я истерически хохотал, выглядя в его глазах полнейшим дурачком. Он сказал, что я, как наш пес, который за неимением сучки, лезет на кота. Я сказал, что мне не нужны сучки, что я люблю и хочу только его. Тройд обозвал меня педиком и извращенцем. У меня уехала крыша. Я сказал, что отдам ему все свои сбережения, все, что копил, чтобы купить себе одуренный сноуборд, если он поцелует меня по-взрослому. В ответ на такое предложение я получил кулаком под глаз. Улучив момент, я снова вырвался и снова напал. Мы продолжали кататься по полу, задев вазу, которая с грохотом разбилась. На шум прибежали родители. На вопрос "что случилось?" Тройд, краснея, отвечал, что подрались. Он бы не пережил, узнай родители истинную суть вещей. А я сидел и просто ржал с огромным фонарем под глазом, потому что мне на это все было ПОФИГ. 2 Внезапно Тройд сильно заболел. Он падал в обморок и в конце концов отключился, не приходя в себя весь день. В больнице, на обследовании, врачи были очень удивлены и даже собрали консилиум, но все равно ничего не решили. Болезнь не была выявлена, а следовательно, как лечить ее врачи не имели ни малейшего представления. Тройда отправили домой, выписав какие-то непонятные таблетки с названием, от которого скручивался в трубочку язык. Конечно все это было сделано для отвода глаз. И самой тупой овце было бы понятно, что брату поможет эта ерунда. А еще они сказали, что он так слаб, что скоро умрет. Эта новость пригвоздила меня к полу. Я даже чувствовал невидимые молотки, прибивавшие мои ступни гвоздями. Я начал кричать и кричал так громко, пока измученная мать не увела меня, чтобы закрыть в своей комнате. Я не мог допустить, чтобы Тройда не стало. Он превратился в единственный смысл моей самовлюбленной жизни, в которой до этого был только культ собственного эго. Я плакал навзрыд, кричал, стонал, бился головой об дверь, чтобы меня выпустили и разбил кулаки в кровь. Я не мог его потерять — я потерял бы себя. — Тройд, мой мальчик, мой любимый котенок... — бормотал я, называя его самыми что ни на есть ласковыми именами. Слезы смешались с кровью на моих пальцах и я растирал все это по своему лицу. Мне действительно хотелось убиться головой об стену. Я слышал, как рыдает мать, как молча ходит убитый горем отец, как брат мечется на подушках в бреду и агонии. Все заканчивается. Карусель жизни остановилась. Звенья цепи заржавели. Родители едут хлопотать о похоронах, а я остаюсь один и мне совсем не страшно. Я больше не могу плакать. Я застыл в немом неверии. Это Тройд. Его больше нет. Нет меня. Нет ничего. Что же тогда есть? Я смотрел на его лицо, будто бы живое, только очень бледное. Он также красив и в этой бледности. Я буду такой же в гробу. Красивый. А что, если умереть с ним? Теперь жизнь потеряла всякий смысл. Я смотрел на него и подловил себя на мысли, что все еще его хочу. Даже мертвого. А что, если... Никто не узнает. Нет. Это... Я с ума сошел. Я прикоснулся к его губам-льдинкам своими губами. Красные пряди обрамляли лицо Тройда, бледное, какое-то торжествующее и величественно-прекрасное. —Тройд, ты — бог! — проговорил я, опустив голову на руки. Слезы текли сами по себе. Когда я поднял, наконец, заплаканное лицо — обомлел: Тройд смотрел на меня, взгляд его горел, а на губах блуждала загадочная улыбка. Я вскочил с места, машинально схватившись за крест и сразу же уверовав в Господа. Тройд ржал надо мной. — Как... ты не... — начал я, теряя дар речи. — Не дождешься, — сквозь смех проговорил он.—Еще чего! Ну, заболел немножко... — Быть может у тебя был маленький летаргический сон? — предположил я. — Я читал об этом в одной газете. — Быть может, — ответил он, перестав смеяться и как-то странно посмотрев на меня. — Как себя чувствуешь? — Отлично! — сказал он и вскочил с постели так бодро и резво, что я не мог прийти в себя от удивления. — А ты разнылся тут, как баба, — передразнивая меня, сказал Тройд. — Все со мной нормально, я целую вечность проживу. А родители где? — Пошли заказывать тебе гроб, — сконфуженно проговорил я. Он улыбнулся, будто услышал невинную шутку: — Гроб? Что ж, не отправлять же его обратно, пусть будет, пригодится. "Откуда это у него взялось чувство черного юмора?" — подумал я. Но действия моего брата поразили меня еще больше. Тройд подсел ко мне. Вначале он легонько куснул меня за ухо, а потом чмокнул в губы. Видя, как это меня шокировало и испугало, он начал хохотать. — В чем