Круги на воде

Так ждать, чтоб даже память вымерла, Чтоб стал непроходимым день, Чтоб умирать при милом имени И догонять чужую тень, Чтоб не довериться и зеркалу, Чтоб от подушки утаить, Чтоб свет своей любви и верности Зарыть, запрятать, затемнить, И. Эринбург

- Хорошо,- Женя перестает сжимать кулак и сминать все сильнее несчастную салфетку,- Что именно ты хочешь обо мне узнать? - Например, что для тебя главное в отношениях с человеком?- этот вопрос Этери хотела задать еще там, в Пхенчхане, когда одним движением рока, не иначе, одним несчастным баллом и парой песчинок сверху, их разнесло на разные полюса. Она давно примерно знает, что ей может ответить Женя, но носит в себе этот вопрос уже два года, чтоб услышать громкие мысли и попробовать найти объяснение для этой любимой девочки. - Чтобы тот, кто со мной, был всегда за меня! И выбирал всегда меня! Причина их расставания одной из сторон озвучена. Для нее было важно вот так. И все же, женщина надеется достучаться своим пониманием в душу. И, если не получится, то попросить прощения. А потом, потом - непонятно. Будет ли компромисс, возможно, лучшее, что можно будет сделать - это уйти. Завершить их историю. - А если ты будешь неправа, Жень?- негромко спрашивает блондинка. - Тогда - тем более!- в голосе металл и огонь,- Этери, как ты не понимаешь: никакая справедливость и правда не стоит того, чтобы отказываться от своего человека! - Значит я была не твоя?- грустно констатирует женщина,- Ведь ты от меня отказалась. Молча… Так получается? Больницы всегда белые. Эта тоже. Мамы почти нет. На дворе совершенное лето, хотя за окном едва оперившийся май. Но мама еще есть. Еще можно прикоснуться к ее руке, поплакать, уткнувшись в тыльную сторону ладони. Правда мама больше не поднимает руку и не погладит по голове, утешая слезы. Никогда. Потому что мамы почти нет. Этери пытается понять, что же она чувствует из-за Жениного ухода, о котором ей даже не удосужились сообщить лично? И понимает - ничего. Внутри просто больше нет места для новой боли. Самая сильная - это мама. Ее невозможно перебить ничем. Будь самой горькой из моих потерь, Но только не последней каплей горя… Мама еще жива. Еще можно провести рукой по ее волосам, так что Женя точно не станет последней каплей горя. Единственное, что не может себе объяснить и не может внутри себя определить Этери - как назвать поступок Жени. Как определить качество того, что сделал человек, который всего год назад признавался в вечной любви, льнул к тебе, готов был оставаться рядом каждую секунду. И просто ушел. Ушел сейчас. В будущем, когда отболит, может быть, она найдет оправдание этому. Может быть, она сможет, даже не простить, но не вспоминать, что именно в этот момент, ее оставили одну. Везде одну. Под тишину капельниц и умирания, женщина начинает свою исповедь поперек раскрытого на последних страницах ежедневника. “Странные, смешанные чувства в душе. Казалось бы вот – апогей спортивных достижений и профессионального счастья, столько лет безостановочной работы, две личных медали на Олимпиаде (золото и серебро). Целых две. Ну, радуйся, ну хотя бы улыбнись. А в душе стоит комок, комок невысказанной боли. И вот, не сдержавшись, я все же пишу…” За этим занятием ее и застает, приехавшая сестра. Все они, дети своей лучшей в мире мамы, сейчас рядом. Никто не знает сроков отлета. И впервые за много лет их семья опять цельность: одновременно, в одном месте, без точных сроков расставания. Оказывается, это горе. Геля заглядывает через плечо младшей сестренки и говорит: - Этерь, надеюсь, это только для себя? - Я опубликую,- упрямо решает младшенькая,- Я тоже живая! Женщина всхлипывает и утыкается в старшую сестру. - Живая, малышка! Конечно, живая,- гладит ее по голове Ангелина,- Ты самая живая из нас! Но пока не публикуй, пожалуйста! - Я хочу! Я должна! В голосе сестры появляется семейная жесткость и воспитательный напор: - Быть живой и быть размазней, вымогающей из публики гроши жалости - не одно и то же! Ты должна быть сильной! Пусть смотрят и собственным ядом травятся! Геля глядит совершенно маминым взглядом и резко произносит: - Чьей жалости ты хочешь? Толпы тех, кто верещит, что ты слила одну девочку ради другой? Или той соплячки, которая убежала, когда могла бы стать поддержкой в твоей беде! Не стелись! Будь выше них всех! Будь победительницей! И сестренка была права. Теперь Этери понимает это. Может быть, она сразу поняла, ведь публиковать не стала тогда. Свою боль она принесла после победы. После всех преодолений. Когда посмотрела на Женьку еще раз на пьедестале и увидела себя выше нее. Это было ее отмщение. Быть выше. Быть с чемпионкой. И это была ее радость. Ее любимая Женя тоже прорвалась. Встала на пьедестал вместе с нею. Единственная во всем мире. Два места Этери и одно, рядом, Женьке! Тогда ей показалось, что она и правда перелистнула страницу их поражения: спортивного и человеческого. Закрыла историю по имени Женя Медведева. Но вот пришла пора откровений и вопрос сам слетел с губ: - Значит я была не твоя? Ведь ты от меня отказалась. Молча… Так получается? - Ты это сделала первая!- Медведева вырывает руку и поднимается, чтобы уйти прочь. - Разве важно, кто первый, если человек всегда за тебя? Тихий, глубокий голос с мягкой хрипотцой. И сил уйти нет, потому что ведь и правда выходит, что если человек “всегда с тобой”, то и в предательстве тоже. А Женя ушла. Брюнетка снова садится на свое место и складывает лоб на сцепленные ладони. Задумывается. Этери любуется тонкими косточками кистей, тянущимися к выступающим суставчиками пальцев. - Знаешь, Жень, я ведь все два года тебя ждала. Даже, когда думала, что не смогу с тобой слова сказать, ждала, что ты придешь,- блондинка вздохнула,- И ты пришла. Я дождалась...