дело, малыш, ты же так хотел этого? Мне было не до смеха. Я смутился и не знал, что мне делать. Он смеялся, издеваясь надо мной! — Ты такой бледный после болезни, — сказал я, чтобы сказать хоть что-то. Тройд пристально смотрел на меня. Я увидел это, слегка отведя глаза в сторону и немного покраснел. Он провел пальцем по моей нижней губе и, оттянув ее своими губами, чмокнул. Дальше я почувствовал, как язык моего брата пробирается ко мне в рот. Я замер. Не слишком ли далеко Тройд зашел в своих шутках? Да он сам на себя непохож, что за штучки! Я сидел, словно меня огрели по голове кувалдой, а его язык по-партизански пробирался ко мне в рот и вскоре прогуливался там, как у себя дома. Я поймал его своим языком и мне было так приятно, что я готов был отказаться от компьютерных игр на полгода. В голове проносились различные мысли: "Говорил, что плохо целуется! Врал... Наверное была отличная практика... Сейчас привезут гроб... Боже, как приятно... Он — Бог", — мысли путались, разлетались. Брат продолжал ласкать мой язык и мои губы. Мне казалось, что я вот-вот наделаю себе в штаны от нахлынувших на меня ощущений. Внутри все замерло. Он сжал мою ладонь в своей. Язык, к моему разочарованию, змейкой выскользнул из моего рта. Я посмотрел на Тройда, краснея, лишь спросив: — Зачем? Он посмотрел на меня. Вначале серьезно, а потом рассмеялся: — Так ты же сам хотел. Дурашка! В следующий раз я непременно тебя трахну. А сейчас мне нужно прогуляться! Он пошел к выходу. — Тройд! — окликнул я. Он не обернулся и вышел, продолжая хохотать. Я взглянул на часы: половина двенадцатого. Прогуляться в такое время и после такой болезни? И где родители? Я ничего не понимал. Кстати, вскоре они пришли вместе с гробом. Оказывается, матери стало плохо с сердцем и они задержались в больнице. Я сказал им, что гроб теперь не понадобится, потому что Тройд жив и пошел прогуляться. Они посмотрели на меня, как на полоумного и сказали, что такими вещами не шутят. Конечно же они мне не поверили! Когда отец не нашел Тройда в постели, он едва не побил меня, спрашивая, где труп и обзывая маньяком. Ну что я мог ему мог объяснить! Я закрылся в своей комнате, чтобы отец в состоянии аффекта не размозжил мне череп. Что было дальше, я не знаю. Укутавшись в одеяло, я начал представлять язык Тройда у себя во рту, пытаясь пережить те сказочные минуты снова. Я так перевозбудился, что почувствовал своей необходимостью посетить туалет, но под дверью караулил взбешенный отец. В эту ночь неплохо удобрился кактус. 3 Я не слышал сцену встречи родителей с живым и невредимым Тройдом. Я знал, что теперь могу выйти из своей комнаты и вышел оттуда с высоко поднятой головой, с видом несправедливо обиженного короля. Отец просил извинения, но я игнорировал его в гордом величии. В глаза Тройду было страшно смотреть. Они так бешено горели, что от этого кидало в дрожь. Я чувствовал, что он надо мной посмеивается. Родители решили устроить праздник, чтобы отметить воскресение моего брата. Было столько вкуснятины! Я следил за своей бесподобной фигурой, поэтому ел мало (я не допустил бы пары лишних килограмм). Тройд, как ни странно, к еде вообще не притронулся. Я почувствовал, как он трогает мою ногу своей ногой под столом. Кусок застрял у меня в горле. Его рука с тонкими благородными пальцами уже гуляла у меня под футболкой, опускаясь все ниже. Меня, наверное, прошибло разрядом тока из-за этого. Было, естественно, не до еды. Я захотел брата до такой степени, что готов был овладеть им прямо на кухонном столе. А его подлая рука находилась уже там, где ей сейчас быть не полагалось. От этих прикосновений я готов был биться в агонии оргазма. Видя, в какое положение он может поставить меня перед ничего не понимающими родителями, Тройд улыбался, а его такая нежная, шелковистая кожа продолжала касаться меня, потому что его руки продолжала делать свое дело, находясь в моих брюках. Я вскрикнул. Мать спросила в чем дело. Я ответил, что мне плохо, что я переел (хотя все практически осталось недоеденным). Натянув футболку чуть ли не до самых колен, я помчался в туалет под звонкий смех Тройда... ...Крики на улице разбудили меня с самого утра. С закрытыми глазами пробегая мимо зеркала, как я делал всегда по утрам, чтобы не видеть черта, свившего на моей голове гнездо, я помчался на улицу в одной футболке. Что-то происходило в курятнике — оттуда торчала клетчатая рубашка отца. Я забежал в "Домик для куриц" (как мы с Тройдом называли его в детстве) и увидел сногсшибательную картину: в углу, прямо на полу, среди куриного помета и куриных перьев сидел мой брат. В руках его была тушка курицы, а в перепачканном кровью рту торчала куриная голова. Я не поверил в то, что увидел. И это Тройд?! — Что здесь происходит? — спросил я с расстановкой, смотря то на одного, то на другого родителя. — Твой брат перегрыз шею зубами живой курице, — пришибленным голосом сказал отец. Мать молча плакала. Я снова уставился на Тройда. — Я хочу есть! — плюясь шейными позвонками, злобно сказал брат. — Я же не виноват, что в этом доме готовят такое редкостное дерьмо! Собаки на помойках лучше питаются. — Ты же всегда хвалил мою стряпню, что не так, не пойму? — сквозь слезы бормотала мать. — Дерьмо! — безжалостно сказал Тройд. — Я хочу мяса, понимаете?! Живого мяса! Держа окровавленную тушку и раскачивая ее в воздухе, обляпав новое мамино платье куриной кровью, Тройд вышел из курятника, другой рукой многозначительно проведя по моим стройным ногам. Меня бросило в дрожь. Если раньше Тройд боялся меня, то теперь я начал бояться его. После болезни он стал совершенно другим человеком и творил очень много странных вещей. Например, он никому не позволил выбросить гроб, сказав, что раз ему его заказали, то пусть останется про запас. Потом он утащил гроб с собой и разместил в своей комнате. Меня все эти вещи стали отпугивать и моя страсть к брату начала охладевать. Я не знал, хотел ли его уже. Как-то ночью мне приспичило взять учебник физики, чтобы хоть что-то прочесть, потому что дела по этому веселому предмету, были плачевными. Я знал, что Тройд в такое время выходил прогуляться перед сном — это была одна из его новых странностей, с которой всем пришлось свыкнуться. Тихонько я пробрался в его комнату и включил светильник. Прошмыгнув к столу, я едва не упал, зацепившись за гроб ногой. Теперь я явственно стал ощущать боль — крышка от гроба свалилась мне на ногу. Мне стало жутко — в гробу лежал Тройд, совсем как мертвый. Лицо его было неестественно бледное. "Пользуется белой пудрой", — отметил я про себя. Он скрестил руки на груди, как покойник. Неожиданно, Тройд вскочил и, глядя на мое перекошенное страхом лицо, стал надо мной смеяться. — С каких это пор ты спишь в гробу? — оставалось проговорить мне. — А что? Очень удобно! На досках спать — полезно для осанки, — полушутливо ответил брат. Я извинился, что потревожил его сон, с единственным желанием — побыстрее покинуть эту комнату. Но Тройд оказался проворнее. Он подбежал к двери, закрыл ее на ключ, а ключ опустил к себе в брюки и расхохотался. Я не знал, что мне делать и как все понимать. — Прекращай шутить! — начал злиться я. Он посмотрел на меня вполне серьезно. Его лучистые большие глаза поедали меня живьем. Я не выдержал взгляда. — Не любишь больше меня... себя... свое отражение... — Я не понимаю тебя, ты очень изменился, — честно ответил я. — Каждая болезнь не проходит бесследно, она оставляет осложнения, — он потрепал меня рукой за щеку, его голова наклонилась к моей другой щеке. Я слышал его прерывистое дыхание рядом. Тройд нежно поглаживал меня по лицу. — Или все, что ты говорил — ерунда? Лжец! Проваливай к своим сучкам, раз не любишь родного брата, — раскричался он. — Люблю, — спокойно ответил я, пораженный его нежностью, как громом среди зимы. Он слегка прикоснулся к моему плечу немного влажными полуоткрытыми губами. Я дернулся как от электрошока. — Котеночек... — прошептал он мне на ухо и еле заметно улыбнулся. Я почувствовал его язык в своей ушной раковине. Мурашки пробежали по коже. Я люблю! Люблю! Люблю! Его — себя — нас. Я стал таким нерешительным. Эта внезапная перемена просто сбила с толку. Пусть действует. Пусть инициатива будет в его руках. Тройд почувствовал это. Он сел ко мне на колени, развернувшись ко мне лицом и потерся щекой о мою щеку. Будь я котенком, непременно замурлыкал бы от удовольствия. — Что, не хочешь больше убежать от меня в свою комнату? Все только начинается, — с озорством сказал брат. — Не хочу, побежденно ответил я. — Мое сокровище... — проговорил Тройд, снимая с меня футболку и я снова почувствовал его язык у себя во рту. Я вошел во вкус, целуя любимого брата. А он просто творил чудеса своим языком и я был на седьмом небе от удовольствия. Это было похоже на то, как в детстве я поедал шоколад. Я ел и ел его, а мне было все мало и мало. Тройд прекратил меня целовать и долго смотрел мне в глаза. — Сними! — наконец капризно сказал он, дернув себя за футболку. Я осторожно освободил его от ненужного бремени серой футболки и стал с жадностью смотреть на молодое, стройное тело, оценивая его, словно опытный эстет. У него был пирсинг в обоих сосках. Это не могло не возбуждать. Я нерешительно прикоснулся губами к сережке на одном из сосков. Он улыбнулся и нежно обнял меня за плечи. Пока мои губы и язык продолжали заниматься сережками в сосках, его руки тем временем занимались своим делом, совершая путешествие по моему телу. Я был просто в экстазе. Эти вездесущие руки полезли к ремню на моих брюках. Я был уже готов к этому, и желал брата всем своим существом. Но в комнату постучал отец. Про себя я разразился всеми проклятиями, которые только существовали. Я так долго ждал этого момента, и вот все летит в тартарары! Я чуть не плакал. — Не откроем! — заговорщицки шепнул Тройд, игриво покусывая меня за плечо. Но отец был настойчив. Он не переставал стучать. — Тройд, открой, мне срочно нужно кое-что у тебя взять. На самом деле, мы прекрасно знали, что ему ничего в комнате не нужно. Просто после болезни Тройда, ввиду его странностей, родители периодически присматривали за ним, боясь, что он что-нибудь натворит. Я прекрасно знал, что отец не отстанет, пока дверь не будет открыта. Я нежно столкнул Тройда со своих колен: — Послушай, нужно открыть двери... — А ты возьми и открой! — звонко расхохотался он, и я вспомнил, что ключ лежит на дне его брюк. — Возьми, возьми! — раззадоривал он. Отец стучал все сильнее, начиная злиться. Смущаясь, я опустил руку к нему в штаны, отвернувшись, чтобы не видеть, как он пристально и злорадно за этим наблюдает. Взгляд мой случайно упал на старый полуоткрытый сундук, из-под которого торчали окровавленные полуобглоданные трупики мелких животных. Я нащупал ключ и трясущейся рукой открыл дверь, выбежав из комнаты, будто бы за мной гнался поп с ладаном, а я был самим чертом. Сон сразу же одолел мои веки. Проснувшись, я наткнулся на что-то, что лежало в моей постели. Из-под одеяла торчала голова Тройда, покоящаяся на моей подушке. — Что ты здесь делаешь?! — подскочил я, обнаружив, что под одеялом мы абсолютно нагие. — Я не могу полежать в постели дорогого брата? — спокойно, хоть и с легким укором, спросил он. — Так между нами... — начал я. — Ты хотел спросить, трахал ли я твое сонное бесчувственное тело? — спросил Тройд, отворачиваясь к стенке. — Нет, не трахал. Иногда мне кажется, что ты совсем меня не любишь, — печально заключил он. Я почувствовал себя виноватым и осторожно примостил голову на его плечо, положив руку на бедро. Он, обрадованный, развернулся ко мне, обнял меня за шею обеими руками и привлек к себе, ласкаясь с трогательной нежностью. Я почувствовал на своих губах поцелуй его полуоткрытых губ с привкусом крови. Мне стало не по себе. — У тебя на губах кровь, — легонько отстраняя его, сказал я. — Так разве не ты искусал мой рот до крови? — шутя, спросил он. Тройд положил голову на мой живот и лежал молча. В его глазах светилась такая непреодолимая грусть, что мне снова стало не по себе. — Если бы ты любил меня, — печально проговорил Тройд, — если бы ты меня любил! Если бы меня хоть кто-нибудь любил... — он сказал это таким трагическим голосом, что мне захотелось заплакать. — А я люблю тебя, — проговорил я. Он грустно улыбнулся: — Люди не умеют любить. Эти слова, что ты мне сейчас сказал, через некоторое время ты без зазрения совести сможешь повторить кому-то другому, потом то же самое еще кому-то... Так кого ты будешь любить? У вас все так недолговечно. Чтобы завершить неприятный разговор, я сказал, что в комнату могут зайти родители. — С каких пор тебя начало это волновать? — ухмыльнулся Тройд. — Тебе же всегда было все равно! Он поднялся с постели, глядя на мой здоровый крест, висящий на шее скорее из фетиша. — Бога нет! — сказал он, сорвав крест с моей шеи и швырнув его подальше, крест улетел под комод. Тройд сел на кровать во всей своей наготе. Я не мог сдержаться и, осторожно взяв его за плечи, снова уложил. Находясь сверху, я испытывающе посмотрел на него. — Не сейчас, — сказал он, легонько отстранив меня. — Я не завтракал. С этими словами, из-под кровати он достал полусъеденный трупик какой-то птицы и, разбрасывая по полу перья, вышел из комнаты. Я провожал его немым удивленным взглядом.